Гермиона терпеть не могла квидичч. Что может быть веселого в том, чтобы наблюдать за тем, как группка студентов мечется по полю в попытках догнать мячи? Ее не увлекали ни скорость, ни ловкость, единственное, что занимало ее голову, — это просчет травматичности. Безусловно, она старалась быть внимательным слушателем, когда мальчишки трещали про игру, но, признаться честно, концентрации хватало лишь на пару минут. Дальше Грейнджер углублялась в свои мысли, которые обыкновенно не касались квидичча. Как правило, это начиналось с того, что ведьма пыталась понять, откуда у Гарри и Рона такая рьяная тяга к полетам на метле на сумасшедшей скорости. Видимо, ходить по краю лезвия — это у них в крови.
Но если раньше Гермиона воспринимала все матчи, даже первые в сезоне, с абсолютно ровным сердцебиением, то сейчас она с неудовольствием ощущала, как подскочил от нервов пульс. Грейнджер буквально слышала стук сердца в ушах. Да что там в ушах — скорее, в глотке. Ритмичное «тук-тук» смешивалось с завыванием ветра — первый день ноября выдался на удивление прохладным, почти зимним. В воздухе словно витало скорое обещание зимы. Казалось, каждый глубокий вдох морозил легкие. Небо выглядело неподъемным, тяжелые тучи окрасились в свинцовый, и Гермиона пару раз ловила себя на том, что встревоженно разглядывает серые облака: пойдет дождь или снег? Она переживала из-за того, что видимость значительно ухудшилась, и игрокам теперь придется несладко — шанс пропустить шныряющий туда-сюда бладжер велик как никогда.
В мыслях было неспокойно. Даже тревожно. Гермиона, собираясь на игру, оделась как можно теплее — наверняка ведь начнет мерзнуть спустя всего ничего, как это обычно и происходило. Случилось, однако, обратное: из-за учащенного сердцебиения, что разгоняло остатки крови, Грейнджер чувствовала, как по спине скользят редкие капли пота. Да, с терморегуляцией у нее явно беда.
Хотелось в горячий душ. И чтобы матч поскорее закончился. Не нравилось ей это. Не нравилось и все тут. Не любитель она квидичча — ей то скучно до удавки, то тревожно до бьющегося птицей сердца. В ее ситуации эти эмоциональные горки отнюдь не лучшее лекарство.
— Ты в порядке? — Невилл, сидевший поблизости, склонился к Гермионе. Приглушенный свет на трибунах подчеркивал изменения в его лице — оно будто вытянулось, проступили скулы. Грейнджер в умилении хмыкнула, когда вдруг заметила легкую щетину на его щеках.
Так странно видеть, как время накладывает отпечатки на лица давних друзей. Порой кажется, что меняешься ты один — все остальные замирают в статике. А потом случается этот момент, и ты резко замечаешь, что дни текут не только для тебя.
— В полном, — она кивнула с теплой улыбкой. — Просто… нервничаю немного.
— Понимаю тебя. Я каждый раз как на иголках, — прошептал Долгопупс, плотнее кутаясь в гриффиндорский шарф. — Я в детстве очень хотел быть в команде.
— Уверена, из тебя бы вышел отличный загонщик, — Гермиона заговорщически подмигнула.
Долгопупс хмыкнул, поджимая губы в полуулыбке. Он повернулся к полю, явно гордый похвалой, и заскользил взглядом по выходящим игрокам. Толпа разразилась аплодисментами — Гермиона, запоздало повернувшись, тоже захлопала. Плотные серые перчатки приглушали звук.
Первые игры между факультетами всегда ждали с нетерпением — причем как сами игроки, так и зрители. Как бы скептически Грейнджер ни относилась к матчам, не признавать масштабность события было попросту глупо. Вот и сейчас при виде счастливых лиц на трибунах сердце ее дрогнуло. Она всегда находила всеобщий восторг трогательным.
Гермиона вытянула шею, когда игроки наконец предстали перед публикой. Лица, лица — она пробегалась взглядом по знакомым очертаниям, выискивая нужное. Джин, крепко держащая метлу, с ярко-розовым румянцем от прохлады, подмигнула подруге и хитро улыбнулась. Знала, кого Грейнджер ищет. Гермиона чуть было не уткнулась взглядом в колени, чтобы скрыть подкатившее смущение вперемешку с весельем. Однако зацепилась за Малфоя быстрее. Или, скорее, он за нее.
Она сделала глубокий вдох. Замерла. Губы сами собой приоткрылись, и Гермиона сдержанно улыбнулась, чувствуя, как под его взглядом дыхание становится прерывистым. Малфой выглядел до невозможности привлекательно — настолько, что внизу живота, у самых тазовых косточек, вязались узлы. Ветер ласково трепал его неуложенные волосы, и Драко пару раз провел по челке, пытаясь убрать ее с глаз. Неожиданно это стало одним из самых притягательных жестов, которые она когда-либо видела.
Слизеринская форма плотно облегала его тело. Даже с расстояния в несколько десятков метров Гермиона видела, как изящно сложен Драко: плотные нарукавники облегали предплечья, подчеркивая мышцы. И белые брюки… Грейнджер пришлось разорвать визуальный контакт, отведя глаза в сторону трибун. Она через силу сглотнула и прикрыла веки, однако даже под трепещущими ресницами виднелся его образ. Словно выжженные на сетчатке, одно за другим сменялись воспоминания, и замыкались они на вчерашнем вечере. Горячая истома разливалась под кожей, она овивала легкие ведьмы плотной нитью, сжимая, не позволяя глотнуть кислорода.
Он красив. Он красив до невозможности.
В попытке отвлечься Грейнджер подняла плакат, что притащила с собой на трибуны. Легко встряхнув, она осторожно развернула его и, пряча улыбку, поднялась с места. Ветер трепал ватман, и Гермионе приходилось сдерживать края, чтобы тот не улетел. Невилл подался ближе к плакату, чтобы взглянуть на надпись.
— «Вперед, львиный ловец!», — прочитал Долгопупс, одобрительно кивая. Грейнджер мимолетом улыбнулась другу, прежде чем снова перевести взгляд на Малфоя.
Тот улыбался. Был близок к тому, чтобы разразиться смехом — он не мог оторвать глаз от плаката, и Грейнджер, высовываясь из-за края, видела, как дрожат уголки его растянутых губ. Это был тот же ватман, что Гермиона держала на совместной тренировке команд в сентябре. Та же надпись, благодаря которой Малфой победно поднял кулак, сжимавший золотой снитч. И пусть это не в духе Гриффиндора, сегодня ведьма хотела, чтобы выиграл Драко. Не Слизерин.
