Послание в бутылке

Каждая запись с Клэптоном кончается для Ёсана одинаково: взаимным обстрелом язвительными насмешками с певцом, позорной капитуляцией под давлением авторитета звукорежиссёра и желанием крепко надраться. Меняются лишь локации, куда Кан сбегает заливать своё негодование: чем дальше от студии находится бар — тем большего эффекта отчуждения удаётся достичь. Сегодняшний день норовит побить все личные рекорды молодого человека. Клэптону, пришедшему на запись чересчур пьяным даже по своим меркам, взбредает в голову прочитать монолог шекспировского размаха о пидорских замашках половины британской рок-индустрии. Имеет в виду он, однако, вовсе не коллег по цеху, а конкретно Ёсана. Кан, не желая уступать оппоненту, будто бы невзначай интересуется о самочувствии Патти. В итоге они грызутся не на жизнь, а на смерть. Ёсан не выгоняют с работы чисто из жалости: работники студии, сытые по горло взбалмошностью Клэптона, закрывают глаза на инцидент, решая ограничиться вычетом стоимости схватки (поломанного микрофона и пары разбитых пластинок) из мизерной зарплаты ассистента. После такого Ёсан без зазрений совести пускается во все тяжкие с намерением пропить остатки кровных в самом дешёвом пабе на другом конце Лондона. Он мало что помнит. За пинтой пива следуют два бокала виски со льдом. А может, и не два, может, больше. В любом случае, этого достаточно, чтобы забыть о зазнавшемся сукином сыне и ловить мгновение за хвост. Впрочем, на этом пора точно заканчивать. Ёсан покидает задрипанный бар, где его чудом не прибили за внешний вид, с определённым облегчением. Хочется курить, но сигареты как назло кончились. Глупо, конечно, уповать на удачу, но хочется верить, что на улице найдётся полуночный прохожий, вероятно, даже не маньяк и насильник, у которого можно будет стрельнуть жизненно-необходимую дозу никотина. На улице темно. Нужно немного времени, чтобы привыкнуть. Когда же расфокусированный взгляд наконец осваивается к темноте, то тут же находит объект для фиксации. Им становится белобрысый парень на другой стороне улицы. Он стоит, опершись тазом на стенку телефонной будки, и лениво, будто нехотя, курит. Раскрепощённому виду соответствует и наряд — чёрная шёлковая рубашка навыпуск, застёгнутая (или даже скорее расстёгнутая) на непозволительно малое количество пуговиц, и вызывающе обтягивающие бёдра кожаные штаны. Простое пьяное любопытство, видимо, считывается парнем за неподдельный интерес к своей персоне, поэтому он как-то привычно хмыкает, решив ответить не менее пристальным взглядом. — Ты пялишься. Тут уже настаёт черёд Ёсана хмыкать. Циркулирующий по организму алкоголь делает из молодого человека ещё большего циника: чем пьянее Кан, тем ядовитее его укусы. Вот и сейчас мозг, пусть и функционирует с некоторым промедлением, выдаёт колкость без малейшей запинки: — Мы стоим посреди узкой, воняющей мочой улицы на северной окраине Лондона. Тут из достопримечательностей только однотипные дома, безвкусное панно с носорогоподобной трактирщицей и ты. Очевидно, что пялиться мне приходится на тебя. Парень напротив не кажется уязвлённым. Он оценивает тонкий выпад соперника в этой словесной дуэли, выразив своё одобрение смешком, однако отступать не думает. Повернувшись в профиль и задирая голову чуть вверх (не иначе как с целью дать Ёсану полюбоваться своей идеальной линией подбородка), он затягивается в крайний раз, по-щегольски отбрасывает окурок щелчком пальцев и делает ответный наскок: — Не очень-то смахивает на комплимент. Кан подавляет желание закатить глаза. Надо признать, дерзко-самоуверенный стиль обезоруживает. Но Ёсан слишком опытный фехтовальщик, чтобы так рано признавать за незнакомцем победу. — Ты так очевидно на него напрашивался, что я решил не потакать твоему эго. Парень не отвечает, лишь отрывается от будки и делает пару вальяжных шагов навстречу Кану. Приложив немного зрительных усилий, Кан наконец распознаёт в нём корейца. «И как его только занесло в такую глухо-» Ёсан не успевает закончить мысль: парень напротив, понимая своё невыигрышное положение, решает прибегнуть к грязной игре. Его холодная рука ложится на Каново плечо, пальцы медленно проходятся вверх по шее к основанию головы и скрываются в осветлённых волосах, вызывая неконтролируемую миграцию мурашек по всему телу. Ёсан, кажется, даже слегка трезвеет, но незнакомцу и этого мало. С его изогнутых в хищно-притягательной улыбке губ срываются три короткие