Oh, brother
Sweetheart
I'm feeling so tired
Really falling apart
And it just don't make sense to me
I really don't know
Why you stick right next to me
Wherever I go
Mac DeMarco — My Kind of Woman
Николь мчит по трассе, впившись ногтями в кожаный черный руль.
Все окна в машине открыты, потому что в какой-то момент воздуха начинает катастрофически не хватать, и холодный зимний ветер определенно должен был исправить положение — отрезвить, привести в себя, но ветер гордо заявил, что никому и ничем не обязан. Он просто заставляет рыжие кудри навязчиво лезть в лицо, и Николь понимает, что водить при таких условиях, в таком состоянии — это пик небезопасности.
За весь день она получает от Чарли всего два сообщения: первое — «как ты себя чувствуешь?» и второе, уже гораздо позже — «???». Николь знает, что Чарли старается лишний раз не навязываться и не наседать, так что дело вовсе не в том, что Джонс не заинтересована. Наоборот, та уже наверняка бегает по потолку и по стенам от волнения, однако у Николь не было сил ответить, хотя, казалось бы, что здесь может быть сложного — взять и напечатать короткий текст, мол, все в порядке (в порядке, но в обратном).
На радио играет самая разная музыка, причем практически на максимальную громкость — еще немного, и можно оглохнуть, но даже пронзительные крики песен не могут перебить чертовы мысли. Николь не разбирает ни слов, ни дороги, пропускает нужный поворот и только потом вспоминает, что даже не включила навигатор. Это все действительно больше смахивает на побег, чем на уход взрослого человека.
Однажды Фрэнк точно так же гнал по ночной трассе, а на соседнем переднем кресле сидела Николь. Они направлялись в Эдмонтон по работе Эртона — тот тогда только недавно купил себе Мерседес-Бенц E-класса, это был приблизительно две тысячи десятый год. Тогда Фрэнк еще умел улыбаться искренне, и помнил, что любимый холодный чай Николь — это «AriZona» с персиковым вкусом. Он всегда брал две банки в дорогу: одну — для жены, другую — для себя, хотя сам скорее предпочитал какой-нибудь вишневый «Dr Pepper».
И Николь держала в руках большую карту, подсказывая, где нужно поворачивать, потому что Фрэнк первое время не доверял технологиям и полагался на привычные способы. Он был до невозможного упрямым и принципиальным, но Николь находила это очаровательным. Да, уже тогда между ними периодически возникали недопонимания и конфликты, но, как ни странно, Фрэнк приходил мириться первым. Дарил Николь большие букеты из авторской коллекции, собранные лучшими флористами Канады, либо покупал билеты на оперу, либо тратился на изящные браслеты из розового золота.
Слова всегда давались ему тяжело, поэтому он изо всех сил пытался компенсировать свое неумение говорить о чувствах подарками. Если у меня такой нестерпимый характер, то, пожалуйста, люби меня хотя бы из-за всех этих красивых безделушек.
Он старался.
Новая квартира пока что не стала домом, поэтому Николь совершенно не хочется туда ехать. Не сегодня. Она набирает номер Чарли, и та мгновенно отзывается.
— Привет? Все сносно или мне стоит вызвать полицию, скорую и пожарных? — разносится голос Джонс по всему салону, и Николь резко тормозит возле красного светофора.
— Бывало и лучше, — отвечает она слабо, вытирая мокрую от слез область под глазами большими пальцами. Как долго она плачет и почему этого не замечала? — Я могу к тебе приехать? — Николь не успевает продержаться в напряженном ожидании и трех секунд, потому что Чарли торопливо заверяет:
— Да! Да, конечно, никогда не спрашивай меня об этом. Ты же знаешь, я всегда тебе рада. Хочешь, я всю дорогу буду болтать без умолку, чтобы тебе было спокойнее? — Николь выдает тихое: «Да, спасибо», и Чарли думает пару мгновений, прежде чем начать. — Так, ну, в общем, я сегодня прочитала книгу «Хорошо быть тихоней». Фильм не смотрела, если честно, а теперь уже точно не посмотрю, потому что экранизации произведений всегда такие разочаровывающие. Жутко хорошая книжка! Еще и главного героя зовут Чарли, так что он мне априори импонировал, извиняюсь за предвзятость.
Николь слушает увлеченно-взволнованную речь Джонс, а затем закрывает три окна, кроме того, что находится рядом с водительским местом, чтобы слышать Чарли лучше. Монолог о литературе действительно отвлекает — особенно монолог из уст ее девушки. Машина двигается дальше, и теперь Николь отдает себе отчет, куда ехать.
— Отношения Чарли и Сэм очень интересные. Да, понятно, он в нее влюблен, но все равно со стороны кажется, что между ними по большей степени все платоническое. Похоже на отношения между братом и сестрой, но с нюансом, ха-ха, — судя по звуку, Джонс перекладывает телефон и теперь прислоняет его к другому уху.
Николь даже может догадаться, в какой позе та сейчас сидит: если на стуле, то обязательно согнув одну ногу в колене и поставив ее на сидение. Чарли не умеет сидеть прямо.
— Они глубже и правдивее, чем другие любовные линии между двумя подростками. И, да, допустим, они целуются и практически занимаются сексом, но это все равно не ощущается как типичный бульварный роман. Они — дети, которые ищут утешение друг в друге, поэтому смысл этих взаимодействий выходит за рамки страсти, — Джонс делает небольшую паузу. — Я бы даже обсудила эту книгу на собрании литературного клуба. Главный герой мне напомнил Чарли Гордона — тоже Чарли, заметь! — из «Цветов для Элджернона», — Николь на мгновение вспоминает, что на обсуждении этого романа присутствовал Фрэнк. — Он тоже очень искренний, наивный, чистый. И еще он книжный задрот! Проклятье имени какое-то прослеживается, да? — Николь выдыхает, так как не может выдавить из себя улыбку. — Кстати, пока я тебе все это говорю, я успела заказать пиццу. Грибную, как ты любишь. Если не съешь и кусочка — я тебя убью, хотя, вероятно, у тебя нифига нет аппетита, но все равно! И спать будешь здоровые восемь часов сна, ага? Думала, только ты можешь командовать? Нет, Николь, ничего подобного, ты получишь хардкорную дозу заботы… Блин, я напоминаю себе Томаса, когда вообще не замолкаю, это кошмарно. Речь без фильтра, сплошной поток сознания. Как он так живет?