Драко. Именно по этой причине она и принесла плакат с собой.
Малфой вдруг довольно кивнул и взмахнул рукой, будто хватая что-то на лету. Прозвучал свисток, и игроки вскочили на метлы. Грейнджер зачаровала ватман, заставив его повиснуть в воздухе, после чего опустила ладонь на скамью и осторожно присела, не отрывая взгляда от Малфоя. Со скул сбежал всякий румянец: стало так… необычайно волнительно, что она, не сдержавшись, вскоре ухватилась пальцами за предплечье Невилла, широко распахнув глаза. Ведьма приложилась щекой к твердому плечу и нервно вздохнула.
— Игры со Слизерином всегда самые волнительные, — спокойно произнес Долгопупс, улыбаясь. Он сжал тонкую ладошку ведьмы.
Драко пролетел неподалеку от трибун, едва заметно улыбнувшись Грейнджер. Гермиона сглотнула.
— И не говори.
Неужели раньше ей хватало терпения уткнуться в книгу, пропуская матч? Сейчас это казалось почти невозможным: ее взгляд будто приклеился к игрокам, которые сновали туда-сюда так быстро, что Гермиона едва удерживала их в поле зрения. Секунда — перед ней мелькнул силуэт Ричи Кута, вдруг ныряя в облака. Еще мгновение — незнакомый слизеринский парнишка с курса помладше. Они двигались молниеносно, создавая завихрения в потоках воздуха; они были так быстры, что Грейнджер только и успевала, что мотать головой в разные стороны, хмуря брови.
Нет, смотреть за охотниками бесполезно — она все равно не поспевает за темпом. Тогда Грейнджер принялась искать Малфоя, но и его было не найти: видно, парил где-то высоко подобно альбатросу, что выискивает жертву. Гермиона прищурилась, стараясь разглядеть хотя бы одного из ловцов, но затянутое небо не давало ни черта рассмотреть. Это даже раздражало. У нее так колотилось сердце, было так нервно, что эмоции постепенно заострялись, впиваясь в низ живота. Она заелозила на месте в поисках более удобного положения. Сжала ладони и провела костяшками по бедрам до колен, осматриваясь. Дыхание было прерывистым, взгляд — цепким.
Мерлин, как она нервничала.
Мимо пролетела Джин, крепко сдавливающая квоффл. Вздрогнувшие от порыва ветра кудри коснулись бледных губ Грейнджер, растянувшихся в улыбке. Всего доля секунды, и Уизли уже вблизи ворот. Гермиона задержала дыхание. Она даже приподнялась на скамье, прижимая сжатые в кулаки ладони к груди. В горле застрял взволнованный писк, когда Джинни вдруг прижалась животом к основанию метлы. Мгновение — и прямо над рыжей макушкой пролетел бладжер. Грейнджер даже не заметила его приближения! Мерлин, окажись она на поле, ее бы размазало по трибунам в считанные секунды.
Взгляд вновь зацепился за подругу, но той уже не было на предыдущем месте. Гермиона заозиралась по сторонам — где, черт возьми, Джин? Грейнджер отвернулась всего на мгновение!
— Первый гол — Джинни Уизли! — неожиданно взревел голос Денниса Криви, нынешнего комментатора матчей. — Гриффиндор получает 10 очков!
Гермиона подскочила на скамье. Она схватила Невилла за ладонь, поднимая, и порывисто обхватила его за шею, подпрыгивая на месте. Затем так же быстро оторвалась от его плеча и, сложив ладони рупором у рта, громко-громко закричала:
— Впере-ед, Уизли-и!
Грейнджер могла поклясться: Джинни услышала ее крик. И пусть все трибуны гудели, пусть влажность воздуха рассеивала звуки так же, как и солнечные лучи, просто не могло быть такого, чтобы Уизли сейчас улыбалась не ей. Эта улыбка — кривоватая, с едва наморщенным носом и прищуренными глазами — была подобно секрету, разделенному только между ними двумя. Гермиона продолжала хлопать подруге, лучась от гордости. Ей хотелось сделать колдографию, по меньшей мере дюжину снимков, чтобы разослать всем подряд! Гарри — чтобы он знал, как невероятна его девушка. Молли и Артуру — чтобы могли повесить запечатленный момент в коридоре. Забрать один себе — как очередное напоминание, насколько талантливые и потрясающие люди ее окружают.
— Мерлин, мальчики были бы так горды! — прошептала Грейнджер, глядя, как Джин огибает поле в погоне за слизеринским охотником.
Она вдруг вздохнула, поджав губы. Одна лишь мысль о том, как горды были бы Гарри и Рон… Гермиона прижала руки к сердцу. Прикрыла глаза, чувствуя, как под кожей цветет горячее-горячее чувство. Оно концентрировалось в грудной клетке и, будто глоток кипятка, следовало куда-то ниже, в живот.
Сожаление. Грейнджер испытывала сожаление. Горячее, как вытащенные из камина угли. Дымное, сладкое и вместе с тем такое горькое, что хотелось скривиться.
Ведь она присутствовала на играх друзей десятки раз. Гермиона могла бы провести это время с куда большей отдачей: рисовать каждый раз новые плакаты и придумывать глупые, но заразительные кричалки. И пусть это было совершенно, совершенно не в ее характере, сейчас, добегая свою полосу жизни, она вдруг увидела в этом смысл. То, что раньше казалось постыдным, теперь приносило улыбку и сожаления, что когда-то не хватило смелости. Нужно было визжать что есть мочи и хлопать так, чтобы после болели ладони. Нужно было включаться в дурацкие разговоры про квиддич, а не абстрагироваться от болтовни. Ведь в этом всем была жизнь.
Так странно… лишь близость смерти подсвечивает присутствие жизни в каждом дне — в том, что уже был или еще только будет.
Это сложно. Переосмысливать все, что было до, действительно сложно. Порой, прикасаясь к нитям прошлого, Гермиона словно видела разрывы: ей все думалось, что следовало бы поступить по-иному. Не нужно было огрызаться на слизеринцев, не стоило так долго молчать о проклятии, было бы лучше, если бы она не стирала память родителям… Этот список можно продолжать бесконечно. Вот только без толку — больной всегда видит идеальную картину того, как нужно было выстроить прошлое. Больной находится в упряжке неудовлетворенности прожитым, подгоняемый сожалениями. Это другая сторона все той же крайности: ощущая приближение смерти, начинаешь обесценивать прожитое. Ищешь, что можно было бы исправить, совершенно не задумываясь о том, что когда-то это было
твоим решением. Идущим от сердца, разума или внешнего импульса — неважно. Решение было твоим. А значит, оно ценно априори.
