Уголок Грейнджер

      Тихо пробираясь по лестнице к комнате, Пэнси подавляла смешки и изредка пихала прыскающего со смеху Теодора в бок острым локотком. Сразу после завершения празднования двоица направилась к Родрику Пирсу, семикурснику, что умудрился притащить ящик огневиски и — как удачно сложились обстоятельства! — растрепать об этом всему выпускному курсу. Возможно, паренек надеялся на крепкую дружбу с некогда легендами факультета. А может, таким образом намекал, чтобы его приглашали на вечеринки. Как бы там ни было, ни единый из его мотивов не оправдался: старшие приходили к нему лишь для того, чтобы подцепить бутылочку-две, а на любое возмущение начинали угрожать жалобой декану. Бедный парень краснел и бледнел от негодования, но идти на попятный было уже поздно. Разве что Паркинсон он отдавал выпивку чуть охотнее — видно, все надеялся на ответные знаки внимания.       Тео поднес огневиски к губам, морщась. Пряный запах только-только открытого напитка приятно щекотал рецепторы. Пэнси хмыкнула под нос, когда по подбородку Нотта заскользили янтарные капли.       — Отлипни, Тео. — Стоило глоткам неприлично участиться, как Пэнси осторожно перехватила бутылку. Наморщив нос, она протерла горлышко рукавом платья и прикоснулась к нему багровыми губами. Горло обожгло, и Паркинсон, зажмурившись, приложила ладонь к груди. — Салазар всемогущий…       — Потому что разбавлять нужно, — Нотт многозначительно приподнял брови, подходя к комнате. — Помню я твои выходки. Полезешь снова на метлу, и…       — Мне было шестнадцать! — Пэнси закатила глаза, обрывая на полуслове. Она перескочила последнюю ступеньку. — А тебе, между прочим, стоило бы…       Она резко остановилась. Брови сами собой сошлись на переносице, и Паркинсон встревоженно глянула на Нотта — тот, казалось, тоже напрягся.       Плотная дверь, ведущая в комнату слизеринцев, оказалась приоткрыта. Голоса — такие знакомые, что Паркинсон смогла бы различить их даже в коматозном состоянии — слышались звонким неразборчивым жужжанием, однако даже оно не скрывало ядовитых интонаций. Слова можно замаскировать магией, а вот струящуюся между смыслов язвительность ничем не скрыть. Пэнси осторожно прислонилась к стене, заглядывая внутрь, так, чтобы остаться незамеченной, и с губ тут же сорвался усталый вздох.       Ну конечно.       Ведьма надавила пальцами на переносицу, прикрывая глаза. Клятва Салазару, если она права и эти двое, Малфой и Забини, выясняют отношения из-за Грейнджер… Пэнси просто слетит с катушек. Вернется в свои шестнадцать и снова схватит метлу, но только для того, чтобы отхлестать обоих по спинам, да так, чтоб верещали, как первокурсники при встрече с пикси.       — Что там?       — Ничего необычного, — сухо произнесла Паркинсон, отрываясь от двери. Она недовольно глянула на Тео и снова перехватила горлышко. Вытерла и вновь сделала пару глотков под тихий свист Нотта. — Голубки выясняют что-то.       Теодор, подвигав челюстью, опустил взгляд в пол. Он спрятал руки в передних карманах и едва заметным движением втянул голову в плечи. Паркинсон вздохнула. Она не отрывала взгляда от друга — знала, что Нотт мечется в дискомфорте и всячески пытается это скрыть. Знал бы он, что это занятие столь же бессмысленное, сколько спор с почившим Дамблдором на предмет того, какой из факультетов Хогвартса лучший. Пэнси легонько поддела подбородок Тео острым ноготком. Она улыбнулась, когда их взгляды встретились.       — Пять галлеонов на квиддич, — прошептала Паркинсон. На сердце стало легче, когда Нотт закатил глаза и покачал головой.       — Десять на Грейнджер.       Тео протянул было ладонь для рукопожатия, но, встретив острый взгляд Пэнси, поднял ее и провел по кудрявым волосам. Паркинсон вновь вздохнула, устремив взгляд на свет, что пробивался сквозь щель в проеме. Дверь приоткрывала лишь малую часть картины, но и того хватало, чтобы понять: дело дрянь.       Лучше всего получалось разглядеть Малфоя. И великая Моргана, каким разъяренным он выглядел! То была даже не ярость — скорее, смесь какого-то отчаяния и недоумения, проступающего сквозь каждое телодвижение. Встревоженный, он говорил о чем-то — Пэнси не могла различить слов из-за наложенных чар, но сам вид Драко подсказывал, что речь шла явно не о погоде. Он вдруг дернулся вперед, и в руках у него показался букет пионов. Паркинсон прищурилась. Откуда? Пионы же…       …были цветком Грейнджер. Мерлинова борода, они не могут поделить, кто отправит героине букетик? Пэнси попыталась улыбнуться очевидно нелепой мысли, но тревога, возраставшая по мере наблюдения за Драко, не позволила сбросить напряжение. В глаза вдруг бросились лепестки на полу, открылся вид на переломанный стебель и две расстегнутые пуговицы на рубашке Малфоя. Он всегда так делал, когда выходил из себя. Привычка, полученная еще в детстве — Пэнси помнит. Обычно парни расстегивают верхние пуговицы, чтобы покрасоваться изгибами ключиц и мощной шеей, а Драко делал это по причине того, что злился и начинал задыхаться от прилегающего к коже ворота.       