Ваня страдает и страдает откровенно: из-за своей немощности, из-за бессилия и, конечно, отсутствия желания просыпаться в общем-то. Однако стоит упомянуть немаловажный факт — Ваня не «одинокий волк», который, по своему скромному мнению, делает всех вокруг несчастными, и вообще, лучше покончить с собой. Нет, просто он тот еще реалист с большой буквы «Р», а смысла оправдывать себя не ищет. Саша, как никто другой, в курсе: причин реветь у Бессмертных не так много, а если они и есть, то Ванюша будет проживать это на полную, никак не обвиняя себя. Зато честно. Впрочем, все быстро сменяется предложением выпить и озорными затеями разбить кому-нибудь ебальничек за чапман.
Нет, эта дружба не держится на красном полусухом и вишнево-табачном, просто в этом поселке единственное место, куда можно сходить, помимо "нахуй" – трибуны, детская площадка и колледж. Хотя последнее все же из разряда, куда не пойдут эти двое под дулом пистолета. Обычные ночевки – вещь нередкая, особенно под тупой сериал про «мышь-седую-крысу-тупую и лучшего-просто-самого-великолепного». А что, собственно, еще смотреть двум идиотам, которые полдетства смотрели на дряхлом телеке истертый до дыр мультик с мышонком «какой хороший я и песенка моя» и диск на двести тридцать серий «мишек гамми»?
То, что в «мишках гамми» серий девяносто, оба все еще не подозревают.
Ваня в детском саду Петрову по лицу лопаткой прошелся, ласково выравнивая все, что там может не понравиться трехлетнему ребенку, а Саша с максимальной любовью в первом классе обронил классный цветок на голову Бессмертных, ведь Ваня — самое лучшее комнатное растение за все детство Петрова, и ему нужен лучший горшок.
Стоило заиметь себе такого друга, как Ваня, и ощущение пороховой бочки в тот же миг прижилось рядом — как Саша определяет по шагу родителей, можно сегодня сесть покурить у печки, или он отхватит за такие выходки, так и с Ваниным «это пиздец»: надо бежать за вином в одиннадцать вечера или… Бежать за вином в одиннадцать вечера.
У Бессмертных крыса домашняя имеется — досталась по блату от подруги знакомого, через три берега одной реки. Тот гладит ее постоянно в отсутствие тактильного контакта. Ваня думает, точнее, успокаивает себя тем, что крыса куда умнее Сереженьки в модной панамке от «BURBERRY», но и это никак не спасает от собственных мыслей с самыми, точнее, не самыми лучшими исходами. Греет только одна мысль: страдания прекратятся, как только на выделенный с матерью проживания угол — двушку, кроме как углом, больше никак не назовёшь — скоро прибудет Саша. Как иронично, что ментальное состояние почти двухметрового обсессивно-компульсивного невротика держится лишь на фоточках в инсте и депрессивном чуваке.
А сейчас уведомление — инста jojohfsex. Издевательство? Вполне. На Ванины потуги в похуизм, далеко не близкие к идеалу, кладут большой и толстый... Бессмертных им, кажется, давится, усаживая крыску Лизу — имя благородно выбрано Сашей и отсылает на соседку — в своеобразный террариум, то есть круглую чашу для аквариумной рыбки. Ваня клянется, что купит нормальный террариум, когда перестанет первую попавшуюся сотку спускать на сигареты. В общей сложности, клоун не тот, что в модной панамке — «ахуеть, за сорок тысяч», — а тот, что в высоких паленых вансах.
Ваня обессилено сваливается на леденящий кожу паркет — хочется понять, чем же Пешков так увлек Бессмертных, чем заслужил его внимание? Это чистая пытка, но, когда Бессмертных смотрит на чужие фотографии из раза в раз, его сердце исполняет непроизвольные кульбиты. Каждый день кажется, что настало вот то счастливое «завтра», когда весь ужас останется позади, а Ваня заживет долго и счастливо в своем каком-нибудь Санкт-Петербурге. Ведь все дело в Сереже, одном Пешкове; убрать из жизни навсегда, и проблем — как не бывало.
