***
Голограмма мужчины работает безукоризненно, чем раздражает её. Шаткий настрой стремится оборваться и превратиться в едкий пепел, разъедающий частицы рассудка. Два манекена успешно повалены, будто тряпичные куклы, и разгон способностей у Лу близится к критической отметке. Ещё немного и повалит дым, заискрятся нейроны и под беспощадный огонь подпадёт всё в радиусе трех миль. Тогда никому не будет дела до манекенов, и тем более до пропажи какой-то там девчушки из священной семьи. Сколько там прошло? Три дня? За Лу до сих пор не нагрянуло сборище верующих фанатиков, а значит она вольна не прятаться и не скрывать лицо. Её пальцы неестественно скрючиваются при попытке изуродовать безжизненное тело. Края ногтей чернеют, а спазм боли проносится по каждой мышце, на мгновение обездвиживая. Мозг бьется об черепную коробку, надеясь выдать нужный комиссии трюк. Лу кажется, что она прикусила язык в попытке не зашипеть от неприятных ощущений. Покалывающее чувство в груди меняется ежесекундно, и под конец Рид стискивает челюсти, сдерживая болезненный крик. Напряжение, ничуть не уступающее страху, сковывает сердце раскаленными цепями. В склерах скапливается влага, и Лу поздно понимает, что это не слезы, а окружающее пространство не окрасилось внезапно багровым. Невидимый импульс слетает с её поддергивающейся ладони. Сквозь мутную кровавую пелену она может видеть, как голова манекена лопается, подобно воздушному шарику. Куски синтетики и биопластика разлетаются по комнате, летят в её сторону и Лу даже не отворачивается. Намертво прилипнув к полу, смотрит на тремор, поразивший кисти рук. В горле скребет комок тошноты, кончик языка кровоточит. Голограмма улыбается ей, механический голос говорит об одобрении комиссии и удачном вступлении в Корпус содействия. Наверное, ей полагается радоваться или изобразить что-то похожее на неудержимую радость. Стоит улыбнуться и поблагодарить. Но Лу рвано дышит, приводя свои хаотичные чувства в порядок и стремясь избавиться от удушливой боли. Не может протереть веки из-за тряски в ладонях и истуканом стоит на месте. Принимается глубоко вдыхать, коротко выдыхать, думать о чем-то хорошем. Например о том, с каким сладким звуком девичье тело приземлилось на промерзлую сухую землю. И это работает. По-крайней мере тремор уменьшается, дыхание плавно восстанавливается и появляется возможность рассмотреть замершую голограмму. Она прошла ещё одно испытание и с нынешней минуты зачислена в ряды Корпуса. Иначе говоря: превратилась в ту, кого осуждают псионики и та часть её, что брезгует делить тело с таким слабым ничтожеством. Лу говорят, что пришлют письмо с дальнейшими указаниями, однако она слушает бесстрастные указания вполуха. Вырываясь на улицу, жадно проглатывает воздух и щурится от солнца, насмехающегося над её беспомощностью. Оно светит так ярко, как никогда прежде, проглатывая Нью-Пари испепеляющими лучами. — Проклятье, — цедит она, прикрывая глаза предплечьем. Не хватало полностью лишиться зрения. Отмахиваясь от раздражающих насекомых, на секунду полностью раскрывает веки и готовится с позором повторно сгинуть от кромсающих болезненных спазмов. Вовремя замечает, что на улице оживленно, и она преграждает путь молодым людям, стоя прямо у двери. — Надорвались, — ледяная констатация, отчего-то задевающая гордость. Голос проникает тяжёлым ядом, и Лу надрывно сглатывает, поднимая голову. С минуту растерянно разглядывает прямой силуэт, щурится, не сразу понимая, что перестала чувствовать жар солнца. Голубые зеницы ухватываются за размытое пятно, она смаргивает, вытирает кровь тканью туники и вглядывается в мужчину, чьи очертания больше не расплываются. — Возьмите, — он тянется к внутреннему карману идеально сшитого сюртука, достает солнцезащитные очки и протягивает Лу. Доброжелательный жест воспринимается пощечиной, и Рид качает головой. Облизывает кончик рта, не стремясь скрыть последствия телекинеза, с той же пристальностью смотрит на незнакомца. Ровные и острые черты профиля, тонкие губы, что кажутся обескровленными и суженные глаза, зеницы которых не уступают тьме по цвету. Кажется, что сам мрак заключен в них, и в нем не найдется проблеска лучезарного света. Люди позади него нисколько