У себя в квартире Чарли встречает Николь бутылкой не самого дешевого вина, обещанной пиццей и молочным шоколадом. Сама не пьет — бросила, зато Николь наливает полный бокал, и та выпивает его практически залпом, как водку. Они коротают время на кухне, и Чарли курит в окно, пока Николь сидит рядом, в огромной белой футболке Джонс, и пытается собраться воедино.
— Как-то это все удручающе, — говорит Николь, и Чарли пожимает плечами, затягиваясь. — Хочется позволить себе хотя бы один-единственный нервный срыв, послать к черту работу и поехать с тобой куда-нибудь. Куда угодно, на самом деле. Я уже устала думать. Почему забить на все — это так тяжело? Не хочу ни на что решаться, хочу просто взять и сделать. Почему я не могу? — Николь наливает себе еще вина.
— Ты же сама понимаешь, что забить не получится. Тебе либо от природы на все пофиг, либо ты полностью игнорируешь свои чувства. Потом ты о них вспоминаешь, это выбивает почву из-под ног и — бум, ты словно заново учишься ходить, — Чарли выбрасывает сигарету в окно. — Сходи к психологу, это должно помочь.
— Точно не в ближайшее время. Сначала дождусь развода.
Взгляд Чарли останавливается на запястье Николь, на котором отчетливо виднеются следы от крепкой хватки пальцев, и Джонс стискивает зубы, пытаясь успокоить разбушевавшееся пламя в груди. Этот мудак снова посмел ее тронуть.
— Больно? — Чарли кивает на руку Николь, и та мотает головой, делая несколько глотков из бокала. Если Николь ответит «терпимо», Джонс прямо сейчас вызовет чертово такси и подожжет квартиру Фрэнка вместе с ним.
— Вовсе нет. Не переживай, — улыбается, и Чарли подходит, садится к Николь на колени и кладет голову ей на плечо, перед этим оставляя несколько трепетных поцелуев на лбу и щеке.
Чарли берет руку Николь и бережно подносит к губам то место, на котором Эртон оставил следы (в очередной раз отметил свою собственность, заклеймил). Джонс надеется, что хоть так Николь станет хоть немного легче: это как в детстве, когда родители дуют тебе на ушиб. В конечном итоге, дело здесь вовсе не в психосоматике, а в том, что о тебе заботятся. Женщина прикрывает глаза: Чарли этого не видит, но знает, что это так. И вот сейчас Николь, должно быть, больно.
Сейчас, когда кто-то неумело лечит раны, а не наносит новые.
— Ты заслуживаешь всего мира, хотя он тебя и не заслуживает, — бормочет Чарли. — Я знаю, что это просто слова, тем более у меня вообще нет ораторских способностей, поэтому все сказанное звучит вдвойне нелепо, но… Николь, я люблю тебя. Очень сильно. Мне кажется, сильнее, чем способен человек… Это даже пугающе — и для тебя, и для меня. Не знаю. Сложно выразить. Вот, представь, есть Солнце. Огромное, горящее, обжигающее. Оно не помещается ни в самый гигантский дом, ни, тем более, в грудной клетке. Я чувствую Солнце по отношению к тебе, — Николь слабо смеется, и Чарли хмурится. — Нет, правда, не смейся. Знаю, звучит слишком лирично, но ты должна понять. Еще мне иногда кажется, что у меня вместо глаз — две черные дыры, потому что, когда я смотрю на тебя, у меня зрачки расширяются и затапливают белки.
Джонс искренне бесит то, что она говорит, но она просто не может остановиться. Как будто плотина, сдерживающая поток нежности, прорывается, и Чарли захлебывается в своем признании. И так стыдно становится, даже уже не неловко, но еще хорошо — от облегчения.
— Да-да, у меня богатое воображение, но только ты не издевайся. Просто послушай. Есть такое выражение — «бабочки в животе». Оно такое клишированное и избитое. Мне не нравится. Бабочки в принципе, если их приблизить, довольно мерзкие. И пусть, да, метафора понятна, потому что они как будто порхают в желудке, машут крыльями, но все равно это просто… Не то. Мне не подходит. — Чарли выдыхает. — У меня от тебя внутри звездопад — клянусь, так и есть.
Николь улыбается, и Чарли искренне хочет залезть к ней в голову, чтобы понять, о чем та сейчас думает. Считает ли она ее сумасшедшей?
мы с тобой сами сотворили эту вселенную мое тело не из плоти и крови оно небесное ты не человек ты солнце (в минуту оно производит больше энергии чем земля тратит за целый год) ты планета янссен состоящая из графита и алмазов мы с тобой николь создали свое личное гравитационное поле настолько мощное что оно согласно физике побеждает время и сокрушает смерть
— Если бы ты писала книги, ты бы стала моим любимым автором, — Джонс слегка краснеет от похвалы. — И обошла бы в моем воображаемом рейтинге и Шекспира, и Достоевского, и Набокова. Встань.
Чарли молча повинуется, и Николь допивает вино, а затем включает музыку на телефоне. Николь красивая — с розоватыми от выпитого скулами, осыпавшейся тушью и в простой белой футболке, принадлежащей Джонс. Карие глаза сверкают, переливаются полярным сиянием, а из динамика доносятся первые аккорды «Starman» Дэвида Боуи. И Николь поднимается со своего места, встает напротив Чарли и протягивает руки. Джонс сопротивляется: «Я не люблю танцевать!», и тогда Николь беззлобно подначивает: «А по той сцене с Синди Коллинз так и не скажешь».