Пффф, кто поверит в эту чушь?
Пешков смотрит с балкона куда-то вниз мимо этажей, скуривая сигарету любимой марки, еще более горячо любимой после Ваниной фотографии с такой же. Ник «Deep27», на удивление, без подписи «1007», как у подобных трушных мальчишек — сразу видно, знает, что в двоичном коде не присутствует пресловутая семь. "Будущий программист!", — хмыкает Сережа и оставляет лайк на последней фотографии. Пешков листает профиль, паршивенько так улыбаясь: знает ведь про частые посещения собственной страницы. Кажется, мир еще не встречал фанбоев ебанутей, чем этот Ваня.
На одних пятках Сережа разворачивается; ему думается, что не только в Москве имеются парни с челкой до Китая, но этот
не такой. У «этого» глаза зеленые в озорном блеске сверкают, улыбка широкая, красивая, и в доте ммр не имеется, а значит… Не опускаемся до шуток про дотеров.
Изучать вечерком профиль Бессмертных становится неотъемлемой частью жизни, — Амина лишь бровью поведет и тихо выдохнет со своим «влюбился», а Сережа кудри поправит деловито, ногу на ногу закинет и промолвит лишь тихое «не влюбился, а заинтересовался», — великую цитату своих времен в отношениях с Кудановой. Пешков не боится влюбиться, не боится в этом признаться, он не попущенный какой-то, но подыграть этой нелепой игре в «заинтересованность» надо.
Рассвет слепит глаза, а Сережа вновь не спал, почему? Ответ настолько прост, что даже комичен — бессонница. Паста падает мимо щетки, вода противными ледяными брызгами оседает на лице; Пешков смотрит в зеркало, а желание его разбить усиливается. Сережа правда не понимает, как можно было запустить свое состояние до степени «не усну, пока не отрубит», «сегодня на воде» или «не могу и часа побыть один на один с собой». Но ответ слишком прост и маячит перед глазами, играет лишь отсутствие желания его разбирать.
«Лег спать в три часа ночи, все в жизни бывает. Проснулся в два часа дня? Виноват сам, не лег вовремя. Пропустил прием пищи? Да пустяки. Постоянная растерянность, ну, не мысли о самовыпиле же, их точно не будет!...»
Будут. Замкнутый круг готов, подавайте к столу. Внутреннее насилие над собой же становится в порядке вещей, а главное — все так плавно вытекает в норму, что никакая тревога в виде защитной реакции на моральное изнасилование уже не помогает. Попыток со стороны нервной системы нормализовать состояние давненько не предпринимается, потому Пешков вновь засыпает в семь утра, и ему это кажется абсолютной нормой. Друзьям странно, друзья поначалу презрительные взгляды бросали, но Сережу понять можно.
Понять надо было раньше. Начиная со всем известной Дарьи.
Неудачный опыт в отношениях по одному сценарию. Не секрет и не шутка, что все абьюзивные или насильственные отношения проходят по одной схеме. Вот и Сережа не начинал встречаться с человеком, на бейджике которого крупным шрифтом, да еще и курсивом, вышито «ЛИЦЕМЕР». Только если это мерч ДК. По началу вполне себе обычные отношения, немного со своим прибабахом, но это же изюминка, что вы. А потом по нарастающей — невзаимная любовь, ссоры, оскорбления и очевидные манипуляции, прикрытые миловидной внешностью. Ношение розовых очков Сереже обошлось в копеечку, а бьются они неожиданно и больно.
А стоило ведь просто понять, что не бывает невзаимной любви, нет и страданий в любви, а главное — в любви не существует перерывов, все это лишь отсутствие причины у одного из партнеров расстаться.
Пешков далеко не глупый и глупым никогда не был, просто немного наивный и со своим похуизмом в придачу. Быть человеком на постоянной терапии у психологов — не весело и даже не прикольно, а те, кто так говорит, сразу становиться ясно, что никакой вы не невростеник-СДВГшник, а все врете. Сереже нужен постоянный контроль в препаратах и постоянное общество, но изводить Амину постоянными ночевками, хотя та каждый раз отвечает одно «мне не трудно», совсем не хочется.