фразы — три точных смертоносных укола, возвещающих финал дуэли. — Непозволительно дерзкий. Фантастически пьяный. И бесовски красивый. Кана многие находили привлекательным, но обычно его внешность характеризовали, как аристократическую. Кто действительно красив именно бесовской красотой, так это стоящий напротив парень. Подведённые карандашом бессовестные глаза, в которых черти отплясывают бешеную тарантеллу, нос с небольшой горбинкой, родинка под левым глазом, пухлые губы — по отдельности эти детали не представляют из себя ничего особенного, однако в их сочетании кроется какой-то странный завораживающий эффект. Может, дело в смыслотворческой силе алкоголя, может… в чужом терпком парфюме и дурманящем голосе у самого уха: — У меня для тебя соблазнительное предложение… Ёсан, морально признавший безоговорочную капитуляцию, готов согласиться на самую безбашенную авантюру, однако незнакомец не успевает озвучить своё «соблазнительное предложение», прерванный гулом приближающейся машины. — Да чтоб тебя! — парень отдаляется, но руки не убирает: та лишь ловко перемещается с Кановой шеи на талию. Когда автомобиль резко тормозит прямо перед молодыми людьми, из-за опущенного стекла показывается недовольно-заспанная физиономия азиата с соломенным гнездом заместо шевелюры и начинает что-то возмущённо вещать на незнакомом Ёсану языке. — Я тоже рад тебя видеть, — Канов спутник отвечает по-английски, но с каким-то чудны́м (судя по всему, корейским) акцентом. Это странно, поскольку до этого говорил незнакомец «чисто». Спустя пару мгновений Ёсана осеняет: лохматое недоразумение тоже говорит на английском, просто донельзя коверкает слова. Видно, переехал на Альбион парень совсем недавно, и язык даётся ему с трудом. Его знакомец (друг? любовник?), однако, подстраивается под чужую корявую речь вовсе не солидарности ради, а скорее из желания подразнить. Кан, заинтригованный такой удивительной встречей аж с двумя «соотечественниками» в этой забытой богом части Лондона, напрягает слух, чтобы вникнуть в суть претензий. — Я твой сосед по квартире, а не личный водитель, Чон-мать-твою-Уён. Так что, если ещё раз поднимешь меня посреди ночи с просьбой забрать твою пьяную задницу из каких-то… ебеней, я- Упомянутый Уён бессовестно прерывает возмущения соседа. — Отвези его, куда скажет. А я, пожалуй, на такси. И, прежде чем оба парня успевают что-либо сообразить, он открывает заднюю дверь машины и заталкивает туда Ёсана, бросая на прощание «Адьё, красавчик!». Что происходит дальше, Кан помнит смутно: вместе с терпким шлейфом парфюма Уёна испаряется и мнимая трезвость, тут же сменяющаяся накатившим приливом головокружения и тошноты. Красноречивое состояние не укрывается от заспанного взгляда водителя. Тот, вероятнее всего, в силу какой-то ему одному ясной солидарности, проявляет сострадание и решает всё же не выбрасывать пьяное тело на обочину. Объяснить дорогу до дома удаётся раза с третьего: соседу Уёна не хватает словарного запаса и знаний о городе, Ёсану — терпения. Спустя добрых десять минут они всё же едут по пустым улицам ночного Лондона. Кан устраивается сзади, опираясь спиной на дверь и упирая ноги в стекло напротив (водитель пытается возмущаться, но быстро понимает, что с пьяного спроса нет) и тупо пялится в пятнышко на крыше машины. Мысли в кашу. Лишь одна из них даёт о себе знать явственно — и она об Уёне. Точнее даже не столько о самом Уёне, сколько о его руке на талии Кана. Ёсан до сих пор не может понять, как считывать этот по сути своей простой донельзя жест. Беря в расчёт чрезмерную игривость Уёна, можно списать всё на ни к чему не обязывающий флирт, только вот не было в чужом прикосновении ожидаемой фривольной похабности. Зато какая-то необъяснимая поддержка была. Неужели за маской наглого юнца скрывается нечто большее? Кан фыркает и откидывает голову назад, прижимаясь затылком к окну. Холодящее стекло немного отрезвляет, заставляя взашей прогнать непрошенный риторический вопрос. Ёсан реалист: они вряд ли когда-либо встретятся с Уёном вновь. Какой тогда смысл ломать голову над его разгадкой? Поломать голову всё же приходится. Правда, немного в другом смысле. В машине молодой человек проваливается в сон и хорошенько прикладывается головой о спинку переднего кресла на резком вираже, который водителю взбредает провернуть прямо перед домом Кана. Видимо, таковы плата за поездку и наказание за нарушение чужого спокойствия посреди ночи.

