***
Свое «я» – это странная штука. Баки натерпелся от его отсутствия – а точнее, от наличия того, которое он не выбирал и никогда не хотел – достаточно долго, чтобы понять, что жизнь может быть суровой штукой, чтобы брести по ней без своего «я», которым ты гордишься, тем, которое ты хочешь защищать. Он жил в состоянии неопределенности, от мгновения к мгновению, без какой-либо цели или желания, кроме желания выжить, и это все, на что ты способен без своего «я». Без какого-либо чувства самоощущения. Он не прожил достаточно долго свободным от Гидры, чтобы закончить создавать свое новое «я», когда появился Питер. Он не успел пройти стадию чистого, инстинктивного выживания, как в его доме внезапно появился ребенок, нуждающийся в его внимании, нуждающийся в том, чтобы его кормили, защищали, любили. Он еще не закончил восстанавливать Баки, прежде чем внезапно стал кем-то другим, кем-то совершенно новым и чуждым – Папой. И это самое странное в отношении своего «я»: как оно постоянно растет и меняется, как оно формируется благодаря опыту, через который мы проходим. Баки был так одержимо настроен стать целостной личностью, кем бы то ни было. Быть человеком, а не оружием, понять, кто он, узнать себя. Это была потребность, на которую у него не было времени в течение прошлого года, чтобы сосредоточить на ней усилия, слишком озабоченный предметами первой необходимости, поиском еды, жилья, денег. Но в плохие дни это не давало ему спать по ночам, когда он не мог перестать зацикливаться, когда он застревал в пустоте, которая была его отсутствующим самосознанием, отчаянно кричащим: кто я? Только имя «Баки» эхом отзывалось в его голове, пока это слово не становилось пустым звуком. А затем появился Питер. И неожиданно, имя Баки перестало быть пустым звуком. Это был он. Когда Питер обращался к нему, Баки переполняло ошарашенное понимание: это я. Он имеет в виду меня. Я Баки, пока то, что его называют его собственным именем, снова не стало нормальным, привычным. Это заставляло его чувствовать себя в безопасности, когда Питер звал его по имени. Это была уверенность в возращении его личности. Но личности меняются, и для Баки странно, насколько легко было отказаться полностью от Баки – от того, в ком он так долго был кровно заинтересован – и сменить его на папу, не моргнув глазом, без тени сомнения. Он был так одержим желанием оставить позади агента. А теперь, все о чем он думает, насколько правильно чувствовать себя папой. Особенно в такие моменты, как этот, когда Питер смертельно устал от дополнительной тренировки, которую Баки заставил его пройти, с надутым видом обмякший на скамейке в парке с долгим стоном: «Паааап», - который заставляет Баки хотеть смеяться от полнейшей нелепости того, насколько жалко он звучит: - Мои ноги убивают меня. - Да ладно, парень, это была не такая уж долгая пробежка. Как ты можешь быть уже настолько разбитым? - Без понятия, - говорит Питер, морщась при попытке выпрямить ноги. – В последнее время они все время болят. Это очень раздражает. Внезапная мысль приходит Баки в голову, и он изумленно смотрит на Питера: - Может быть, эти боли из-за того, что ты растешь. Питер изумленно моргает. - Думаешь? – спрашивает он, заставляя себя встать, несмотря на очевидный дискомфорт. – Я… я выше? Я не чувствую себя выше. - Давай посмотрим, - говорит Баки, беря руками Питера за плечи и рассматривая его. Единственный надежный источник измерения роста мальчишки было сравнить его с собственным ростом. Он выпрямляет свою металлическую руку и плашмя кладет ее на макушку Питера, удивляясь, когда его рука оказывается на уровне прямо у него под сердцем. – Черт подери. - Я больше? - Ты практически великан, - говорит Баки, ухмыляясь и взъерошивая волосы Питера. – Помнишь, каким маленьким ты был, когда мы встретились? Ты был вот таким, - он опускает руку вниз, останавливая ее чуть выше пупка. Глаза Питера расширяются в неверии: - Правда? - Ага, парень, правда. Боже, я не могу поверить, как я не заметил, что ты растешь, как бамбук? Питер ухмыляется, проказливо и немного гордо: - Когда-нибудь я стану выше тебя. - Такими темпами? Скорее всего, - говорит Баки, затем хмурится на него сверху вниз. – Шутки в сторону. Если ты вырастешь выше, чем я, то я за себя не