Никто, а в особенности Сережа, не думал, что подпишет себе предсмертную записку, начиная стримить и уже в шестнадцать переезжая в Москву — в целиком и полностью самостоятельную жизнь. А самостоятельная жизнь, кстати, заставляет мириться с жестокими реалиями: минусами вроде налогов, счетов за свет, воду и далее по метровому списку. Но для неокрепшего мозга в шестнадцать это нихуевый бонус ввиду статуса «взрослого» человека. Деньги есть — ума не надо.
В остальном же самостоятельная жизнь кажется совсем сказкой, и да, теперь, спустя два года проживания здесь, вполне себе сказка: съехать от родителей, жужжащих под носом про работу, семью, учебу, этот плюс не перекрывает даже большинство минусов. Но каторга с квартирой, счетами, здоровьем — как ментальным, так и физическим — пока еще дается совсем не легко. Учитывая переезд из небольшого Армавира в саму столицу, это неудивительно.
Стресс в жизни Пешкова — самые настоящие качели уровня «хард», и, чтобы из него выбраться, иногда приходится прокладывать тропки, жертвуя своим сознанием. Порой жертвы не напрасны, и ад дает трещину, а этот просвет позволяет сделать глоток чего-то, что заставляет жить дальше. Предательское болото из ужасных мыслей затягивает сильнее и сильнее, но стоит появиться приливу счастья, и Пешкову реальность не кажется такой густой трясиной; тем не менее, жить чем-то одним совсем не здорово. Как зависимый от наркотиков, так и слабый психически человек зависит от эпицентра чувств.
За окном уже давненько светло, а Сережа только дефилирует из ванной в комнату, по новой заглядываясь на шикарные фотографии в инсте. Сердце трепещет, пропускает удар. Амина в дверях стоит и понимает: Сереже не нужно узнавать, есть ли на дне капкан, чтобы упасть в омут с головой.
Однако не все так просто, не все, как всегда. Сумасшествие в душе медленно опускается на самое дно разума и переходит в безумство, американские горки похуже тех самых адских качель, на которых Сережа катается с преогромным удовольствием. Внутри взмывает что-то, напоминающее восторг, и Пешков пролистывает этот профиль ебучий четвертый раз, теряя самого себя от звона в ушах. Но вот еще секунда — и Пешков, весь красный, свалится с кровати с визгами.
Если Ваня потребует часть сердца на обед — оно и так ему принадлежит.
Еще один сумбурный день, состоящий из нападок Геннадия с тетей Наташей на квартиру Бессмертных за «в долг». Оборону Ваня с Сашей держали довольно долго, пока им совершенно неожиданно и безрассудно не пришла гениальная идея с побегом в окно.
В общем, картина такая себе: три бутылки вина, две из которых принес Саня, а одну Ваня запрячет исключительно в целях собственных. Люди за окном спешат по домам, с учебы, работы, дети верещат что-то, пока играют в непонятные догонялки со «своими» правилами, а некоторые и вовсе только повылезали из своих муравейников. Темное ближе к горизонту и розовое к облакам небо вырисовывает миллионы картин; сколько в угоду этому погибло художников — страшно предположить, но Ване на это так плевать. Ваня смеется искренне, когда милостивому соседушке показывает язык и прыгает с окна под звуки выбитого замка.
Дело не мудрено — на первом этаже жить. А у Саши уже дыхание сбивается и глаза бегают от губ Ваниных до глаз радостных, такого Ваню видеть — прелесть. Такого Ваню хочется видеть каждый следующий день. Дни напоминают качели, и эта близость за телефонными разговорами или бутылкой полусухого больше напоминает тягуче-приятный яд — до остановки сердца и глухоты желанный. Прикосновение к плечу прилипает жвачкой к разуму, стереть ее будет трудно, а Ваня снова смеется, опуская ладони на колени.
В груди что-то сжимается до размеров атома и разбивается на сотни тысяч осколков, дыхание останавливается на пару секунд. На подобные выходки больного сознания всегда есть свой обезбол, Саша вот обычно смолит какой-нибудь Филип Морис, сложив ногу на ногу в компании четырех стен, но сейчас парни бегут к черному ходу. Ваня — с бутылкой в руках и блеском в глазах, Саша — с ватными ногами и нерабочим мозгом, хоть лезь на стену или сразу пальцами в розетку.
