Очнись от смерти и вернись к жизни

Середина седьмого лунного месяца, второго месяца лета, по обыкновению, выдалась душной, с пиком расцвета природы наступила жара. Зенитное солнце опаляло, изливаясь на землю невидимым расплавленным золотом. Под выгнутой крышей открытой с четырех сторон беседки, среди нежных пионов и чайных роз, от зноя прятались двое. От пруда рядом, прямо за перилами, веяло спасительной прохладой. Над водной гладью порхали стрекозы. В плетенном кресле сидел мужчина-альбинос. Его веки с лишенными цвета ресницами были опущены, руки вольно раскинуты на подлокотниках. Он наслаждался безмятежностью, пока низкого роста юноша заплетал длинные волосы мужчины в высокую прическу. — Знаешь Фумио, этот достопочтенный завидует тебе, — задумчиво проговорил мужчина. — Ваше величество снова шутит над этим слугой? Юноша шагнул вбок, чтобы закрепить локоны, и император вильнул пышным, таким же белым, как и волосы, хвостом чуть в сторону. Достав из шкатулки, которая стояла подле на столике, нужную шпильку толщиной со стебель тростника, слуга соединил две косы. — О нет, я серьезен. Подойди. Император приподнял правую руку, поманив Фумио встать перед ним. Тот без раздумий подчинился, невольно задержался взглядом на изящной кисти с заметной неровностью — следствием неправильно сросшийся кости. — Чем этот ничтожный смеет расстраивать ваше величество? — спросил он смиренно, но не скрывая любопытства. — Будто ты действительно способен расстраивать. Я напросто представляю, как было бы замечательно иметь такие же короткие волосы. Ужасные порядки, когда нельзя их отстричь. Альбинос погладил по копне отдающих рыжим волос недоумевающего слуги, про себя отмечая, что последнее время все явственнее бросается в глаза исчезновение бархатных детских щек на лице того. — Если бы ты не сделал с ними что-нибудь, я едва ли смог работать дальше. Кстати, ты закончил? — Почти, только заколка осталась. Фумио встал за спину императора, не тревожа павлиний хвост. Объемный пучок, в котором сплетались косы, он закрепил последней нефритовой заколкой с филигранно вырезанными цветами лилий. — Даже если бы прислуге дозволялось летать с волосами до пола, а знати с короткими, волосы вашего величества оплакивала бы вся страна, проклиная жару, — ответил Фумио. — Как тебе не стыдно от собственной лести, — пожурил его император со смешком и убрал ладони в широкие рукава. — Для тебя все всегда идеально… — Слова этого недостойного правдивы. Нет никого краше вашего величества. «Разумеется, до момента, пока я не начну говорить громче или, того хуже, смеяться», — с досадой подумал павлин. Император не сомневался в искренности слов маленького слуги, в конце концов, все, что Фумио делал для господина, исходило от чистого сердца, и даже слепой заметил бы то обожание, что никогда бы не позволило тому врать и заискивать. Но вводила ли доброта Фумио его самого в заблуждение, уподобляя слепому? Поправив напоследок держащие украшения, Фумио оглядел итог своих трудов. Император же взял бронзовое зеркальце с бамбукового столика, чтобы рассмотреть отражение. Сколько уже выпало снегов и зацвело слив; отражение ловко ухватило перемену сезонов в морщинах у глаз и на лбу. От Фумио не укрылась легкая грусть в красноватых глазах. Он хорошо знал императора, что могло его развеселить или огорчить, чему он отдавал предпочтение и чего сторонился. Однако порой уловить ту грань, когда государь начинал размышлять о чем-то ведомом лишь ему, было крайне трудно, оттого слова Фумио воспринимались не так, как задумывалось. Слуга решил затронуть тему, которая точно отвлечет господина от неприятных дум: — Дворцовые музыканты доложили, что готовы представить вашему величеству новые композиции. Они наконец освоили инструменты Севера. Без птицы из Западных гор или Северных равнин пришлось туго, но они переиначили несколько наших мотивов. Император отложил зеркало и повернулся к слуге. — Не те ли это музыканты, что пару месяцев назад присутствовали при нашей беседе с генералом Тургэном? — Так и есть. Слова генерала Тургэна о колорите северной музыки заинтересовали их, и мы предположили, что вашему величеству захочется услышать ее. — Замечательно! — император хлопнул в ладони. — В таком случае они непременно должны будут сыграть на следующем же торжественном событии. Объяви, что я буду рад послушать их сегодня вечером. — Этот слуга передаст, чтобы ожидали вас в Главном зале, — Фумио склонил голову, пряча довольную улыбку. Павлин одобрительно кивнул, затем встал и стал ходить вдоль беседки, разминая затекшие крылья и шурша шлейфом из перьев и пятью слоями одежд. Минуты спокойствия скоро кончатся, и кто знает, когда удастся еще отдохнуть в саду, полнящегося трелями обыкновенных птиц, неторопливо полюбоваться им. Фумио тоже чувствовал умиротворение, но по иной причине: ненавязчивое его присутствие