Не то чтобы Ваня упивался вусмерть, но последние события прошедшей ночи укладываются смутой поверх ясных воспоминаний о побеге с окна. Как гром среди ясного неба, головная боль обрушилась гирей, и, будто того мало, в позвоночнике что-то решило яростно напомнить о своем существовании острой болью. Все-таки Саша – не лучший матрас.
Пора бы выучить урок: достаточно сократить потребление алкоголя, чтобы не просыпаться с головой больной. Но Ване, задумчивому от своего далеко не веселого сна, как-то совсем все равно становится.
Цветные пятна заполоняют черное пространство меж глазами и веками. Прижавшись лбом к горячим ладоням, Ваня думает о том, что отрывки вчерашних «философских» монологов на тему несправедливой старухи-жизни ну никак не помогают вспомнить все остальное. Бешеное сердцебиение прервало усердные мыслительные процессы, Бессмертных судорожно оглядывается — ботинок матери нет, Саша спит.
Легче, куда легче.
Есть только два человека на этой земле, что имеют право созерцать нелучшую картину по утру — Саша и Александр Петров. Только выставку Саша проспал.
За окном пасмурно, какие-то единичные автомобили свистом проносятся в мгновение ока, но это не мешает ребятне все попортить и мешать жить мирным гражданам. Исключительно в плане шума, дети не жалеют свой голос: кричат, смеются, плачут и надрывают связки к чертям. Шум со двора невыносим, каждый раз, сколько ни тверди, ничего не меняется.
Все, что всплывает в юной несмышленой голове сквозь весь этот шум, — тот пресловутый отрывок «на донышке», ведь выпили, на Ваниной памяти, всего пару бокальчиков и Бессмертных совсем чуть-чуть развезло.
Совсем чуть-чуть. Воспоминаний о фееричной баталии с мужиком не отложилось вовсе, что уж говорить о каких-то там интимах и поцелуях. Разве что во сне.
Девять утра на часах не сулят ничего хорошего, а эпично свалиться в обморок от недосыпа или усталости стало, неожиданно, ближайшей перспективой. В последний раз с настроем больше никогда в жизни не поднимать веки доводилось просыпаться только из-за уроков в школе или из-за зубной пасты, размазанной по всему лицу, в поезде. Саша та еще мразь. Но, несмотря на эти перфомансы, желание лечь спать дальше отсутствует. Как и привычная бутылка минералки у кровати.
—Ну да, ну да, пей, Санечка, мне же не надо.
Мало-помалу сползая с кровати, Ваня кинул далеко не добрый взгляд на друга. И ладно, что Петров не слышит, больше бесит только то, что кто-то спит, мирно посапывая, а первые лучи именно Бессмертных подняли ни свет ни заря. Принять бы последнюю таблетку обезбола назло, и ощущалось бы это как тогда… В лагере, когда по детской обиде выпитый кефир и съеденная булочка приравнивались к предательству родины.
Приятные ностальгические чувства беззаботного детства в лагере среди таких же маленьких оболтусов с единственной заботой «я выше — я прав» — не лучшее, что ощущаешь сразу после горького разочарования в собственном друге. Конечно, у Петрова не было никаких перспектив, а уж тем более желания сделать своему другу хуево, но на поле боя после культурных посиделок каждый сам за себя: кто успел, тот и съел.
Подобные ночевки – не редкость в жизни Бессмертных, если назвать его опытным — это не будет ошибкой, но в случае с Сашей, о негласном правиле как-то само забывается.
С Сашей можно все: и поговорить, и выплеснуть жалобы на отношения, но какие вокруг все пидорасы рассказать удается только Ване, тут клиентоориентированность идет во все тяжкие.
Лишь бы сижек купили да алкоголь не трясли. У Бессмертных, бесспорно, опыта вагон и маленькая тележка, ему совершенно похуй, кому подсасывать, ведь люди бывают неимоверно щедры.