не отличаются приветливостью, но к их лицам у Лу не возникает никакого желания. — Вы псионик, — утверждает мужчина с той же бездушностью. — Гордость нашего рода. — Не знала, что в заповедях Единства не запрещено льстить, — в тон ему отвечает Лу, не скрывая отвращения. — Откуда такому ничтожеству знать о священных писаниях Единства, — безобидно спрашивает он, склоняя голову вбок. Её называли по-разному. От отродья до уродины, не заслужившей родиться на свет. Ни одно из брошенных проклятий не задевало и не проходило сквозь толстую стену равнодушия. Однако сейчас Лу хмурится, не узнавая в себе щемящую обиду и беспомощно проглатывая нанесенное оскорбление. — Позвольте напомнить, месье Инквизитор, — привередливо осматривая серебряную брошь на сюртуке, Лу приближается на шаг, не принимая во внимание одновременное движение охраны за спиной мужчины. — Одно движение моих пальцев, и вы мертвы. — Неужели, — уголок губ дёргается, в тёмных омутах возникает неподдельное насмехательство. — Не вам ли знать, на что способны псионики? — И вы всерьез считаете, что можете напугать меня этим? Он говорит с ней так, словно перед ним глупое существо. Не отстраняется и не отшатывается, продолжая смотреть свысока и быть к ней ближе, чем кто-либо другой за последние несколько месяцев. От него пахнет ладаном, можжевельником и имбирем. Сочетание так странно гармонирующее и заставляющее пробовать на вкус каждую ноту. Лу это не нравится, и она отходит на шаг назад, создавая дистанцию. — Мне хватает ума не пугать Инквизиторов возле Корпуса Содействия, — тверже прежнего произносит она. — Тогда я недооценил вас, — небрежная улыбка, больше напоминающая оскал, искажает его черты. — Вам лучше надеть очки и как можно скорее. — Спасибо за непрошенный совет. Он улыбается уже по-настоящему. Пропускает её вперед, одним жестом веля своим людям отойти прочь. — Надеюсь, что вы успешно перешли на четвертую степень. Лу останавливается, поверженная его словами. Оборачивается, напрочь забыв о намерении уйти и заняться глазами. В тени впервые видит, насколько бледна его кожа и как сильно контрастирует цвет сюртука с ней. Высокий воротник, строгие линии и немое желание раздавить её волю, как это сделала она с головой манекена минутами ранее. Неосознанно кончики её пальцев наполняются импульсом, что просится наружу. Объятая кровожадным желанием, она забывает про осторожность. Резко спохватывается, когда ощущает его ладонь на своем подбородке. И только тогда до неё доходит, что перед ней эмпат. Скользкое осознание вгрызается в уязвленную плоть, и Лу приходится задохнуться в нахлынувших ощущениях, среди которых громче всех отзывается отвращение к себе и ошеломление. Подобно задыхающейся рыбе на суше, теряется в пространстве, понимая, насколько шутлива судьба и насколько коварен создатель. Надо же так угораздить. — Осторожно, Инквизитор, — шепчет Лу, растягивая уста в коварную ухмылку, — не подобает вам касаться ничтожеств и быть… Псиоником одновременно. Хватка его пальцев сильна и тверда. Она ощущает шероховатость шрамов, холод, царапающий кожу. Словно в наказание, он сильнее стискивает подбородок, и в разуме её воцаряется кровавое месиво. Картина, изображающая насилие; картина, передающая смрад смерти и её прикосновение к кровоточащей ране. Он играется с её воспоминаниями, грубо перебирая их, как камни, — отбрасывает ненужное, растягивает болезненное и превращает само существование в пытку, изменяя её реальность и проникая далеко за пределы потаённых углов. Туда, где прячутся страхи. — Осторожнее со словами, Лу Рид, — едва слышно предупреждает Инквизитор, потирая большим пальцем кончик её нижней губы. — Я вам не беспомощное отребье. Лу казалось, что апогей боли был испытан в тренажерном зале, но сейчас она готова просить прощения и умолять. Читая её мысли и ощущая её чувства, Инквизитор с наслаждением вздыхает. Первым же проходит к дверям, оставляя её один на один с болью, страхами и холодом, взявшими бразды управления в перерытом разуме. Застывшая кровь под нижними веками больше не беспокоит её. А хилеры уступают место Инквизитору, отныне возглавившему список ненавистных ей людей.Часть 1
3 августа 2022 г. в 23:47
Лу никогда не жаловалась на запах крови.