И Чарли сдается, закатывает глаза и вкладывает свои пальцы в пальцы Николь, двигаясь в такт песне. Дэвид Боуи вместе с ангелами поет о звездном человеке, который несет космическо-инопланетную околесицу, и Чарли посмеивается над выбором музыкального сопровождения.
Раньше Джонс оставалось только мечтать об этом: тогда, когда она кружилась с Синди в танце и думала о том, что лучше бы на ее месте была Николь. Тогда был Фрэнк Синатра, вроде как его «Strangers in the Night» — хорошая песня, только медленная и слегка депрессивная. Теперь же они слушают энергичного Боуи, как будто бы в мире больше не осталось никаких проблем. Только они, их маленькая Вселенная размером в кухню Чарли, и сквозняк, как на Венере (папа говорил, что ветра на этой планете дуют со скоростью пятьсот километров в час).
Они с Николь держатся за руки, то притягивая друг друга, то отдаляясь, и у Джонс от легкости кружится голова.
There's a starman waiting in the sky,
He's told us not to blow it,
‘Cause he knows it's all worthwhile.
Завтра после работы Чарли обязательно заставит Николь снова остаться у нее дома. С коробками как-нибудь потом разберутся — вместе, но сейчас им нужно совершенно не это.
Сейчас им нужны космическо-инопланетные разговоры, больше смахивающие на околесицу.
***
Чарли сидит в наполненной до краев ванной, проводя рукой по ароматной пене с запахом роз. Пузырьки приятно щекочут кожу, синяя светодиодная лента статично горит под потолком, а в спальне рядом Николь складывает футболки Джонс в ровные стопки, так до этого они были хаотично скомканы и перемешаны в шкафу. Чарли не боится, что Николь заглянет под кровать и увидит ее маленького личного монстра: более того, возникает идея достать эту чертову коробку и показать старые снимки. В одиночку Джонс пока не может взглянуть безвозвратно ушедшему в лицо — оно сильно похоже на ее собственное, но с мужскими очертаниями и отпечатками возраста — а с Николь ей это под силу.
Прошлое Чарли носило имя из пяти букв и ту же фамилию, что и она. Прошлое Чарли курило сигареты «Camel», болело за самые неизвестные футбольные команды, презирая «Барселону» и «Манчестер Юнайтед», смешно пародировало учителей Джонс, в «Томе и Джерри» всегда было на стороне Тома, стабильно раз в день забывало, где оставляло очки. Прошлое Чарли часто заговаривало о настоящем и будущем, верило в пришельцев и параллельные вселенные, ненавидело изюм в синнабонах и могло бы стать великим в любой сфере.
Чарли вздрагивает, когда дверь в комнату скрипит и приоткрывается. Она прижимает колени к груди, возмущенно вскрикивая:
— Николь! Я, вообще-то, голая!
Только через мгновение Чарли понимает, насколько несуразно звучат ее слова, учитывая все обстоятельства. Николь, не стесняясь, присаживается на бортик ванной, и Джонс впервые видит женщину
действительно пьяной.
— Правда? — спрашивает та, хмурясь, словно и вправду не рассматривала такой вариант. — А я думала, ты в водолазном костюме. Надо же, не ожидала застать тебя здесь без снаряжения для дайвинга.
— Я сейчас слегка не в том положении, чтобы обмениваться с тобой саркастичными замечаниями, так что настоятельно рекомендую покинуть помещение! — в ответ на это Николь совершенно-не-трезво улыбается, и Чарли вздыхает. В любом случае, выглядит та не такой убитой, как прежде, и это радует.
— Во-первых, ты пропадаешь уже целую вечность, — говорит Уилсон, слегка хлопая по воде, тем самым посылая мелкие брызги в лицо Чарли. — А, во-вторых, ты по какой-то неведомой причине продолжаешь меня стесняться… Если ты не успела отрастить хвост, в чем я сильно сомневаюсь, то наличие каких-либо частей твоего тела меня не удивит.
Джонс краснеет, но, хвала небесам, это остается незамеченным из-за специфичного освещения. Она брызгается в ответ, попадая в Николь водой при каждом слоге:
— От-ва-ли.
Но у Николь совершенно другие планы, и Чарли запоздало это понимает, когда та прямо в одежде садится в наполненную ванну, прямо напротив Джонс. Чарли шепчет под нос отчаянное: «Да твою же мать», а Николь пьяно смеется, выглядя совершенно беззаботно и расслабленно.
— Я никогда не говорила тебе этого, но это все — твоя заслуга, — улыбается она. — Я знаю, что тебе кажется, будто это я тебя спасаю, но я чувствую то же самое. Наверняка психологи бы подобное не поддержали, сказали бы, что в здоровых отношениях никто никого не спасает, но, угадай что? К черту их. Эта новая тенденция соответствовать нормам и стремиться к идеалу просто угнетающая и задает невыносимо высокую планку, которая лишь порождает тревожность. Ну, допустим, ты от меня эмоционально зависима, да и я от тебя тоже, и что теперь? Да ничего! К черту, понимаешь? Здоровые отношения — это те, в которых двум партнерам комфортно, а остальное — надуманный эфемерный бред. Никакого единого свода правил не существует, и если уж так получается, что мы с тобой играем в спасателей, то хорошо! И если бы не играли — тоже хорошо. Все вообще замечательно.
Чарли вскидывает брови вверх, слушая пьяную тираду Николь, пока взгляд Уилсон тщательно исследует каждый открытый сантиметр тела Джонс и останавливается на шраме на коленке. Теплые, влажные от воды пальцы тут же проходятся по выцветшей с годами неровной отметине, и Чарли выдыхает.
— Расскажи, как ты его получила, — просит Николь задумчиво, и Чарли закусывает нижнюю губу.