Однако из-за бед с башкой, несмотря на всю опытность, тяжелее всего дается марш-бросок до общей кухни, но это совсем не тот случай. Тягостное ощущение в глотке нашептывает повременить с действиями, только полный похуизм в придачу с отголосками интеллекта движет сознанием. Последнее слово было сказано на выходе, довольно громким шепотом:
— Мразь ты, Петров.
Надо сказать, что коридоры длятся немыслимо долго, как тянулась в последний раз лишь пара какой-нибудь математики, но на этой же паре у Вани голова кругом не шла, а ноги не грозили отказать прямо тут. Подобные сюрпризы-приколы организма еще ни к чему хорошему не приводили.
Тем не менее вариантов не особо много, дорога до места назначения давно выучена на зубок, а значит — полный вперед. От того робкого Бессмертных, который впервые алкоголь попробовал и уговаривал Сашу довести под руку на первый этаж, ничего не осталось. Остался только суровый Иван Валентинович, который, хватаясь за картонные стены, бредет во мраке до кухоньки со всей осторожностью, ведь ремонт никому оплачивать не хочется.
За старательными попытками вернуть сознание Бессмертных даже забывает, что стоит держать в голове тот факт, что общий душ в русской общаге в селе — естественный отбор, а ребеночек за стеной — единственный концерт, на который ты попадешь. Жить спокойно и никому не мешать здесь никто не собирается.
Где-то за дверью одной из квартирок раздался зловеще-яростный крик, да таким баритоном, что Ваня охуеть от него не успел, как получил дверью по красивому лицу. В ушах зазвенело слишком сильно, яростных возмущений этого мужлана стало не слышно, а Бессмертных на секунду стало страшно, что живым он до шипящего чайника и ожидающей горячей воды Лизоньки не доберется.
Больно, вполне ощутимо, но два раза объяснять «два плюс два» Ване нет надобности. Улыбнулся тот так, будто перед ним не курящее чмо, а сам Сереженька Пешков стоит, лишь бы второй оплеухи не получить на пути к заветному.
Холодная вода с привычно ржавым привкусом как ковер после кафельной плитки. Ване стало намного легче от осознания, что он —
живой.
Самым очаровательным голосом, что слышал Ваня на этой ебанутой кухне, где и избиения, и пьянки — привычное дело, Лизонька проворковала что-то невнятно-насмешливое про алкоголь и дружка Бессмертных. Но, из-за мутной пелены и дикого желания осушить минимум ковш воды, услышал Ваня только «доброе утро», что даже к лучшему. Наверное.
Мразью Ваня казаться не хочет, поэтому яро изображает тяжкий мыслительный процесс, молчит, нахмурившись, да взгляд куда-то мимо девушки стремит, пока та лед к ушибленной дверью щеке прикладывает. Повисшее молчание как никогда кстати, учитывая обстановку и полное нервное истощение за одну встречу с агро-соседом, говорить совсем не хочется.
Ване не хочется.
За последние пятнадцать минут он, натурально борясь с желанием выйти в окно по правую руку, узнал, что вчерашний шум раздражал исключительно муженька, ребенка разбудили тоже не эти двое, и Лиза вообще не причем, но извиняется сейчас именно она, а муж ее...
— Ему все, что и нужно от меня, – так это бесплатное проживание. Копейки в дом приносит и считает, что вот он – герой. А ребенка кто воспитывает? Работает на полставки кто? И в дом, между прочим, больше приносит раз в пять, — девушка, заприметив на лице Бессмертных смертную скуку, окончательно поникла и свесила руку на спинку стула. Печаль от невозможности разделить чан своих проблем настолько велика, что скрыть ее не получается.
Если выбирать на что Ване похуй больше — на посещение шараги или на то, почему Лиза снова выгнала своего сожителя, – то, ну, может, зачет не так уж и безразличен... Бессметных помолчал еще пару секунд и посмотрел на соседку умоляюще, ведь, к ее большому сожалению, не собирается падать в обморок.
