Уголок Грейнджер

      Гермиона чувствовала, как горит лоб. Кожа головы неистово чесалась, и, если бы в очнувшемся от дремы теле оказалось хоть немного сил, ведьма бы с мурлычущим удовольствием расчесала каждый сантиметр до крови под ногтями. Кости ломило. И жар — такой всеобъемлющий, плавящий каждый хрящик в теле — одеялом укутывал лед лодыжек. Совершенно парадоксальное ощущение: с одной стороны невозможно холодно, а с другой словно дышит вулкан.       Дрожащие ресницы приподнялись, и Гермиона с трудом зацепилась за едва освещаемые свечами очертания комнаты. Больничное крыло. Конечно. Если память не подводит и случившееся правдиво, она чуть не расшибла черепушку о мраморный пол Большого зала из-за пустившегося вскачь сердца и измотанных в щепку нервов. Факт пребывания здесь, в палате, окруженной уже привычными запахами зелий, был совсем неудивительным. Грейнджер могла бы гомерически расхохотаться от нелепости положения, но трахея словно слиплась с горлом, и каждый вдох был сиплым. Ведьма обессиленно закрыла глаза, натянуто сглатывая.       Жарко. И одновременно с этим очень холодно.       На фоне слышались торопливые шаги и поцокивание баночек. Чьи-то приглушенные голоса становились все ближе, и Гермиона крепко сомкнула веки, вслушиваясь.       — …да, но вы должны понимать: мисс Грейнджер крайне повезло. Неизвестно, поймает ли ее кто-нибудь в следующий раз.       Женский голос остановился рядом с койкой ведьмы.       — Вы хотите сказать, что болезнь прогрессирует?       — Я не в той компетенции, чтобы делать выводы. Увы, Минерва. — Помфри умолкла, переставляя колбочки. — Что я могу сказать точно, так это следующее: у проклятия появляются новые симптомы. Мисс Грейнджер ведь не жаловалась на обмороки?       — Я не слышала об этом, но это не значит, что их не было. Мисс Грейнджер…       — У меня были обмороки, — прохрипела Гермиона, не раскрывая глаз.       Женщины замолчали. Грейнджер телом чувствовала укоризненные взгляды, прожигающие в ней дыру где-то в районе переносицы, и зуд становился все сильнее. Она через силу приоткрыла глаза.       Профессор МакГонагалл и мадам Помфри стояли напротив ее постели. На лицах у обеих одна и та же эмоция — нервозность, граничащая с паникой. Такое знакомое выражение, от которого хочется отмыться кислотным душем. Гермиона попыталась улыбнуться, но навалившаяся усталость позволила лишь дернуть уголком рта.       — Вы должны спать, мисс Грейнджер. — Минерва поправила подол мантии подрагивающими руками. — Зелье больше не работает?       — Я не знаю. Мне жарко, — Гермиона рвано вдохнула воздуха, — и холодно.       — Поппи, принеси девочке воды.       Мадам Помфри неодобрительно глянула на вышколенную МакГонагалл и, кивнув, зашагала куда-то вглубь крыла. Директор оглянулась. Гермионе почему-то стало тошно от мысли, что та избегает зрительного контакта.       — Что случилось?       — Вы потеряли сознание в Большом зале. Ваши друзья помогли вам добраться до Больничного крыла.       — И долго я?..       — Пять часов, — МакГонагалл прямо посмотрела на Гермиону. — Вы спали из-за зелья.       Грейнджер моргнула.       