Еven their romance Made us masters and slaves…
Кан допытываться о чужих делах не стал, решив придержать любопытство до лучших времён. Стоило Юнхо озвучить своё во многих смыслах соблазнительное предложение, в голове возник идеальный план — подпоить парня в разумных пределах и вывести на откровение. Что-то подсказывало, что эта кампания обещала быть успешной, потому тестировать ванну Ёсан помчался, радостно напевая себе под нос веселенький мотив. На водные процедуры ушло не больше получаса. Дело оставалось за малым — одеться. Раскрыв шкаф, Ёсан невесело оглядел его содержимое. Не то чтобы он планировал рядиться, но раз уж приглашение Юнхо звучало не иначе, как «выход в люди» (хотя контингент упомянутого бара, скорее всего, с трудом подходил под это определение), стоило выбрать что-то более презентабельное, нежели растянутые спортивные брюки и задрипанная футболка. Кан принялся рыскать в куче барахла. Кажется, он брал с собой какую-то приличную рубашку и любимые рваные джинсы. Рассматривая получившийся образ в зеркале, Ёсан поймал себя на мысли, что вовсе не испытывал былой самоуверенности, которую до этого приносили нарядные тряпки. Тряпки! Раньше он никогда бы не назвал свои вещи подобным образом. Чего греха таить, временами Кан кичился собственным чувством стиля и возможностью покупать брендовую одежду по последнему писку моды. Стиль был своего рода защитной реакцией, а фраза «выделяйся, чтобы сливаться» надолго стала его девизом. Но это было в Лондоне — огромном ревущем мегаполисе, существующем по своим необъяснимым правилам. Здесь, в Карнеги, действовал иной принцип: «Будь, как все». Как же всё-таки странно. Неприметный городок открывал перед Ёсаном ранее невиданные грани его личности. Сейчас вот молодой человек в очередной раз дивился никчёмности былого «я». Вовсе не во внешнем виде, как думал прежний Кан, была сила. Сила была во внутреннем стержне, который держался не на модных шмотках, а на самоосознании и самопринятии. У Джона — извечного двойника — не было ни того, ни другого. Были лишь юношеская спесь, деньги и он, умело переворачивавший все законы бытия с ног на голову. Последняя мысль, вопреки ожиданиям, не отдалась болью. Сейчас Ёсан вспомнил о нём, как о должном, о данности, которая связывала его с прошлым. Неужто дом и правда был проклят и обладал удивительным свойством стирать грани между былым и настоящим? Молодой человек лишь фыркнул на это глупое предположение и пожал плечами. Так ли важно было знать ответ? Едва ли. Постояв перед зеркалом ещё с минуту, Кан всё же решил добавить к образу ненавязчивый макияж. Процесс нанесения косметики всегда был завораживающим и помогал прочистить мысли. Сейчас это было как раз кстати. Закончив с приготовлениями, Ёсан спустился вниз и бросил взгляд на часы. В запасе оставалось десять минут — достаточно, чтобы дойти до водокачки размеренным прогулочным шагом. Оказавшись снаружи, он вдохнул посвежевший к вечеру воздух и всмотрелся вдаль. Солнце садилось за горизонт, окрашивая округу в алый цвет. Выглядело красиво-зловеще. Завораживающе. Полюбовавшись на сказочно-розовые поля, пролесок и отливающую червонным золотом нефтекачку, Ёсан последовал в сторону 4-й Восточной улицы. Мысли вновь налетели на него стаей голодных стервятников. Были они об одном и том же. До чего же Кан иногда был упрям, он и сам порой диву давался. Всего пару дней назад он знать не знал о Чон Юнхо. Сейчас же этот парень буквально не выходил из его головы. Зацикленность с привкусом дежавю. Юнхо было заметно издалека. Он стоял, покачиваясь из стороны в сторону, и размеренно курил. Ёсан