Надежда, что все закончилось, правда, еще живет, ведь Ваня добирается к квартире и не получает дверьми по лицу, ноги не грозят отказать, а глаза закрыться. Но сам Бессмертных готов разогнаться на ближайшем жигуле под двести, ибо фактически любая авария на подобной скорости – смертельна. Конечно, ничего не закончилось. Давно неисправная дверь, помнящая еще прабабку застройщика общаги, захлопнулась, запирая внутри и Сашу, и ключи, и последние надежды лечь отоспаться.
Уверенность в Сашином беззвучном режиме — стопроцентная, но одно радует – будильник зазвонил мерзко и громко настолько, что Ваня сам за дверью дрогнул. А, к сведению, мерзкий он не только в Ваниных представлениях, для Александра телефон звонит мерзко на постоянной основе.
За будильником, очевидно, звонок.
— Блять, ты совсем ебанутый? Вообще, кто из нормальных людей ключи под ковром оставляет? — что-то по ту сторону трубки начало кряхтеть, одновременно с чем-то по ту сторону двери, а значит, Саша еще не отупел окончательно и не стал рыскать под ковром в комнате, — тем более этих ключей там даже нету, ты мне напиздел, иди ты нахуй.
— Ну посмотри под ящиком.
—У тебя из ящиков только почтовый. И то, напомню, он с твоей стороны.
—Под телеком, еблан, — глухо, полушепотом. Не у одного Петрова нервы потихоньку сдают.
Совдеповский телевизор на округлой подставке и вправду таит под собой связку ключей, о чем свидетельствует характерный звук сброшенной трубки и щелчок в замочной скважине. Не все потеряно, никто не умер.
Состояние отходняка никак не способствует облегчению существования, а жара от палящего солнца только давит с большей силой. Казалось бы, открыть окно на ножницы – и никаких проблем, но сразу станет невыносимо холодно из-за сквозняка — проверено. Безвыходная ситуация, как оказалось, существует, но окно из-за струек дыма в следствии утреннего перекура открыть все-таки пришлось. Петров ебал безвыходные ситуации. Ваня, поежившись, забрался под одеяло.
Вот на Сашиной памяти осталось все: и разборки с Ваниными интимками, и разборки с мужиком, и тот несчастный их поцелуй. Сигарета в руках Бессмертных лишь разблокировала воспоминания, однако атмосфера не под тру стори, да и преподносить дорогие блюда стоит порционно. Ваня, может и поддержал бы эту драматичную паузу Александровских страданий от отвращения к алкоголю и к таблеткам одновременно, но он лишь поджимает ноги и загорается, точно спичка, новым рассказом.
— Прикинь, мне сон такой приснился, охуеешь сейчас. Короче, мне приснилось, что я Сереже нюдсы скинул. Мне, походу, пора завязывать со своими увлечениями, все.
Взрослый парень, а сны пубертатной малолетки, Саша диву дается от Бессмертных каждый раз, без преувеличений, даже не из-за абсурдных снов, ведь более комичен только факт того, что реальность выдали за сон. Ясен красен, Ваня амнезией не страдает, и уж все подчистую забыть просто физически невозможно.
— Как бэ поделикатнее выразиться-то… Вань, ну, сделаешь чаек? Поболтаем на эту тему? — У Саши улыбка до ушей – сны снами, а в руках все еще красуется айфончик с отрытой инстой.
Уведомление андроидовского жанра внаглую перебивает Сашу.
Было бы куда хуже, если бы Ваня все помнил сам? Наверняка. Но, кажется, сам боженька, в существовании которого Ваня искренне сомневается, решил поиграть на струнах, жаль не чувств, а последних нервов. Их Бессмертных, кстати, потратил на убедительные оправдания, что сон — действительно безобидные грёзы, а не горькая реальность. Схватив Сашу за руку, Ваня дернул того на себя со всей силы, и оба по-детски свалились с кровати.