Пять часов без сознания. Пять часов блаженного сна, когда голова не разрывается от череды кошмаров: то лежащий в крови бездыханный Гарри, то стоящая где-то в коридоре Гермиона, истекающая последними багровыми каплями. Ужасы никогда не повторялись, чего не сказать о динамике развития событий. Все всегда начиналось медленно: с мелкого разговора, смешка или не вовремя брошенного взгляда в сторону, который отвлекает от беды. Дальше — хуже. В зависимости от того, насколько вымотанной ложилась в кровать Гермиона — а она почти всегда была на грани сознания — разворачивающийся кошмар набирал скорость. Иногда мир словно замирал, приглашая к изучению каждой детали. Такое случалось редко — чаще последующие события настигали разум моментально. То летящий луч выстреливал в висок, то кто-то цеплял вены Грейнджер, вспарывая их легким движением. Почти всегда ей виделась кровь. Неизменно бордовая, пахнущая металлом. Почти всегда ей слышались истошные вопли, от которых ведьма просыпалась вся в поту.       Но сегодняшней ночью ей ничего не снилось. И это было потрясающе.       — Гарри?       — Не переживайте за это, мисс Грейнджер.       — Спасибо.       Из-за ширмы показалась мадам Помфри. Целительница помогла Гермионе привстать, чуть поддерживая за шею, и протянула стакан воды. Грейнджер благодарно кивнула.       — Мисс Грейнджер, нам важно понимать, при каких обстоятельствах вы теряете сознание. Если мы найдем закономерность, это поможет вас обезопасить.       Гермиона заморгала, делая несмелый глоток.       — Когда сильно нервничаю. Обмороки случались всего пару раз. — Она опустила виноватый взгляд на край стекла. — Я просто не справилась с эмоциями сегодня. В этом нет ничего такого.       — Вам повезло, мисс Грейнджер. — Мадам Помфри поправила подушку под спиной Гермионы. — Если бы вас не поймали, вы бы наверняка расшибли лоб. Один Мерлин знает, чем бы это закончилось.       — Поппи, не будь категоричной. Не думаю, что мисс Грейнджер попала в такую ситуацию по собственному желанию.       МакГонагалл укрылась мантией, поворачиваясь к далекому свету звезд в окне. Она медленно двинулась по периметру Больничного крыла, что-то обдумывая, пока мадам Помфри рисовала над головой Гермионы руны.       — Испарение в пределах нормы. А вот температура повышена. — Целительница протянула ей настойку и кивнула головой на пузырек. — Пейте. Вас знобит.       Грейнджер без лишних пререканий взяла колбочку и дрожащими руками поднесла ко рту. На белую сорочку пролилось несколько капель. Поппи суетливо вздохнула и быстро утерла подтеки с острого подбородка.       — Спасибо.       — Поблагодарите, когда излечитесь. — Мадам Помфри пересеклась с Гермионой взглядом лишь на секунду, но этого хватило, чтобы зацепиться за сомнение в уставших глазах. Целительница отвернулась и ушла к своему столу, оставляя МакГонагалл и Грейнджер наедине.       Директор не поворачивалась. Заложив за спину ладони, она безотрывно смотрела на мутное отражение лиц в окнах Больничного крыла. Гермиона нервно заелозила. Она терпеть не могла долгие паузы — в них было слишком много драматизма, отчего она чувствовала себя героиней дешевого кино. Пресного и совершенно скучного. Такого, что подойдет исключительно отчаявшимся душам.       — Профессор, со мной все в порядке. Такое случалось раньше, — Гермиона буднично пожала плечами.       — Меня беспокоит не это, Гермиона. Ваши друзья сильно перепугались. Небезосновательно, конечно, но вряд ли они это понимают. — Минерва наконец обернулась. Светлые глаза беспокойно бегали по помещению. На Грейнджер она так и не посмотрела. — Есть две вещи, которые заставляют меня тревожиться.       Гермиона молча смотрела на женщину, перебирая складки одеяла в руках.       — Ваш обморок заставил мистера Поттера усомниться в разумности решения Министерства. Он требует исключить Малфоя, Забини, Нотта и Паркинсон. По его мнению, эта четверка наслала на вас невербальное проклятие, и именно поэтому вы потеряли сознание.       — Но это неправда, — Гермиона тряхнула головой, хмурясь. — Они ничего не делали.       — У мистера Поттера и мисс Уизли совсем иное мнение. — Минерва сильнее сцепила руки. — Этим детям дан шанс на нормальную жизнь, несмотря на ошибки их отцов. Конечно, некоторые студенты видят в этом угрозу, но я лично поручилась за каждого, потому что уверена в их намерениях. И мне крайне тревожно слышать, что мистеры Малфой, Забини и Нотт становятся изгоями. Это никак не поможет исправить их положение.       — Я знаю, директор. Ровно то же я говорила ребятам.       МакГонагалл впервые посмотрела на Гермиону. Она глубоко вздохнула, и беспокойство коснулось каждой впавшей морщины на ее лице.       — Я бы хотела, чтобы вы как можно скорее объяснили ситуацию своим друзьям.       — Нет.       Гермиона протестующе закачала головой.       — Я не хочу, чтобы Гарри и Рон знали о проклятии. Они и так недолюбливают Малфоя, а когда узнают, что к моей смерти причастен его отец, мальчики просто изведут его. — Грейнджер умолкла, подбирая слова. — При всей моей неприязни, Малфой — идиот, а не убийца. Люциус — другое дело, но он уже мертв, так что отыгрываться будут именно на Малфое-младшем.       — Вы не думаете, что борьба в одиночку повлияет на ваше самочувствие? Мистер Поттер никогда не был один и все равно страдал.       Гермиона хмыкнула, отводя взгляд на пустую колбу из-под зелья.       — Я не Гарри. Ему нужно было спасти весь магический мир, а мне только себя. Это совершенно несопоставимые вещи.       Минерва молча смотрела на юную ведьму. Парадоксально, как уперта может быть Грейнджер: обыкновенно упорство считалось той чертой, за которую можно только похвалить. Сейчас же она не раздражала — приводила в исступление от бессилия аргументов. С какой бы стороны ни пыталась подойти МакГонагалл, у Гермионы везде была выставлена оборона, да такая, что раньше пролетят зеленые лучи Непростительного, чем внутри забьют тревогу.       Директор была обеспокоена. Она была почти растеряна, если говорить откровенно. Вся та выжимаемая словесная сухость, что мозолью оседала в ее голове, шла в совершенный разнобой по сравнению с тем, что по-настоящему поселилось в ее душе. Страх. МакГонагалл, кажется, впервые за несколько месяцев была так искренне напугана самочувствием и решением студента. Гермиона была непреклонна перед болезнью, которая ровно так же не собиралась сдаваться. И отсутствие поддержки могло вылиться в сущий ужас, который уничтожит быстрее проклятия. Только бить он будет не по венам, а по всему тому, что так хорошо спрятано внутри Грейнджер.       Ей нужен союзник. Кто-то такой же настырный, непокорный и бесконечно упрямый. Кто будет бороться вместо нее. Кому Гермиона сможет доверить больное «не могу» в случае обострения, которое однозначно будет. Помфри сказала, что это вопрос времени, когда обмороки сменятся на невыносимую боль. В худшем случае начнут отмирать ткани. Одна только мысль о Грейнджер, визжащей от нестерпимого, сравнимого по своей силе с Круциатусом проклятия, заставляла Минерву вздрагивать. И если это вдруг, не приведи Мерлин, случится, Гермиона не должна быть одна.       — Гермиона, найдите человека, с которым сможете поговорить о болезни. Вам нужна поддержка.       Грейнджер не стала спорить. Это было бессмысленным делом — каждый раз, когда эта тема поднималась, ведьма не испытывала ничего, кроме опустошения. Ее не слышали. Слушали, но опять, в очередной раз не слышали. Все, чего она хотела, истинно хотела — это спокойствия. Когда окружающие пришли в норму, когда мир больше не дрожит от страха, остается только поддерживать баланс. Новость о болезни разорвала бы все попытки в клочья. Вылезло бы все то, от чего так активно убегали сражавшиеся за Орден — потому что одно из лиц выигранной войны все-таки свалилось замертво.       