Из всех своих шрамов Джонс считает этот самым уродливым: не потому, что выглядит тот страшно, как она однажды заявила Николь перед их первой ночевкой, а потому что ассоциируется с той частью прошлого, за которую она все еще испытывает вину. Кажется, тогда ей было около семнадцати, и она уже вовсю тусовалась с Ханной.
Ханна-Ханна-Ханна. Почему-ты-убивала-с-ней-время-в-тот-момент-когда-отец-скончался-в-реанимации. Как-ты-могла?
Белая, как полотно, Ханна («я не вампир, идиотка, у меня анемия»), сдувает отросшую черную челку, лезущую в глаза. У нее сбиты костяшки пальцев в кровь, и это красиво сочетается с вызывающей красной помадой у нее на губах. Чарли накурена, голодна, а еще у нее огромные зрачки от травки, и Ханна шутит, что это симптоматика влюбленности, а Джонс неконтролируемо смеется от абсурда. У нее к Ханне — максимум экспериментаторский интерес, но точно не то, о чем писал какой-нибудь Оскар Уайльд.
Они находятся непонятно где, спонтанно сев в автобус и проехав хренову тучу километров, чтобы оказаться в неизвестном месте поздно вечером. Папа не звонит Чарли, потому что полностью ей доверяет и не хочет относить себя к тому типу родителей, которые, стоит только их ребенку покинуть дом, начинают без устали строчить СМС-ки и разрывать телефон звонками каждые полчаса. Чарли любит его за это и еще по миллиону других причин.
— Я бы сейчас съела слона. Если в ближайшие минут двадцать я не получу чизбургер и большую Колу, то скончаюсь, — жалуется Чарли, продолжая идти быстрым шагом вперед. — Господи, если ты есть, пошли нам хлеб насущный или хотдог.
Ханна закатывает глаза, толкая Джонс плечом.
— Пошла в жопу. Это так несправедливо, что с твоим аппетитом ты нихера не весишь, а мне приходится голодать, чтобы держать себя в форме.
— В какой, блять, форме, я слышу, как звенят твои кости, когда ты двигаешься, сумасшедшая. По тебе можно писать диссертацию на тему: «расстройства пищевого поведения: наглядно». — Чарли толкает Ханну плечом в ответ, и они звонко смеются на всю пустую улицу. — Добудь нам еды, у меня нет денег.
— Джонс, я по-твоему деньги печатаю? — Ханна цокает языком, а затем в ее затуманенном каннабисом сознании рождается гениальная авантюра, и безмозглая Чарли молниеносно на нее соглашается.
— Так, ладно, вероятно, я сейчас расскажу историю, которую ты вообще не ожидала услышать, потому что это не от падения с велика, а результат покушения на круглосуточный магазин на автозаправке. — в ответ на это Николь заинтересованно вскидывает брови. — Я этим вообще не горжусь. Я тогда была накурена — и, кстати, после этого я больше не притрагивалась к траве — и тусовалась с одной сомнительной девчонкой. Не знаю, что с ней сейчас: наверняка продолжает разлагаться в Брукфилде, —
прямо как папа прямо как папа прямо как папа только на нем уже окончательно поставлен крест хотя скорее над ним почему почему он ведь даже не особо верил в Бога. — Но, короче, пока я отвлекала милую продавщицу за кассой, Ханна воровала чипсы, сэндвичи и всякое такое. У Ханны вообще не было тормозов, поэтому когда та девушка нас спалила и пообещала вызвать копов, мы быстро ретировались, а на прощание Ханна бросила в витрину кирпич. Я от резкого звука выронила из рук телефон и, не подумав, упала на колени, чтобы его поднять, и в кожу впились осколки. В моменте было вообще не больно.
Чарли глупо смотрит на кровоточащее колено, пока Ханна шипит: «Бестолочь хренова, погнали уже!», и рывком поднимает растерянную Джонс с земли.
Маленькая блондинка в красном фартуке глядит на раскромсанное стекло со смесью шока и какой-то детской обиды, и, черт возьми, хотя память Чарли и вытеснила лицо незнакомки, но ее взгляд, как бы удивленно спрашивающий: «За что?», до сих пор сохранен на воображаемом жестком диске.
Следующим утром Чарли разбивает свою копилку, едет до того же магазина на автобусе и оставляет конверт со всеми накопленными деньгами, которые у нее были, возле входа. Ей так стыдно, что еще несколько ночей после этого она не может сомкнуть глаз.
— Я исповедовалась лишь единожды в жизни, и именно после этого случая. Хотя, это тупо, потому что каяться надо было перед той продавщицей, а не перед несуществующим Творцом. Я часто вспоминаю об этой ситуации, хотя многие подробности уже забыла. Помню, что это была молодая девушка лет двадцати двух, и мы с ней болтали о каких-то пустяках, и она улыбалась, рассказывая, что этот магазин принадлежит ее отцу… Я ужасный человек, да?
Ответа как будто и не требуется, настолько со стороны Чарли он однозначный и очевидный.
— Постарайся избавиться от своего черно-белого мышления… — Николь улыбается, снова проводя кончиками пальцев по позорному шраму. — Сделай себе скидку на то, что ты была подростком, еще и под кайфом. Ты сделала выводы, тебя мучает совесть, и это уже показатель того, что никакой ты не ужасный человек. — Джонс с недоверием хмурится, и Николь закатывает глаза. — Хорошо, что ты хочешь от меня услышать? «Какой ужас, гореть тебе за это в аду целую вечность»! «Твоя история настолько отталкивающая, что, боюсь, нам стоит расстаться прямо в эту же секунду»!
Чарли смеется, уступая.
— Хватит брызгаться сарказмом, иначе я тебя утоплю.
Николь выдерживает паузу и качает головой.
— И не подумаю. Давай, рассказывай про другие шрамы.