Было бы куда правильнее, если бы Бессмертных говорил свои убеждения напрямую, а не притворялся белой овечкой среди волков, плакаясь о ничтожной лотерее реальности, которую благополучно «проиграл». Выиграл. Знает это, кичится, гордится и, честно, если б не Пешков, дрочил бы на свое отражение.
В голове промелькнула весьма мерзкая мысль о том, что чувство трепещущей тревоги в предвкушении ответа,
нравится. Почему мерзкая? Этот вопрос Бессмертных задал сам себе еще в начале и, если бы не знал ответа, было бы куда интереснее. Ваня уверен в своей красоте, уверен, что весьма симпатичный, несмотря на «не совсем» здоровый образ жизни. Ваня заведомо знает, что им восхищаются, а если и нет, просто завидуют.
Ваня Сашу игнорирует даже не потому, что чай не любит, а потому что «Сережа» в строке уведомлений выглядит куда привлекательнее. Спор в глубинах сознания с самим собой очень отвлекает от бушующей реальности. Все дерьмо и даже Сашины «West», обычно спасительные, тоже дерьмо.
В попытках хоть как-то оправдать себя Ваня не замечает, как этот самый «West» дотлел до фильтра, а пепел повис змейкой, угрожая свалиться на пол.
— Ну и чего разнылся ночью? Ничего не случилось криминального, — Саша, посчитавший тайминги спектакля вполне себе приемлемыми, все же решил поглазеть на переписку, где сконцентрировалось все Ванино внимание. А посмотреть здесь есть на что – хотя бы на те самые фотографии, за которыми Петров вчера пытался уследить, но ебучая надпись «фото» вместо злополучного вложения оставила осадок.
— Завали, ювелир, у меня тут люди постатнее.
Откинувшись на подушки, Ваня в последний раз окинул друга взглядом, на что тот только рядом под боком устроился, вглядываясь в экран мобильника, улыбка с лиц чуть подстерлась, однако возражать на Сашины выходки и попытки залезть Ваня не спешит. То даже и к лучшему порой, но кривая, насмешливая улыбка как-то раздражает, все-таки ситуация раз в пять серьезнее, и отношение к ней подобает соответствующее.
Переговариваться парни не стали, только обменялись обоюдно-недовольными взглядами и вернули внимание к диалогу. Как можно сильнее поджав колени, Ваня начал лихорадочно искать ответы на вопрос «Что ответить?» без помощи зала. Но получилось, как получилось, мягко говоря, ибо сообщение по габаритам смахивающее на курсовую работу, мало подходит, даже если это тирада о любви к Сереже.
«Как дела?»
Какое-то логичное объяснение или оправдание такому весьма специфичному вопросу найти трудно, но в голове Ваня все еще держит ту наивную мысль о беззаботном диалоге про погоду, ну и лихорадочно старается пересмотреть ответ. Как итог, лишь загнал себя в тупик с обречённым вздохом, стирая свой «оригинальный» вопрос. Саша хоть каких-то мыслей вслух ждет, но получает только растерянный взгляд.
Глаза у Бессмертных выразительные настолько, что спектр эмоций в них читаем даже людьми в ситуацию не вовлеченными совершенно никак. Глядя на Ваню, в принице, невольно вспоминаешь того самого кота из шрека: картина до того глупая и вместе с тем трогательная, что у Саши начало в носу щипать.
Проклиная жизнь и свою жалость, с колющими иглами под сердцем Петров отбирает несчастный айфончик из цепких рук, а у Вани сердце сжимается и уходит в пятки, по пути собирая последние остатки гордости. Ваня подлезть пытается, в экран поглядеть, но Саша только ворочается из стороны в сторону, ладонями прикрывает, а на Ванино «Ну Саш» фыркает недовольно, ведь тот думать мешает.