У Вани — духи с табаком и шоколадом, у Саши — Ванина кофта.
Камни, окурки, чьи-то невнятные разговоры и ошарашенные взгляды соседей — все тонет жертвой, пролетающих мимо Бессмертных и Петрова. Саша считает, что Ваня один такой, прекрасный и неповторимый, остальные кажутся ему ёбаным зверьем в зоопарке с желанием обсудить только клубных проституток и наркоту. Остальные сгодятся на одну случку под косяком, и то не всегда. А вот Ваня, что из циничной суки под обыкновенными разговорами, вином и чипсами становится податливой собачонкой — клад. Влюбленность или привязанность? Так же похуй, как и на пропущенные звонки, избитые от падений колени и горящие легкие.
Только Ваня, может, и податливая собачонка, но не глупенькая чихуа-хуа; чего лишь стоят все те пачки Мальборо, в которые сам Бессмертных не вложил и копеечки. Ваня достаточно умный, все это знают, чего только стоит оконченная на отлично школа. Ваня красивый, Саша в курсе, чего только стоят фотки в инсте. Ваня не умеет влюбляться, это ясно, чего только стоит Сергей Пешков — Ваниных слез в подушку и всех самых страшных проклятий мира.
Кровать у Вани кропотливо застелена, подушки взбиты, одеяло уложено, а Саше плевать — он валится на нее с разбегу и, конечно, выбивает простынь из-под матраса, от чего у Бессмертных, кажется, воздух из испепелённых легких выселился окончательно. Ваня смотрит в чужие глаза, а в голове только шторм несвязных и самых противоречивых мыслей.
Однако скомканное постельное — не самое страшное, и оба сидят за любопытными разговорами обо всем на свете, но в основном темы вновь и вновь заходят про Сережу, чудесного-прекрасного-неповторимого. У Саши скоро глаза на лоб полезут от статуса «терпила» под Ванины инстаграмные рассказы. Бессмертных лоб ладонью прикрывает, падая на подушки, и противоречит самому себе, ведь передразнивает самых ярых фанаток. И так обманутые надежды в один миг снова возвращают в омут нестерпимых страданий от потока мыслей. Когда пустое видение счастливого будущего где-то в Питере крошится в пыль, Ваню бросает из крайности в крайность.
— Бля, а может, скинуть нюдсы — не такая уж и плохая идея? Я может и несу хуйню, но сейчас, видимо... — неуверенный, с ноткой юмора голос друга вырывает из сладостных или не очень мыслей, но это дает свои плоды, ведь у Вани щеки красным заливаются, на что Саша сдержанно смеется.
Склонность Петрова так или иначе смущать Ваню немного настораживает, но прячется за кустами всех остальных, не менее странных Сашиных проявлений дружбы, ну, а Ваня, начистоту, смущается и правда забавно. Подобные выходки друга хоть и обидны периодически, однако не отталкивают, наоборот, в некой степени льстят — лишний повод все на тех же трибунах выебнуться за все хорошее. Петров ни слова не скажет за это, знает, разговор другой будет, а выебоны эти ласково поглаживают Ванино самолюбие.
Дыхание заметно замедлило свою частоту, но, что вы, Ваня весь из себя умница, красавица и просто самый смелый мальчик в этой общаге. Пока алкоголь в крови бьет свою амплитуду, конечно.
— А вот возьму и скину! Ты думаешь меня на слабо взять? — тот всё-таки приподнимается со своего лежбища, состоящего из пары подушек и какого-то скомканного в три погибели пледа.
Челка падает на горящие глаза, а сжатые в тонкую полосу губы еле разомкнулись, чтобы сдуть пряди. Ванина решимость — еще одно безумие, еще одно цунами и апокалипсис. Обычно все решения, принятые Ваней в подобном состоянии, проходят без сучка и задоринки, что по-настоящему опасно. От накопленных переживаний за свое будущее, репутацию и всю остальную ерунду действия только набирают обороты, и вот он, шанс, который упустить нельзя, Саша это понимает даже лучше самого Вани.