улыбнулся. Кажется, его приятель тоже решил приодеться: сменил свою безвкусную клетчатую рубашку на объёмную кожанку. Что ж, значит, им предстоял поистине светский раут. Кан дал о себе знать кратким «Эй!» и энергичным взмахом руки и, как по старой памяти, вальяжной походкой приблизился к местному. — Ты выглядишь… не так, как обычно, — Чон, казалось бы, просто констатировал факт, но Ёсан, хорошо знакомый с чужим умением делать комплименты, лишь удовлетворённо улыбнулся и хмыкнул: удивительно, но корявая похвала звучала чертовски приятно. — Только твоё родимое пятно… — Что с ним? — пальцы сами потянулись к отметине рядом с левым глазом, но на ощупь всё было в порядке. — Ты его замазал. — Ну да. — Непривычно без него. Оно… милое. Кан не верил своим ушам. Неужто родимое пятно, которое он ненавидел всеми фибрами души и всегда старался перекрыть макияжем или причёской, Юнхо и вправду считал милым? Мозг забил тревогу: кажется, он стал проникаться к парню чрезмерной симпатией. Нужно было срочно перевести тему. — Так где тот бар? Эта фраза будто бы вывела Юнхо из транса. Ему так непривычен был такой образ Кана? Впрочем, парня можно было понять. В чужих глазах Ёсан буквально проделал путь от гадкого утёнка до прекрасного лебедя: впервые добротно отмылся, уложил волосы, приоделся не в домашнее тряпьё, а во что-то приличное, ещё и выгодно подчеркнул достоинства внешности лёгким макияжем. — Ах, да, — среагировал наконец Чон, стряхнув какую-то мысль кивком головы. — Идём за мной. И они пошли, но как-то странно — на приличном расстоянии друг от друга, словно были чужими людьми. Так оно, вообще-то, и было, думал Кан, ощущая странный дискомфорт, смешанный с неловкостью. Он посмотрел на Юнхо, чтобы понять, чувствовал ли парень то же самое. Тот шёл, спрятав руки в карманы кожанки, немного сгорбившись и вперив взгляд в асфальт, будто боялся оступиться на ровном месте. Кажется, Юнхо было ещё чудаковатее. — Всё в порядке? — вырвалось у Ёсана. — Если тебе неприятно идти со мной в таком виде, то я могу… — Всё хорошо, — поспешил заверить Чон, только вот было ясно, что его слова далеки от реальности. — Я просто задумался. Денег у меня нет, но ты вроде как проиграл спор… — Я угощаю. Парень поднял глаза на идущего поодаль Кана и выдавил из себя подобие улыбки. — Мы, кстати, почти пришли. Он кивнул головой в сторону небольшого каменного здания с безвкусно ярким красно-чёрным козырьком и аляпистой вывеской. Ёсан скептически повёл бровью. Впрочем, не в его положении было крутить носом. В Лондоне он бывал в местах и позлачнее. — Надеюсь, там действительно крутят хорошую музыку. — Не сомневайся, — Юнхо подбадривающе похлопал Кана по плечу. Тот почувствовал тепло чужой руки даже через ткань рубашки. Раскаты музыки можно было слышать ещё с крыльца. Чон не врал — пусть Ёсан и не смог с ходу вспомнить мотив, но тут же им проникся. Юнхо открыл дверь — и на улицу вырвались запах пота, дешёвого пива, галдёж и мощный гитарный проигрыш, за который можно было простить этому жалкому подобию бара все его прегрешения. Внутри было не так много народа, и это было скорее недостатком, нежели преимуществом, поскольку не привлекать к себе внимания, как изначально планировалось, не получилось: Ёсан — в своей шёлковой рубашке и рваных джинсах — при входе приковал к их с Юнхо персонам взгляды практически всех посетителей. Однако подвыпившие мужчины и их не менее хмельные спутницы быстро потеряли к ним интерес, продолжив воздавать дань Дионису. Кан выдохнул с облегчением, устроившись в менее освещённом углу бара, и протянул Юнхо сотню со словами «Выбери что-то на свой