По мере приближения к декабрю Грейнджер все яснее осознавала: болезнь коварна не только тем, что мастерски вытягивает из тебя жизнь. Она по капле стирает твою личность, забивая то пространство, что предназначалось для будущего, горькими сожалениями о прошлом.
— Гермиона… — раздался неуверенный голос Невилла. Грейнджер, оторвавшись от наблюдения за Ирвином Ной, вставшим на замену Гарри, обратила внимательный взгляд к другу.
— Да? — спросила ведьма после затянувшейся паузы. Долгопупс не сводил глаз с игроков, и брови его медленно ползли к переносице. Каштановые волосы развевались на ветру, и Грейнджер вдруг поймала себя на желании пригладить его пряди так же, как приглаживала прически мальчишкам. В сердце кольнуло — Мерлин, как же она скучала.
— Я… — он опустил взгляд на колени, облизывая губы. Немного помолчал, перебирая пальцами потрепанные края гриффиндорского шарфа. — Я хочу спросить у тебя совет.
Грейнджер удивленно приподняла брови. Невилл был славным малым. Неуклюжим и оттого сахарно милым; он был умным, но таким скромным, что порой хотелось его растормошить. В Долгопупсе Гермиона часто видела себя — знала, что именно такой бы и стала, если бы однажды ее не выдернули из скорлупы мальчики.
После войны они так редко разговаривали. И слышать сейчас, как он спрашивает совета, было действительно удивительно. Чуть погодя, она слегка улыбнулась, будто просила продолжить.
— Я… я думаю, что хотел бы пригласить одну девушку на… свидание? Наверное, свидание. Или просто попить кофе, без всякой романтики.
— Так, — она кивнула, когда пауза вновь начала затягиваться. Невилл тяжело вздохнул. Было видно, как непросто ему продолжать под внимательным взглядом Гермионы. Поэтому, пожевав нижнюю губу, ведьма отвернулась к полю и нашла глазами парившего среди густых облаков Малфоя.
— Я не уверен, что у меня есть… право на это. Что я могу это сделать.
Девичьи брови свелись на переносице. Она помолчала, давая публике прокричаться на очередном забитом голе.
— Почему нет?
Он тяжело вздохнул, выпуская облачко пара. Гермиона боковым зрением наблюдала, как Невилл ссутулился, глядя куда-то в небо. Он накинул на голову капюшон мантии, заматываясь усерднее в гриффиндорский шарф, после чего пожал плечами.
— Мне кажется, я недостаточно долго горевал по Луне, чтобы иметь право двигаться дальше.
Грейнджер моргнула. Она смотрела, как Драко рассекает небо, прижимаясь брюхом к метле, почти срастаясь с ней, и хмурила брови. Кусала верхнюю губу в поисках правильных слов. Ведьма прикладывала максимум усилий, чтобы не смотреть на Невилла с сожалением. Знала — в вопросах утраты их ситуации схожи. А значит, последнее, что ему нужно, — излом в бровях и слезящиеся глаза.
Ей хотелось найти достойные слова. Такие, чтобы Невиллу помогло. Но Грейнджер не была мастаком в ободряющих речах. Ее конек в чтении нотаций и разъяснении учебного материала, а не в подставлении плеча. Да и вообще, так посудить, с эмоциональностью у Гермионы полный разлад, особенно в последнее время. Всегда все замечающая, она проигнорировала столько вещей… Не хотела винить себя за это. Когда впереди маячит нечто страшное, последнее, что волнует, — это мир чувств. Хочется выжить, а не прожить этот момент пугающего «боюсь». То время прошло. По крайней мере, Грейнджер хотела в это верить — что теперь она будет внимательнее. Потому, облизнув губы, она склонила голову поближе к Долгопупсу — так, чтобы быть в его личном пространстве, но не нарушать его же.
— У скорби нет начала и конца, Невилл, — тихо начала Гермиона, потирая запястье. — Нет… нет какого-то четкого срока, который нужно провести горюя. Иначе все было бы так просто. Отплакал положенный месяц, и все, болеть перестало. Но это ведь не так. — Она опустила голову, вздыхая. — Иногда мы можем… не знаю. Можем думать, что все в прошлом, а потом увидеть что-то, что напоминает о человеке, и снова погрузиться в это болото. Или, наоборот, в один день проснуться и понять, что больше ничего не болит. Я… — Грейнджер отвела взгляд в сторону. — Я до сих пор горюю по родителям, которых не могу увидеть. Не перманентно, но бывают дни, когда это все, о чем я могу думать. А порой совсем не вспоминаю о том, что случилось. Стыдно признаться, но я даже уже и не помню, как звучит папин голос. И это нормально, как бы ни хотелось доказать обратное. Жизнь… она ведь не стоит на месте после потери. Даже если кажется, что мир остановился, — это не так. Кофе все еще продается, преподаватели читают лекции, люди ходят на работу. До тех пор, пока ты дышишь, жизнь продолжается, нравится тебе это или нет.
— Да, но… — Невилл осекся. Он опечаленно смотрел на виднеющиеся спины болельщиков на трибуне перед ними. — Я чувствую, что предаю память о Луне таким образом. Сам факт того, что я почувствовал, что готов двигаться дальше… Меня это пугает. Хотя… — Он ухмыльнулся, болезненно поджимая губы. — Хотя именно опыт с Луной научил меня тому, что тянуть не стоит. Я ведь так и не нашел в себе смелости признаться в чувствах. Она умерла, так и не узнав, что я считал ее самой удивительной девушкой на свете. И сейчас… понимая, что я могу пригласить кого-то другого на кофе… Я как будто изменяю ей.
Гермиона, вздохнув, взяла Невилла за руку. Они молчали, глядя, как охотники Гриффиндора перебрасывают друг другу квоффл.
— Луна мертва, Невилл, — прошептала Грейнджер, стискивая его ладонь. — Ты не можешь предать того, кому не клялся в верности. Как бы цинично это ни звучало, но это так. Ты… ты, скорее, предаешь то, во что веришь. Но не Луну.
Деннис огласил забитый Гриффиндором гол. Ребята синхронно улыбнулись — одинаково гордо, одинаково лишь уголками губ.
— Хранить Луну в сердце нормально. Но не привязывай себя, живого, к смерти. Тебе в могиле делать нечего. Ближайшие лет семьдесят точно, — Гермиона поймала взгляд Невилла, тепло улыбаясь. — Это нормально. То, что ты испытываешь, — нормально. Говорю тебе как человек, который одной ногой в вырытой яме.