***
Чарли снимает фартук и кепку, кидает бейджик в коробку и вставляет проводные наушники в уши, включая музыку на всю громкость. Очередной рабочий день окончен, и теперь она может вернуться домой, принять долгий горячий душ и прочитать книгу. Может быть, она позвонит Николь, и тогда они, сами того не заметив, проговорят два часа по телефону без перерывов. Чарли прощается с коллегами, надевает темно-синюю зимнюю куртку, заказанную неделю назад из интернет-магазина, и выходит из кофейни. Первое, что бросается в глаза — знакомый черный Мерседес. Стекло опускается, и на секунду Чарли кажется, что она бредит, так как за рулем она видит Фрэнка, мать его, Эртона.
Чарли его больше не боится.
Раз уж на то пошло, это он должен ее бояться, потому что у Джонс просто башню сносит от мысли, что этот человек — или его подобие, жалкая пародия — на протяжение долгого времени намеренно делал Николь больно.
Говорят, что цвет злости — это красный и, может быть, это правда. Но цвет ярости — смертельной, разрушающей, застилающей глаза — это черный.
Я сотру тебя в порошок, измельчу в стеклянную крошку, сверну ради Николь горы, а тебе — каждый чертов сустав в пальцах. Я раскрою тебе череп, выну оттуда иссохший мозг и забью черепную коробку ватой, чтобы в твою гнилую голову не посмела закрасться и мысль о Николь. Хорошая, плохая — неважно. Не позволю тебе о ней думать.
Чарли засовывает наушники в карман, не зная, как поступить. Проигнорировать? Послать нахуй? Поднять камень и кинуть его в дорогущий, издевательски-блестящий бампер? Какого хрена Эртон вообще здесь забыл? Ясно же, что он здесь не просто так, значит искал Чарли, ждал в своей тупой машине, а сейчас не предпринимает никаких попыток сделать что-либо. Наконец, Чарли плюет на все догадки, и решительно приближается к Мерседесу.
— Так что, раз не удалось как следует проследить за Николь, вы решили преследовать меня? — бросает она, выпуская облачко пара изо рта, и Фрэнк вздыхает, как вздыхают на слова неразумного ребенка.
Да как он смеет так себя вести?
— Вам тоже доброго вечера, мисс Джонс, — отзывается он невесело, устало и даже как-то скучающе. — Не мерзните, залезайте в машину. Я хочу с вами поговорить.
Чарли издает издевательский смешок, поражаясь тому, как это вообще возможно — быть настолько самонадеянным? «Я хочу с вами поговорить», — ставит в известность, как будто Джонс сейчас спохватится и начнет исполнять его маленькие мужские капризы, налету запрыгивая в Мерседес по первому приглашению.
— Чтобы потом в новостях показывали, как неизвестный убил и закопал какую-то дурочку в лесу? Я, по-вашему, совсем больная? — спрашивает Джонс, скрещивая руки на груди. — Или я похожа на ебаную фею-крестную, чтобы вокруг вас кружить и безоговорочно подчиняться? Вы хотите поговорить — ну, поздравляю, лично у меня таких порывов не возникает, — голос Чарли сочится ядом, который не имеет ни малейшего воздействия на Эртона.
Ну ничего страшного, это беспристрастное выражение скоро пропадет с твоей рожи.— Просто отвалите от меня и Николь, иначе у вас будут проблемы. Она, может, и добрый полицейский с намерениями разрешить конфликт без лишней крови, но я, блять, самый злой коп из всех возможных.
Фрэнк призывно открывает дверь рядом с водительским сидением, и у Чарли возникает желание хлопнуть ей так, чтобы она отрубила ему руку, а еще лучше — голову.
— Один разговор, мисс Джонс, и я больше не потревожу никого из вас. Обещаю. Можете скинуть родителям свою геолокацию, если считаете, будто я вас куда-то там отвезу, —
Ладно, ты хочешь, чтобы я сыграла в твою игру? Давай попробуем. Джонс, наконец, залезает в салон, отмечая, что Эртон весьма проницательно включил обогрев сидений, и Джонс практически закатывает глаза: «Как благородно с его стороны».
При ближайшем рассмотрении, Фрэнк выглядит более потрепано, чем казалось изначально: его руки едва заметно дрожат, а капилляры полопались, создавая красные вспышки-молнии на белках глаз. Чарли за всю свою жизнь не видела более жалкого, отчаявшегося человека.
— Ну, моя мать в Лондоне, а отец в гробу, поэтому никому из них не нужна моя геолокация. Как-нибудь обойдутся, — непринужденно отвечает, хотя свои же собственные слова горчат во рту.
Наверняка Фрэнк уже использовал все возможные связи, чтобы нарыть необходимую информацию о Чарли, поэтому надо предусмотрительно работать на опережение. Он не поставит ее в неловкую ситуацию. Да, Джонс солгала, но муки совести ей не страшны — только не тогда, когда дело касается Эртона. Она стопроцентно, гарантированно не боится Фрэнка, и все-таки на всякий случай отправляет свое местоположение Томасу.
Фрэнк не выглядит удивленным внезапным признанием, и Чарли понимает, что не ошиблась — он все знает.
Ты нестерпимо мерзок, потому что, будучи в курсе моей ситуации, не постеснялся упомянуть моих родителей.
— Скажите мне вот что, мисс Джонс, — Эртон открывает бутылку с водой и делает несколько глотков, прежде чем задать вопрос. — Раз уж мы плавно перешли к теме того вечера фальши. Каково это: сидеть в моем доме, улыбаться мне в лицо и, при всем при этом, желать трахнуть мою жену?
Чарли даже не краснеет. Пускай он разбрасывается громкими, вульгарными выражениями, чтобы вывести Джонс из колеи: она, как и Эртон, может быть бессовестно-невозмутимой. Чарли посмеивается, растягиваясь в улыбке, и легко парирует:
— Это просто фантастически, мистер Эртон. А самое приятное — это впоследствии убедиться, что мечты сбываются. Даже влажные.
