Как стать злодеем

      Мои ноздри судорожно раздуваются, дышать становится труднее, и я пытаюсь не задохнуться от ненависти и ярости, переполняющих меня изнутри. Кто бы знал, чего мне стоит не скрипеть зубами просто от того, что я вынужден находиться в обществе чёртового Золотого мальчика вместо того, чтобы проводить время с действительно важными мне людьми.       От волос Поттера исходит мерзкий запах нечто тошнотворно-знакомого, мне хочется зажать нос и сжечь ненавистный источник, быть может, тогда воздух перестанет быть полон смрада, этот запах проникает под кожу, бередя глубины моей памяти.       Внезапное воспоминание накрывает точно покрывалом, с головой уволакивая куда-то далеко, в моменты, которые я почти не помню. Когда-то давно, в детстве, прикованный к постели, я проснулся от молочно-сливочного запаха туберозы рядом со своей кроватью — кто-то из взрослых поставил кувшин с цветами на тумбочку, вероятно, принося мне вести о том, что мир за пределами моей собственной зоны отчуждения всё ещё живёт. В почти нераскрывшихся бутонах, казалось, поблёскивала кристаллами роса. Тогда я подумал, что этот невероятный запах скрасит мою болезнь хоть немного, но вскоре я был вынужден с прискорбием осознать, насколько был не прав. Неспособный ни скинуть проклятые цветы, ни промямлить просьбу об этом, я попросту начал задыхаться, неспособный вдохнуть отравленный застоявшимся растением воздух. Это стало сродни моей личной пыточной камере.        Увядающая тубероза имела одну отвратительную особенность: она пропитывала всё вокруг тлетворным сладковато-кислым запахом человеческого тела. Проклятое умирающее растение дарило мне нестерпимые муки, заставляя изнеможённое тело, неспособное бороться с собой, скручиваться в рвотных позывах. Это продолжалось так долго, что пятилетнему мне казалось, успело пройти пару столетий.       Именно так пахли волосы чёртового Поттера, той самой увядающей туберозой, стоящей у окна в погожий летний день, отравляющей своим зловонием каждый проникающий сквозь парящие занавески порыв ветра. Сейчас меня тошнило ещё больше, особенно от осознания, что я мог бы гулять с Драко, заниматься с Драко или улыбаться Драко. Вместо этого мне приходилось терпеть Поттера, который убедил Седрика, что тот в безопасности.       Как бы не так.       — У тебя такие глаза, — внезапно говорит он, смотря на меня снизу вверх. Его идеей было пойти позаниматься на опушку, чтобы как можно больше народа увидело нас вместе, а в особенности Диггори, и вот теперь он лежал совсем рядом, рассматривая то ли клубистые облака в небе, то ли моё лицо, которое я так старательно пытаюсь держать невозмутимым. — Будто первая гроза. Удивительно красивые.       Стоит ли мне говорить, что я захотел в тот же момент избавиться от них, не страшась остаться во тьме до конца жизни? Подставиться под когти дамболоровского феникса или лучше — гиппогрифа, а потом прокапать курс из соляной кислоты и Бодроперцового зелья, чтоб уж наверняка. А вообще это всё очень смешно. Чем первая майская гроза отличается от второй или третьей? Я пытаюсь скрыть свой почти издевательский скептический взгляд где-то на линии горизонта, забираясь им в кроны елей. Красивые, ну куда там, раньше этого как-то не замечалось никем.       Кроме Драко. Но об этом мне бы лучше сейчас не думать. Здесь и сейчас я несусь на полном пару к пропасти вместе с Поттером и Диггори, главное — выпрыгнуть из этого горящего поезда прочь вовремя.       — Мне все говорят, что мои глаза красивые, — вновь продолжает он. И я так когда-то говорил, а сейчас все эти странные рассуждения кажутся мне не более чем претенциозными рассуждениями «недопонятого» подростка. Клоун. — Но я думаю, что их считают красивыми только потому, что видят в их отражении не меня, а её…       — Твою мать? — я говорю это почти инстинктивно, хотел же молчать и говорить только о погоде. Не вышло, не срослось. А всему виной мой длинный, словно лестницы Хогвартса, язык. Если когда-нибудь придумают премию для того, кто чаще всего наступал на одни и те же грабли, я определённо буду в шорт-листе. Главный претендент. Мозг живо подкидывает мне картинку, на которой Поттер вручает мне золотой кубок, а рядом с ним, широко улыбаясь самой честной из своих улыбок, стоит Диггори и аплодирует мне, а после я беру микрофон и благодарю Плаксу Миртл и фестралов за то, что не чинили мне препятствий. Нет, всё же я больший клоун, чем Герой.       — Лили Поттер, да… — говорит он и тянется к моему лицу рукой, от которой я ловко уворачиваюсь, откидываясь на локти назад. — Она мертва, а я это я.       — Никто не спорит, Поттер, — я стараюсь не смотреть на него, пытаясь найти тайный смысл в облаках над нами, но ни одно из них не дало мне ответа — во всех виделись члены, маггловский учёный доктор Фрейд сделал бы вполне верные выводы обо мне. И я почти улыбаюсь собственной шутке, пока с ужасом не осознаю, насколько неэмпатичен я сейчас. Мелкий засранец Поттер пытается мне тут душу свою излить, а я думаю о чём угодно, но не о нём. Даже не знаю, нравится ли мне.       Но он решает дать моим эмоциям более однозначные коннотации сам. Спасибо, блядь, за помощь.       — Что за шашни у вас с Малфоем? — задаёт он вопрос, которого я боюсь больше собственной смерти. От этого мгновения зависит многое, как минимум безопасность Драко. Поттер неизменно знает, когда и на что нужно давить, когда дело касается меня. Опасно.       — Трахаемся мы, хочешь присоединиться? — он чувствует, точно собака-ищейка, что я лгу, но мой безразличный насмешливый тон наделяет его уверенностью. Я тоже поднатаскался читать его как открытую книгу.       Уизли парирует и делает обманный финт, чтобы сбить противника с толку.       — А ты приглашаешь? — поднимается наконец с травы он, и через плечо на меня. И противник заглатывает наживку. — Я бы не против, но как-нибудь без Драко, я больше по рыжим, — он говорит, и от этого елейного голоса становится только хуже. Нет, нет в глазах Поттера ни грамма красоты, только злоба и жестокость, будто в ту ночь сам Тёмный Лорд вселился в младенца, а сейчас он разыгрывает из себя пубертатного подростка, стараясь причинить окружающим как можно больше страданий. — Высоких люблю, голубоглазых… — он упрямо тянет свою ладонь к моему лицу, и я уже почти ощущаю на горячей коже прикосновение пыльных пальцев. — С фамилией Уизли. — Как вытерпеть этот разряд тока, пробивающий меня с ног до головы? — И именем Рон.       — Я таких не знаю, — пожимаю я плечами и вынуждено смотрю на него, мы пересекаемся взглядами, ведя ими битву, будто мечами, и я нервно облизываю губы, из-за чего Поттер таки проигрывает, опуская свой взгляд на них.       — Знаешь, что мне сегодня сказал Седрик? — Ну на гениальное изречение я могу не рассчитывать. — Он посоветовал держать тебя на коротком поводке и наслаждаться тем, как славно ты виляешь хвостом. Щеночек.       — Почему-то я не удивлён, — нет, я знаю, почему не удивлён, но смешно, что Поттер пытается меня подцепить его словами.       — А ещё, как ты и говорил, он купился на лизоблюдства, даже и не подумав заподозрить что-либо. Пригласил меня поболтать наедине, — хохотнул он совсем безрадостно.       — Я надеюсь, ты согласился. — Таков был план. Нам нужен материал для шантажа, этот жаждущий славы придурок получит её, но не в том виде, в котором хотел. — С условием…       — С условием… — прикрыл глаза он. — Естественно, Диггори согласился, — Поттер всё же касается моей щеки, и мне мерзко, ощущение, что место его прикосновения покрывается отвратительной серовато-бурой склизкой жижей.       — Сделать ставку на его веру в собственную неотразимость было лучшим ходом. — Естественно, я сделал вид, что Поттер сам дошёл до этой идеи. — Ты молодец, Гарри, — и как у меня язык не отсыхает, а в горле продолжает рождаться столь отвратительно-откровенная ложь?       — Поговорим, когда дело станется. Мы встречаемся сегодня вечером, на вашем месте, — тихо говорит Поттер. Нет никакого нашего места, раньше было, а сейчас это всего-то комната, заброшенный класс, стены, парты, стулья, доска. Ничего, что имело бы значение. По крайней мере, для меня.              