×××
Несколько минут ночное безмолвие нарушает лишь плеск волн, а затем раздается неожиданно звонкий, раскалывающий тишину голос. В нем слышится нетерпение. — Все? Минхо вытягивает шею вперед, вглядываясь в черное море внизу, прежде чем глухо ответить: — Все. — Уверен? Ты видел? — Д-да. Ньют улыбается. Подходит к парню по ближе, обнимает за шею, заглядывая в лицо. — Как легко было убедить этого дурачка в том, что я умер, — он проводит кончиками пальцев по скулам Минхо, — а затем довести до суицида. Слабак, — хихикает он. — Ну, — тот старательно отводит взгляд, — кажется, он по-настоящему любил тебя. — Мне не нужна была его любовь, — смеется Ньют. — Она все только портила. Знаешь, на секунду мне показалось, что он не такой уж и дурак, но только показалось, — хмыкает он. Минхо рвано кивает, когда Ньют притягивает его к себе сильнее, коротко целует в губы. — Зато теперь между нами нет преград, верно? — тянет он, бросая на парня проницательный взгляд сквозь подрагивающие ресницы. — Ты изменился, — тихо роняет Минхо, внимательно следя за реакцией на эти слова. Темные, почти черные, как и море сейчас, глаза Ньюта резко сужаются; на лице возникает холодная, острая усмешка. — Стало жалко «Томми»? — обычно ласковое прозвище он выплевывает, как кусок собачьего дерьма, и Минхо даже передергивает от этого. — Сам же ныл, что он нам мешает. И сам поддержал идею про инсценировку моей смерти. Как и вся Тихая Гавань. Поразительно, как люди могут ненавидеть везунчиков вроде него, земля ему пухом, — он смотрит на бушующее впереди море: даже отсюда доносился рокот волн, похоронивших Томаса, — и вновь глядит на Минхо, вопросительно приподнимает бровь в ожидании ответа. — Нет, — отрицательно мотает головой тот, упорно игнорируя пробежавший по спине холодок. — Я ни о чем не жалею, — бормочет он, но не понимает, говорит он чистую правду или же лжет. Лжет, чтобы не оказаться там же, где и Томас. Лжет, как и почти все жители Тихой Гавани, напуганные чернотой и пустотой чужих глаз. Усмешка Ньюта теплеет на пару градусов; взгляд чуть смягчается, однако остается при этом твердым и тяжелым, придавливающим к земле. От него внутри все переворачивается, а сердце бьëтся где-то внизу. От него становится не по себе, становится страшно. — Вот и умничка, — хвалит Ньют и целует его. Губы Ньюта сладки и желанны, но на языке Минхо чувствует странный привкус горечи. Когда его берут за руку и ведут в противоположную от моря сторону, он не выдерживает и оборачивается. Смотрит на тот самый обрыв, с которого упал Томас, и позволяет сожалению на секунду отразиться на лице, будто это хоть как-то искупит его вину. Затем заставляет себя безмятежно улыбнуться и вновь глядит на остановившегося Ньюта, на эту обманчиво хрупкую, бесчувственную куклу, которая будто выполнена из фарфора, но на деле состоит из гранита, словно чье-то надгробие. Теперь он знает, чье. Светлые волосы треплет прохладный ветер, черты лица кажутся особенно острыми и точеными. А глаза — кромешная тьма. И не остается вариантов, кроме как обреченно шагнуть в эту тьму. В этот момент над морем начинает вставать солнце, освещая Тихую Гавань теплыми лучами. В медленно розовеющем небе пролетает одинокая птица, и кажется, что ее отчаянный крик — единственное, что хоть отдаленно напоминает о случившейся сегодня трагедии. Но нет. Не единственное.×××
Стуча зубами, Томас сидит под обрывом. С мокрой одежды и волос ручьями льется соленая морская вода, все тело колотит от холода, но он игнорирует это, обнимая себя руками и с отсутствующим видом глядя в одну точку. В ушах все еще звенят голоса Ньюта и Минхо, которые не смог заглушить даже рокот волн. Он был прав. Все эти странные взгляды, разговоры — все это не было плодом его больного воображения. Ньют и правда жив, вот только больше не любит Томаса. Или же вообще никогда не любил. Томаса, как выяснилось, никто не любит. Выходит, в Тихой Гавани все не так тихо, как кажется. Эти люди, ради которых он стольким пожертвовал, которых он пытался спасти, попросту ненавидели его и поддержали идею довести его до самоубийства. Видимо, не хотели марать руки. Гораздо проще было сделать так, чтобы он сломался, истлел до конца, а затем пошел и спрыгнул в воду. Как мило, ради этого они даже поселили его около моря. И... Ньют. Его