— Да, возьмешь и скинешь?
Вполне возможно, что попытки выдавить на лице хоть какую-то эмоцию закончились оскалом раздраженного бульдога, не получившего лишние пять грамм корма, но на удивление это сработало. Всё-таки не такая уж Бессмертных и стрессоустойчивая сука с невозмутимой гримасой, ведь как бы тот не пытался нарисовать на своем лице маску бесстрастного добермана, получается глуповатый бультерьер.
— Скину! И если ты думаешь, что имеешь вес в этой идее, не думай! — так Ваня утверждает себя за авторством великолепной идеи по захвату внимания инст-мальчика, почти миллионника.
Саня усаживается поудобнее, свесив ноги на пол, и так и норовит залезть взглядом в телефон русого — что же Ваня там пытается отправить? Интересно все-таки. А Ваня, как самая привередливая торгашка на рынке, прячет экран, несмотря на Сашино настойчивое желание подглядеть.
Сердце бешено бьется в груди, но не бежит марафон, как по трезвой; футболка противно прилипает к спине, еще и чертов Петров лезет под руку со своим «Ваня, ну, дай посмотреть, что я там не видел?». Сашины вопли и Ванины пожелания пройти куда подальше наверняка резонируют с половиной четвертого утра на часах, режут соседям слух и впиваются в мозг, но за эпичной битвой за мобильник не на жизнь, а на смерть, это не так страшно. Даже нравоучения Геннадия про времена Сталина сейчас кажутся пустышкой, но через секунду раздался неожиданный стук, а плачущий ребёнок сам за себя говорит о том, кто там за дверью. Вот, Лизонька, юная мать, сейчас даст пизды похуже гуру советских времен.
Ваня с опаской переводит взгляд на амбассадора зарождения данного мероприятия в стиле «ринг средневековья», настолько его причина пустяковая. Сердце уходит в пятки, щекотливо напевая Бессмертных о грядущем конфликте. Однако стоит открыть дверь, и на пороге виднеется неказистое нечто в дешевеньких стертых брючках от «абибас» из аналога H&M, русского «Даньке отдадим, еще сто лет прослужат», и футболке — дефолтно в катышках, видно, что до дыр заношенная, зато с гарантией качества от тети Зины за второй палаткой. И это «нечто» едва Ване до груди доходит, так что с высоты роста Бессмертных это выглядит комичнее клоуна.
Видимо, паренек уже известной Лизоньки — ему тридцать минимум, если не сорокет. Тут Ваню совсем хуевит: мало того их дитя по ночам орет как резаное, а сквозь стены-картонки будто на ушко блэк-метал напевает, так еще и не с самой матерью говорить приходится. Может, они с Сашей еще и не эталон эстетик и воспитанности, — дешевый алкоголь, сигареты, — но посылать к ним на разговоры кого-то уровня «новичек» в соседских разборках — уж совсем неуважение... На долю секунды лицо даже исказила судорога брезгливости, смешанная со всеми остальными спектрами впечатлений, ведь, кажется, мужчина прибывает не совсем в адеквате.
Пока Бессмертных в состоянии, которое в криминалистике называют «аффект», и деликатно разбирается с так называемым «дядь, три волосинки в шесть рядов», Саня, не получив фоточки на свой экспертный взгляд, во всем обмундировании недовольной домашней крысы усаживается на подоконник и закуривает — Ванины, конечно же.
Разборки идут полным ходом, и Петров радуется, что мать Вани мирно сидит на ночной смене, а не слушает прекрасный жаргон горячо любимого сыночка-ангелочка. Хотя характером Ваня на ангелочка похож мало, от обещаний выйти и поговорить на улице, на удивление, обделался только Саша, а борзый мужчинка даже не дрогнул. Какой же хорошей чертой оказалось Сашино спокойствие, ведь его, сидящего в полнейшем ахуевозе, по-прежнему не замечают, и даже редкий кашель никак не привлекает чужих взглядов. Но этот десятиминутный цирк-театр-оркестр двух актеров надо прекращать, пока сердце из-за бешеного ритма не подползло к горлу в желании сблевать на пол.