Мы работали над своим планом не сказать, что долго, но он был более подготовлен, чем импровизированный поход к Василиску на втором курсе. Уже плюс. Мне нужно было сфотографировать Диггори с Поттером в провокационной позиции, да так, чтобы трактовать это никак иначе нельзя было. От него же требовалось выглядеть испуганным и невинным, а в этом Поттер был совершенно безупречен. Годами отыгрывая роль жертвы, он, казалось, уже и сам поверил в свою невинность. Но вот проблема: вспышка фотоаппарата была слишком очевидна, и её Диггори бы заметил даже с закрытыми глазами, а без неё не получится фотографий.       Мне пришлось потратить несколько кадров с плёнки Криви на тесты. Я пробовал фотографировать через мантию невидимку, но абсолютно прозрачной она была только снаружи, да и если источник света невидим, значит и осветить ничего он не сможет, соответственно, снимки будут тёмными, мутными и размазанными.       Я пристал к Коллину и заставил его научить меня ставить выдержку, но в темноте затвор закрывался слишком долго, из-за чего либо Поттеру нужно было бы стоять минут десять в одной позе, либо вырубить Диггори, чтобы он не двигался. Этот вариант мы рассматривали тоже, но в таком случае сложно было бы сделать достоверные кадры, да и сам дражайший чемпион Хаффлпаффа вполне мог заподозрить неладное и испортить столь долгожданный сюрприз. Криви предлагал нам опробовать маггловские камеры, но этот вариант отмёлся даже быстрее остальных — та, что была у него просто не срабатывала на территории Хогвартса, засвечивая все кадры. Я почти отчаялся, но как говорил мой дедуля Септимус: «Усрайся, но не дайся!» Эти слова я запомнил лучше всего остального о нём, ими и руководствовался.       Как итог, я был вынужден дневать и ночевать в библиотеке, пока не нашёл кое-что интересное и явно мне не по уровню: дезиллюминационные чары. Сначала они категорически не накладывались, не удивительно, я был тем ещё мастаком в чарах. Потом они не срабатывали вместе с фотоаппаратом, и я был уверен, что они и не смогут сработать. Всё говорило против этого, отец мало-мальски обучил меня с близнецами маггловской физике, тогда я, естественно, его педагогических порывов не оценил, но всё же я примерно понимал, как работает камера. Механизм действия чар был сродни мантии невидимке, от чего мы снова сталкивались с проблемой того, что вспышка оказывалась попросту бесполезной, но на первом же смазанном моими кривенькими ручонками кадре можно было разглядеть улыбающегося Поттера. Осталось натренироваться фотографировать. Если в жизни всё будет плачевно, отныне я могу просто пойти на работу к Скиттер. Спасибо сердобольному Криви, что решил, что это прекрасный способ сблизиться с Поттером и помогал нам так, как будто от этого зависела его жизнь.       Мне кажется, в определённый момент Коллин мысленно распрощался со своей камерой и примирился со своей участью, но, видимо, это была вполне рациональная с его стороны жертва, поэтому он лишь грустно улыбался каждый раз, когда я заверял его, что непременно верну камеру и оплачу новую плёнку. Всё же он был слишком влюблён в Поттера. Бедное дитя.       В итоге и я, и Гарри были подготовлены морально и магически, чары на кабинет накинуты, осталось сидеть и ждать двух моих бывших возлюбленных. Странно думать о них в подобном тоне сейчас. У меня было лёгкое ощущение, что это всё сродню тёмномагическому обряду, в результате которого мне придётся так или иначе продать собственную душу.       Когда Гарри сам предложил подставиться, я понял, что правильно его мучил, пытаясь надавить на болевые точки и чувство вины. Не уверен, конечно, что оно ему вовсе знакомо, поэтому пришлось подстраховаться и показать, что он может заполучить меня всего целиком, если будет хорошим мальчиком. Старый Рон такого бы не одобрил, он бы осудил меня и пообещал бы себе измениться, чтобы не стать таким, каким я являюсь сейчас. Как хорошо, что старого Рона больше не существует.       