Пэнси на секунду заколебалась, стоит ли снимать чары. Ей нужно было услышать беседу — нужно, чтобы хотя бы определить масштаб бедствия. Но делать это в ночи? Когда все либо спят, либо продолжают веселье? Она настороженно осмотрелась. Переглянулась с Тео, очевидно, просчитывающим те же риски. И, словно сговорившись, они разошлись в разные стороны, накладывая на ближайшие комнаты по заклинанию, которое не давало подслушать. Только после этого Пэнси сняла Заглушающее, и голоса Малфоя и Забини приобрели очертания.       — Уж будь, блядь, так добр! — В ту же секунду, как Паркинсон вновь осторожно заглянула в щель, Драко сдавил стебли до побелевших костяшек.       — Не вижу Блейза, — прошептал Тео, прислонившись к дверному косяку. Пэнси чуть сдвинулась в сторону. — Спасибо.       Пэнси прикусила язык, чтобы случайно не выдать себя. Забини было чертовски сложно разглядеть — будто специально пристроился в углу комнаты, чтобы не предстать у них на виду. Отчего-то это ее разозлило. Паркинсон в принципе не любила ситуации, в которых не могла оценить риски — это заставляло нервничать. Вот и сейчас та же история. Пришлось прижаться щекой к стене, чтобы наконец разглядеть хоть что-то. Рассмотреть, как Забини с отстраненным видом восседает в кресле и постукивает пальцами по крепким рукам, сложенным на груди. Защищается, видно, что защищается, хоть и пытается это скрыть. Холодный внешне, на деле он лишь пытается вернуть эмоции под контроль. Уж Пэнси знала, она с ними все детство провела.       Воцарилось молчание. Парни смотрели друг на друга долго, пытливо, словно пытались перебороть ком, засевший в глотках. Малфой вдруг облизнул губы и провел ладонью по волосам, отбрасывая букет на пол. Блейз проводил пионы тяжелым взглядом.       — Ты знаешь, что я не хочу с тобой ссориться, — произнес Малфой, нервно выдыхая. Он отвернулся к окну, явно стараясь скрыть горечь. — Но это больше не тот вопрос, который мы можем решить мирно.       — Ты прав, мирно решить это сложно, — Блейз кивнул, вжимая пальцы в руки. — Но мы можем устранить конфликт, если ты уступишь Гермиону мне.       Тео едва слышно фыркнул. Они переглянулись с Пэнси, и парень, разочарованно поджав губы на долю мгновения, прошептал:       — С тебя десять галлеонов.       Паркинсон лишь печально кивнула. И так было очевидно, что вся драма крутится вокруг Грейнджер — как по-иному? Глупый спор был лишь попыткой отвлечь Нотта от переживаний. Он слишком болезненно реагирует на ссоры внутри их змеиного клубка. Как ребенок, рыдающий из-за очередной склоки родителей, точно так же Тео впадал в дикую апатию, когда в их микромире царил хаос.       — Уступить? — голос Драко сорвался, и Пэнси, вздрогнув, вновь устремила взгляд внутрь комнаты. — Она что, кусок пирога, чтобы уступать?! Послушай себя!       Драко тяжело вздохнул, запуская пальцы в и так взлохмаченные белые пряди. Поднятые локти мешали рассмотреть лицо, но Пэнси готова была поставить все галлеоны до последнего — глаза у него плотно закрыты. Еще одна привычка Малфоя — уходить в себя прямо посреди разговора, чтобы совладать с нервами. Совершенно глупая, по мнению Паркинсон, и ровно настолько же бессмысленная: все равно все заканчивалось тем, что на следующей же реплике Драко подрывался, как от взрывного проклятия. Пэнси старалась держаться подальше от него в такие моменты. Надлом в сильных — это почти что угроза жизни слабым, а Паркинсон себя к первой категории никогда не относила.       — Когда это началось, Блейз?       Молчание разбивалось мерным тиканьем часов, висевших на стене в комнате. Тик-тик, тик-тик — это действовало на нервы, потому что неизменно ассоциировалось со звуком подкрадывающегося взрыва. Пэнси прикусила губу, разглядывая Блейза. Затаилась так же, как и он. Ждала, что произойдет дальше: скажет правду или соврет. И Забини, видимо, метался между теми же вариантами, судя по тому, как беспокойно бегал его взгляд.       Нужно быть крайне глупой женщиной, чтобы не понять, что за теплым отношением Блейза к Грейнджер всегда крылось что-то большее. Было что-то странное в том, как он вел себя рядом с Гермионой: обходительно, мягко, иной раз будто с ребенком. С самого начала, с первых секунд их общения стало ясно, что он действует не из страха — о нет, люди, трясущиеся за свою шкуру, ведут себя совершенно по-другому. Его толкало любопытство. Такое привычное для мужчин любопытство — изучить, присмотреться, разглядеть. Пэнси не раз встречала подобное отношение к себе, потому и тут считала сразу же. Не стала даже пытаться играть в эти глупые игрища с поиском отговорок для Забини. Хотя могла. Но не стала — будь она слепой и не увидь этот взгляд, коим он одаривал Гермиону, может, тогда Пэнси бы еще подумала.       