вкус». Когда Юнхо отошёл, Ёсан решил внимательно осмотреть внутренности заведения. В целом, ничего примечательно там не было — типичная барная стойка с барменом, больше похожим на мясника, грязные, шатающиеся от малейшего прикосновения столы, какие-то дешёвые постеры и фотографии на стенах. Но что явно шло в плюс, так это музыка. Молодой человек вслушался в песню, которую едва можно было разобрать из-за галдящих вокруг людей, но она была хороша. Мелодичная, томно-бодрящая. Всё, как он любил. Юнхо вернулся с двумя кружками тёмного пива. — Ты был прав, — заметил Ёсан. — Музыка здесь отличная. Парень ухмыльнулся, будто молодой человек сказал полную очевидность, и протянул ему кружку. Они чокнулись и сделали по паре глотков. — Спасибо за помощь с машиной, — Кан отставил горчащее пиво в сторону. — Я всего лишь позвонил Фрэнку, — Чон пил медленно, потягивая дешёвое пойло так, словно ничего лучше до этого не пробовал, и задумчиво пялился на разношёрстные постеры на стенах. — Не за что благодарить. — Здесь я никого, кроме тебя, не знаю, так что прими благодарность. Если бы ты не позвонил, я бы, наверное, был — как Фрэнк там выразился? — обугленной полешкой. — Забей, что Фрэнк там говорил. Он не со зла, просто язык раньше него родился. Прозвучало так, будто Юнхо на полном серьёзе было стыдно за слова друга. Он словно стеснялся Фрэнка. Но явно не из-за его цвета кожи же? Может, догадался, что механик успел сболтнуть лишнего, и теперь пытался обесценить чужую разговорчивость? — Всё в порядке, — заверил Ёсан. — Это было смешно, пусть и стрёмно, конечно. Я бы хотел иметь такого друга. На этом тема планомерно исчерпала себя. Говорить больше было особо не о чем: для разговора об остроумии Фрэнка было поздно, для откровений семейного характера — рано. Единственное, о чём сейчас можно было завести обоюдно-приятную дискуссию, — это музыка. Тем более, что заигравшая недавно песня привлекла Каново внимание. — Ты знаешь эту группу? — Уверен, что и ты её знаешь. Ёсан увидел в чужих глазах подобие азарта. Значит, Юнхо настроен сыграть в игру. Что же, идея была не из худших, ибо лучшего занятия не представлялось. — Наводки? — Ну знаешь, это те ребята, которые сначала были безнадёжны, затем перешли через край и обосновались в отеле «Калифорния». — Eagles? — Великолепные птицы, правда? — Не великолепнее Rolling Stones. Юнхо довольно хмыкнул и отпил пива. — Ты разбираешься в музыке. — Что есть, то есть. Юнхо повёл головой, будто бы приглашая пояснить за самоуверенную фразу, однако предстоящее откровение — уже со стороны Ёсана — прервал окрик из другого конца бара. — Эй, Юджин, — прогорланил на всё помещение какой-то пьяный парень. Кан присмотрелся. «Уж не тот ли это задира из магазина?» — Я отойду на минутку, — улыбка, заигравшая на лице парня пару секунд назад, куда-то безвозвратно исчезла, сменившись непроницаемым выражением, от которого у Ёсана мурашки пробежали по спине. И всё же во гневе Юнхо был страшен. Парень удалился, давая возможность наблюдать разворачивающуюся сцену, как с галёрки. Задира (Майк, кажется) и его компания, в этот раз менее многочисленная, сидели в противоположном углу бара и поочередно пожирали взглядом то Юнхо, то, к удивлению, Ёсана. Хотя чему удивляться? Майк дал понять, что пришлому здесь совсем не рады, тем более после того, как тот так фривольно болтал с главной персоной нон-грата всея Карнеги. Судя по всему, именно об этом парень экспрессивно растолковывал Юнхо. Тот чужой монолог прерывал изредка, кратко и, судя по выражению лица, язвительно, чем лишь больше заводил подвыпившего Майка и его братию. Кан