Дверь скрипнула, и в кабинет вошёл Диггори. В полумраке его лицо казалось умиротворённым и абсолютно довольным собой, как будто он уже выиграл турнир. Поттер, тихий и покорный, следовал за ним, давая ему насладиться чувством собственного превосходства. Гарри очень умело врубал режим «бедной сиротки», руководствуясь принципами театральной школы Станиславского, он перевоплощался до неузнаваемости, точно юный Джеймс Дин. Поттер казался тихим и кротким так, что и самый придирчивый зритель не докопается, не то что поглощённый собой Диггори. Ему льстило, что Золотой Мальчик обратил на него внимание, а ещё он мечтал о том, как будет доминировать над тем, кто уничтожил того, старого меня. Я полагаю, больше всего хафф мечтал ткнуть меня носом в то, что с ним Поттер покорный и уважительный и что проблема определённо была во мне. Наверное, в его извращённом сознании я тот час должен был признать все свои грехи и пасть к его ногам. И, вероятно, я третьекурсник так бы и сделал, но каждое препятствие на пути к моему счастью делало меня твёрже, несгибаемым, недвижимым. Теперь я, подобно Колоссу, держу на плечах всю ответственность за свою жизнь и свои решения. Никто, кроме меня, не определяет то, кем я на самом деле являюсь. Я сильный, независимый и решительный, и ничего и никто не способен этого изменить.       Единственное, что мне не нравилось категорически — слишком много переменных в нашем плане. Что, если я не смогу сделать фотографии, или у Поттера не выйдет выстроить нужный кадр, или Поттер внезапно решит, что должен предать меня, или поймёт, что его используют? Я бы предпочёл что-то проще и изящнее. Одно из Непростительных вполне бы подошло. Но нет, я лучший друг Героя, мне нельзя быть «темнее», чем я есть сейчас.       — Гарри, ты прекрасен, — говорит и смотрит на него, точно заворожённый, исследуя тени, оставленные от света луны на до одури правильном лице Поттера. Да, он был и вправду прекрасен, особенно сейчас, в час волка, когда рождается и погибает так много людей, будто сила самой Смерти напитывает его бледный лик своей величавостью. Маленький принц, срезавший свою розу.       — Ты мне льстишь, — он играет показное смущение, будто родился с румянцем цвета бедра испуганной нимфы, дьявол под прикрытием, мне не достичь подобных высот ни в одной из жизней. Он подходит ближе к Диггори, и расстояние между ними становится почти что интимным. Быть может, только по моим меркам, но я быстро делаю тестовый снимок. Кажется, всё идёт по плану.       — Удивительно, как складывается жизнь, Гарри, — Диггори отворачивается, он без сомнения хочет, чтобы ему рассказали о том, как он прекрасен, пока сам Седрик мог бы поломаться.       — Ты прав, — Поттер подходит ближе, сокращая расстояние, показывая свою готовность к действиям. Это не тот кадр, что мне нужен, абсолютно не тот. Здесь нет злоупотребления собственным положением и возрастом, скорее фанат следует за кумиром. Играй, блядь, Поттер! Кто знает, может, я тебя даже поцелую, если справишься.       И Гарри как будто читает мои мысли, он отходит на шаг от Диггори и тупится своими проклято-прекрасными глазами в пол.       — Ты сделаешь первый шаг сам, Гарри? — говорит старший, даже не смотря на него.       — Как я могу посметь… — чуть слышно говорит он, на что Диггори делает резкий разворот и вместо благолепного взгляда видит понурую макушку.       — Тогда его сделаю я, — он делает шаг навстречу и властным движением поднимает лицо Поттера за подбородок. Кадр выходит великолепный. — Что ты задумал, Гарри?       Младший хватает воздух сухими губами, он то ли страшиться того, что Седрик его раскрыл, то ли того, что он подвёл меня.       — Я не могу мыслить разумно рядом с тобой, — на последнем издыхании говорит он, и я понимаю, что это тот самый момент, палец жмёт на кнопку сам, потому что в это же мгновение Гарри абсолютно убитый и понурый отворачивается в сторону, а Диггори, всё ещё держащий его за подбородок, насильно впивается в его губы. Каким страстным он может быть я знаю не понаслышке, и всем богам я молюсь только об одном, чтобы проклятая камера запечатлела каждое движение рук Поттера, что пытается отстраниться от хаффа.       Молодец, Гарри, так держать!       Лучшая мужская роль этого года. Так и быть, без награды ты не останешься.