Интересно и волнительно от факта собственной судьбы в чужих руках.
Все же не каждый день тебе в директе отвечает мальчик-миллионик, на которого ты дрочишь уже полгода, сравнивая свои перспективы съехать в Москву с мелочными букашками под плинтусом местной шараги. Взять себя в руки и скрыть свои желания запиздить какой-нибудь подушкой Ваню сложно, но возможно, Петров с этим по крайней мере справляется, искренне надеясь, что в будущем это аукнется ему ответной добротой душевной, как завещал Лунтик.
Все нутро кричит и колотится в желании забрать телефон и почистить переписку, но насколько Ваня привык игнорировать здравый голос разума, складывая его глубоко и надолго среди еще сотен таких же мыслей, настолько же он любит только халтурить, ведь это чистая халтура, оставить проблему на друга. Не устраивает лишь такая потаенность, где справедливость? Переписка чья? Ванина. Амбассадор ситуации кто? Ваня. А значит, именно Ваня должен быть в курсе всех событий. В конце концов-то, мало ли, что Саша понапишет.
jojohfuccu
Мммм, слушай, а приехать не хочешь?
Deep27
К незнакомцам на дом не выезжаю, я кто? Девушка легкого поведения?
У Бессмертных интерес неподдельный, пальцы Сашины от экрана отцепить пытается, и под бок, и вперед — и как только подлезть не пытается, даже всем своим весом на Петрова наваливается, отчего тот глаза закрывает, ибо что-то болезненно щелкает в районе ребер.
— Сука, Саня, да покажи ты.
И вот насильственных действий над своими плечами, которые Ваня безжалостно затряс, Саша не выдержал, протягивая телефон с «потайной» перепиской. У Вани без преувеличений ноги ватными стали, а горло полностью от страха сдавило.
— Ты что наделал, долбоеб?
— Ну ты че, я ж как лучше хочу, вот если бы не я… Я хоть язык в жопу не засунул и написал что-то, а ты так и смотрел бы на него снизу-вверх со словами «какой же он шикарный, какой же он красивый». Полная зависимость или полный похуизм? Честно, Саша уже устал метаться меж этих двух огней. Бессмертных слишком сложный для понимания.
Ваня сложный и еще какой. С ним чтобы смириться, нужны годы, а если не заинтересован в годовом развитии взаимоотношений, пиши пропало. У Саши характер самый серый с редкими переливами. Наверное, именно поэтому краски Бессмертных пестрят в глазах и даже колются. Саше по течению бы плыть, без всплеск, не задумываться над тем, а нормально ли это? А верно ли то? Это входило в планы?
Однако сложный характер обеспечивает жизнь, о которой Бессмертных мечтает, сильных людей и даже не причастие к собственным проблемам, Ване позавидовать только.
— Я, в отличии от некоторых…
— В отличии от «меня», ты просто побоялся сказать, как скажешь ты.
Петров едкий, словом орудует точно и бесповоротно, так, что остренький язык становится жгучим жалом, а лицо Вани – красным и смущенным. Но в изумрудном взгляде тех родных и добрых глаз, все ищущих спасение, видна только ненависть и даже какое-то брезгливое высокомерие; у Вани рога алые с его аллегорией на алый закат сливаются; у Вани от правды из легких выбивает воздух.
Не впервой.
Ваня пошлет нахуй, прямо сейчас удаленными шагами молча направится в пустой коридор, немедля кинет на кровать Сашину ветровку под предлогом, что лучше останется один, решая за двоих, как и что будет лучше. Петрову веки на цирковое выступление поднимать лень. На ситуацию по факту столь глубоко безразлично, так же безразлично только то, что Ваня уже не закат, а как ебаные качели-хард, на эмоциональном фоне которых ты не замечаешь разболтанные ручки и хлипкие ремни безопасности.
А отвалил за эти аттракционы половину своего кошелька.