В конце концов, Гермиона просто устала от этих пресных взглядов сожаления. Когда на тебя так смотрят на протяжении месяца, это лишь немного щекочет нервы. С увеличением срока к каждому посмотревшему начинает прорастать ненависть. Грейнджер никогда не хотела чьей-либо жалости. Она не желала быть той девчонкой, с которой начинают диалог вопросом: «Как ты себя чувствуешь?» — потому что это прерогатива слабых. Пострадавших. Нуждающихся. И даже после месяца ее загадочного отсутствия, который запомнился лишь расплывчатым темным пятном, Гермиона отказывалась причислять себя к списку подобных людей. Она просто исчезла, чтобы потом ровно так же просто вернуться. Пусть и захворавшей черт знает чем, но это не стоило всех тех жалостливых взглядов, направленных в ее сторону. Всей той излишней заботы, которая должна была достаться другим. Если Грейнджер расскажет о болезни, все это вернется. И ромашковый чай на подносе, который она ненавидела, и трепетные объятия от разных людей.       Нет. Она расшибется, но не расскажет.       — Я подумаю, директор. Спасибо за заботу.       МакГонагалл встревоженно смотрела на Гермиону еще несколько секунд, после чего глубоко вздохнула и, пожелав спокойной ночи, удалилась.       Грейнджер сползла немного с подушки, поворачиваясь на бок. Температура приходила в норму. Тело больше не ломало, и лоб наконец-то перестал чесаться. Так могло бы ощущаться благоговение, если бы не назойливый зуд где-то посередине грудной клетки.       Она чувствовала себя виноватой, потому что слишком сильно злилась на весь мир. Та ссора с Гарри… ее вполне можно было бы избежать, будь Гермиона спокойнее. Если бы она приняла позицию друзей и не стала вмешиваться в их мироустройство, ломая и без того хрупкие стены нормальности кувалдой озлобленности. Борьба за справедливость всегда была ее сильной и слабой стороной одновременно. И ладно, если бы она одна оказалась замешана в конфликте, но под раздачу попали и слизеринцы. Если Гарри решит донести о случившемся в Министерство, если он выдвинет гипотезу об использовании пагубной невербальной магии, всю четверку попросту заключат в Азкабан. Не то чтобы это волновало Грейнджер — ей было наплевать, как конкретно закончит этот квартет. Проблема была в другом: они действительно не были виноваты в этот раз. Гермиона сорвалась. Создала проблему буквально из ничего, прицепилась к словам и раздула что-то совершенно уродливое по своему размеру. Она была на нервах из-за повторяющихся диалогов о последствиях войны и наконец нашла повод излить всю ту жужжащую ярость. В итоге кроме застоявшейся злости сердце толкал еще и стыд. Потому что ей было жалко слизеринцев.       Это издевательство. Искреннее издевательство над рациональностью Гермионы.       С одной стороны, каждый из четверки вызывал только дикое желание плеваться осевшей на задней стенке горла ненавистью. Ей не нравилась Пэнси, потому что девчонка была слишком громкой и глупой. Не нравились Забини и Нотт, потому что они вечно отвешивали саркастичные и довольно обидные комментарии. И Гермиона абсолютно ненавидела Малфоя. Иногда казалось, что за сам факт его существования. Впрочем, если разобрать неприязнь по крупицам, то все сводилось к простому умозаключению: Драко много лет портил ей жизнь своими отвратительными и расистскими высказываниями.       