ручаюсь. Питер смеется, его влажные от пота вьющиеся волосы подпрыгивают от силы смеха. Скоро ему нужно будет подстричься. - Ладно. В таком случае, может, я останусь немного ниже. Только для тебя. - Мой герой, - улыбается Баки, и Питер приваливается к его боку, когда они начинают идти домой, его узкое плечо - привычный и необходимый комфорт под рукой Баки. Самое странное в отношении своего «я» - это то, как оно приходит к тебе: иногда радушно, часто нет. У Баки не было права голоса в том, чтобы быть Зимним Солдатом, не было выбора в получении этой личности, но то же самое верно и сейчас, в отношении личности отца Питера. Он тоже этого не выбирал, и все же, это он, в большей степени, чем когда-либо был Кулак Гидры; это целостная и всепоглощающая правильность, которая наполняет и заполняет его до самой глубины души. Личность Зимнего Солдата была всего лишь маской Гидры, которую его заставили надеть. Теперь, будучи папой Питера – это то самоощущение, которое он нашел, то, которое он раскрыл. То, которое раскрыл Питер, когда нашел его, хотя Баки был тем, кто искал.***
Холодный, бодрящий ветерок облачной осенней ночи накатывает на Баки и Питера, как туман над болотом. В городе тихо – во всяком случае, тихо для Квинса – и на крыше особенно холодно, когда Питер натягивает маску и дурацкие очки, готовясь к ночному патрулированию. Баки наблюдает за ним, глядя, как Питер поправляет свой костюм, на котором появились непрофессиональные швы, добавленные ими, когда руки и ноги Питера начали перерастать рукава одежды, явно выделяясь. Баки взял в библиотеке старую, разваливающуюся на части, книгу о том, как залатать одежду, и они сделали это вместе, использовав старую рубашку, которую Питер полностью перерос, в качестве ткани, чтобы удлинить рукава и штанины его «костюма» Человека-паука. Выглядит по-дурацки, но фирменный стиль Питера сохранен, а это главное. Он охватывает взглядом его нетипичную позу, пока Питер закрепляет свои веб-шутеры. Мальчишка был какой-то тихий – то есть, относительно – и он, кажется, особенно взвинченным в этот вечер, его плечи напряжены, а мышцы подергиваются, пока он готовится слететь с крыши. Лицо Баки напрягается, когда он вспоминает о лихорадке пару месяцев назад; он забеспокоился, что Питеру снова нездоровится, мысль о том, что придется снова пережить такой день, вызывает тошноту. - Эй, - мягко обращается Баки, привлекая к себе внимание Питера, прежде чем тот успевает поднять руку, чтобы спрыгнуть на паутине. – Ты хорошо себя чувствуешь, мелкий? - А? – говорит Питер, застигнутый врасплох, как будто он не услышал вопрос. – О, э-э, да. Я в порядке. Просто ощущаю какую-то тревогу, вот и все. - Я вижу, - говорит Баки. – Что такое? Это обычное беспокойство или паучье? Что-то произошло в школе? - Нет, нет, ничего такого, - вздыхает Питер, переводя взгляд между Баки и видом на Квинс. – Я даже не знаю? Надеюсь, что когда осмотрюсь, то почувствую себя лучше. Честно говоря, все не так уж плохо. Просто… не ощущал такого уже очень давно. - Если хочешь пойти домой, мы пойдем домой, - говорит Баки, протягивая руку и успокаивающе похлопывая его по плечу. – И если тебе нужно сегодня ночью патрулировать немного дольше, пока не почувствуешь себя лучше, то это тоже ничего. В конце концов, сегодня вечер пятницы. - Хорошо, - говорит Питер, и Баки слышит улыбку в его голосе под маской. – Хотя я не думаю, что захочу задержаться. Мы можем зайти в Макдоналдс по пути домой? - Не думаю, что это хорошая идея закачивать в тебя все это дерьмо, если ты уже ощущаешь беспокойство, - говорит он, делая свое лучшее лицо «сурового папы». – Но, мы давненько никуда не выбирались, так что если ты почувствуешь себя лучше после патрулирования, то тогда да, мы можем зайти. - ВууХуу! – восторженно кричит Питер, выпрямляясь на краю и раскидывая руки перед прыжком, прежде чем сказать, - в таком случае, я вернусь, не успеешь оглянуться! - Будь осторожен, - выкрикивает ему Баки вслед, наблюдая прыжок Питера со здания с фальшиво-жизнерадостным: «Буду!», - которое неубедительно скрывает тайную тревогу, которую Баки все еще слышит в голосе пацана. Он смотрит, пока Питер не скрывается из виду. Сегодня ночью Квинс выглядит довольно спокойным, только вдали иногда слышны недолговечные