Грейнджер сморгнула взгляд. Она вновь уставилась на Малфоя — тот маячил белым пятном посреди абсолютно серого неба. Слизеринский зеленый плащ плыл по воздуху, и скорость, с которой летел Драко, заставляла сердце нервно сжаться. Гермиона сглотнула.
— Если я все-таки умру… Я бы не хотела, чтобы мои близкие замыкались в себе. Конечно, пройдет какое-то время, пока они оправятся… — Грейнджер откашлялась, стараясь избавиться от кома в горле. — Но я бы не хотела, чтобы они ограничивали свою жизнь из-за потери. Скорбеть вечно нельзя. У всего есть предел, и нужно найти в себе силы, чтобы перешагнуть эту границу. Я всегда буду с ними рядом. Но им рядом со мной быть не стоит.
Невилл кивнул. Они провели некоторое время в тишине, наблюдая за тем, как ловец Гриффиндора гонится за снитчем. Следом за ним летел сосредоточенный Малфой — казалось, он не замечал ничего, кроме соперника. Его глаза были сощурены из-за хлещущего в лицо ветра, а корпус плотно прижат к метле. Он вытянул руку вперед, прибавляя скорости.
— Можно я задам вопрос?
— Конечно, — Гермиона кивнула, не отрывая взгляда от Малфоя. Тот резко нырнул вниз, уворачиваясь от бладжера.
— Как… — Долгопупс шумно вздохнул. Грейнджер знала, о чем он спросит. — Как ты думаешь, ты…
Вопрос оборвался, растворяясь в ноябрьском дыхании. Гермиона сморгнула взгляд. Она опустила голову и нахмурила брови, стараясь не выдать собственных чувств. Вокруг было так шумно, но ничто, казалось, не могло перекричать тревожащую тишину на сердце ведьмы.
— Скорее всего, — прошептала Грейнджер. Она приподняла подбородок, вдыхая как можно глубже прохладу осени. Невилл едва заметно кивнул, будто кто-то невидимый дал ему подзатыльник. — Если мальчики не найдут Кроволист… — Ведьма подняла брови. Улыбнулась, сама не зная чему. — Это будет грустно.
— От них есть новости?
Гермиона разочарованно покачала головой. Отсутствие новостей тоже своего рода новость.
— Просто надеюсь, что они успеют вернуться. — Она пригладила нитку на перчатках. — Хочу увидеть их хотя бы еще раз.
Симус, стоящий на замене Рона, явно не привык к утяжеленному обмундированию. Прямо сейчас он мчал к кольцам как можно скорее, пресекая попытку Гойла забить Гриффиндору. Его лицо карикатурно раскраснелось, и он прижимался к метле так, словно пытался слиться с ней воедино. Но Гойл был шустрее: слизеринец успел продемонстрировать мчащему наперерез защитнику средний палец, прежде чем…
— Грегори Гойл забивает гол! Счет 40-60 в пользу Слизерина!
Грейнджер неудовлетворенно поджала губы, глядя, как Симус в бешенстве бьет кулаком по метле. Она покачала головой. Пропущенные два гола — невелика потеря. Но в какой же ярости будет Рон, узнав, как дурно отыгрывал за него Финниган. Последний буквально выпрашивал у Гарри место вратаря в основном составе, чтобы продемонстрировать свои умения. Гермиона слышала пару сплетен о Симусе: якобы тот бравировал тем, что его не ставят на ворота из-за «желания справедливой игры». Окажись он защитником, и все голы были бы отбиты. Ни одного бы не пропустил. Если он и правда такое говорил, Грейнджер боялась даже представить, как парень сейчас себя чувствует.
Игра продолжалась. Счет сравнялся быстрее, чем ожидалось: видимо, проигрыш порождал агрессию не только в Роне — это свойственно всем Уизли. Джинни, словно обозлившись, начала играть отчаяннее. Она перехватывала квоффл, будто от этого зависела ее жизнь, и летела стремительнее, чем в день, когда проворачивалась операция «Семь Поттеров». Джин была великолепна. Маленькая гарпия.
Гермиона тем временем начала замерзать. Кожу пощипывали теплые искры Согревающих чар, однако это казалось не более чем детской забавой. Мороз прочно поселился в костях; он будто следовал за кровяными клетками. Несмотря на то, что Грейнджер провела практически всю игру сидя, ноги у нее отнимались. Неприятное ощущение отека мешало сосредоточиться на матче. Складывалось ощущение, будто ботинки то ужасно малы, то, наоборот, велики до того, что болтаются на ноге. И кололо… ужасно кололо ступни и икры. Иной раз даже легкое движение приносило резкую боль. От этого разболелась голова.
Мерлин, как же она устала болеть! Ее изматывало это состояние вечных неприятностей — то голова гудит и кружится, то челюсть стучит от холода… Теперь еще и эта проблема с ногами. Грейнджер понимала: ничего хорошего обновившаяся симптоматика не сулит. Нужно как можно скорее обратиться к мсье Фальконе, спросить, что за чертовщина происходит у нее со ступнями, и как избавиться от ощущения, что они постоянно затекают.
Но еще Гермиона обещала досидеть до конца матча. И пронаблюдать за моментом триумфа — либо Джинни, либо Драко.
— То есть… — подал вдруг голос Долгопупс после долгой тишины. Гермиона повернула к нему голову, кутаясь плотнее в мантию. — Думаешь, пригласить ее на кофе не такая плохая идея?
Гермиона улыбнулась. Она сжала широкую ладонь Невилла крепче, поджимая губы.
— Я думаю, что это чудесное решение.
***
Она спряталась среди арок рядом со входом в раздевалку. Укуталась шарфом по самые глаза — вот как холодно было Грейнджер. Ее практически трясло, и ничего — ни Согревающие чары, ни витающий вдоль поля теплый ветерок, наколдованный мадам Хуч, чтобы игроки не разболелись, — не могло спасти от той глыбы льда, что разрасталась в ее организме. Наверное, поможет, только если она самостоятельно влезет в камин и попросит разжечь огонь. Может, тогда корка инея свалится с кожи.
Здесь, в окружении арок, было так умиротворенно. Ветер свистел где-то вдали, слышался стук дождевых капель. Гермиона уселась на подоконник и прижалась щекой к камню, рассматривая поле для квиддича. Губы дрогнули в улыбке: всплыло воспоминание, как она, ухватившись за метлу, с восторгом осматривала ночной Хогвартс с высоты птичьего полета. И все-таки большое это благо — не бояться высоты. Лететь и знать, что все в порядке.