— Сначала своего ребеночка приучите не горланить на всю Ивановскую.
Звук рассечённого ладонью воздуха, звонкий шлепок и Ванины попытки держать себя в руках, с осторожной обходительностью выплевывая нецензурщину. Бессмертных на секунду отшатывается назад, пока Петров, пребывая в совершенном шоке, следит за тем, как из носа тонким ручейком бежит струйка крови, темно-багровая из-за отсутствия освещения, и капает на пол. В ушах закладывает так, будто ударили самого Сашу, а не преданного друга детства, и это уже серьезно.
Петров, как можно более аккуратно дотрагиваясь до Ваниной руки, которая уже феерично исполняет номер «эпилептик в припадке», — с тремором у Бессмертных явные проблемы, — встает между гномовидным мужчиной и истекающим кровью другом, как бы показывая, что выполняет роль своеобразного «стоп»-слова. Тем не менее, едва заметные касания руки важны даже больше, чем спасение от потасовки, ведь та нежность, которая вложена в этот жест, ощущается целым цунами.
— Давайте прощайтесь, парню надо умыться, днем на трезвую голову обкашляете вопросики.
Даже не пытаясь изображать что-то из ряда вежливости, Саша бесстыдно кивает в сторону открытой двери соседней квартиры, из которой, вероятно, и породилось данное недоразумение. Видно, присутствие еще одного человека сыграло нихуевую роль на восприятии ситуации, раз из вышестоящих проблем остался только Ваня с трясущимися руками и подкосившимися ногами. Смелости своей Петров до сих пор поражается — мог бы забиться в угол, как трус, но полез же, и, как видно, не зря.
Парень легонько подталкивает Ваню по направлению к ванной: собственно, конфликты по расписанию, а рукоприкладство уже лишнее. Яркий белый, как бывает в дешевых клубах, свет слепит обоих, ведь выйти из полумрака комнаты в помещение с, вау, светом — смелость пуще Сашиной. Шумные напоры воды хоть как-то разбавляют висящую после недавнего инцидента неловкость, и Ваня, расправившись с остатками воспоминаний о перепалке, берёт с раковины Сашенькин любимый Филип Морис и пафосно откидывает челку, из-за чего все начинает выглядеть еще более нелепо-наигранно.
— Нихуево он меня так... — с придыханием и старательной усмешкой Бессмертных усердно старается перебить внутренний голос, не расплакаться прямо здесь, перед Сашей. Всё-таки, Ваня отличается от тех показушных парней, он больше походит на грациозного кота со спинкой «дугой» и аккуратной мордочкой, идущего в разрез с теми массивными дворовыми котярами.
Саша внимательно блюдит за всеми спектрами эмоций на
почти родном лице. Все это никак не клеится с гранями такого человека, как Ваня, ему ведь дай причину — развезет из этого театральную постановку, а тут… Ни слезинки, ни соринки, будто недостаточно больно чтобы сорваться, будто это не то, о чем можно лить слезы. Всяко у Вани на то другие взгляды и желания. Ваня готов носить клеймо самого ебанутого человека, ведь только по одинокой грусти и хнычет, все не важно и пройдет, а вот остаться одному, разговор другой.
— Ванек, больше так не рискуй, а то гномы они... Ну.
— Бешеные.
Неясно, адреналин в крови или желание разрядить обстановку, но оба посмеялись, хоть по меньшей мере и прибывают в состоянии, которое не называют в криминалистике —
ахуе.
Человек подшофе, обычно, имеет хоть какой-то балл самообладания, но в случае с Бессмертных он далеко не проходной. Саша вновь актер, вновь психолог и личный дневник, потому как, Ваня, ввиду собственных хромосомных смещений, желает непосредственного соучастия в своих страданиях. Не сказать, что Петров как-то против, привык, все обоюдно.
— Сука, Саш, я такой идиот, хуйня этот план вообще.