сирены. Движение транспорта медленно истончается, и Баки склоняется над краем крыши и созерцает мир вокруг него, его собственная тревога бурлит где-то в животе, проистекая из тревоги Питера. Он верит своему ребенку. Он верит его инстинктам, верит, что тот будет осторожен, если возьмется за что-то слишком сложное. Он также верит в его способности, и не только потому, что он провел последние несколько месяцев, тренируя его каждый день – Питер сильный и находчивый, и он сказал Баки, что будет осторожен, и Баки верит, что будет. Но все же. Питера, кажется, естественно тянет в сторону опасности инстинкт или судьба, это не имеет значения – что-то всегда приводит его к скрывающимся в переулках бандитам или к потерявшим управление автобусам, и это постоянно нервирует Баки, понимание того, что он не может быть рядом каждую минуту каждого дня, чтобы защитить своего ребенка, понимание того, что часть опасностей, с которыми Питер неизбежно столкнется, будет его виной, угрозы следующие за Баки так же неотступно, как и за Питером, вцепившиеся в них двоих, как тени. Питер, не задумываясь, побежит навстречу опасности, и Баки не сможет его остановить, так же, как он не сможет однажды остановить Питера от неизбежности столкновения с опасностью, которая всегда будет следовать за Баки. Это та жизнь, которую они выбрали, и ночи, такие как эта, только малая часть цены, которую они должны заплатить за то, чтобы стать семьей: случающаяся время от времени тревожная ночь, когда опасность, кажется, нависает над головой, в обмен на жизнь, которую он построил вместе с ребенком, который стал его сыном. Жизнь, которую они построили вместе. Он вспоминает планы, которые они составили, карты, которые они нарисовали, на случай, если разделятся. Все их точки сбора и планы на случай непредвиденных обстоятельств. Это не кажется достаточным, хотя Баки знает, что подготовил Питера насколько это возможно. Он позволяет себе погрузиться в мысли, от которых обычно старается держаться подальше, бесполезные и сентиментальные, но очень приятные, и так больно отпускать их – мысли о другой жизни. Он может представить себе ее, хотя это и невозможно. Он может представить, как бы все сложилось, если бы не было Гидры и радиоактивного паука. Он с Питером, живущие в большой, чистой квартире с сантехникой, которую не нужно чинить каждый день, и с холодильником, который работает тише, чем метро. С окнами, которые им не нужно было бы заклеивать, потому что им не нужно было бы прятаться. Учить Питера вождению, на самом деле иметь возможность возить ребенка в школу самому. Туристические походы, не оглядываясь постоянно через плечо каждый раз выходя из дома. Он представляет себе жизнь за пределами города в огромном старом фермерском доме, как тот, который он иногда видит во сне, бесконечно красивый на таком большом участке земли, что они не знали бы, что с ним делать. Они могли бы выращивать свою собственную еду, у Питера могла бы быть собака. Боже, каким счастливым был бы ребенок, если бы мог жить такой жизнью; каким счастливым был бы Баки, если бы мог дать ему это. Он представляет, как учит Питера ремонтировать старые машины, что у него есть собственная мастерская, как та, в которой он работает на Фрэнка. Он представляет, как учит ребенка лучшим вещам, чем как вырваться из удушающего захвата, и что у Питера вообще нет необходимости в подобных знаниях, и у Баки тоже нет необходимости в этом. Он знает, что у них могут быть кусочки этой жизни. Кусочки мирной жизни – это все, что они имеют, и он благодарен за это, даже если иногда все, чего он хочет, это закрыть глаза и представить, что он может быть отцом, которого Питер действительно заслуживает. Он задумывается, когда именно что-то еще свалится им на головы, когда это и происходит. Он чувствует присутствие до того, как слышит его; слышит шаги до того, как поворачивается и смотрит. Питер тот, кто почувствовал, что это случится, но опасность первым встречает Баки. - Не могу поверить, что это действительно ты, - говорит мужчина. Баки узнает его голос, но не лицо, во всяком случае, не то, которое сейчас, половина которого полностью покрыта ужасными ожогами. – Мы думали, что ты сейчас на другом конце света. Мы, повторяет разум Баки, его кровь леденеет, пока