встал из-за стола и уже хотел было сдаться в плен, приняв всю вину на себя (и, вероятно, даже получить за это физически), как задира разразился на весь бар: — Пидорам тут не место. Ёсан закатил глаза и думал как-нибудь остроумно ответить (благо, за время жизни в Лондоне ответных уколов на подобные фразы накопилось достаточно), как Юнхо, ничего не говоря, дал Майку в морду и тут же полетел к выходу, по дороге цепанув молодого человека за запястье. Кан даже не успел опомниться, как уже оказался на улице и бежал за Юнхо так, словно за ними гнались полчища призраков. От прилива адреналина, стимулированного каким-то уж больно крепким пивом, захотелось смеяться. Дыхания не хватало. Он вырвал руку из захвата, остановился и попытался перевести дух, периодически сбиваясь на истерический хохот. Впрочем, Юнхо было не лучше. Парень, измерив Ёсана непонимающим взглядом, вдруг также залился смехом, согнувшись в три погибели. — Ты в порядке? — поинтересовался Чон, наконец успокоившись. Ёсан едва пришёл в себя после бешеной гонки, потому вместо ответа лишь поднял большой палец вверх и присел на бордюр, не заботясь о чистоте любимых джинсов. — Красноречиво. Они смогли отдышаться спустя пару минут. — Я аж протрезвел, — признался молодой человек, поднимаясь с бордюра и отряхивая джинсы, хотя в этом едва ли был толк. — Я тоже. — Дома есть виски, если ты вдруг хочешь… Кан не знал, прозвучало ли это слишком заискивающе в контексте обвинения, брошенного в его адрес в баре, но Юнхо оказался выше предрассудков и кивнул головой, принимая приглашение.***
Этой ночью жители Кэрол-стрит наверняка поминали своего загадочного соседа и его работника недобрым словом, потому что эти двое умудрились перебудить пол-округи своим смехом, громкими криками и пением. А они ведь даже не были пьяны. Просто настроение после склоки в баре и спринтерского забега было на удивление приподнятым, и им захотелось поделиться со всем миром. Ёсан был уверен: если бы учёные изобрели машину, способную извлекать энергию из человеческих эмоций, силы Юнхо хватило бы, чтобы пару дней обеспечивать Карнеги электричеством. Ладно, возможно, он сильно преувеличивал, но это сейчас было совсем неважно. Важно было лишь то самое мгновенное счастье, которым щедро, как из рога изобилия, одарял молодого человека Юнхо. Беседа, заведённая во время пути, продолжилась в коттедже, где под действием виски стала куда более увлечённой. Они говорили обо всём — музыке, политике, людях и даже древней мифологии, в которой Юнхо, к большому удивлению, отлично разбирался. Только две темы старательно избегались обеими сторонами, так, будто их появление в разговоре было чревато детонацией невидимой бомбы. Ёсан, пусть и посвятил Юнхо в некоторые особо увлекательные подробности своей работы, всё же обходил стороной многие аспекты личной жизни, а парень в свою очередь намеренно умалчивал о семье. Однако именно это интересовало Ёсана больше всего. Продолжая болтать как можно более непринуждённо, он всё думал, как бы вывести Юнхо на откровение. А поскольку любая дума Кана мгновенно отражалась у него на лице, всякая иллюзия планомерно текущей беседы растворялась. — Что у тебя на уме? — поинтересовался Юнхо, оборвав мысль на полуслове. Ёсан даже не думал что-то отвечать в своё оправдание: парень, расположившийся рядом на диване, кажется, знал его лучше, чем он сам, потому и смысла врать не было. — Я всё хочу понять… — признался тот, приваливаясь к спинке дивана, на котором он сидел по-турецки. Алкоголь уже разморил его в достаточной мере, чтобы перестать строить из себя невесть какого аристократа, тем