Здоровый человек даже ради самой большой любви на свете не пойдет на траты последних копеек и собственных нервов. Но для Сани Ваня милый, Ваня красивый и позволяет себя, пока плачет, обнять.
Все-таки Саша сознается даже в том, что родители ему мало внимания уделяли, и сейчас отдушиной является именно Бессмертных. Тот Бессмертных, что требует тепла и под бок лезет, слова теплые говорит о том, как не знает своей жизни без, чудится даже в них нежность. Сознается во всем, даже в том, чего не было, только бы рядом побыть. Тот самый повтор сценария, когда Петров комкает ветровку, оставляет сигареты и уже в переулке докуривает сломанную сигаретку из кармана потасканной куртешки.
Ваня склизкий и ускользает из лап каждый раз, когда удержать пытаешься, его расположения добиться бы не по пьяне, побольше бы, сильно побольше.
Так и решив, что хочется ненормально больше, Петров закуривает черт знает какую сигарету за последний час. Раны останутся так глубоко, что боль скорее сожрет изнутри, уподобляясь дикому зверю и смакуя каждый кусочек души.
Саше так глубоко плевать и так очевидно не все равно на эти конфликты на пустом месте из-за сложного характера Бессмертных, хотя и не ясно, кто придумал понятия о тяжести характера, в граммах он или килограммах, но порой ощущается тоннами и цементными плитами.
А бывают же моменты, когда горло сдавливает до ощущения повышенного давления и тогда уже дикий зверь начинает жрать снаружи, пробегаясь по запястьям и зарываясь в самые недра разума. Ничего, пройдет. Пусть будет боль, пусть будут страдания, табачный дым всегда ласково залижет каждую ранку, каждое израненное предплечье и вновь каждая улыбка будет ощущаться как ничего и не было.
Удивительно, как конфликт парой часов назад уже зовется «прошлым»; удивительно, как события парой лет тому назад ощущаются «настоящим».
Пальцы ногтями вгрызаются в кожу головы и взъерошенные цветные пряди теряют по волоску, словно старая побелка отваливается.
Становится легче. Легкие больше не сдавливает, потому что болезненные глотки воздуха их наполняют. Голову штурмуют только мысли, навязчиво твердящие о том, что внутри несогласие, конфликт и какая-то борьба; что надо обратить внимание на что-то, что не дает жить и каждый раз растирает об асфальт слова; что-то, что приводит к многозначному «ничего» в итоге.
Ничего не мешает?
Ничего, все пройдет? Никакой проблемы нет и
ничего не происходит?
Сердце еще раз содрогается в шуме внезапных шагов поодаль дверей.
На улице птицы затихают под всеобщую меланхолию, а люди все еще шныряются по улицам в поиске «своей» меланхолии, пугая птиц и в общем-то все, что подает признаки жизни в округе. Все еще шум, но уже не такой голосистый, скорее спокойный, он уже не вопит, а нашептывает невнятные речи, пока закипающая кровь сбавляет градусы, и только в глазах по прежнему темнеет от чернухи осознания. Тот самый "west" — лучшая анестезия сейчас, а не дешевое дерьмо. Ваня осознает каждое слово и прекрасно понимает, что сделал
не то.
Осознает, что зависимостей может быть куча, а Сашина самая сильная.
Только из заметок никогда-никогда не пропадет самое честное:
«Саш, привет, тут пиздец такой, ты извини меня, просто мне грустно. Правда, очень грустно. И перед тобой неудобно очень сильно. Ты пойми, пожалуйста, что я только требую от тебя многое и ничего взамен не даю, я, блять, не могу по-другому, прости… Я с тобой только ощущаю себя нужным, понимаешь, да? Мне, правда, очень стыдно, говорю, что в голову взбредет, таскаю за собой везде… Но ты, правда-правда, единственный, с кем я могу себе такое разрешить. И за это слишком большая цена».