Как и полагается самому настоящему, а самое главное — хуевому, психологу, Саша не жалуется и подает свой бокал. В отличии от некоторых рядом присутствующих, пить с горла не особо почитается в репертуаре Петрова. Слова не лезут в голову, пока Ваня под боком захлебывается в слезах и лезет поближе, лишь по макушке погладить удается, еле касаясь пальцами.
Для Бессмертных остаться наедине со своими мыслями, как подписать контракт, где мелким шрифтом написано: «застрелить после согласования». И Ваня, как ни странно, каждый раз живой окунается в задумчивость, никогда и никому не интересную, где все еще держат за шиворот и тишина настолько хороша, что пустить слезу не жалко. Так было всегда и так останется.
Для Петрова остаться наедине с Ваней как подписать еще одну справку у психиатра на дополнительный курс антидепрессантов. Не способный повлиять на мысли Бессмертных, полные самых трагичных исходов в жанре сюжетов мелодрам на телевидении, Саша погружается в груду кинолент чужих раздумий, хоть как-то окрашивая темные ленточки в краски.
Можно всю свою жизнь быть помотанным, жить в обшарпанной общаге с протекшими трубами и ебанутыми соседями, но при этом быть самым счастливым человеком. Будь любовь, будь счастливые лица в дверях, но никто не ждет, и, кажется, в последний раз улыбку даже собственной матери видать приходилось
только рядом с отцом.
Будто каждую косточку внутри надломали, именно так ощущается каждая слеза. Дыхание сбило свой привычный ритм вновь, только Саша привычно ведет по румяным щекам. Зеленые глаза следят за пальцами, что собирают каждую слезинку, старательно стирая с лица былую печаль. Вот, кажется, улыбка медленно цветет, разбавляя омут серых красок, но она малоубедительна, любой маломальский, даже такой как Саша, наблюдатель распознает совсем иную эмоцию, ведь, лицо все равно приобретает, привычный печали, поблекший тон. Даже уголки губ поднимаются
не так.
Жжение в глазах, как еще один балласт, не успокаивает. Ваня, будто не учили в детстве, тянется потереть глаза руками, разгоняя зуд из-за бьющего в крови адреналина. Сколько бы тот же Бесстмертных не кичился своим «Мне похуй», все равно скатывается по трем ступенькам «Мне», «не», «похуй».
На какое-то мгновение все вокруг замерло в своем, присущим ночи, молчании, только часы на прикроватной тумбе отбивают своеобразный ритм, самый зловещий на земле. После мертвого номера с фотографиями, за авторством которого любезно расписался Иван, отвращение обрело особую четкость на ровне с эмоциями. Засов на бесстрастии не вывез, и ком, подступающий к горлу, спешно-неожиданно отдался новым всхлипом в звенящую тишину. Кажется, перед глазами минула целая вечность.
Ваня устраивается на плече, окольцовывая руку с особой нежностью, ту, что по щекам ведет, со своей, крепкой благодарностью. Под пристальным наблюдением Петрова стремление спрятаться и убежать, Ваня уже не различает с жаждой или голодом, больно родными они стали.
Прям как Саше, чужие всхлипы. За окном вновь дунул ветер, листва созвучно с травой зашелестела, а мгла все больше свертывается над небом. Сквозняк с окна пронизывает до костей, пуская марафон мурашек по коже, Ваня, немного поежившись, прилипает лишь сильнее.
Саша собирается с силами, внезапно для себя подмечает прикрывшего глаза Бессмертных, что вот-вот засопит. Страх, готовый полностью парализовать тело, разлился по коже ледяной водой. Но только Ваня не спит, не засыпает и даже не прибывает в сладкой дреме, наоборот, у Вани явно нет сомнений, что расстояние губ друг от друга сокращается с каждым ударом пульса.
Бессмертных сжался, прикованный к томному, прожигающему как чистый спирт аккурат пламени, взгляду, уже без слепых ожиданий угнать куда подальше. Что ж, сгорел сарай, гори и хата, хотя, как оказалось, сказать куда проще чем сделать. Пока мысли не успевают вернуться из самых потаенных чертогов разума, инстинкт, полностью затмивши разум, взял вверх, в следствие чего, преследующий по пятам страх отступил.