более, что Юнхо его и не в таком состоянии видал, — что случилось с твоей семьёй. Я прочёл статью. Они раньше занимались нефтью, да? Что тогда пошло не так? Юнхо долго собирался с мыслями, будто готовился поведать самую трагическую из историй, когда-либо написанную человеком, и наконец начал, преждевременно смочив горло щедрым глотком виски: — Ты говорил, что глупо верить в судьбу, но моя семья верит. И я верю… наверное. Я ведь не зря сказал, что родился под несчастной звездой. Это было чем-то вроде родового проклятья. Матери как-то одна бабка, ещё в Корее, нагадала, что ребёнок, рождённый не на земле, принесёт горе, а рождённый в красной земле — счастье. И так уж вышло, — он горько усмехнулся, — что я родился на пароходе посреди Атлантики, по дороге в страну свободы, куда мои родители бежали в поисках лучшей жизни. Тогда-то и начались несчастья: отец с матерью загорелись типичной американской мечтой того времени — нефтью: поставили нефтекачку по совету какого-то местного жулика, да только вот из этой дрянной земли едва ли удалось выкачать галлон нефти. Это был позор на всю округу, но родители не сдались и принялись за то, от чего бежали, — фермерство. Сначала дела не особо спорились, но потом на свет появился он. — Твой брат? — сразу же догадался Ёсан. Речь определённо шла о нём, похоже непохожей копии Юнхо. — Джонатан. Ребёнок, родившейся на красной земле и несущий счастье. Имени лучше ему было не подобрать. Но я больше люблю звать его Чонхо. Наверное, потому, что сам дал ему это имя. Так вот, стоило Чонхо родиться, — и бизнес пошёл в гору. Ну, ты сам видел. Коровы, занявшие призовое место. То, над чем моя семья корпела больше семнадцати лет. Прибыльное дело, деньги с которого стали своего рода подношением золотому тельцу Чонхо… — Юнхо остановился, чтобы перевести дух, и глотнуть ещё, — Ты не думай, что я не люблю своего брата или завидую ему. Это не так. Я искренне рад за то, что из него вырастет достойный человек с образованием посолиднее, чем десять классов публичной школы. Если бы Юнхо был древним сказителем, то сейчас бы наверняка ударил пальцами по струнам своего инструмента и тут же накрыл их рукой, чтобы оборвать рассказ на этой трагической ноте. Но Юнхо не был древним сказителем. Он был обычным парнем из американской глубинки, с золотым сердцем, но чёрной судьбой. — Я не понимаю, — искренне подивился Ёсан. — Не понимаю, почему тебя смешивают с грязью. Ты один из самых лучших людей, которых я встречал в своей грёбаной жизни. Я благодарен судьбе за то, что в этой глуши мне посчастливилось встретиться именно с тобой. Что произошло, Юнхо? Ты… убил кого-то? — Хуже. Чужая тёплая ладонь опустилась на Каново колено, а губы припали к губам. Юнхо целовал его. Робко, будто бы чувствуя свою вину, но с каким-то потаённым желанием и, кажется, надеждой. Первоначальный шок сменился осознанием. В голове сложился гигантский пазл имени Чон Юнхо, пазл, чудовищный по замыслу и головоломный в сборке. Всё — или почти всё — теперь встало на свои места. Видимо, именно это имел в виду Фрэнк, — вот она правда, которая расходилась с ожиданиями. Ёсан, как мог, постарался скрыть истинные эмоции за первой попавшейся маской, но актёрство в последнее время давалось ему из ряда вон плохо: Юнхо без труда считал в чужих глазах жалость. Его лицо тут же помрачнело. В последнюю очередь он хотел жалости. Тем более, от Ёсана. — Не стоило мне этого делать, — бросил Юнхо абсолютно безжизненным голосом и поспешил отпрянуть с явным намерением уйти из злосчастного дома и больше никогда не возвращаться. Но Кан оказался быстрее: он сделал