Раздалась звонкая поступь шагов, и Грейнджер улыбнулась шире. Она знала, кто так ходит — у Малфоя крайне запоминающаяся походка. Поэтому, не удосужившись даже обернуться, она подцепила шарф и опустила его, утирая влагу с лица.
— Подглядываешь за переодевающимися парнями, Грейнджер?
Она тихо хихикнула, и мимолетное подрагивание плеч выдало ее смех. Малфой, приближающийся к ведьме, сам не сдерживал улыбку. Гермиона обернулась через плечо и вызывающе приподняла брови.
— Мне обещали интересную игру. Наврали бессовестно, — ухмыльнулась она, когда Драко подошел почти вплотную к ведьме. Он поставил метлу у стены и опустил ладони на подоконник вокруг девичьих бедер, удивленно приподнимая брови. — Решила найти хоть что-то интересное, раз с матчем не получилось.
Малфой приложил одну руку к груди, изламывая брови и приоткрывая рот. Он выглядел так, словно его одолела сердечная боль — будто еще немного, и Драко разразится слезами. Гермиона скользила плутовским взглядом по его бледному лицу, покрытому испариной. И, сама того не замечая, улыбалась шире и шире, до заломов вокруг губ.
— Ты такая лгунья, Грейнджер.
Он легко подался вперед, замирая в паре сантиметров от ее лица. Гермиона сглотнула. Она не смела смотреть куда-то кроме его расширенных зрачков. Продолжала их извечную игру в гляделки, только уже с вызовом совершенно иного характера. Малфой чуть склонил голову набок, заглядывая ей в глаза. Моргал медленно, почти как Живоглот, когда того за ушком чешешь. Его руки были плотно прижаты к камню, и Гермиона чувствовала, как запястья касаются ее бедер. Сердце выстукивало так быстро, что ее бросило в жар. Пришлось сделать пару глубоких вдохов через приоткрытые губы — Драко приковал к ним взгляд, наблюдая.
Она никогда не была в отношениях. Не знала, как распознать, когда подступает момент поцелуя. Есть ли какой-то безусловный знак, который нужно подать как подтверждение? Если да, то что ей следует сделать сейчас? Облизнуть губы или приблизить голову самой? Мерлин, она чувствовала себя такой глупой — она была так хороша в любой науке, кроме любви!
— Прекрати паниковать, — спокойно произнес Драко, проводя кончиком носа по ее щеке. Грейнджер прикрыла глаза. Мурашки скопом потянулись по рукам.
— Ты… — Ее голос оборвался, когда горячее дыхание Малфоя коснулось собранных под шапкой кудрей. Он оставил легкий поцелуй на скуле, и Грейнджер каждым миллиметром чувствовала его лисью улыбку. — …отлично сыграл. Первый пойманный снитч сезона.
— Ни один пойманный снитч не сравнится с пойманной героиней войны.
Она тихонько рассмеялась, прикасаясь ледяной ладошкой к его разгоряченной скуле. Драко перехватил ее руку и осторожно поцеловал выпирающие костяшки.
— Ты такой льстец, Малфой.
— Лгунья и льстец… — выдохнул он совсем рядом с девичьим ухом. — Ну не идеальная ли пара?
Притрагиваться к нему приятно. Это греет. В мире, укрытом осенью, как одеялом, она чувствовала весенний ветер — теплый, легкий, цветочный. И оттого безостановочно улыбалась. Она сохраняла улыбку даже в тот момент, когда Малфой прильнул к ней, и его сухие губы прикоснулись к ее влажным. Драко ласково прикасался к ее щеке, водя пальцами по линии подбородка, и вжимался носом в девичью кожу.
Гермиона не знала, как нужно правильно целовать. Но она помнила, как целовал ее Малфой, поэтому слегка вдавила передние зубы в его нижнюю губу, тут же проводя по ней языком. Драко звучно выдохнул. Он проскользнул рукой под шапку и осторожно потянул Грейнджер за корни волос, заставляя девичью голову немного отклониться.
Мерлин… Мерлин, они же в публичном месте. В любой момент может открыться дверь, ведущая в раздевалку — удивительно, что это до сих пор не случилось! Кто-то может проскользнуть мимо них и увидеть, как Грейнджер, откинув голову, сводит брови и облизывает губы. Как Малфой прижимает ее к себе за талию и аккуратно ведет носом по ее тонкой шее, оставляя краткие, похожие на клевки, поцелуи. Ей так хотелось ухватиться за его волосы. Хотелось расслабить напряженные ноги, развести их в стороны и позволить подобраться ближе.
Но в голове так шумно и тихо одновременно. Драко наверняка мог считать ее ускоренный пульс — казалось, сердце билось именно там, куда упадет прикосновение Малфоя. Ей стало тревожно… Ей было так сладко. Вдруг она слишком доступна? Вдруг она торопит события? Но как по-иному? Что делать, если…
Он провел кончиком языка по изгибу шеи, и Грейнджер рвано вздохнула, вздрагивая. Она ухватилась за его предплечье, вжимая пальцы так глубоко, словно пыталась прикоснуться к кости. Дьявол… Он — дьявол, он искушает, он…
— Мерлин… — выдохнула Гермиона, когда Малфой втянул кожу под линией подбородка, под самым ушком. Его тяжелое дыхание, опаляющее покровы, заставляло крепко зажмуриться. У ведьмы кружилась голова от переизбытка чувств. Руки покрылись мурашками, и ей приходилось сдерживаться, чтобы не…
Вдали раздалась вспышка смеха, и Гермиона отпрянула. Щеки залило краской. Она поджала налитые кровью от поцелуев губы и глянула на хохочущего Малфоя из-под ресниц.
— Смешно тебе? — прошептала Грейнджер, пихая парня в плечо. Драко поднял руки, капитулируя. Он устремил взгляд на приближающихся слизеринцев и отсалютовал им, проходящим мимо. Дверь в раздевалку закрылась. Малфой вновь глянул на покрасневшую донельзя Гермиону.
— Тебе нужно расслабиться, — он легко поддел ее подбородок, вынуждая смотреть себе в глаза. Малфой приподнял брови. — Вечно такая напряженная.
— А тебе нужно помыться, — Грейнджер сморщила нос. И тут же улыбнулась, когда Драко закатил глаза.
Они провели пару мгновений, просто рассматривая друг друга. Скользили влюбленными взглядами по лицу напротив и пытались утихомирить то рвущееся наружу нечто, что зародилось под кожей несколько минут назад. Гермиона готова была поклясться: она до сих пор чувствовала его губы на своей шее. Его дыхание на коже. Присутствие пьянящей теплоты при каждом прикосновении.