С другой же… Не стоит ждать от собаки, которую били за любой проступок, даже незначительный, доверия к окружающему миру. И Грейнджер это понимала, поэтому и не могла отдаваться ярости целиком. Они не знают, каково это — быть любимыми. Не знают родительского тепла, истинной дружбы, которая не зациклена на попытках выжить в угрожающем мире. Каждый из четверки действует из страха. Из банального желания выжить. Невозможно долго злиться на собаку, что укусила от побуждающей нападать первым боязни.       Гермиона повернулась к окну и прикрыла глаза. Спать совершенно не хотелось, хотя тело изнывало от усталости. Она прижала коленки к груди и подложила ладошку под щеку, прижимая чуть влажные кудри к все еще горячей коже.       Джинни наверняка сходит с ума от беспокойства. Гарри и Рон тоже — Гермиона была уверена, но младшая Уизли в последнее время была особенно нервной. Она постоянно придиралась к Поттеру, игнорировала его попытки сблизиться и наладить контакт. Джин, которая всегда встречала каждого друга с распростертыми объятиями, замкнулась в себе, и единственным человеком, с кем рыжая ведьма могла поговорить честно, была Грейнджер. Они сильно сблизились за годы войны. Во многом потому что Джинни не бегала вокруг лежащей в постели Гермионы после ее возвращения. Они делили одну комнату, и единственное, что можно было услышать от Уизли, — вежливые предложения теплого молока да периодические вопросы, не требуется ли ей что-нибудь еще. Джин не делала вид, что случилось непоправимое — она общалась с Гермионой так, словно в принципе ничего не произошло. Рядом с ней Грейнджер не была инвалидом. Она была самой собой.       Возможно… если бы Гермиона попробовала объяснить ей ситуацию…       Нет. Чушь собачья.       Одно дело — удостовериться, что Гермиона жива. Пусть ее тело покрывали синяки, пусть Грейнджер неделями не могла подняться с кровати, и Джинни приходилось проводить с ней по несколько часов, чтобы тело снова начало воспринимать физическую нагрузку, — это ничего не значило. Это было ничем по сравнению с ужасом от осознания грядущей смерти подруги, что выуживала из мрака сомнений.       Сказать Джинни о проклятии было равносильно тому, чтобы отправить новость о болезни в «Ежедневный Пророк» и попросить Скитер добавить пару деталей для красного словца. Рыжая затрезвонит во все колокола, лишь бы спасти Гермиону, которая совсем не хотела огласки.       Гермиона раздраженно повернулась на спину и уставилась в потолок. Ни намека на сон. Рядом даже книги нет, чтобы хоть чем-то себя занять. Издевательство. Троекратное, мать его, издевательство. Так дальше продолжаться не может. Если Грейнджер не уснет, она чокнется от бесконечного круговорота мыслей.       Ведьма свесила ноги с кушетки и вздрогнула от прохлады пола. Она осторожно, крадучись, вышла из-за ширмы и осмотрелась. Никого. Даже мадам Помфри нет — видимо, целительница ушла вслед за директором. Гермиона подоткнула одеяло, создавая иллюзию лежащего под ним тела, и выбежала из крыла. Даже не надела мантию — только схватила палочку.       Она шла в библиотеку. Перехватить какую-нибудь книжку, от монотонности которой получится уснуть. Ей не хотелось читать ничего захватывающего и сверхинтересного, чтобы лишний раз не тревожить и без того падкий на раздумья мозг.       Гермиона тихо ступала по коридору, чувствуя, как сквозняк щекочет икры. Сейчас бы однозначно пригодился плащ-невидимка: он бы и согрел, и не дал попасться патрулирующим старостам. О, это будет просто катастрофа, если Грейнджер поймают в таком виде — в белой сорочке, с лохматыми от недавнего сна волосами и глубокими тенями под глазами. Новость о ее сумасшествии тут же разлетится по всему Хогвартсу. И это будет справедливо.       