Ваня как закат, целиком и насквозь пропитан грустью уходящего дня, но замечает он это, только взглянув на себя со стороны.
Лишь бы не ощущать прожигающее пламя одиночества в груди, лишь бы уже просто, хоть как-то, заполнить пустоту. Руки рывком обвивают шею, уверенно и крепко, как после долгой разлуки, как в последний раз. Беспомощность нахлынула полотном из мук и сомнений, будто земля ушла из-под ног в попытках заставить прижаться к своему последнему спасению. Бессмертных сокращает жалкие миллиметры, сжимая пальцами плечи и разглядывая блики в глазах напротив, сначала касаясь нежно, до трепещущего под ребрами чувства.
По нервам разряды тока, что принуждают сердце все еще биться.
Покрытое тусклой бледностью лицо будто в миг приобрело розовый оттенок, глаза все еще жжет, а пальцы судорожно впиваются, кажется, в кожу, предотвращая позывы разрыдаться вновь. Вся эта дешевая драма, приторная до сладкого привкуса на языке, начинает Саше постепенно докучать. Температура пробивает последнюю отметку в градуснике и под нарастающей напористостью Ваня бессознательно валится на подушки, впиваясь в губы до гематом уже сознательно. Сердце еще раз содрогнулось в груди, и все бы ничего, если бы не умирающее сознание, если бы не слезы рекой по щекам, если бы не пожирающее чувство одиночества.
Не тот человек. Не то время.
Пальцы на щеках ощущаются громоздко, совсем не так, как хотелось бы, совсем не то и не с той интонацией. Но Ваня задыхается в этом поцелуе. Но Ваня терпит неуместные касания под майкой, горячие пальцы и короткие импульсы отвращения. Мысли закрыты на ремонт, а осознанию полностью запрещено здесь фигурировать, ведь шанс побежать в ванную чтобы помыть язык с мылом слишком велик. Наступающее удушье никак не спасает, Бессмертных только в грудь толкает, отбиваясь от касаний к шее.
— Саш, нет.
Ниточка слюны растягивается меж губами и Ваня стирает ее рукавом, усаживаясь подальше. Не сказать, что Петров чувствует отвращение к собственному поступку, не сказать, что не воспользовался состоянием, но, что точно, поглощающая вина мало-помалу оседает пылью. Память, как на зло, прокручивает все случившееся словно в кинотеатре. Голос совести разбивает эйфорию в пух и прах, Саша ближе двигается, а в глазах только безысходность.
— Бля... прости, бес попутал.
Уверенности, а тем более гарантии на то, что в этом поцелуе счастливое завтра за чашкой чая, никакой, так же и никакой гарантии на то, что Ваня вообще это вспомнит за тенью остальных переживаний, это хоть как-то утешает.
— Закурить есть?
— Есть.
Саша, обещавший самой доброй на этом свете женщине — маме Вани, что тот не упьется в стельку и не наделает делов из ряда вон, давно проебался, в этом ни толики сомнений у Бессмертных нет, да и у самого Саши в общем-то. Роль дьявола-искусителя, заманившего на тропу алкоголизма, курения и блядства, Петрову точно не пришьёшь, Ваня и без компании пару бокальчиков опрокинуть не прочь. Эти двое друг друга точно стоят.
Но вот Ваня определенно тот самый дьявол-искуситель, в его компании становится плевать, что алкоголь — особый способ самоубийства и крайняя мера удела идиота, самая гремучая смесь: Ваня и вино, вино и Ваня. Пока рядом Бессмертных, жизнь не может казаться трениями, рутина исчезает за рамки существующего, пока этот идиот рассуждает на глубокие темы справедливости на примере спизженной пачки сигарет.
Жить именно хочется.
Как всегда, лучшее решение проблемы — ее игнор. Изюминку всей ситуации придают только бутылки на полу и разбросанные на подоконнике бычки. Более идиотскую ситуацию представить трудно.
В голове Петрова поцелуй будет еще долго, только сейчас они подшофе громко смеются, допивая несчастное полусухое, и в этих объятиях очень тепло.