Он был так красив. Дождь ненавязчиво стучал по земле, и рассеянные солнечные лучи подсвечивали радужку его глаз. Малфой был словно высечен из мрамора — его бледная кожа была так красива. Ни единого изъяна на лице, только легкие следы от быстрого полета против свирепого ветра да небрежная щетина. Грейнджер проскользнула подушечками пальцев по его щекам, улыбаясь тому, какой колючей ощущалась обычно идеально гладкая кожа.
Знал бы он, насколько красив, возгордился бы еще больше. Впервые Гермиона подумала об этом без всякого упрека. Ей было так хорошо. Чувствовать его хватку на талии, видеть, как ему приятно от ее поглаживаний. Такой белоснежный ласковый кот. Такой очаровательный Драко Малфой.
Он подставился под ласкающую ладонь, прикрывая глаза. Грейнджер не смогла сдержать улыбку. Ее брови дрогнули, и глаза наполнились чистейшей нежностью. Удивительно, что с нами творит влюбленность. Она нарушает каждую границу, превращая нас из людей закрытых на все замки в тех, кто тает при малейшем прикосновении.
— Сходи со мной на свидание, — произнес Драко после мгновений тишины. Он открыл глаза, и в его взгляде читалось полнейшее обожание. Гермиона прикусила нижнюю губу. — Есть особенное место, которое мы должны посетить.
— Меня раньше не приглашали на свидания.
— И хорошо, — он осторожно поцеловал кончик ее порозовевшего носа. — Забираю все самое сладкое.
— Ужасно… — Гермиона шутливо закатила глаза. — Ты такой Казанова, что меня аж тошнит.
— Кто такой Казанова? — он отклонил голову, хмурясь.
— Я расскажу тебе на свидании.
Драко подался вперед и кратко чмокнул Грейнджер. Он подмигнул ей, прежде чем подхватить метлу и быстрым шагом направиться в раздевалку.
***
Гермиона вышла из горячего душа, отдергивая шторку. С тела стекала вода, и ведьма позволила себе просто постоять немного, вгоняя горячий воздух в легкие. Она прикрыла глаза. Растворилась в ночной прохладе. По коже побежали мурашки, в который раз за день. Ее так клонило в сон — Фальконе увеличил концентрацию зелий, которые она принимала ежедневно, и Грейнджер чувствовала, буквально костями ощущала, что пробуждение завтра будет тяжким. И хотя ее тянуло в сон, хотя веки отяжелели до того, что было сложно бороться с собственным организмом, она позволяла себе стоять на легком сквозняке и просто…
Вкушать мгновение. Наслаждаться. Быть счастливой.
Мама всегда говорила, что счастье в мелочах. Перед глазами замаячило воспоминание: мама разбирает пакеты, которые принес папа. Продуктовый магазин поблизости не мог похвастаться особым разнообразием, но отец всегда приносил такие огромные пакеты, что казалось, он скупил весь ассортимент дважды. Миссис Грейнджер аккуратно раскладывала продукты и, когда доходила до пачки с ореховыми конфетками, всегда взмахивала ими. Смотрела в глаза дочурке, маленькой Гермионе, и произносила неизменное: «Запомни, Гермиона: счастье в мелочах». Никогда раньше ведьма не понимала смысл этих слов так ясно, как сейчас.
Потому что, повернув голову чуть влево, можно было увидеть звездное небо. Ни отблеска света, вся гладь усыпана россыпью белых капель. Приглядись — увидишь все знакомые созвездия. Большой Медведицы, Дракона… Гермиона немигаючи смотрела на сияние звезд. Здесь, в Хогвартсе, всегда такие черные ночи…
Потому что она чувствовала свое тело. Ощущала, как ей холодно. Она видела, как пар клубится вокруг нее, как с волос падают капли, разбиваясь о кафель. Она смотрела на пальцы ног и даже пошевелила ими, не чувствуя никакой боли. Гермиона ощущала, как при движении головой мокрые волосы скользят по худой спине, щекоча кожу. Глупо было обрезать их в августе. Грейнджер так любила свою привычную длину ниже лопаток. Жаль, что не доживет до нее.
Гермиона стащила с крючка пушистое махровое полотенце и обязала его вокруг тела, фиксируя на груди. Подошла к зеркалу и, стирая дымку, легонько улыбнулась: она выглядела… довольной. В карих глазах будто вновь заблестел янтарь, и блеклые веснушки стали ярче. Грейнджер хотела бы сказать, что все это из-за… чего-нибудь. Придумать какую-то отговорку. Вот только лукавить не хотелось. Она знала, что дело в том, что она выполнила второе желание из своего предсмертного списка.
Она влюбилась. Влюбилась по уши в Драко Малфоя, что сегодня решил расположиться на койке по соседству с лазаретом. Грейнджер устала врать, она хотела — она жаждала признать, что глубоко влюблена. Не хотелось даже анализировать, в какой именно момент пустили корни ее чувства: от спасения ли, от воспоминания о поцелуе, от безусловной помощи… Столь сильные чувства основывались на квинтэссенции всего того, что им пришлось пережить. Ее сердце тянулось к его — и это все, что требовалось Гермионе.
Он делал ее лучше. Малфой… ради него так хотелось стараться. Усерднее ухаживать за здоровьем, принимать все медикаменты до единого. Это даже удивительно: среди ежедневного набора зелий было одно особо горькое, с которым Гермиона всегда торговалась. Предлагала Фальконе уйму вариантов, например, заменить на двойную дозу чего-нибудь другого — словом, ведьма готова была на все, лишь бы не принимать то горькое, хоть оно и было необходимо организму. А сегодня проглотила безропотно, ни секунды не колеблясь. Потому что понимала: благодаря этим зельям есть пускай малый, но все же шанс продлить истекающие дни. А значит, побыть подольше с Драко.
Гермиона провела пальцами по кудрям, убирая их назад, и уставилась себе в глаза. Вместе со сладостью, которую несла в себе влюбленность, к ней вернулись и другие мысли, тревожные и темные. Было так страшно… так обезоруживающе страшно: она ведь сейчас дает надежду человеку, которому впору бы жить без нее. Грейнджер не была дурой, она прекрасно понимала, что ее шансы на выживание крайне малы. И вместе с тем… достойный ли это поступок — возлюбить ближнего, когда дни твои сочтены? Или деяние это пропитано эгоизмом? Она не знала.
Она хотела любви — с самого начала болезни хотела. Но вот о чем Гермиона не подумала, так это о том, а что будет чувствовать тот, к кому развились чувства? Терять близких непросто. Терять тех, кого ты любил, и вовсе невыносимо. Перед глазами всплыло лицо Невилла, который после потери Луны молчал так долго, что Грейнджер успела позабыть, как звучал его голос. Она не хотела такого для Малфоя. Не хотела, чтобы он потух. И вместе с тем мечтала продолжать его любить. Взращивать в себе чувство привязанности к нему, пока оно не займет все тело, пусть ему и осталось совсем недолго.