Гермиона проходила пролет третьего этажа, когда услышала шепот. Испуганно оглянувшись, она забежала за первый попавшийся проем и прислонилась спиной к ледяной стене. По коже вверх потянулись мурашки. Сердце заколотилось. Грейнджер прикрыла глаза, затаивая дыхание: шаги стали отчетливее.       — Блядь, три часа ночи, я должен был сладко спать…       — Ты сам пошел за мной, — мужской шепот прозвучал резко на фоне кромешной тьмы и еле слышного шарканья ботинок.       Гермиона приложила руку к груди, боясь, что проходящие услышат стук ее сердца.       — Я обещал поддерживать тебя в этом дерьме.       Они были близко. Грейнджер вжалась позвоночником в стену. Кожу закололо от холода.       — А если она не спит?       — Ее накачали зельями. Она не может не спать.       — Приятель… — в низком голосе слышалась улыбка. — Это долбанная Грейнджер. Она та еще идиотка. Я почти на сто процентов уверен, что она не спит. Или ее вообще нет в постели, — парень тихо хохотнул. — Побежала к своим дружкам докладывать, что с ней все в порядке.       — Заткнись.       Гермиона чувствовала, что ее вот-вот вырвет от галопа, в который пустилось сердце. Пульсация ощущалась землетрясением. Чертовыми американскими горками, которые ведьма искренне ненавидела. Грейнджер замерла, не дыша вовсе, когда парни прошли мимо поворота, за которым она пряталась.       — И какой твой план? У тебя же есть план, да? Ты же не просто так поднял меня в три часа ночи?       — Блядь, ты можешь закрыть рот? Я думать не могу, пока ты без умолку пиздишь.       — Папочка не в духе из-за грязнокровки?       — Пошел нахер.       — Ставлю десять галлеонов, что мы ее не найдем, — голос стих. — И еще десять, что после ты разобьешь морду Уизли. Или еще раз кого-нибудь проклянешь.       — Молись Салазару, чтобы это был не ты.       Слизерин.       Гермиона готова была поставить голову на отсечение, что это были Забини и Малфой. И они шли за ней. Грейнджер захотелось рассмеяться, но она только плотнее сдавила палочку левой рукой и стиснула зубы.       Какого хера происходит?       Гермиона осторожно выглянула из-за угла, слыша удаляющиеся шаги. И, сука… это действительно были Малфой и чертов Забини! Нервный взгляд мазнул по алебастровой макушке, и Гермиона почти физически ощутила эту смесь ярости и тревоги. Они шли к ней. Зачем? Проверить можно было двумя способами, но выбирать из них — все равно что между двумя сортами тухлой рыбы: что первый, что второй вариант были редкостным дерьмищем. Грейнджер осторожно вышла из-за угла, сжимая палочку, и на цыпочках подкралась к лестничному пролету. Парни шли так, будто ничего не происходит. Будто на часах не три часа ночи, а их путь лежит не к койке к Грейнджер, которая, по их мнению, должна спать. Мозг даже посылал в каком-то смысле удовлетворенные импульсы: хорошо, что она не уснула. Один Мерлин знает, что бы произошло, окажись она сейчас в постели. Ее бы прокляли? Принудили к чему-то? Годрик… Каждое вспыхивающее в мыслях предположение было ужаснее предыдущего, и у Гермионы истерично забилось сердце. Она глотнула немного воздуха через приоткрытые губы. Лоб снова чесался.       А если она потеряет сознание?       А если они прямо сейчас вернутся и найдут ее тут?       А если мадам Помфри уже вернулась и заметила, что Гермиона пропала?       Твою же мать. Это нихера не помогало успокоиться.       Как ей вернуться в постель — вопрос номер один. Номер два — нужно ли ей вообще это делать? Потому что в голове возникали лишь умоляющее «не надо» и парочка заклинаний на случай, если ситуация выйдет из-под контроля.       