Сначала Фрэнк замирает, а после этого со всей силы бьет руками по рулю, багровея от злости до кончиков ушей. Наконец, в этом чертовом океанском лайнере-громадине обнаружилась пробоина.
Ты — Титаник, я — айсберг, а это значит, что ты уже не выплывешь.Чарли не вздрагивает: она бы не вздрогнула, даже если бы вместо руля оказалось ее лицо. Жалкий Фрэнк Эртон быстро теряет свое равнодушие, но вскоре сквозь стиснутые зубы извиняется за вспыльчивость, словно все еще пытается корчить из себя джентльмена.
— Вы понимаете, мисс Джонс, я хочу для Николь только самого лучшего… — слова Фрэнка снова звучат абсолютно бесцветно. — Вы не лишены достоинств, вовсе нет, но вы — не лучшая. Это ужасно бестактно с моей стороны говорить вам такое, но у вас маленькая зарплата. Сможете ли вы исполнять прихоти женщины, которую любите? Сомневаюсь. Знаете, все эти заморочки в духе «хочу шубу, как у моей знакомой», хочу на Бали и прочее. Николь, может, никогда напрямую об этом не скажет, но она женщина, и ей это нужно.
Чарли посещает гениальная идея, что если она сдаст гребаного Фрэнка Эртона на органы, то денег хватит и на путешествие в теплую страну, и на брендовую одежду для Николь. Боже! Да Джонс в жизни не слышала большей сексисткой глупости. Как Фрэнк за столько лет так и не смог узнать свою жену?
— Блять, да, я вообще не лучшая, — Чарли согласно кивает. — Сложно поспорить. Но кто тогда, по вашему мнению, наилучший вариант? Вы, что ли? — Чарли усмехается. — И что вас таковым сделало? То, что вы ей синяки оставляете, или то, что вы ее насилуете, или то, что унижаете, как будто бы она вам рабыня, а не жена? Ну, тогда да, я по всем фронтам проебалась! — Джонс зло смеется. — Да ни черта ваши деньги не значат, Фрэнк, если за ними кроется кусок дерьма. Можете ей хоть весь магазин «Prada» скупить, только это ничегошеньки не решит. Николь какая-нибудь дурацкая книжка дурацкого русского автора зайдет больше, чем любая побрякушка от вас. Ей нужны внимание, забота, поддержка — слышали когда-нибудь эти слова? — а не ваши банкноты. Роберт Борден давно умер, он не может закрыть эти простые человеческие потребности.
Фрэнк поджимает губы, словно не ожидал встретить такого сопротивления. По его мнению, Чарли должна была расплакаться от его тупых слов, что ли? Грустно кивнуть, признать поражение и сказать Николь: «Ну, бывай, мне надо по-быстренькому разбогатеть, и только потом я к тебе вернусь»?
— Я тоже не лучший вариант, мисс Джонс. Совсем нет, — Фрэнк снова делает глоток воды. — Проблемы с агрессией, тяга к алкоголю, недоверие, страх остаться покинутым, полнейшая одержимость человеком. И, на сладкое, такая притягательная дуальность образа: снаружи — кремень, а внутри… Думаю, понимаете… И вот как вам кажется, я сейчас описал себя или вас тоже? — Чарли широко распахивает глаза от неожиданного вербального удара, и Фрэнк невесело улыбается. — Ну, так я и думал. Вы — это юная версия меня. — Фрэнк не произносит слово «копия», но Чарли все равно его считывает. В горле встает ком. — Карл Юнг говорил: «Все, что нас раздражает в других, может привести к пониманию себя». Другие люди для нас — зеркала, и если вас так явно задевают некоторые мои черты, вероятно, они в вас торчат.
— При всех достоинствах Николь, вкус у нее реально хреновый, — выдавливает Чарли, стараясь звучать буднично и ни капельки не уязвленно, и Фрэнк гортанно смеется.
Один-один, ты тоже смог меня зацепить, но я на этот лживый бред не поведусь, янетыянетыянеты.
— Может, хреновый вкус, может, вы моя замена, а может, это некая психологическая тенденция. Я слышал, что если женщина не может исправить своего родителя, она будет пытаться изменить своего партнера. У нее это хорошо получается. Изменять, — Фрэнк хмыкает со своего же каламбура. — Ей очень хочется быть полезной, брать контроль в свои руки. Создавать иллюзию своей значимости. Привязывать к себе людей. Я это к чему… — Эртон выдерживает паузу. — Я хочу для нее счастья. Как думаете, это возможно, раз мы с вами так похожи? Она будет с вами счастливой? Или вы будете раненым солдатом, которого она постоянно тащит? Вам-то самой нравится быть зависимой? — бьет прямо по триггерам, попадая в каждую из мишеней. — Дайте-ка угадаю: сейчас вы не пьете. Бросили ради Николь. А потом что? Поссоритесь — и вы снова будете хлестать водку или что вы там предпочитаете. Не много ли вы взваливаете ответственности на плечи Николь, хоть и неосознанно?
Чарли молчит. Либо Эртон специально играет в болевой дартс, вонзая в нее ядовитые дротики, либо же он просто делится умозаключениями, от которых, к сожалению, так трудно отмахнуться. Эртон, все-таки, отличный оратор: так искусно оперировать вопросами, которые на самом деле утверждения, надо уметь.
Николь заслуживает быть счастливой как я могу дать ей счастье если сама глубоко в дерьме мы с тобой Фрэнки два сиамских близнеца два урода которые похожи друг на друга как две капли воды и что мне теперь с этой информацией делать Глубокий вздох.
Чарли — не принцесса,
заточенная в замке,
она —
огнедышащий дракон.