Любить. Гермиона хотела любить. И ничего больше.
Она опустила голову, упираясь взглядом в раковину. Сглотнула ком в горле и потихоньку выдохнула через нос, выпуская все скопившееся напряжение. Она обязательно поговорит об этом с Элизой, благо сеанс уже на днях. Сейчас же… нужно просто быть собой. Гермиона постаралась улыбнуться, но уголки губ едва дрогнули — все из-за зелья. Стоит лечь поскорее, прежде чем ее и вовсе свалит с ног…
Грейнджер, кутаясь в полотенце, вышла в комнату и глубоко вдохнула: пахло пионами. Она прикрыла глаза в блаженной улыбке, как вдруг раздался тихий стук в окно. Гермиона резко распахнула ресницы. Кто, Мерлина ради…
Это сова Рона. Это Сычик!
Гермиона бросилась к окну, придерживая полотенце у груди. Она распахнула окно и, нежно погладив сову, вытащила письмо из клювика. Сычик довольно ухнул.
— Какой ты милый, — проворковала Гермиона, расплываясь в улыбке. — Лети в совятню, отдохни, наверняка дорога была долгая и трудная.
Сычик смотрел на нее еще пару секунд, прежде чем осторожно клюнуть в ладонь и воспарить в небо.
Грейнджер не могла поверить своим глазам. У нее тряслись руки. Она так давно… так давно не получала от мальчишек писем! Прижав конверт к губам, она жарко поцеловала бумагу и плюхнулась на кровать. Нетерпеливо надломила печать и, достав аккуратно сложенный пергамент, прижала его к носу, но тот сохранил лишь запах чернил. Поспешно развернув письмо, Гермиона принялась жадно поглощать строчки.
Моя дорогая Гермиона,
Я так сильно по тебе соскучился! Это Гарри, если что. Не знаю, различаешь ли ты нас по почерку — хотя, думаю, наверняка различаешь. Я взял лист первым, потому что безумно по тебе соскучился.
В Норвегии хорошо. Мы в Тромсе, он чем-то похож на Лондон — так же сыро, пасмурно и дождливо. Погода меняется с сумасшедшей скоростью, и я даже не успеваю обновлять Водоотталкивающие чары. Представляешь? Но я не злюсь. Каждый раз, когда на нас надвигается ливень, я закрываю глаза и представляю тебя. Ты так любишь дождь. Я представляю, как ты бы улыбалась, подставляя лицо каплям, позволяя им бить по твоим щекам. Я закрываю глаза и вижу тебя. Тебя, кружащуюся под дождем или рассказывающую что-то про травы. Тебя, изучающую или читающую нам лекции… Тебя. Я постоянно думаю о тебе. Иногда мне до слез больно, что тебя нет рядом. Но чаще я думаю, что ты в сохранности. И меня это успокаивает.
Гермиона, есть столько вещей, которые я должен был сказать тебе еще долгое время назад. Что ты мне не просто лучшая подруга, ты мне даже не сестра. Иногда, смотря на тебя, я думал, что ты мой подарок свыше. Ты мой самый близкий человек. Я возвращаюсь к воспоминаниям, связанным с тобой, и думаю, как же мне повезло когда-то встретить тебя. Вырасти вместе с тобой. Как мне повезло быть тем, кому ты читаешь нотации, потому что они сделали меня не просто героем — они сделали меня собой. И я хочу, чтобы ты это знала. Я стал Гарри Поттером, потому что со мной всегда была Гермиона Грейнджер.
Я хочу, чтобы ты знала, как сильно я тебя люблю. Несмотря ни на что, даже на твое долгое молчание по поводу болезни. Я люблю тебя. И я так сильно хочу вновь обнять тебя, прижать к себе, почувствовать запах твоих волос. Мне не хватает твоего смеха и укоризненного взгляда, мне не хватает твоего полного нетерпения вздоха, когда ты объясняешь что-то нам с Роном. Мне не хватает тебя.
Иногда мне снится, что мы снова на четвертом курсе, в тот недолгий период, когда все еще было более-менее нормальным. Я смотрю на тебя расцветающую. Я смотрю на тебя и думаю, что был бы так счастлив познакомиться с тем, кто украдет твое сердце. Я вспоминаю, как сильно хотел встречаться семьями каждые выходные и жаловаться на детей. Годрик, у меня столько воспоминаний кружит перед глазами, даже сейчас! Я не могу выбрать какое-то одно из них, мне хочется изложить все и сразу, чтобы ты поняла, как много для меня значишь.
Я хотел бы, чтобы ты стала крестной для наших с Джинни детей. Хотел бы увидеть тебя на нашей свадьбе.
Я люблю тебя, Гермиона. Я люблю тебя так невероятно сильно, что удивлен, что такое количество чувств к одному человеку может поместиться в одном только моем сердце. Я люблю и всегда любил в тебе все: твою настырность, твою внимательность и способность подмечать мелкие детали, твое благородное сердце и умение справляться со всем без чужой помощи. Я люблю в тебе все, Гермиона. И я надеюсь, что ты это знаешь. Потому что я мечтаю вернуться назад во времени, чтобы сказать это тебе лично. Как жаль, что все Маховики разбились, правда?..
Ты по-настоящему родной мне человек. Ты моя семья, единственная ее часть, которая у меня осталась. Пожалуйста, дождись нас. Мы скоро будем. Обещаю. Клянусь, Гермиона, мы с Роном скоро будем. Ты только дождись. Мне очень нужно обнять тебя вновь.
Что бы ни случилось, прошу, помни, Гермиона: я тебя люблю. Люблю так, как никого другого. И всегда буду с тобой.
Береги себя,
Твой Гарри
Гермиона прижала ладонь ко рту, изо всех сил стараясь не расплакаться. И все равно строки расплывались перед глазами, так что ведьма молча пялилась на буквы, будто не могла собрать их в осмысленные предложения. Скользила бездумным взглядом по письму вновь и вновь в попытке проглотить ком, что першил в горле. Она сделала шумный вдох. Прикрыла глаза, поджимая дрожащие губы, и перевернула исписанный лист.
Миона, привет! Как твое самочувствие?