не достигает низкой температуры его металлической руки. Гидра. Он знал это, знал, что этот человек не был гражданским, даже если он был одет как гражданское лицо, тот протягивает руки, пока пересекает крышу, после вытаскивания телефона из своего кармана. Баки так взвинчен, что чувствует напряжение мышц. - Я не мог поверить, когда увидел это видео, - говорит мужчина, указывая на свой поднятый телефон, хотя его экран пустой. – Только увидел твое лицо в профиль и подумал, не-а, невозможно, чтобы он был настолько глуп, чтобы остаться здесь после того дерьма, которое произошло с Трискелионом. Но я должен был удостовериться. Баки не двигается, когда человек приближается. Он оценивает его, ища какие-либо признаки скрытого оружия или, что еще хуже, ловушки. Это кажется странным, то, что агент Гидры собирается противостоять ему один и без оружия, но самодовольная ухмылка на лице мужчины сводит на нет предположения Баки, поэтому он ждет, не зная, то ли броситься прочь, то ли скрутить человека, прежде чем тот сможет вызвать подкрепление. - Я не могу сказать, сколько раз я смотрел это видео, пока думал про себя, что не могу поверить, что смотрю, как агент обнимает какого-то сопляка народного мстителя. Но я поражен, Солдат, вот я здесь на крышах в течение нескольких недель на холоде жду, когда появится Человек-паук, и когда я, наконец, обнаруживаю его, здесь оказываешься и ты. Я не могу поверить в свою чертову удачу. Или в твою глупость. Ты правда думал, что мы не будем искать тебя? Господи, этот парень не затыкается. - Нет, - говорит он. – И, в любом случае, я не думаю, что ты пришел один. - Ну, в общем, - говорит мужчина, пожав плечами и продолжая ухмыляться. – Называй меня самонадеянным, но это шанс, который я не мог упустить. Видишь ли, меня почти лишили должности после Вашингтона. Боссы были не особо рады, что я не смог защитить Пирса, - самодовольство покидает его лицо и его глаза становятся практически пугающе холодными. – Но мне не нужно тебе говорить, что Гидра не терпит провалов. Баки едва удается подавить дрожь, которая пытается пробежать по спине. - Так что они бросили меня здесь, сказав мне, что моя новая миссия заключается в том, чтобы прочесывать каждый дюйм восточного побережья, пока я не найду тебя. И если я не найду тебя, ну, мне лучше привыкать к запаху помойки, потому что именно там я окажусь, и я могу распрощаться навсегда со своей должностью куратора. Под шрамами и ожогами глаза мужчины загораются, и выражение маниакального ликования появляется на его лице. - И вот ты здесь. И после того, как я доставлю тебя, я, наконец-то, смогу выбраться из этой хваленой свалки. Глаза Баки сужаются одновременно оборонительно и недоверчиво: - Ты действительно думаешь, что сможешь справиться со мной в одиночку? Улыбка мужчины становится шире. Баки чувствует, как резкая острая паника пронзает его. - Вообще-то, я на самом деле не один, не так ли? – загадочно говорит он. – Двое против одного. У Баки нет времени, чтобы искать второго противника, прежде чем понимание обрушивается на него. Он поворачивается, чтобы перемахнуть через край, но мужчина очень быстр – усовершенствованно быстр. Он хватает Баки за заднюю часть его куртки, и Баки вынужден развернуться и блокировать входящий удар по затылку. Его нападающий открывает свой ухмыляющийся рот и говорит на ужасно гладком русском языке: - Желание. Неконтролируемая дрожь сотрясает тело Баки, и он стискивает зубы так сильно, что болит челюсть, когда вскидывается и безжалостно бьет человека по лицу металлическим кулаком. Человек шатается, из его ухмыляющегося рта льется кровь, и он кидается, чтобы нанести свой собственный удар, от которого Баки едва уклоняется, когда тот почти выкрикивает: - Ржавый! Человек делает выпад снова, и Баки не успевает вовремя убраться с линии атаки, когда у него подгибаются колени, и волна мучительного холодного страха поглощает его. Он кричит от боли, но не из-за удара – его голова мучительно пульсирует, когда ослепительная белизна начинает просачиваться из-за грани, лишая его способности думать… - Печь. Баки кричит, собирая всю свою силу, ярость и отчаянье. Он заставляет себя оторваться от земли и атаковать человека – если он сможет заткнуть его, то он сможет уйти – он должен