***

К ушибу на следующее утро прибавляется режущее без ножа похмелье и осознание того, что сегодня вновь придётся лицезреть ненавистную физиономию Клэптона. Ёсан с трудом приводит себя в чувство, прячет за слоем пудры и чёрными очками потемневшие круги под глазами и выползает из дома под аккомпанемент гула в области темечка. Однако и этого наказания за вчерашние «блядки» судьбе оказывается недостаточно, поэтому ранним завсегдатаям студии приходится наслаждаться искусным матерным полилогом Кана, не обнаружившего при себе ключа от подсобки. Это значит, что схорониться во время записи Клэптона будет негде, но не тащиться же домой через полгорода ради несчастного ключа? «Несчастен здесь только я, » — сетует на жизнь Ёсан, принимаясь подготавливать технику для грядущей записи. Монотонная работа отвлекает от ноющей боли. Голова потихоньку приходит в норму, и мозг, за неимением должного дела, начинает генерировать остроумные ответы на подколы, с которыми Клэптон наверняка нападёт на страдающего от посталкогольного синдрома ассистента. Некая высшая инстанция, решившая, что Кан осознал свою вину в достаточной мере, наконец сжаливается над страдальцем и посылает вознаграждение за былые мучения: в студию заявляется донельзя злой звукооператор, сообщая, что Клэптон ушёл в запой, и делегирует Ёсану свои обязанности по работе с какой-то певичкой. Молодой человек воспринимает такой расклад за подарок небес и подрывается ассистировать команде экстравагантной дамочки с прокуренным голосом и густо подведёнными глазами. Запись проходит довольно спокойно, если не считать очевидные заигрывания дамочки (то ли Бетти, то ли Бонни), сопровождаемые абсолютно беззлобным подначиванием со стороны гитариста. Кан, всё ещё одолеваемый наплывами головокружения, терпит все лишения стоически и по завершении рабочего дня даже заслуживает скупую похвалу со стороны нарисовавшегося в момент сведения материалов звукооператора. Где тот пропадал всё это время, Ёсан не знает — и знать не хочет. Молодого человека сейчас волнует лишь возможность поскорее смыться домой — к холодному пиву, какой-нибудь бесхитростной баланде и не заправленной с утра кровати. Поэтому — в зачёт проделанной работы — Кан выторговывает у босса отгул на завтра и, счастливый настолько, насколько это позволяет его нынешнее состояние, покидает здание студии. Уличный воздух — холодный и сырой к ночи — действует отрезвляюще. Ёсан замирает у порога, прикрывает глаза и вдыхает чисто лондонскую смесь кислорода с вредными испарениями полной грудью. Лёгкая улыбка играет на его лице, а в голове всплывают строчки, которые особо удались на записи: «Oh but I got tired of dreaming Cos dreaming's nothing to do I got tired of dreaming About you». — Выглядишь ещё привлекательнее, чем вчера. Кан распахивает глаза и поворачивается к источнику шума. Им оказывается вчерашний знакомец, нагло соблазнивший, затолкавший в салон машины своего соседа и растворившийся в ночи. Уён сидит на скамейке близь студии, но не как все нормальные люди, а сложив ноги по-турецки, и улыбается довольно-лисьей улыбкой. Ёсану бы подивиться поистине поразительному стечению обстоятельств, но сил на удивление под конец дня не хватает. Хватает только на ответный выпад. — Если ты находишь фантастически пьяных людей привлекательными, у меня для тебя плохие новости. Улыбка Уёна становится довольнее. Он, конечно же, оценивает оммаж на свою вчерашнюю фразу. — И ещё язвительней, — парень ловко поднимается и размеренно дефилирует мимо Кана. — Два варианта: либо тебя до сих пор мучает похмелье, либо (тут он достаёт из кармана джинсов ключ с узнаваемым брелком в виде логотипа студии) ты потерял что-то ценное. Ёсан не знает, что делать: проклинать себя за вчерашнюю рассеянность по пьяни или благодарить за сегодняшнюю лень. Так или иначе, Уёну о потенциальной бессмысленной поездке домой за потерянным ключом лучше не знать. — Спасибо, — подчёркнуто сухо бросает молодой человек и тянется было за ключом, но Уён цокает языком и отдёргивает руку, перекрывая доступ к пропаже. — «Спасибо» счета не оплатишь. Подобной наглости с чужой стороны