У меня все хорошо. Если честно, я долго думал, как начать это письмо. Мне казалось, что как-нибудь по-обычному его не начнешь — я перепробовал все знакомые фразы, но ни одна как будто не ложилась как надо. А мне бы очень хотелось, чтобы мое письмо вышло правильным. Чтобы потом, когда мы приедем, ты похвалила меня за него. И я не сомневаюсь: ты меня похвалишь. Не только из-за этого клочка пергамента, просто я правда увлекся ботаникой. Не так глубоко, конечно, как Невилл, но мне действительно интересно узнавать про растения больше. Спасибо Падме за это.
Я… Я не знаю, как сформулировать то, что хочу тебе сказать. У меня в голове много мыслей. Наверное, какой-нибудь Малфой обязательно бы посмеялся над этим, но я правда ищу верные слова, чтобы объяснить тебе то, что чувствую.
Знаешь, пару дней назад я заметил в нашем лагере белого кролика. Я наблюдал за ним издалека — его заинтересовал куст малины, который уже высох (осень все-таки). Но кролик все смотрел и смотрел, долго-долго — так долго, что я даже устал за ним следить. Я все ждал, когда же он к нему приблизится и увидит, что малины там не осталось, но кролик вдруг отпрыгнул в другую сторону и начал жевать траву. Это не было малиной — мы оба это понимали. Тем не менее то, с каким наслаждением он щипал травку, заставило меня улыбнуться. Я долго улыбался этому воспоминанию. До тех пор пока не понял, что пора бы мне кое-что тебе рассказать.
Дело в том, что… Просто я Годрик, как это сложно… Мне кажется, я влюбляюсь в Падму.
Я даже выдохнул сейчас. Ты первый человек, который об этом узнает. Наверное, поэтому я чувствую себя так, словно с меня пять потов сошло, а? Впрочем, ты ведь и раньше говорила, что у меня эмоциональный диапазон, как у чайной ложки.
Она удивительная. Падма. Понимаешь… она так похожа на тебя. В мелочах, все в мелочах, конечно. Она такая умная, она постоянно мне что-то объясняет и рассказывает про растения, которые встречаются нам на пути. Она многое знает про Кроволист — говорит, если мы найдем его, то это будет прорыв в ее научной карьере. Падма тоже редко смеется над моими шутками, но когда я объясняю ей суть, всегда говорит: «А-а-а!», и всегда улыбается. У нее очень заразительная улыбка, она заставляет меня чувствовать себя лучше, когда я ее вижу. Мне кажется… мне кажется, я впервые нашел человека, с которым мне настолько комфортно. После тебя, конечно.
Я чувствую себя таким виноватым перед тобой. Ведь я обещал тебе, что буду любить тебя до конца своих дней. И я задаюсь вопросом: как же так вышло, что я смог привязаться к другой ведьме? Почему это случилось? Где я повернул не туда? Я часто вспоминаю о том, как пригласил тебя в Нору. Мне казалось, что это будет идеальное свидание… Я тогда даже и представить себе не мог, что ты все это время боролась с болезнью. Прости меня за это.
Я думал, что создам нам сказку. Что у нас будет что-то такое, что я смогу рассказать нашим детям, когда они спросят о нашей истории любви. Но я ошибался — и я не виню тебя. Ни в коем случае, пожалуйста, не думай, что это обвинение. Просто… сейчас я понимаю, что мы хотим разных вещей. Мы видим рядом с собой разных партнеров. Наши различия никогда не служили нам на пользу, когда дело касалось любви, они лишь давили в нас те светлые ростки чувств, что пытались пробиться. Это мне Гарри подсказал, как написать. И я с ним согласен.
Гермиона, ты удивительная женщина. Ты та, о которой мечтают. Ты та, на которую всегда будут оборачиваться. В тебе столько всего потрясающего: и твой взгляд, и смех, и… страсть. Страсть к знаниям, к учебе, к познанию чего-то нового — я восхищаюсь этим. Но я не могу больше быть влюбленным в это. И я знаю, ты хотела бы, чтобы я перестал быть влюблен в тебя, еще долгое время назад, и вот…
Я отпускаю тебя, Гермиона. Я отпускаю свои чувства к тебе, я отпускаю все то не пережитое, на что я надеялся. И ты, и я заслуживаем счастливого конца. Если не вместе, то, значит, порознь, — и я готов отпустить тебя, чтобы ты нашла того самого мужчину, который сделает тебя бесконечно счастливой. Конечно, я все еще хочу быть им. Мне непросто дается это решение. Но для меня нет ничего важнее, чем знать, что ты счастлива. Даже если это счастье строится не со мной.
Прости меня, что я так долго жил иллюзиями. Прости, что требовал от тебя того, что ты не могла мне дать. Прости, что я не замечал, как тебе больно, а концентрировался лишь на том, что чувствую сам. Ты заслуживаешь большего — ты заслуживаешь целого мира. И я бы хотел тебе его дать, но понимаю, что не смогу.
Ты должна сиять. Ты должна быть самой-самой, какой всегда и была. Я так хочу хвастаться тобой как своей лучшей подругой… И я так хочу представить тебе Падму как свою девушку. Вы бы нашли общий язык, это точно. Она очень схожа с тобой.
Поэтому, пожалуйста, Миона… выздоравливай. Дай мне называть тебя так до самой старости, оставь возможность уклоняться от твоих подзатыльников, потому что тебе не нравится это сокращение. Позволь мне быть рядом, когда увидишь первые морщины на своем лице.
Я люблю тебя. Я люблю тебя как твой лучший друг и почти брат, и я счастлив, что именно мне выпала возможность видеть, как ты становишься лучше с каждым днем. Как ты растешь. Как становишься собой и покоряешь новые вершины.
Влюбленность в тебя была одним из лучших решений, которое я принял, потому что она научила меня видеть тебя разной. Но любить тебя… любить тебя безоговорочно — вот для чего я был создан.
Я навсегда твой друг, Гермиона. Твой лучший несмышленый друг, который иногда раздражает. Я люблю тебя. И я тебя отпускаю. Найди в своей свободе человека, который сможет полюбить тебя так, как смог бы я. Уверен, это будет непросто. Но постарайся, моя Миона. Постарайся найти того, кто будет рядом несмотря ни на что.
Крепко тебя обнимаю,
Рон
Она достала из конверта последнее, что в нем нашлось, — веточку засушенной полыни. К стебельку была прикреплена маленькая записочка: «Артемизия норвежская», и в почерке Гермиона узнала руку Гарри.
Грейнджер еще долго водила кончиком пальца по изогнутым, чуть пузатым буквам, совершенно не замечая, как пергамент впитывает соленые слезы.
Полынь — цветок не для тех, кто завоевывает.
Полынь — цветок для тех, кто безбожно проигрывает и прекрасно это осознает.