Паркинсон никому не рассказывала о том, что на самом деле происходит. Не стала тревожить Драко, оставила в неведении и Тео, поскольку тот на дух не переносил разговоров о грязнокровке. Сначала реагировал со злостью, затем и вовсе начал замыкаться до того, что глаза у парня намокали. Пэнси не любила лезть в личные дела. Она наслаждалась шоу в одиночку, лишь иногда стискивая зубы от столь наглого пренебрежения чувствами Малфоя. Но и тут нашлось решение — она просто перестала давать Блейзу возможность остаться наедине с Гермионой.       Лишь позже, в середине сентября, заприметив вновь растущие чувства в Забини, она отвела Тео в сторону и выложила все случившееся. И про взгляды, и про игривые шутки, и про тягу к прикосновениям — она, никогда не отличающаяся успехами в нумерологии, складывала это уравнение на высшем уровне. Выражение лица Нотта было непередаваемым. Пэнси до сих пор нервно улыбалась, вспоминая, как его глаза округлялись от ужаса одновременно с тем, как губы самопроизвольно растягивались от качественной сплетни.       Тео встревоженно глянул на Пэнси, когда молчание в комнате слишком уж затянулось. Он отошел от двери и присел у стены рядом. Очередные глотки огневиски помешали тишине.       — В начале апреля, — донеслось наконец из щели.       Драко обессиленно опустил руки. У него был крайне уязвленный взгляд — такой, что Пэнси, не выдержав, тоже присела на пол. Она продолжала держать происходящее в комнате в поле зрения, но на ту секунду, что разбитый Малфой смотрел на сожалеющего Забини, Паркинсон просто отвернулась. Как бы далека она ни была от излишней сострадательности, такого Малфоя выдержать крайне непросто.       — То есть, пока я был на коляске и не мог находиться с ней рядом, ты использовал это время себе на пользу?       Надлом в голосе Малфоя заставил Пэнси тяжело вздохнуть и повесить голову. Чертов Забини. Она перехватила у Тео бутылку и сделала несколько глотков. Выносить это на трезвую голову нереально, вмешиваться без толку, а уходить так и вовсе опасно. Мало ли что им в голову взбредет.       Боковым зрением Паркинсон заметила, как качает головой Нотт. Она протянула руку и слегка сжала его колено, притянутое к груди. Тот даже не поднял взгляда — явно дурной знак. Тео уходил все глубже и глубже в себя, абстрагировался, словно пытаясь найти комфорт в отдаленных мыслях, но на деле лишь сильнее путая чувства.       Пэнси ненавидела сложившуюся ситуацию. Она была не из тех, кто режет себе сердце, наблюдая за страданиями близких — случись что, ей проще было уйти. Да, это эгоистично. Да, неправильно, да и вообще, так поступают только крайне паршивые друзья. Но если ее чему и научила жизнь, так это следующему: нет никого важнее тебя самой. Поддержка лишь иллюзия, никакие слова ободрения не сработают, пока ты сам не решишь собраться и превозмочь язву эмоций. Сейчас же Пэнси чувствовала себя подобно загнанному в яму зверю. Со всех сторон, куда ни глянь, ведьма видела лишь затаенную боль. И вслед за наблюдением пришло и крайне неприятное осознание — она сама кровоточила.       Потому что на Забини наконец треснула маска спокойствия. Потому что Малфой был болезненно бледен. И друзья, ее такие знакомые, давно изученные друзья детства смотрели друг на друга, как на незнакомцев. Есть ли что-то больнее, чем потеря единственного маяка, держащего тебя на плаву? Уж навряд ли. А ведь именно это и происходило. Шторм Грейнджер накрывал эту четверку с головой, и Паркинсон поймала себя на неожиданной злости на ведьму.       — Если ты думаешь, что я специально вляпался в это, то ты совсем меня не знаешь, Драко, — тихо произнес Забини, и Пэнси пришлось напрячь слух, чтобы расслышать его слова.       — А я уже и не знаю, кто ты! — отчаянно, но все так же яростно фыркнул Малфой. — Друг, с которым мы прошли сквозь все хероты жизни, не стал бы отнимать единственную…       — Я этого не делал! Хорошо?! Я ни разу не переступил границу нашей дружбы ради Грейнджер!       Пэнси краем глаза отметила, как вид Тео становился все более понурым: сдвинутые брови закладывали глубокую морщинку на переносице, и взгляд карих глаз уперся в стену напротив. Глотки огневиски участились, Нотт давно перестал морщиться — он погружался все глубже и глубже в тот эмоциональный раздрай, что царил в комнате по соседству.       Нужно было что-то предпринять. Паркинсон нервно провела ногтями по ногам, собираясь с мыслями. Чем же ей отвлечь Тео? Первое, что пришло на ум, — это…       — Что ты делаешь? — прошептал Тео, наблюдая за тем, как засуетилась подруга. Вытащив из кармана пиджака Нотта пробку от огневиски, она трансфигурировала ее в листок пергамента. Быстро стащила с себя венок ромашек, чуть поморщившись, когда паутинка волос зацепилась за стебельки, — и тут же превратила его в изящное перо, полное чернил.       — Жалко же цветочки… — Нотт опустил уголки губ. Пэнси фыркнула.       — Терпеть не могу ромашки.       — Да я знаю… но все равно жалко.       — Это неважно! Что важнее — я открываю ставки. Десять галлеонов на то, что у Забини аргументы вразумительнее. Ты ведешь счет. — Она расчертила бумагу на две колонки, наименовав каждую именем конкурента. Протянула пергамент Нотту и, встретив его несмелый, но загоревшийся взгляд, подмигнула. Хоть кому-то из них четверых должно быть полегче.       — …не прикасался! — дрожащий голос Блейза вдруг оборвался.       — Ты нарушил нашу дружбу, когда испытал, мать твою, чувства!       — Да я хоть раз позволил себе ухаживания за ней? — Забини заговорил громче, отчаяннее и, казалось, даже злее. Будто левитировал над границей полного бессилия и оттого только не срывался, что не хотел упасть. — Я признаю: я ошибся. В идеальной картине мира я никогда не испытывал чувства к Грейнджер, потому что дружба с тобой важнее в разы, и она для меня приоритет. Но мир, блядь, не черно-белый — он отвратительно далек от совершенства. И я далек. Я живой человек! И я бы хотел взять ответственность за то, что влюбился, но я не могу — никто не может контролировать это! Ты сам это прекрасно знаешь, в конце концов!       Они вновь молчали, да так оглушительно, что Пэнси могла распознать собственное сердцебиение. Одарив комнату кратким взглядом, она лишь сильнее сдавила челюсти — парни не смотрели друг на друга. Драко уперся лбом в окно, Забини прятал лицо в ладонях.       Паркинсон не знала, что делать. Она чувствовала себя дурно — ей была абсолютно непонятна сложившаяся ситуация. Стоит ли так драматизировать? Ведь, по сути, проблема-то рядовая — ну, влюбились два друга в одну девчонку. И что? Пэнси не раз была той самой, на которую указывают две стрелки. И жила себе преспокойно, потому что знала — лучше быть одаренной любовью двоих, чем не получить никого. Видимо, для мужчин это ощущалось совсем иначе. И вряд ли она хотела понимать эту точку зрения.       — Ты должен был уйти сразу же, Забини. — Голос Драко глухо отлетал от стекла. — Сразу же, как почувствовал к ней симпатию.       Тео шкрябал палочки на пергаменте, понуро качая головой. Пэнси сделала еще один глоток.       — Это обернулось бы смертью от Непреложного. У меня не было другого выбора, кроме как постоянно присутствовать рядом с ней.       — Это просто сраные отговорки!       — Нихера подобного, Драко! — Блейз взвился, вцепившись в подлокотники кресла. — На секунду, я был единственным человеком, кто не сводил Грейнджер с ума! Ты вел себя как ебаный придурок, Паркинсон верещала, что ее нужно убить или сдать, а Нотт как чумной ходил! И как…       — Минус десять очков, — фыркнул Нотт, изгибая брови. Пэнси прихлопнула его по ноге, и тот поднял взгляд. — А что? Оскорбление судейства. За такое вообще дисквалификация положена.       — …ей оставаться в здравом уме, когда все вокруг ее ненавидят?! Подумай, Малфой! Представь себе, что было бы с твоей драгоценной Грейнджер, если бы я не был рядом? Она бы сошла с ума! Она бы рехнулась к чертовой матери, потому что ты был слишком занят самоедством и страданиями! — Блейз вдруг изогнул брови, выдержав паузу. — Я бы погиб, потому что не предотвратил урон, наносимый ей. Она бы пострадала, я бы оказался косвенно причастен — и умер бы. Во имя чего? Того, что ты так боялся, что она не поймет твои чувства?       Забини на секунду умолк, сморщившись. Глаза его блестели — то ли слезы скопились, то ли еще что. Пэнси казалось, что вот-вот и он наверняка сплюнет на пол.       — А ее ты понять не хотел? Парализованная девочка без друзей, без доступа к внешнему миру, без знания, чем она больна и зачем ее здесь держат школьные враги. Я был тем, кто спасал ее от безумия. Не ты. И да — я херовый друг. Я признаю это. Но когда ты пытаешься кого-то понять, когда ты показываешь уязвимость, нет ничего удивительного в том, что появляются чувства. Нравится тебе это или нет, но именно так это и работает — чем уязвимее ты в отношениях с человеком, тем больше чувств в тебе зарождается.       Драко не нашелся с ответом. Он лишь растерянно обернулся на Забини и моргал, словно до него наконец дошел смысл озвученных ранее слов. Пэнси понимала это чувство — сама прямо сейчас испытывала то же самое. Словно пролетевший над головой бладжер, едва взъерошивший прическу, пришло осознание — горькое и очень неприятное.       