Более того, она не кривила мордашкой, если брызги окропляли её щеки, попадали в глаза и на язык. Преспокойно стирала одеждой жертвы грязь, плотно сомкнув иссушенные губы, чтобы ни одна микроскопическая частица слюны не впиталась в ткань. Оставляла нетронутыми глаза, волосы, избегала собственных открытых ран. Иначе найдут. Зацепятся за редкий невзрачный след и за сутки обнаружат её генетический код, по которому пройдутся, как по расстеленной ковровой дорожке.
Лу такого не нужно, поэтому к своим двадцати она знает, как прятаться от полиции. И от оберегаемой Богом Инквизиции. Старина Хэм, будь он проклят, оставил ей свои университетские книжки, как подарок на прошлый день рождения. Умер через три дня героической смертью, закрыв собой чистейшего от удара псионика. Такова была его роль в системе. Умереть, защищая привилегированный класс от нападения нестабильных. Их ещё зовут биологическим отходом, неудачным экспериментом, отродьем.
Лу звали по-разному. Дикарка, мусорщица, убийца, рыжеволосое дерьмо, первосортный отход, который необходимо сдать на утиль.
Рид привыкла к каждому прозвищу. В трущобах, ставших её домом, никто так друг о друге не отзывается, но попадаются исключительные случаи. Все они в одной тонущей лодке посреди неспокойного океана. Все особенные, одаренные, годящиеся правительству только для выполнения грязной работы. Даже к роботам отношение более лояльное и дружелюбное. К чёртовым железякам без чувств и эмоций.
Иногда, взявшись за особо сложный заказ, необходимо было появиться в Центре. Перед этим она тратила сутки, приводя себя в надлежащий вид. Тщательно вымывала рыжие пряди, используя единственный дорогой шампунь, который вроде как приводил волосы в блестящее состояние. Пользоваться им можно было редко, в остальные дни вода и обычное мыло служили неплохими средствами гигиены. Вот только чистейшие видят себе равных моментально, и хоть Лу никогда не ходила подолгу с въевшейся в кожу грязью, всё равно прилагала нечеловеческие усилия, чтобы стать чистой.
Внутри идеальную чистоту навести не получалось, так хоть снаружи каждая клетка тела подвергалась тщательной пытке. Рид знала, что если попадется на глаза патрулирующей Инквизиции, то всё пропало. Неосторожное слово, действие, капля крови на детекторе — и ты труп. Чистейшим претит сама мысль жизни в Нью-Пари рядом с отбросами.
Они опасны. Они убивают и насилуют, грабят и расчленяют. Избавьтесь от них!
Сверхъестественное никогда не принималось обществом. А она родилась теликинетиком, ещё и мастер-класс показала отцу и прибывшей полиции. Обагрённые тумбы и тела до сих пор снились Лу по ночам, напоминая о том, почему она здесь. Почему вынуждена выживать и копаться в кровавом дегте, убивать и грабить.
Получается, что чистейшие оказались правы.
Лу ненавидит свой род деятельности, но и отказаться от него не может. Слишком много врагов, подхлестывающих идти без оглядки вперед. Слишком много дел наворочено, и внезапный уход вызовет волну непонимания и несогласия. На такие вспышки, устраиваемые в трущобах Нью-Пари, и летит полиция, точно бабочка к открытому огню тёмной ночью.
Рид не морщится, когда сбрасывает бездыханное тело в вырытую яму. Испачканная кровью, ошметками земли и спиртом, стягивает с себя кофту и бросает в подготовленный пакет. Лу пахнет настолько отвратительно, что даже мошки не рискуют приблизиться к ней. Вдалеке огни Центра прорезают вечерний сумрак. Бесконечные колонны многоэтажек и небоскребов насмехаются над величием облаков, разрушая их целостность и устремляясь к недосягаемому небу. Мириады рекламных щитов погружают Нью-Пари в магическое световое шоу, блики неонов играются с пространством, коверкая и преображая его. Даже самой темной ночью здесь не потеряешься и не встретишь неосвещенного участка. Днём пороки обличает солнечный свет, ночью это делает прожигающий неон. Город никогда не спит. Трущобы живут преступностью и редкой святостью. Центр погряз в мнимой чистоте и неприкосновенности. Там чистейшие подобны ангелам, а Инквизиция — их Божество, благословляющее каждый вдох и ревностно оберегающее идею незапятнанной крови.
Лу полюбила темноту, как давнюю подругу. Потому в своем пристанище убрала большинство светильников, оставив только одну лампу у мотоцикла. Оттого каждый новый труп закапывает за пределами города ночью, выезжая на одиночную трассу и устремляясь с небывалой скоростью в сторону нетронутых парков.