прекрасная светловолосая бестия, что все это время мечтала избавиться от него, лишь изображая любовь. Его прекрасная светловолосая бестия, что пару минут назад целовала Минхо, лучшего друга Томаса, который тоже его предал. Его все предали. Имитируя самоубийство, он и понятия не имел, что правда окажется такой. Томас чувствовал неладное, осознавал, что что-то не так, что-то не так абсолютно во всем, но и подумать не мог, что во всем будут виноваты два самых дорогих ему человека. Мысли в голове путаются в огромный клубок, холод сковывает конечности, а к горлу подкатывает ком, но Томас смеется. Смеется истерически, так, что смех больше напоминает плач. Резко закрывает себе рот ладонью, давя рвущийся наружу стон, и поднимает взгляд, изучая светлеющее небо и солнце на нем, которое кажется обманчиво теплым. Глаза начинает щипать, то ли от света, то ли от подступающих слез. Усилием воли он поднимается на ноги, снимает тяжелую, пропитанную водой куртку, оставаясь в столь же мокрой рубашке, проводит пятерней по волосам, ероша их. И входит в море. Одежда тянет вниз, все тело трясет, как в лихорадке, от окружающей его ледяной воды, и зубы лязгают друг о друга, а внутри разгорается жадное пламя, в котором заживо горит Ньют. Его Ньют. Томас проплывает некоторое расстояние, стараясь, чтобы волны не швырнули его на камни, и, найдя удобный склон для подъема, лезет наверх. Мокрые пальцы и подошвы ботинок постоянно соскальзывают, но он только сильнее стискивает зубы и упорно продолжает карабкаться вверх, периодически хлюпая носом. Как только он выбирается к полю, его взору предстают две фигуры неподалеку, идущие к россыпи домиков впереди. Недобро блеснув глазами, он направляется прямиком к ним, не обращая внимания на ручьями стекающую с одежды воду. Заледеневшие ноги двигаются с трудом, но ярость придает ему сил, и он быстро догоняет Минхо и Ньюта. Они не замечают его, пока он не подает голос. — Какая приятная встреча, — цедит он, заставляя их подпрыгнуть на месте и обернуться. — Не ждали? Сердце болезненно щемит, когда он смотрит на Ньюта, такого живого и настоящего. Все те же светлые волосы, широкие скулы и глаза. Те же темные глаза, заглядывающие в самую душу. И абсолютное, до тошноты непоколебимое спокойствие, словно он вовсе не считал, что Томас погиб. Словно он вовсе не спланировал это, не инсценировал свою смерть, не изменял ему с его лучшим другом. Все такой же пугающе невинный, а невинным он отнюдь не был. Настоящая бестия. Настоящая тварь. Томас с трудом отрывает от него взгляд и переводит его на Минхо. Тот выглядит так, будто его вот-вот стошнит. — Т-ты... — заикаясь, мямлит он. — Ты... — Собственной персоной, — глумится Томас. — Восстал из мертвых, так сказать. Возможно, он и правда выглядит, так, будто восстал из мертвых: с посиневшими от холода губами, весь мокрый, стоящий здесь с жутким видом. Томас понадеялся, что теперь он точно будет сниться им в ночных кошмарах. Минхо с ужасом подмечает, как сильно потемнели глаза Томаса от гнева. Почти как у Ньюта. Сейчас они казались такими... одинаково ужасающими. От этого по телу пробегается волна озноба; внутри появляются неясная, смутная тревога и предчувствие чего-то плохого, а кровь стынет в жилах. — Ты поразительно умен и проницателен, раз обо всем догадался и сумел обвести меня вокруг пальца, — ровным тоном произносит Ньют, осматривая Томаса с ног до головы. — Вау, Томми. — Не смей меня так называть, — злобно сипит он, сужая глаза, — сволочь. Бесчувственная сволочь. Взгляд у Ньюта из оценивающего становится отчего-то восторженным, а губы расползаются в ликующей улыбке. — У тебя наконец прорезались зубки! — он театрально хлопает в ладоши. — Как ты мог? — выплевывает Томас, неверяще смотря на него. — А ты? — обращается он к побелевшему Минхо, все еще пытающемуся выдавить из себя хоть что-то в качестве оправдания. — Как вы могли так мне врать? Как вы могли предать меня? — уже рычит он, сжимая руки в кулаки. — Вы все хотели, чтобы я умер! Какого черта? — О, — Ньют страдальчески вздыхает, пожимает плечами, — мне жаль. Я ошибся. Томас не верит своим ушам. — Ошибся? — повторяет он. — Какая же ты тварь... И как только я раньше этого не замечал? Улыбка Ньюта становится только шире, и это и пугает, и привлекает. — Вот