можно ожидать, и Ёсан спокойно бы снёс её, если бы был в более приподнятом расположении духа. Сейчас же хочется лишь дать Уёну в морду и отправиться наконец домой. — Не сдавайся раньше времени, — парень выставляет вперёд руки в защитном жесте (неужели он прочитал промелькнувшую в голове Кана мысль по одному лишь выражению лица?). — Я вчера так и не озвучил своё соблазнительное предложение. — И в чём же оно состоит? — Своди меня на свидание. Ёсан только и может, что повести бровью. Уён, похоже, ещё более бесстыж, чем кажется на первый взгляд. Это бесит и притягивает одновременно. — Сводить тебя на свидание? — Кан добавляет в голос побольше скепсиса, чтобы немного сбить спесь с чересчур уверенного в себе парня. Уён эту интенцию считывает, потому и продолжает гнуть свою линию с ещё большей наглостью. — Звучит так, будто ты собираешься делать мне одолжение. — Так оно и есть. Уён одаривает Ёсана оценивающим взглядом. Как он ни храбрится, но получать отказы явно не привык, тем более что этот самый отказ — не отказ вовсе, а показательная порка со стороны Кана. Тот хоть и чертовски уставший, но не осадить юного спесивца не может: уж больно любопытно посмотреть на чужую реакцию. Однако заинтересован в наблюдении за соперником и Уён. Потому и продолжает игру, желая выяснить, стоит ли Ёсан потраченных усилий. — Тогда я, пожалуй, оставлю это себе, — заявляет парень. — На память о встрече с хладнокровным красавчиком. Он засовывает ключ в карман бомбера, разворачивается на каблуках и нарочито медленно шагает прочь. Ждёт, что Ёсан его остановит. Тот нехотя, но поддаётся: перехватывает чужую руку чуть выше запястья, поворачивает к себе лицом и зеркалит: — Звучит так, будто ты собираешься шантажировать меня моей же вещью. — Так оно и есть. Это боевая ничья, но Кан готов пойти на акт добровольной капитуляции. Тяжёлый вздох — и поднятие белого флага: — Когда ты хочешь пойти на свидание? Уён, сделавшись триумфатором битвы, довольно улыбается и ловко переменяет положение рук: теперь в захвате уже запястье Ёсана, за которое его уверенно тащат в неизвестном направлении. — Что, прямо сейчас? — удивляется ведомый, но тут же замолкает: толку жаловаться, когда Уён протягивает ему пропажу. Кан беззлобно хмыкает, забирает ключ и кладёт его в задний карман джинсов. — Прямо сейчас мы с тобой идём до остановки, — бросает неугомонный парень, продолжая наступление в сторону, как позже выясняется, автобусной станции неподалёку от студии. — Хочу убедиться, что ты не помрёшь по дороге. Ёсану сейчас кажется, или за дешёвой подколкой завуалирован нетривиальный способ выразить беспокойство о его состоянии? Мозг слишком вымотан для вынесения окончательного вердикта, поэтому, чтобы лишний раз не напрягать извилины, молодой человек решает перевести беседу в светское русло. — Так тебя зовут Чон У- — Уильям Чон. Для тебя просто Уилл, — парень отвечает чересчур поспешно, ещё и неосознанно сжимает чужое запястье. Неужто в броне его пуленепробиваемой наглости нашлась брешь? — Но твой сосед… — Мой сосед — занудный деревенщина из Пучхона.Ему привычнее обращаться ко мне на их манер. — «Их»? — Ёсан удивляется подобранному выражению. — Ты сам разве не кореец? Уён (или теперь вернее звать его Уилл?) недовольно фыркает, с головой выдавая своё предвзятое отношение к теме корней. — Я по-корейски и двух слов не свяжу, — звучит так, будто это повод для гордости. Кану только и остаётся, что пожать плечами. Кореец снаружи, Уён (Ёсан решает называть паренька так — то ли, чтобы позлить, то ли по старой памяти) ни капли не походит на представителя своей нации изнутри. Это выражается не только в его чистом лондонском выговоре или нежелании иметь хоть какую-то связь с родным народом, но и в повадках: наглости, подчёркнутом панибратстве со старшим (Кан почти не сомневается, что приходится парню хёном), пугающей тактильности. Ни один кореец не позволил бы себе ничего из вышеперечисленного, но Чон будто аккумулирует все табу и возводит их в абсолют в своём противоречиво-интригующем характере. «До чего же поразителен, чёрт!» — думает Ёсан, и усмехается. Может, тому, что попался