уйти, он должен вернуться домой, должен вернуться домой к… к… Питеру… Он со всей силы вбивает кулак в живот человека, и мужик бессвязно произносит следующее слово, когда он отшвыривает его назад. Баки не теряет времени и бросается как можно быстрее к краю, но его ноги отказывают, и он сильно ударяется о землю, когда человек сплевывает и злобно выкрикивает: - Рассвет! Нет, отчаянно думает Баки, умоляя себя. Нет, не, не дай ему… вставай, вставай, ты должен встать… Он издает пронзительный, разъяренный крик, когда человек встает над ним и произносит: «Семнадцать», - после чего он получает мощный удар по затылку, заглушающий его крики, когда его лицо врезается в бетон. - Нет! – кричит Баки, ярость и страх переполняют его, все остальное ушло, его разум пустой, просто белый, белый, белый. – Прекрати! Он слышит, что человек ухмыляется сквозь самодовольство его голоса: - Добросердечный. Пожалуйста, умоляет он в ослепительной белой пустоте, чувствуя, что его тело поддается помимо его воли. Только не снова, только не снова, только не снова… - Девять, - говорит человек, и Баки кричит от отчаянья во всю мощь легких, едва способный в последнюю секунду остановиться, чтобы не выкрикнуть имя Питера. – Возвращение на родину. Питер, думает он отчаянно, все остальное исчезает. Питер, Питер… Сын. - Один. Он чувствует, что черные как смоль щупальца тянут его вниз. Человек открывает рот, чтобы заговорить, последнее слово должно вылететь из его победоносного рта. Он напрягается, но все, что слышит это удивленный крик боли. А затем он чувствует руки на своей спине. Маленькие, мягкие руки, дрожащие, суматошные… - Баки! Голос. Отчаянный, полный слез голос. Он знает этот голос. - Баки, пожалуйста, Баки, вставай, о, боже… Он пытается подняться с земли, каждая мышца в его теле протестует. Его разум белый, он совершенно не в состоянии думать, все как будто покрыто снегом. - Баки, давай, нам надо идти… - Ты, должно быть, Человек-паук, - произносит другой голос, холодный и резкий. – Гр… Он чувствует, как крик вырывается из его горла, но он слышит не свой голос. Другой, более мягкий, молодой и столь же отчаянный. - Прекрати! – кричит знакомый голос. Руки покидают его спину, тело отстраняется. – Оставь его в покое! Упираясь изо всех сил в землю, ему удается подняться на четвереньки. Он слышит звуки борьбы позади себя, каскад ударов и звуки тел, ударяющихся о жесткий пол. Он переворачивается, пытаясь увидеть сквозь туман, непроницаемую белизну своего разума. Ребенок и мужчина. Ребенок быстрый, но мужчина тоже, и на каждый удар, которые пацан раздает направо и налево, мужчина отвечает в два раза сильнее. - Извини, малыш, - говорит он, нанося удар мальчишке, который отправляет того в полет на жесткий бетонный уступ. – Но у тебя есть то, что принадлежит мне. Ребенок дышит с трудом и шипит от боли под своей красной маской. - Не принадлежит, - говорит он, поднимаясь на ноги. – Ты не заберешь его! Мужчина ухмыляется, и от этого неприглядного взгляда у него сводит живот: - Ты так думаешь? Человек поворачивается, смотрит на него и открывает рот, чтобы заговорить. Страх поднимается у него внутри, и он отчаянно затыкает уши, пытаясь отгородиться от него. - Нет! – снова кричит ребенок, поднимая руку и выстреливая белой нитью из своего запястья, которая прилипает к мужчине, и он дергает за нее, швыряя его в дверь на крыше. Мужчина валится с криком боли, и пацан использует этот момент, чтобы подбежать обратно к нему, лихорадочно подгоняя: - Давай, Баки, давай, - ребенок тянется к нему, пытаясь закинуть его руку на свои худые плечи. Его тело кажется слишком тяжелым, чтобы оторваться от земли. Ребенок обхватывает его другой рукой за спину и легко поднимает его. – Нам нужно идти, давай! Голова пацана внезапно вскидывается, и он отталкивает его в сторону и обратно на землю, когда мужчина нападает на них, обрушиваясь на ребенка и сбивая его тоже на бетон. Мужчина сильно ударяет ребенка по лицу, затем обхватывает руками его за горло, прежде чем тот успевает прийти в себя, и говорит: - Только за это я заставлю его убить тебя очень медленно. Ребенок борется, пытаясь содрать руки мужчины со своей шеи. Он отплевывается и кашляет, его пальцы дрожат, когда он бесполезно дергает мужчину за