такой Томми мне нравится, — он подходит к нему вплотную, нагло проводит пальцем по щеке, собирая еще не высохшие капли морской воды, и слизывает их. — Вкусно, — он облизывается. — Ты сейчас весь такой. Вкусный... В голове все окончательно перемешивается от этих слов. Томас не может выцепить ни одной четкой мысли, они словно затягиваются черной дымкой. Вроде той, что каждую ночь окутывала его во снах. — Да ты настоящий псих, — пораженно шепчет он. — Что ты творишь? Ты же сумасшедший, ты это понимаешь? Ты пытался меня убить, а теперь... — он обрывает предложение на полуслове, не в силах продолжать. Ньют поднимает на него глаза, и он видит в них ужасающую, коварную, но вместе с этим манящую и привычную темноту. Ему нравится эта темнота — и это пугает. В его глазах невозможно разглядеть зрачков, они слились с черной радужкой, и от этого Ньют выглядит полным безумцем. И Томас сходит с ума вместе с ним. Вновь становится холодно, но не от до нитки промокшей одежды, обдуваемой ветром, а от чужого взгляда. Томас дрожит. — Как и ты, — вкрадчиво мурлыкает Ньют. — Мы похожи, — он подцепляет кончиком пальца падающую с пряди темных волос каплю, облизывается. Его ухмылка становится торжествующей, когда он видит, как взгляд Томаса застывает на его губах на пару секунд. — Нет, — он отшатывается. — Да, — Ньют вновь приближается и радостно хихикает, словно издеваясь. — Да, да, да! — уже кричит он ему в лицо, давясь жутковатым заливистым смехом. Рука непроизвольно дергается, и Томас влепляет ему пощечину. Звонкий хлопок оглушает, отрезвляет; Минхо сзади зажимает рот ладонью. Ньют заторможенно касается моментальной покрасневшей щеки, не отрывая от Томаса насмешливого взгляда, выгибает бровь, и от этого внутри все сжимается. А затем вспыхивает, рассыпаясь снопом искр. И становится тепло, даже горячо. И вновь холодно. Томаса кидает из одного состояния в другое, не давая и дух перевести. — А я говорил, — Ньют цокает языком, качает головой, — мы похожи. Это есть и во мне, — он указывает на себя, — и в тебе, Томми, — его палец утыкается в грудь Томаса. — Жаль, что я не заметил этого сразу. Не тратил бы время на всяких идиотов. Очередной сдавленный вздох сзади. — И что же это? — еле слышно спрашивает Томас, едва держась на ногах: коленки предательски подкашиваются, слабеют. Руки Ньюта обвивают его за шею, и он, приблизив губы к его уху, ласково шепчет: — Тьма. Она нас связывает. И если бы сейчас Томасу пришлось умереть, он бы умер, лишь бы оставаться в этих одновременно согревающих и леденящих объятиях. — Тьма? — переспрашивает он. — Та, что ты видишь в моих глазах, — томно выдыхает Ньют, опаляя его ухо дыханием, — и что поселилась в твоих, — он запускает пальцы в влажные темные волосы Томаса и, прикрыв глаза, бесстыдно тянется к его губам. — Эй? Тот отворачивается. — Отстань от меня, — он пытается вырваться из кольца тонких, но неожиданно крепких рук. — Тьма никогда не отстанет, — хриплым шепотом говорит Ньют. — Никогда. Она всегда с тобой. В тебе. И она нас объединяет, — он совершает еще одну попытку поцеловать его, но Томас вновь уклоняется, сужая глаза. — Позволь мне, позволь себе... — Ты хотел, чтобы я умер, — перебивает он. — Ты целовался с Минхо. И явно не в первый раз, — каждое слово дается с трудом. — Ты втайне ненавидел меня. А сейчас хочешь все вернуть? — Я просто хотел, чтобы в тебе тоже появилась эта тьма, которая поможет мне полюбить тебя, — невинно бормочет Ньют и устремляет на него взгляд с поволокой. — Теперь я люблю тебя, понимаешь? По его лицу скользит слабая тень улыбки, когда он видит, что Томас сдался и больше не имеет сил сопротивляться. Или просто не хочет этого делать. — А я ненавижу, — шипит он, а затем, не выдержав, обхватывает лицо Ньюта руками и пылко целует, добровольно шагает в эту тьму, погружаясь в нее с головой, отбрасывая все сомнения, все лишние мысли. За этот поцелуй он готов отдать жизнь. За этот поцелуй он готов спрыгнуть с обрыва еще хоть тысячу раз. Он готов на все. Солнце медленно поднимается на середину неба. Но все вокруг затапливает темнота, когда Ньют втыкает ему в живот нож, смеясь и плача одновременно. А затем вонзает такой же клинок себе в грудь с тонким всхлипом. Теплая, липкая кровь течет сквозь пальцы. — Теперь мы во тьме, Томми. Вместе. ⠀