— Знаете, Фрэнк, мы с вами действительно делим некоторые сходства. Только вы позволили тараканам в голове сожрать ваш мозг, а я — нет. И не позволю. Я знаю, что далеко не идеальна, без вас это знаю. Без вас знаю, что со мной тяжело. Но Николь меня любит, и это самое главное. Я для нее — не груз и не обуза, а просто человек со своими заскоками. И она тоже человек.
Чарли говорит медленно и спокойно, хоть и с горьким надрывом в голосе. Даже если она сейчас заплачет от переизбытка чувств, в этом не будет ничего страшного. Прямо в эту секунду она это очень отчетливо осознает: неважно, что перед ней Фрэнк, важно, что она способна на эмоции и искренность. Какая, в принципе, разница: она демонстрировала Эртону свою злость, она смеялась над ним, и слезы — такая же реакция, как и всякие другие, поэтому ей не должно быть стыдно.
— И я никогда не стану вами, хотя бы потому, что вы белый цисгендерный гетеросексуальный мужчина, который воспринимает свою женщину, как должное, и потому позволяет себе обращаться с ней, как хочет. Я даже из чисто, блять, феминистских соображений никогда не буду вами, потому что я ее уважаю и не считаю, что она моя собственность. И сейчас я не буду говорить про любовь и прочее, начну с азов: вы, как персонификация токсичной маскулинности, просто априори поставили себя на роль бога и отказывались замечать ее достоинства. И для меня это нихрена не похоже не любовь, потому что вы буквально не знаете Николь. Вы одержимы ее идеальным образом в голове, вам нравится, как вы себя чувствуете рядом с ней и каким человеком себя ощущаете, но саму Николь вы не любите. Это могла бы быть любая другая женщина в вашей жизни, и ничего бы не изменилось. Вам важна форма, а не содержимое.
Чарли переводит дыхание, бесцеремонно берет начатую бутылку воды, уже слегка отпитую Эртоном, и делает несколько больших глотков, так как в горле пересыхает. Фрэнк перестает для нее существовать: она не видит его выражения лица, и ей катастрофически плевать, поэтому, утолив жажду, она закрывает «Eviаn» и кидает на задние сидения.
— Я никого в жизни не ненавидела, а вас ненавижу. За то, что вы с ней сделали. За то, что вчера мы с ней целовались, и она вдруг извинилась за то, что не хочет заниматься сейчас сексом, потому что у нее плохое настроение. Она извинилась, блять, Фрэнк! Ты слышишь меня?! Она извинилась! Она извинилась, и я чуть в голос не зарыдала!
Чарли кричит, и ее голос дрожит от адской обиды за Николь. Эртон сглатывает и, совершенно непривычно для себя самого, стыдливо опускает взгляд.
— Она тебе, блять, что, должна была?! Не мог свой член в штанах удержать, да?! Да что, сука, с тобой вообще не так?! У тебя сердце-то есть вообще? Ничего в груди не екало, когда ты ей внушал чувство вины и мысль о том, что она неправильная, раз не хочет с тобой трахаться? Тебе спится-то как по ночам, зная, что ты больной ублюдок, который, сука, богиню насиловал? Где твоя любовь неебическая в этот момент была?! Ты бы ей вместо тряпок по завышенной цене оплатил лучше психолога на десять лет вперед! Ты что, блять, думал, посадишь меня в свой «DeLorean», мило побеседуешь и я скажу: «Да, мужик, ты прав, оставлю-ка я Николь»? Ну так я ее не оставлю, слышишь? Только если она этого захочет, а так я ни под каким предлогом этого не сделаю! Да даже если мы расстанемся, я не поступлю, как ты, не буду выслеживать ее будущего партнера, не буду устраивать ему допрос с пристрастием, потому что Николь взрослый человек, который может сам принимать решения и знает, как будет лучше для нее. Уяснил, придурок ты чертов?
Фрэнк молчит, только тело его трясется, словно еще чуть-чуть — и накроет паническая атака. На любого хищника всегда найдется хищник покрупнее, это Чарли поняла.
— Это не было изнасилование… — сдавленно шепчет Фрэнк. Он, как будто, никогда до конца не понимал масштабы всего причиненного Николь ущерба недобровольным сексом, а сейчас почему-то услышал об этом от Чарли, узнал об этом чертовом извинении, и случайно прозрел, хотя с большим удовольствием предпочел бы остаться слепым. И он, конечно, прозрел — Чарли это видит — однако принять этот факт все равно не может, вот он себя и оправдывает, хотя в это оправдание и не верит толком.
Джонс на все эти мыслительные процессы в его голове глубоко насрать. Она буквально звереет, рассудок теряет от ненависти. Как он вообще смеет отрицать очевидное?
Мгновение — и ее кулак со всей силы врезается в щетинистое лицо Эртона, и он ошарашенно хватается за разбитый нос. Чарли открывает дверь машины, бросая напоследок:
— Тогда это был не удар, мудак.
***
Чарли выкуривает три сигареты подряд, одновременно с этим назначая спонтанную встречу с Синди и Сашей. Из школьного учебника по биологии Джонс хорошо знает, что действие адреналина гасится довольно быстро — это занимает в среднем около пяти минут — так как в организме включаются специальные системы инактивации этого гормона, но проходит сначала пятнадцать минут, а потом полчаса, а Чарли все еще потряхивает от происходящего. Удивительно, но она испытывает чистейшую эйфорию, и это ощущается как прямое приближение к богам. Врезать бывшему своей возлюбленной — это, конечно, не победа над немейским львом и укрощение критского быка, но что-то весьма схожее с подвигами Геракла, так ей кажется. Николь звонить она не торопится: вряд ли та скажет нечто вроде: «Класс, обожаю насилие, надеюсь, ты выбила ему пару зубов», поэтому Джонс оттягивает момент сообщения благой вести, хотя, вероятно, это некрасиво с ее стороны.
Интересно, это вообще нормально — реагировать на произошедшее именно так, еще и с такой ослепительной яркостью, словно насыщенность в настройках мира выкрутили на максимум? Чарли должно быть стыдно перед Николь, но она не чувствует ни малейшего раскаяния, только дикое счастье-счастье-счастье, которое зудит электричеством в венах-проводах.