Легко судить Забини, увязшего в болоте чувств. Легко, потому что суждение строится на нормах морали, на столпах очевидности: нельзя убивать, воровать и влюбляться в девушку, по которой сходит с ума твой лучший друг. Но так ли устойчивы это столпы, когда на них давит бремя обстоятельств? Блейз оказался прав — эта история изначально была предопределена как безысходная: он поневоле проводил время с Гермионой, пытался ее узнать, чтобы обезопасить собственную жизнь. Он поступал как слизеринец. Просто оказалось, что львиные клыки заражены ядом чувств, и каждый укус может стать фатальным.       Забини мудак, но лишь наполовину. Паркинсон ненавидела фразы по типу «сердцу не прикажешь», «любовь слепа» и прочее, прочее, прочее… Они казались ей оправданием для слабаков. Вот только став непосредственным свидетелем такого инцидента, Пэнси вдруг задумалась, что, наверное, смысл в афоризмах все же был.       Дерьмо. Паркинсон уже пожалела о том, что решила остаться. Захотели бы — поубивали бы друг друга, да и черт с ними, а теперь ей пришлось стать свидетелем распада. И своей системы ценностей в том числе, потому что она вдруг поняла, как плоха ситуация для Блейза. Пэнси ведь тоже была в такой однажды. Забавно, что действующие лица почти не поменялись: лишь, может, местами, и на месте Паркинсон в новом акте оказался Забини.       У Пэнси всегда была чуйка в отношениях. С раннего детства приученная к мысли о том, что ее «долго и счастливо» имеет все шансы продолжиться под фамилией Малфой, ведьма действительно испытывала к Драко чувства на ранних курсах обучения. Экстаз от отношений, однако, вскоре сменился раздражением, а после и глубоким разочарованием. Потому что как бы она ни старалась, взгляд его все равно соскакивал в сторону грязнокровки. Это казалось дикостью. Это так много раз обсуждалось! И каждый разговор заканчивался примерно одинаково: «Не бери в голову, я просто чувствую отвращение». Может, Драко действительно в это верил, а может, проговаривал как мантру. Для Пэнси это не имело никакого значения: она все прекрасно видела собственными глазами. А еще чуяла сердцем, хоть особо и не верила в его могущественную силу.       Это был вопрос времени, когда же откроется ящик Пандоры и вылезет все самое уродливое. Пэнси всегда действовала на опережение, потому и оборвала их отношения, сославшись на то, что «не работает». И то было правдой. Ничего между ними не работало, кроме дружбы. Сделав вид, что избавляет их обоих от дискомфорта, на самом же деле Паркинсон эгоистично отодвинула себя от центра взрыва. Не хотела быть рядом, когда на Малфоя вдруг свалится осознание, что все его слова про отвращение — фикция чистой воды.       — Зачем ты украл ее список предсмертных желаний? — тихо спросил Малфой. Он уселся на пол, устало свешивая голову. Забини не ответил, но, судя по тому, что Драко тут же продолжил, вопрос был риторическим. — Нахера усадил на метлу? Она могла упасть. Травмироваться. Пораниться. Это, блядь, так неосмотрительно.       — Потому что она умирает, Драко. — Тео хотел было отпить из бутылки, но Паркинсон выхватила ее прямиком у него из рук, приставляя горлышко к губам. Слушать это трезвой было выше ее сил. — Нужно делать хоть что-то, пока у Гермионы есть время.       — Она не умирает, Блейз.       — А что, по-твоему, происходит?! — Забини вдруг вскочил, крепко сдавливая кулаки. — Игры в недомогание? Ты слышал, что сказал Фальконе: все шансы, что в ноябре…       — Она не умирает, — прозвучало уже тверже.       — …она снова перестанет ходить. Поттер и Уизли не могут найти Кроволист, ты видел их письма своими глазами! Он весь отцвел, они, мать твою, должны вылить на себя цистерну Феликс Фелицис, чтобы найти последние ростки! Грейнджер не станет в декабре, через гребаный месяц! Четыре недели у девочки, четыре!       — Она не умрет! — рявкнул Малфой, поднимаясь на ноги.       Парни находились на близком расстоянии, и агрессия буквально витала в воздухе. Пэнси с трудом сглотнула, ежась. Она глянула на Нотта — тот во все глаза наблюдал за происходящим, готовый рвануть в комнату.       — Именно это и произойдет, Драко. — Тихий голос дрожал, будто Забини боролся с комом в горле. Он приподнял брови, поджимая губы. — Гермиона уже давно не та везучая гриффиндорка, которая побеждает тролля и находит все ответы на первых страницах учебников. Ее не спасти. Но ее можно сделать счастливой, пока есть эти долбаные четыре недели. Ты нихера не справляешься. Тебе она нужна для себя, а мне — ради нее.       — Хватит хоронить ее, Блейз. Нельзя прощаться с еще живым человеком.       — Я не хороню, а напоминаю реальное положение дел, Драко. — Он подался вперед, упираясь предплечьями в колени. — Быть идеалистом в ситуации с Грейнджер — это самое, блядь, худшее, что можно только придумать. Похер на то, что ты сам себя кормишь ложными надеждами. О ней подумай. — Блейз сделал паузу, не отрывая разъяренного взгляда от друга. — Она умрет с тяжелым сердцем, Малфой. Она будет надеяться до последнего, когда начнут отказывать ноги, будет тешить себя грезами о волшебном восстановлении, когда не сможет нормально функционировать. Ты этого хочешь для нее? Чтобы она не могла принять правду? Чтобы доживала в иллюзиях?       — Гермиона всегда была бойцом. А то, что ты несешь, только лишний раз доказывает: ты поставил на ней крест.       — Да, — вдруг кивнул Забини. — Да, это так. Потому что я не обманываю себя. У Грейнджер практически нет шансов выжить. Ты видел, как она танцевала с Тео? — Он склонил голову набок, заглядывая отвернувшемуся Малфою в глаза. — Ей уже тяжело подолгу стоять на ногах. Гермиона слабеет с каждым днем. И если ты не можешь признаться мне, то признайся хотя бы себе, что ты не облегчаешь ситуацию. Ей нужно дожить оставшийся срок счастливой, а не раскачиваясь на твоих веселых качелях эмоциональной неустойчивости.       Малфой вдруг фыркнул. Он склонил голову, глядя прямиком в глаза Блейзу, что тяжело плюхнулся обратно в кресло, зарываясь рукой в волосы.       — Благородно, — ядовито произнес Драко. — Только вот… пошел ты нахер, если думаешь, что я отдам Грейнджер. В этом наша разница и твой проигрыш, Забини: я смогу сохранить ей жизнь, потому что верю до конца. Как бы дерьмово ни складывалась ситуация, я верю, что Гермиона выкарабкается. Не сможет сама — я спущусь в эту яму и вытолкаю ее, пусть даже сам там и останусь. А ты будешь смотреть сверху вниз и плакаться об обстоятельствах, не предложив помощи.       — Так сделай для этого хоть что-нибудь, Малфой! — Забини болезненно сощурился. — Не на словах показывай, какой ты крутой. Давай, вот тебе пространство для воображения! Думай, как ей помочь! Попробуй сам себя этим же говном проклясть, чтобы поэкспериментировать с альтернативными методами лечения!       — Я не понимаю, на чьей я стороне, — жалобно прошептал Нотт, продолжая чиркать на пергаменте.       Пэнси выдавила улыбку, царапая ногтями кожу головы. Плакала ее идеальная прическа. Да что там — плакал их идеальный квартет. Вот именно поэтому она не терпела гриффиндорцев: вечно найдут слабое место в змеиной чешуе.       — Все твои аргументы сводятся к тому, что Грейнджер твоя только потому, что ты влюбился раньше. В таком случае поздравляю, коллега: нас обскакал рыжий. Руки пожимать будем? — Блейз с горьким смешком отвел голову в сторону. — Фальконе четко и ясно объяснил: у Гермионы нет шансов на нормальную жизнь. Да ради Салазара, ну выкарабкается она! Что дальше? Что ты будешь делать?! Наследника она тебе не подарит, Нарцисса придет в ужас от твоего выбора.       — Мама бы поняла, — огрызнулся Малфой, вздрагивая. Забини лишь фыркнул. — Она прекрасно знает, почему я ее спас. Мама поставила Защищающие чары. Она бы приняла Грейнджер.       Паркинсон переглянулась с Тео, и оба зажмурились от пропущенного удара сердца — чувства, схожего с ударом под дых. Одна мысль соединила два разума: Малфой совершенно не в курсе настоящего положения дел.       Нарцисса Малфой была элементом неразгаданным. Это женщина, которая обволакивает материнской любовью, но осекает здравым смыслом и хладнокровием. И Пэнси, по правде говоря, пару раз находила себя в состоянии какого-то неразумного трепета перед старшей Малфой — ей, чистокровной слизеринке, было откровенно боязно не снискать доверия. Чего уж говорить про Грейнджер, грязнокровку с Гриффиндора, которая отчасти приложила руку к смерти любимого мужа Нарциссы и их фамильному падению.       Однажды Нарцисса увела их с Тео и Блейзом на разговор. Пока Драко проводил время с Грейнджер в пристройке, леди Малфой пригласила троицу на послеобеденный чай. Паркинсон сразу поняла, что фарфоровые чашки будут дрожать от напряжения — не нужно было посещать уроки Трелони, чтобы предугадать это.       Нарцисса всегда была хитрым игроком, но тогда она не стеснялась в выражениях. Лились совершенно прямолинейные речи о том, что Гермиона лишь временное помешательство, что это пройдет, что это подростковое; что они вчетвером должны максимально поспособствовать тому, чтобы Грейнджер не вросла под кожу ее единственному сыну. Он обязательно примет правду, говорила тогда миссис Малфой, помешивая чай. Станет постарше, образумится и поймет, что его положение обязывает поддерживать статус. Никто не выступил против. Как бы печально то ни было, но чистота крови — это престиж, который нужно поддерживать. Это необходимость, которую нужно сохранять и оберегать. Особенно если ты происходишь из великого дома. Таковы правила жизни, нравится тебе или нет.       При всей своей любви к Драко, Нарцисса никогда бы не приняла Гермиону — грязнокровку, которая даже наследника не сможет родить. И Блейз здесь абсолютно прав: даже если миссис Малфой и не будет активно противостоять невестке, с распростертыми объятиями ее тоже никто не примет, потому что речь не только о счастье сына, но и о сохранении фамилии рода.       