Гермиона наложила на ноги бесшумные чары и начала спускаться ступенька за ступенькой. Она выдерживала расстояние, чтобы ее тень случайно не оказалась третьим собеседником этой парочки. Ведьма держала палочку наготове, указывая кончиком прямо в спины тихо идущим слизеринцами. Голоса стихли. Видимо, Забини все-таки послушался Малфоя — и это могло бы быть смешным, если бы не было таким пугающим.       Парни подошли к Больничному крылу и что-то прошептали друг другу. Оба подобрались и старались не издавать лишнего шума. Забини схватился за живот, выдавливая гримасу невыносимой боли, и с ухмылкой глянул на отстраненного Малфоя. Они задержались на несколько секунд, о чем-то тихо переговариваясь, после чего приоткрыли дверь и, оставляя щелку для отступления, вошли внутрь. Гермиона тут же сбежала вниз по лестнице, прислоняясь к стене. Она не отрывала от них взгляда. Драко держал палочку наготове, пока Блейз оглядывался по сторонам в поисках мадам Помфри. Парни переглянулись: чисто. Оба ушли вглубь помещения. Остановились у ширмы.       Гермиону тошнило от нервов. У нее ужасно замерзли ступни, а сердце билось так, что каждый удар отдавал болью в глотке. Ведьма почти не дышала, наблюдая.       Малфой заглянул за ширму первый. Он осторожно приподнялся на цыпочки и переместил вес тела на носки ботинок, весь вытягиваясь. Забини стоял позади, частично перекрывая вид. Грейнджер смотрела на происходящее с невообразимой паникой, и пик нервозности толкнулся в желудке, когда Драко с силой ударил кулаком по взбитой койке ведьмы. Он оглянулся на друга с выражением совершенной ярости. Его ноздри были напряжены из-за шумно втягиваемого воздуха, а губа возбужденно дергалась. Забини развел руками, пожимая широкими плечами. Мулат что-то сказал Малфою, и, судя по выражению лица, тот пришел в еще большее бешенство. Он сжал в кулак ладонь, в которой держал палочку, и быстро, стиснув зубы, пошел на выход. Прямо туда, где находилась Грейнджер.       Гермиона испуганно отшатнулась назад, озираясь. Впереди только голый коридор и парочка подоконников, до лестницы нестись около минуты. Ее увидят. Ее увидят и убьют, проклянут, уничтожат — черт возьми! Грейнджер металась в панике, не зная, куда спрятаться. Драко почти подошел к двери, когда ведьма вжалась в деревянное покрытие с обратной стороны в надежде, что ее не заметят.       Малфой вышел, даже не обернувшись. Он быстро зашагал по коридору, не издавая ни звука. Если бы не наложенное заклинание, каждый его шаг был бы подобен раскату грома. Парень, облаченный во все черное, почти сливался с мраком ночи. Выдавали только волосы — белоснежные, похожие на свечение далекой звезды на фоне темного полотна небосвода. Гермиона вдавила затылок в дверь, когда из Больничного крыла вышел Забини. Он прошел мимо так же быстро, отчего кудри на плече Грейнджер вздрогнули. Девушка юркнула в оставленную щелку и прикрыла массивную дверь, которая,       сука,       скрипнула.       Она не поняла, как это произошло. Ее испуганные карие глаза столкнулись с абсолютно черными радужками обернувшегося Забини. Ведьма приоткрыла рот, теряясь. Блейз моргнул.       И улыбнулся.       Как кошка улыбнулся. Он приподнял уголки губ, расплываясь в довольной ухмылке, а после подавил рвущийся смех. Мулат с восторгом покачал головой.       — Ты выиграла мне десять галлеонов, — прошептал Блейз. Гермиона не двигалась. Она стояла, сотрясаясь всем телом, с широко распахнутыми глазами, сжимая в руках палочку до побелевших костяшек. — Если скажешь, где была, никому не расскажу о нашей очередной тайне.       — Библиотека, — пискнула Гермиона.       Забини только шире улыбнулся. Он приложил два пальца к виску и отвел их вверх, отсалютовав. Затем подмигнул бледной Грейнджер и удалился вслед за Малфоем.