Сейчас она может всё.
Люди, сидящие рядом с ней в автобусе, подозрительно косятся на глазеющую по сторонам Джонс, напоминающую ребенка, вышедшего на улицу и впервые увидевшего снег. Почему так хорошо не может быть в-с-е-г-д-а?
психоз маниакальный синдром гипертимия умные термины не несущие никакого смысла
По дороге в квартиру Синди Чарли тратит деньги на полнейшее барахло, вроде пяти пачек японской жвачки с разными вкусами, наклеек со смешными щенками, самых дурацких открыток, для которых никогда не найдется повода, но они настолько идиотские и неуместные, что не приобрести их в количестве десяти штук — по меньшей мере грешно («Любимому мужу. У меня от тебя мурашки, целовашки и обнимашки»; «Поздравляю с рождением третьего ребенка. Бог любит троицу» и прочее).
Когда Синди открывает входную дверь, Чарли буквально пролетает мимо нее и Саши, не удосуживаясь поздороваться, и сразу же спрашивает: «Тебе же привезли тату-машинку? У меня созрела офигенная идея!» Синди насмешливо щурится, а Саша потерянно хлопает светлыми ресницами, пытаясь понять, что происходит.
— Ты на спидах или что? — Коллинз запускает руку в свои ярко-красные волосы и вскидывает брови, пока Чарли на ходу сбрасывает обувь и куртку, и по-хозяйски проходит в студию, заставляя подруг проследовать за ней. — Эй, Джонс, прием, что за муха тебя укусила?
— Это я кусаю мух, а не они меня, ага? — Чарли садится в кожаное кресло по-турецки, засучивая рукав кофты. — Вы когда-нибудь делали что-нибудь порицаемое обществом, но поощряющее ваш эмоциональный настрой? — взгляд Чарли останавливается на Саше. — Ты точно делала, я знаю.
— Ты все-таки кого-то убила, Ло? — Гречнева прислоняется плечом к дверному проему. — Ладно, это было ожидаемо.
— Так, жертва советского режима, я попрошу обойтись без колкостей, в противном случае — донос и Сибирь.
— Ой, да ну тебя, — раздается в ответ, и Саша плюхается на небольшой салатовый диван в углу комнаты. — Объясни лучше, почему ты так взбудоражена. Ставлю сто рублей на то, что это как-то связано с Николь.
Чарли активно трясет головой, и Синди цокает языком, словно не ожидала ничего другого. Коллинз подходит к новенькой машинке и любовно проводит рукой по всему ее блестящему черному корпусу.
— Я не могу вам пока что рассказать об этом, потому что сама Николь ни черта не в курсе, и будет ужасно по-свински, если вы узнаете обо всем раньше нее. Терпение, леди, и я поведаю вам нечто исторически легендарное. Выражаясь метафорически, Бастилия пала… Нет, даже круче! Помпеи сокрушены моей тяжелой дланью!
— Джокер повержен? — продолжает Синди, и Чарли хмурится.
— Не-не-не, Джокера я люблю, поэтому, типа, тут скорее сражен какой-нибудь Пингвин. Готэм спасен! — Джонс закидывает руки за голову, устраиваясь на кресле еще удобнее. — Ищите мою воинственную мордашку на всех газетах и экранах страны! Второе пришествие настало, «ибо пришёл великий день гнева Его, и кто может устоять?»
Саша и Синди молча переглядываются между собой, а потом Саша все-таки не выдерживает и спрашивает:
— Ты сейчас… Ты сейчас Библию процитировала, или у меня галлюцинации? Ло, это уже реально начинает пугать. Почему ты вообще помнишь это наизусть?
Чарли беспечно пожимает плечами.
— В эту самую секунду мой мозг работает быстрее, чем ваш, примерно в тысячу раз, и, вероятно, эти строки пылились у меня где-то в подсознании, а сейчас резко выскочили вместе с миллионом других, и это просто фантастически, потому что я верю в то, что знаю вообще все! Мать твою, я Альберт Эйнштейн! — Саша и Синди снова переглядываются. — Ой, прекратите это немедленно! Короче, Коллинз, тема такая: набиваешь мне два слова — «don't panic». Предупреждая ваши очевидные тупые вопросы: нет, я не пожалею о своем быстром решении, да, я в курсе, что это навсегда, и, нет, я не расскажу вам, в чем смысл.
эти два слова — прямое доказательство того что жизнь иногда может быть до неприличия сказочной и сейчас у меня есть все друзья любовь работа а началось все с одной песни, которая длится ровно две минуты шестнадцать секунд и мы живем в прекрасном мире и стоя на крыше многоэтажки будучи огнедышащим драконом взирающим на землю с высоты той самой башни я бессмертна главное это не паниковать, ведь у каждого здесь есть кто-то на кого можно положиться
Старенький айфон вибрирует в кармане от поступающего звонка, и Чарли, не глядя, поднимает трубку. Радостный детский голосок мгновенно заставляет Джонс лучезарно улыбнуться.
— Шарлотта, привет! У меня очень-очень-очень-очень хорошие новости! — Пенни говорит быстро, параллельно с этим хватая воздух ртом из-за того что, вероятно, сейчас прыгает по комнате. — Мы с мамой и папой прилетим в Канаду перед Рождеством! Мама тебе еще напишет по этому поводу, но я хотела рассказать тебе сама! Я сделаю тебе самый лучший подарок, но ты мне тоже тогда сделай самый лучший, и не надо дарить кукол, я из них выросла!
Чарли тихо смеется над речью сестренки, ведь день становится веселее еще в несколько раз, и даже потенциальная встреча с Хелен и ее мужем не омрачает грядущий приезд Пенни.
Don't panic.
Don't panic, потому что
всё
обязательно будет хорошо.