не мешало господину, тот ценил общество слуги. — Кстати, дорогой мой Фумио, сию весну ты опять встретил один, — не спрашивал, а утверждал его величество, наблюдая за солнечными зайчиками на воде, в которых изредка блестели стрекозы. — Это не очень хорошо. Одно мое покровительство не обеспечит тебе должную жизнь. Поддержка семьи — самое надежное средство. Невольно Фумио нахмурился, не понимая, почему император вторую весну настаивает на вступление в чье-то гнездо. — Должной жизнью для этого недостойного является забота о вашем величестве. Положение беспокоит этого слугу так же, как пчелу камень. И можно ли в равной степени выполнять своей долг перед вами и новой семьей? — Мимолетная мысль о том, что он разорвется между двумя крайностями и допустит ошибку, приводила его в тревожное состояние. — Не припомню, чтобы ты хотя бы попытался. Твое упрямство меня удивляет. — Ваше величество тоже не спешит… — Я — другое дело. — Ту же император оказался перед Фумио и, едва касаясь пальцами подбородка, приподнял его голову. — У тебя есть возможность свить гнездо с тем, кто тебе будет мил, вступить туда, где понравится, — продолжил он, смягчившись. — Воспользуйся этим. Мне будет отрадно, обретя ты опору в будущем. Пообещай, что постараешься сблизиться с семьей кого-нибудь из тех, кто к тебе расположен. — Обещаю, — Фумио колебался, но не нашел в себе воли ответить иначе. Пусть слуга и удовлетворил требование императора, послышавшийся хлопок крыльев, и следом мерные шаги спасли их от напряженного молчания. В беседку прошла женщина с неизменно поднятой головой, в руках она держала обвязанный бечевкой свиток. Фумио постоянно робел пред ней. Возможно, он испытывал затруднения в общении с журавлем из-за ее непроницаемого лица, по которому не различишь эмоций; ее будто ничего не тревожило, но за все она цеплялась с завидной хваткой. И также журавль, по наблюдениям слуги, являлась вовсе не тем старшим товарищем по рангу и возрасту, который станет покровительствовать; она с первого дня службы опрокинет в движение огромного механизма во дворце, а дальше новичок вынужден будет справляться сам, по ходу дела. — Ваше величество, — поклонился журавль, — только что гонец доставил письмо из Западных гор. С некоторой даже брезгливостью она протянула послание павлину. Пока тот читал свиток, продолжая неспешно прохаживаться по беседке, Фумио переглянулся с женщиной. Ни одно перышко ее бело-черных крыльев не колыхалось, как и золотые продолговатые серьги, дыхание было ровным, словно дремлющего. Слуга лишний раз убедился, что даже жара нипочем ей. Подпоясанные широким сизым поясом с узлом за спиной пепельного цвета одежды первого советника подчеркивали ее выдающуюся грудь, из-за которой Фумио приходилось задирать чуть голову, чтобы не выглядеть грубым. — Царица Оюун выразила согласие нанести нам визит и подписать союзнический договор через четырнадцать дней. Отдав письмо первому советнику, император сказал следующее: — Ты знаешь, что делать, Норико. Нужно оповестить всех о собрании. Управление церемониями в помощь старейшине Тао на тебе, организуйте прием согласно ритуалу, проследи, чтобы он был соблюден. Фумио поможет с оркестром: у дворцовых музыкантов как раз имеется находка для торжества. Норико и Фумио синхронно согнулись в уважительном поклоне. Когда император распорядился по еще некоторым вопросам, первый советник покинула беседку. Павлин собирался также вернуться к исполнению своих обязанностей, однако его остановил Фумио, вовсю проклинавший собственную несдержанность: — Ваше величество… Этот слуга организовывал празднества Наступления весны, Первого дня осени, Совет и до этого много еще. Почему в этот раз вы поручили прием первому советнику? Этот слуга понимает, что госпожа советник опытнее в делах дворца, но неужели что-то было раньше не так? Император не знал, что ему делать, мысленно тря переносицу, — утешения могли пропустить мимо ушей, а игнорирование вопроса принять за пренебрежение, будто его величеству надоел маленький слуга. — Нет, твоя работа была идеальной, ты хорошо постарался. Однако, — выразительная пауза, — во время самих празднеств моего личного слуги почему-то не было рядом. Не подскажешь причину? — Этот недостойный снова заболел, — покаялся Фумио, отчего его желтые крылышки совсем поникли. — Ты верно заметил, что не впервые пропускаешь праздники. Сейчас же я хочу, чтобы твое здоровье было в порядке, поэтому и поручил организацию Норико. Император заправил выбившуюся прядь слуги за ухо, пощекотав за ним после, приободряя. — Поприветствуй со мной гостей. Так маленькая канарейка и величественный павлин покинули пионарий у пруда, вот уже много лет служивший укромным от дворцовой суеты местом, где они чувствовали вечную душевную близость, подобно той, хоть и приобретшую иные краски, что они испытали в судьбоносную встречу.