Обилие зелени, чистого воздуха и не загрязненных прудов похоже на оазис. У кромки одного озера, спрятанного за аллеей широких сосен, даже есть свое кладбище. Величественных надгробий нет, могилы не ухожены и больше похожи на куски протоптанной земли, зато тихо и нет городского шума. Новую овечку Лу отмечает короткой палочкой на коре ближайшей сосны. Ножом вырезает черточку, сверху маленькую букву имени. Полиция здесь никогда не бывает, а Единство опасается рыскающих по пустошам Кочевников-псиоников. Того глядишь, наткнешься на изголодавшегося эмпата, что одним щелчком способен выжечь мозг и распотрошить разум, вырывая из него сокровенные воспоминания, чувства и мысли.
Однажды Лу видела такое своими глазами. Спрятавшись за машиной, слышала как в двадцати метрах от неё истошно вопил офицер, пока эмпат рылся в его чувствах, как в дамской сумочке. Хлынувшая из ушей, носа и рта кровь никого не напугала. Предсмертные крики добавили вишенку на торт, и, задохнувшись от боли, офицер приземлился на стылый асфальт, подобно мешку с синтетическими отходами. Со звонким хрустом и шумом.
Лу тогда думала, что телекинетики — самые опасные ребята в Нью-Пари. Тут же трусливо забрала свои слова обратно, обещая себе никогда не вставать на пути у эмпатов и держаться от них подальше. Она могла бы стерпеть всё — от починки наживую сломанного импланта до открытого перелома голени, но справиться с болью, причиняемой эмпатами? Поделиться с ними всем сакральным и предоставить каждую ниточку своей памяти, в которой сохранено так мало радости?
Когда Рид берется за лопату, предварительно проверив положение трупа в яме, её сердце замирает. Она проделывала это сотни раз, однако сейчас судорожно стискивает замерзшими пальцами деревянную рукоять. Её разум пронизывает нестерпимое сомнение, что это дело может стать последним. Убитая дочь Инквизитора — не шутки. Лу пошла на многое: готовилась днями и ночами, изучая материалы дела и выискивая удобные ходы. Наведывалась в Центр, рискуя жизнью и свободой, пока холеная девица встречалась с подругами и жила теми днями, о существовании которых псионикам нельзя и мечтать. Заманила овечку в волчье логово, прикинувшись святой сестрой, нуждающейся в помощи незамедлительно. Привела её в иной мир, успев показать те грани, что намертво запечатлелись в хрупкой душе невинной девочки.
Лу покончила с ней быстро. Поправив полы фирменного церковного одеяния, подбежала сзади и проломила череп железным гаечным ключом. Размахнулась так, что порвались швы и запотели ладони. Напоследок острием ножа поигралась с её шеей, проделывая рваные раны и пуская чистую кровь. И приторно усмехалась, пока водила пальцем по луже. Попробовала на вкус, стремясь понять особенность их крови, и горьковато убедилась, что внешних различий нет. Ни цвет, ни вкус. Или, быть может, дочка Инквизитора не принадлежала к верховному классу и являлась таким же псиоником.
Тогда смерть была куда более бесполезной и ироничной, чем думала Лу.
Она закапывает её, не глядя на огни города. Сжав губы, пыхтит над заполняющейся ямой, методично переваливает лопатой землю и чувствует растекающееся умиротворение. Оно похоже на тёплый мёд, на первый вдох после долгого нахождения под водой. Удовлетворяет все её садистские запросы и успокаивает. Рид старается не думать о жизни упокоенной. Об её многозначительных планах и незабываемых приключениях. Лу думает только о том, что заработала достаточно денег на две недели вперед и может благополучно исчезнуть из города, забив на Корпус и его заманчивое предложение обеспечить себе безопасность и избавиться от гнета преследования церкви.
Тонкий голосок совести молвит о предательстве. Корит за саму возможность размышлений об этом. Псионики не псы и не скот, чтобы работать на Единство, и каждый уважающий себя телекинетик и эмпат скорее увесисто плюнет в лицо инквизитору, чем согласится. Хилеры наивны и им легче пойти на компромисс, чем выстоять в неравной борьбе. В рядах инквизиции полно хилеров, бросающихся лечить инквизиторов и спасать их жизни, понапрасну растрачивая свою.
Лу презирает хилеров, но ещё больше презирает себя за невозможность отказаться и сделать правильный выбор.