Парни смотрели друг на друга с печалью, и Пэнси с грустью отметила, что никакой ненависти в их глазах не было. Она знала, как успокоить их агрессию — все-таки всю жизнь провела с ними бок о бок. А вот… обиду? Страдания? Разорви ее горгулья, с этим она справляться не умела.       — Ты сам-то веришь в то, что говоришь? — наконец спросил Блейз, изгибая брови. — Ты веришь, что сделаешь ее счастливой после всех лет ненависти, оскорблений и откровенных подножек?       — Да пошел ты, Забини!       Пэнси, яростно фыркнув, вскочила на ноги и резко дернула дверь, врываясь в комнату. Достаточно с нее перебранок. Она прекрасно знала эту стадию гнева Малфоя — еще немного, и тот взорвется, как на пороховой бочке.       Взгляды парней тут же устремились на нее и кое-как поднявшегося Теодора. Тот неловко удерживал огневиски в одной руке и пергамент в другой.       — Вы подслушивали? — недовольно спросил Малфой, складывая руки на груди. Забини прищурился, глядя на лист в ладонях Теодора.       — О, поверь, не мы одни это делали, — Пэнси скривилась в ответ. — Ваши навыки использования Заглушающих чар действительно впечатляют.       — Что на пергаменте? — спросил Забини, проигнорировав шпильку. Нотт тут же упрятал его за спину, отводя взгляд в сторону.       — Там… э-э… — Он не особо сопротивлялся, когда Блейз выхватил лист из рук. Лишь покраснел и становился все более пунцовым по мере того, как Забини пробегался глазами по строчкам.       — «Жертва обстоятельств» — 15 очков? «Малфой красавчик» — 30 очков? Серьезно, Нотт? — Забини приподнял брови. Он обернулся на Малфоя. — Они каждую нашу реплику оценивали.       — Охеренные друзья… — Драко устало провел рукой по лицу.       Пэнси яростно фыркнула. Она уперла руки в бока и с неприязнью оглядела Забини и Малфоя. Багровые губы, хранившие терпкий вкус огневиски, скривились.       — Вот именно, охеренные друзья. — Голос прозвучал особенно ядовито. Она постаралась смерить их грозным взглядом, но быстро оставила затею, подумав, что станет крайне похожа на Гермиону. — Вы бы знали, как жалко это выглядит со стороны. Два лучших друга ссорятся, кто первый залезет в штаны девчонке, которая никому из них не принадлежит.       — Пэнси, это слишком… — прошептал Нотт. Паркинсон лишь отмахнулась.       — Зато это правда. Вы делите ее, как будто она вам обоим в любви призналась. Да хер с ним — в любви! Знаки внимания уделила хотя бы!       — Грейнджер… — начал было Малфой, но Пэнси закатила глаза, шумно вздыхая.       — Да-да, мы поняли: тебе очень нравится, твоя драгоценность, будущая миссис Малфой и так далее по списку. Мне на это наплевать. Тео — тоже. На что нам не наплевать, так это на тот факт, что вы ведете себе хуже четверокурсниц, которые выдирают друг другу пакли из-за парня. — Паркинсон сложила руки на груди. — Повзрослейте уже, мать вашу. Не можете сами решить — дайте выбрать Грейнджер, но перестаньте грызть друг другу глотки.       Малфой умолк. Он облизнул губы и, расправив плечи, твердо произнес:       — Она уже выбрала.       Блейз напряженно повернулся к Малфою. Он оглядывал его лицо несколько долгих мгновений, прежде чем хмуро сдвинул брови. В глазах отчетливо проступило грустное понимание, перебиваемое нежеланием в это верить.       — Что ты имеешь в виду? — натянуто-спокойным тоном спросил Забини, сдавливая пергамент в кулаке.       Пэнси закрыла глаза. Странно: говорят, никогда не знаешь, когда рванет неправильно приготовленное зелье. А Паркинсон вот осознавала этот момент. И понимала, что у нее есть не более секунды, прежде чем раздастся оглушительный хлопок, поражая их всех.       — Она поцеловала меня, когда я провожал ее после бала.       Что может быть глупее, чем рушить дружбу из-за неразделенной любви? Может, только есть слизняков на спор.       Пэнси распахнула ресницы, и сердце рвануло вниз, скручиваясь где-то внизу живота. Уж лучше бы они ели слизняков, все вчетвером. Потому что при кратком взгляде на Блейза она чувствовала, что сама стремительно приближается к границе слез — вот каким дущащим оказалось подступившее бессилие. Ей хотелось вмазать кулаком по его крепкому плечу, лишь бы на лице Забини отразилась хоть какая-нибудь эмоция, помимо разочарования.       Он не двигался. Руки висели по швам, как у бездушной куклы, и глаза его словно заволокла бесцветная дымка. Блейз даже не моргал — просто смотрел на Драко. Будто время для него замерло, и грудная клетка не вздымалась. Пэнси дышала за него — она делала очень глубокие вдохи, приближаясь к истерике. Взгляд метался от одного друга к другому, и ей пришлось сдавить ладони, чтобы скрыть дрожь.       