в чужие сети без намёка на спасение, может, тому, что только сейчас осознал одну забавную деталь. — Что? — удивляется Уён, не до конца понимая причину чужой реакции. — Не хочешь хотя бы для приличия поинтересоваться, как меня зовут? Приглашать незнакомца на свидание после пятиминутной пьяной перепалки кажется неоправданным безумием, но этот поступок так органично вписывается в образ Уёна, что теперь сложно представить его завязывающим знакомство в более привычной обстановке. — Не-а. Буду звать тебя Сексуальный Растеряшка, не против? Ответа в подобном ключе можно ожидать, но находчивость Уёна всё равно не перестаёт восхищать и обезоруживать. Кан сдаётся без боя. — Я так понимаю, выбора у меня нет. — Схватываешь на лету. Мне нравится. Уён, видимо, уставший тащить Кана за запястье, переплетает их пальцы и по-свойски засовывает это хитросплетение в безразмерный карман своего бомбера. Парни равняются и теперь идут, периодически сталкиваясь плечами, но Ёсан не испытывает привычной неприязни из-за нарушения его личного пространства. Хотя в системе мировоззрения Уёна этого понятия, кажется, и не существует вовсе: он так естественно переходит все границы, словно их совсем нет, словно ему абсолютно всё равно на то, что подумают о двух держащихся за руки парнях малочисленные прохожие, спешащие домой после окончания рабочего дня. Остаток пути до остановки они проходят молча. За это время Ёсан успевает поймать себя на ещё на одной удивительной мысли: оказывается, молчать с Чоном куда комфортнее, чем препираться. Есть в Уёне что-то необъяснимое: он несёт очевидную чушь, язвит по поводу и без и скорее запутывает словами, чем проясняет суть. Но вот именно то, что остаётся за рамками диалога, то, что намеренно умалчивается, оказывается куда содержательнее и ценнее пустых разглагольствований. Кану не нужно уточнять ни об обстоятельствах их встречи у студии, ни о деталях выторгованного свидания. Он будто бы знает, как парню удалось выйти на его след, знает так хорошо, словно знаком с Чоном лет сто. То же самое, наверное, можно утверждать и в отношении Уёна. Создаётся впечатление, что за две мимолётные встречи он заучил Ёсана наизусть и точно знал каждую ответную реплику и реакцию. Кажется, подобное называется связью родственных душ?.. — Ну что, удалось установить контакт с космосом? — Уён шутит, чтобы достучаться до находящегося в своём внутреннем мирке Кана. Они как раз выходят на выступающий отрезок тротуара с узнаваемым знаком и специальной разметкой. — Ага. Инопланетяне сказали, что потеряли одного своего сородича. И ты как-то подозрительно подходишь под его описание. Чон фыркает, но не отшучивается. Ёсан уверен, что у того наверняка есть блистательно-находчивая ответная ремарка, но парень, похоже, решает наконец дать оппоненту почувствовать себя победителем. Однако вкус триумфа над Уёном, вопреки ожиданиям, не так сладок. Проигрывать ему почему-то куда приятней. — Мы пришли, — кажется, за всё время их знакомства это первая фраза, которую Уён произносит серьёзно, без усмешки или скрытого смысла, стоящего за ней. Он просто констатирует факт, и это звучит так… скучно? Не в его стиле? Ёсан опускает голову, которая отчего-то вновь начинает неприятно пульсировать, и думает, как бы ненавязчиво вырвать свои пальцы из чужого захвата. Однако Уён и тут приходит на помощь: вызволяет обе руки из кармана, подозрительно осматривается по сторонам и спешит прервать неловкую паузу выходкой как раз-таки в своём стиле. — До завтра, — он приближается и даже не целует, а скорее прикусывает губы Кана, в то время как его ладонь ныряет в задний карман чужих джинсов и ловко выуживает оттуда ключ. — Оставлю в качестве залога. После этой маленькой шалости Уён скрывается, сверкнув на прощание хитрой улыбкой. Стоит его фигуре скрыться из виду за углом панельного дома, Ёсан усмехается тому, как ловко в этот раз позволил Чону набить себе цену. И всё же это было забавной игрой. Игрой, где им двоим вовсе не требуется никакого залога. Ёсан и так придёт завтра. Не нужно даже задаваться вопросом, куда и к которому часу. Он знает наверняка: Уён отыщет его сам.