выпад вперёд, схватил парня за запястье и с непонятно откуда взявшейся силой заставил того развернуться к нему лицом. — Я такой же, как ты. За этой фразой крылись сотни смыслов, мерзких обзывательств и косых взглядов, и Юнхо считал их все до единого. Это стало последней каплей. Парень спрятал лицо в ладонях, и до Ёсана донеслись отчётливые всхлипы. Кан был сбит с толку. Вид плачущих людей всегда вводил его с замешательство, потому он как мог старался их избегать. Но сейчас бежать было некуда. Да он и не хотел. Только не от Юнхо. Единственное, что пришло в голову, — это подсесть ближе, обнять за плечи и прижать к себе. Это было проблематичнее, чем казалось: совладать с огромным, содрогающимся от рыданий Юнхо было непросто, но тот позволил затянуть себя в объятья, которые скоро разделил, плача уже не в ладони, а в чужое плечо. Парень долго не унимался. Ёсан не смел прерывать. Эмоциональная энергия Юнхо фонтанировала, заставляя прочувствовать всю горечь чужой бренной жизни. Было так больно и плохо, что в какой-то момент тонкая струна душевного равновесия лопнула: кто угодно заслуживал всё это. Кто угодно, но не Юнхо! Кан вырвался из объятий и обхватил голову парня руками, чтобы посмотреть в заплаканные глаза напротив и спросить так, словно от этого зависела судьба всего человечества: — Что я могу сделать, чтобы больше никогда не видеть твоих слёз? — Не отталкивай меня. Фраза срезонировала сотней мощных бомб, но Кан поспешил малодушно свести на нет всё, что крылось за ней для былого него. Он решил раз и наверняка: отныне прошлое останется прошлым, а в настоящем… а в настоящем он не даст Юнхо погибнуть. Касание губ было красноречивее любого существующего в мире языка. Ёсан не знал, сработает ли эмпатическая сила, но надеялся, что так сможет дать знать о том, что чувствует. В первую очередь себе самому. С Юнхо всё ещё было слишком сложно. Заново любить пока не получалось. Но хотелось бы попробовать. Этот поцелуй был своего рода просьбой — дать шанс, дать время, дать сил. И, ответив на него, Юнхо дал согласие на каждый из этих пунктов. — Тебе нужно отдохнуть, — прошептал Ёсан, разорвав поцелуй. Для Чона на сегодня было достаточно приключений. — Ложись. Юнхо послушно улёгся и посмотрел на Кана щенячьим взглядом. — Ты можешь… лечь со мной? Ёсан возражать не стал, хоть устроиться вдвоём на узкой софе было крайне проблематично. Пришлось прижаться друг другу вплотную и лежать в обнимку. — Я боюсь… боюсь, что это сон. Кан прижался ближе и улыбнулся. — Это не сон. Завтра утром я буду рядом. Спи. Юнхо тут же закрыл глаза. Он напомнил наивного ребёнка, желающего приблизить наступление Рождества. Ёсан тихо усмехнулся и сам прикрыл глаза. Только вот, сколько не старался, уснуть не мог. Воспоминания, которые молодой человек тщетно пытался душить до этого самого момента, вырвались наружу, понеслись, зажурчали, блестя подобно ручейкам в лучах полуденного солнца. Но блеск этот был обманчив. Он ослеплял. Кан, по неопытности слишком долго глядевшей в мерцающие зеркала чужих бесстыжих глаз, не понаслышке знал, что значит побывать в шкуре слепца. Научиться снова видеть мир таким, каким он был на самом деле, было тяжело. Раньше одни только мысли о нём, взорвавшемся суперновой, доставляли боль, но Ёсан скальпелем вырезал эту боль из груди вместе с какой-то частью сердца, чтобы начать жить с чистого листа. Только вот Кан не был филигранным хирургом: очаг болезни он удалил, но зараза успела зарыться глубоко в мягкие ткани и там медленно прогрессировала, чтобы со временем дать о себе знать новой опухолью. Нет, он так и не смог забыть Уёна…