Блейз кивнул. Он неожиданно провел зубами по верхней губе, опуская взгляд куда-то на рубашку Драко. Кивнул вновь и, с горечью приподняв брови, тихо произнес:       — Ну, раз выбор уже сделан… — Кадык его дернулся, и Забини умолк, взяв внушительную паузу, шмыгая носом. — Тогда, надеюсь, ты в курсе, что делаешь.       Поджав губы, он быстро глянул на Драко. Его руки продолжали висеть по швам, и Забини, наконец сделав глубокий вдох сквозь приоткрытый рот, развернулся и быстро проследовал к выходу. Парфюм, что окрасил воздух запахом цитрусовых, коснулся носа Паркинсон. Ей пришлось прикрыть глаза, чтобы не расплакаться. Вот так неожиданно на нее, ледяную, свалился валун чувств. Вот так внезапно захотелось разрыдаться, как глупая девочка, размазывая тушь и помаду по щекам.       Она нашла в себе силы посмотреть на пораженного Нотта, кивнув в сторону двери. Сказала, мол, иди! Следуй за другом, с этим я разберусь. И тот среагировал моментально. Прошептав себе что-то под нос, Тео вылетел из спальни, попутно хлопнув дверью.       В комнате их осталось двое. Пэнси, тяжело вздохнув, подошла к Драко и осторожно взяла его за руку, увлекая на кровать. Они устало уселись и некоторое время просто смотрели перед собой, не в силах выдавить из себя хоть что-то. Паркинсон пялилась на свою палочку, думая, не наслала ли случайно Силенцио на комнату.       — Тебя можно поздравить, — спокойно произнесла она спустя пару минут, продолжая крутить палочку в руках.       — Это не соревнование и не конкурс, Пэнс… — Драко взъерошил волосы. Он вдруг усмехнулся. — Я все равно умудрился проебаться. Получил Гермиону, но потерял лучшего друга.       Она долго думала, что можно ответить. Почему-то слова никак не шли на ум.       — Тем ценнее победа, чем больше жертв пришлось принести, — наконец сказала Пэнси, поддевая его плечом. Она слабо фыркнула, и встревоженный взгляд уткнулся в ночную чернь. — Я надеюсь, ты понимаешь, что Блейз прав. Мне тоже хочется верить, что она справится и все будет как в лучших историях любви… — Паркинсон повернулась к неподвижному Малфою. Ее усталый взгляд проскользнул по бесцветному профилю друга. — Но Блейз прав. Жизнь уже достаточно нас потрепала, чтобы мы поняли: чудес не бывает. Магия есть только на кончиках палочек. В случае с Гермионой чуда ждать точно не стоит.       Он не отвечал продолжительное время, и Паркинсон вдруг задумалась, как много пауз претерпел этот диалог. Так всегда происходит: кажется, что сказать нечего, а на деле просто не можешь выбрать верную фразу. Они все кажутся неправильными. Оттого и молчишь, что дураком себя чувствуешь.       Пэнси со странным чувством отметила, как дурно выглядел Драко. Совсем не как победитель. Весь какой-то помятый, растрепанный, с глазами серыми в цвет не серебра — грязи. Она попыталась вспомнить, когда в последний раз Малфой выглядел… как прежде? С этой искрой неприязни во взгляде, с приподнятым в холодном жесте подбородком, с ровной поступью шагов… Когда все это испарилось? Когда вернется назад? А вернется ли вообще, или эта разрушенная скорлупа, вся в трещинах и с желтыми пятнами, — единственное, что осталось от прежнего Драко?       Он уперся локтями в колени и долго-долго рассматривал носки ботинок, пожевывая внутреннюю сторону щеки. А затем улыбнулся. Улыбнулся и посмотрел на Пэнси чистым, незатуманенным взглядом — словно из него одномоментно вытащили всю боль. Паркинсон сглотнула. Не понимала, чего ждать дальше.       — Я знаю, что Блейз говорил правду.       Паркинсон приоткрыла рот. Она нахмурилась, легко отклоняя голову назад, будто пыталась охватить большую картину. Взгляд скользил по лицу Малфоя в поисках… чего-то.       — Тогда… — Пэнси прервалась. Чувство, будто пытается развязать запутанный узел без помощи магии — ногти ломаются, нервы сдают. — Зачем тогда спорить с правдой?       Драко улыбался так простодушно, что на секунду Паркинсон удалось разглядеть заносчивого парнишку, каким он когда-то был. Однако былой образ быстро развеялся под его горькой интонацией:       — Должен остаться хоть кто-то, кто верит. Или хотя бы создает иллюзию веры. Больной без веры обречен.       Они смотрели друг на друга глазами полными сострадания, понимания и острой душевной тоски. Пэнси цокнула языком и, покачав головой, порывисто обхватила друга за шею. Прижалась крепко-крепко и нахмурилась, сдерживая слезы, впервые не задумываясь о залегших морщинках.       Однажды эта боль закончится. И будет у нее либо счастливый конец, либо тот, который принесет им облегчение, потому что все вопросы на этом снимутся раз и навсегда. А пока… пока все, что она могла сделать, — это крепко обнять своего друга в надежде на то, что хоть немного утихомирит его нескончаемый, дикий и ранящий осколками надежды шторм внутри.