запястья. - Нет… - кашляет он. – Не надо, не… - Оу, тебе тяжело дышать? – издевается мужчина и убирает одну руку, чтобы вместо этого схватиться за край маски пацана. – Давай я помогу тебе. И он стягивает ее с лица мальчишки вместе с очками и отбрасывает в сторону. Мужчина изучает лицо пацана, затем хмыкает и говорит: - Это твой типаж, Солдат? – он смотрит на него. – Может быть, я позволю тебе повеселиться с ним в последний раз, прежде чем ты перережешь ему глотку. Он вздрагивает. Вспышка – чего-то – ярости? – нарастает в нем и взрывается. Он поднимается, пересиливая себя, хотя все его тело ощущается тяжелым и твердым, как камень. Ребенок пытается воспользоваться тем, что мужчина отвел от него взгляд, и направляет удар ему в челюсть, но мужчина быстрее, он перехватывает запястье мальчишки, прежде оно успевает соприкоснуться, и бросает пацана на землю. - Ты просто не хочешь облегчить свою участь, не так ли? - Я не… - ребенок закашливается. Он вызывающе смотрит на человека над ним. – Не… позволю… причинить ему боль…! Мужчина улыбается. Он чувствует, как внутри него снова поднимается та же вспышка ярости, и он заставляет себя встать на дрожащие ноги. - Будет сложно остановить меня, - говорит мужчина, широко улыбаясь. – После того, как я сделаю это. Мужчина выворачивает запястье мальчишки в своей руке и ломает его с оглушительным треском. Ребенок кричит, громко, протяжно и леденяще, и это пробивается через плотный белый туман, заволакивающий его разум, настолько резко, как будто он сам почувствовал боль. Он приходит в движение, прежде чем осознает это, сбивает мужчину на землю, а затем бьет его со всей силы, нанося безжалостные удар за ударом. Мужчина пытается заговорить, пытается выдавить из себя богом забытые слова, но он не успокаивается и наносит удар металлическим кулаком по его лицу снова и снова, давая выход каждой капле ярости и беспомощности внутри себя, бьет и бьет его до тех пор, пока тело мужчины не обмякает. Он знает, что убьет его, если не остановится, но он не останавливается, слишком поглощенный ослепительной белизной в своей голове, теперь наполненной невыносимым звуком крика этого ребенка, звучащим громче, чем все, что он когда-либо слышал, затмевая все остальное. Он снова поднимает руку, намереваясь бить лицо человека, пока оно не разобьется на куски, но две руки обхватывают его, прежде чем он успевает нанести удар, и оттаскивают его назад, отрывая от бессознательного тела мужчины. Ребенок встает на колени рядом с ним с лицом мокрым от слез, он цепляется за его металлическую руку и умоляет: - Не надо, пожалуйста, пожалуйста, не убивай его. Они оба задыхаются, он обхватывает себя руками и упирается взглядом в землю, пытаясь отгородиться от крика, но это все, что он слышит, пока даже не уверенный, принадлежит ли этот звук ребенку рядом с ним или он только у него в голове. Он стискивает зубы и зажмуривает глаза, а затем маленькая рука мягко накрывает ладонью его голову и тихий голос говорит: - Эй, эй, Баки, посмотри на меня. Посмотри на меня. Рука на его голове дрожит, и он чувствует, что тело рядом с ним придвигается ближе, оказываясь на коленях между его собственных коленей, упирающихся в бетон, и тихий голос мягко умоляет: - Пожалуйста, Баки, посмотри на меня. Он чувствует, как чей-то лоб прижимается к его собственному, слышит еще одну жалобную мольбу: - Посмотри на меня… Рука опускается ему на плечо, он чувствует, как капли воды падают и приземляются на его металлическую руку. - Посмотри на меня, пап… Баки вскидывает глаза, поднимая голову, пока не видит лицо Питера, покрытое синяками, избитое, совершенно мокрое от слез. Питер поднимает на него взгляд и судорожно всхлипывает, когда их глаза, наконец, встречаются, он позволяет себе рухнуть на грудь Баки, баюкая свое сломанное запястье между их телами. - О боже, Питер, Питер… - потрясенно выдыхает Баки, вскакивая и беря мальчишку за плечи, чтобы увеличить расстояние между ними, чтобы посмотреть на него. – Черт, Питер, эй, дай взглянуть… Но Питер качает головой, отказываясь поднимать ее, открыто рыдая, пока Баки суетится вокруг него и пытается оценить каждое повреждение, которое он может увидеть, его взгляд снова и снова возвращается к опухшему запястью мальчишки: - Питер… дерьмо, прости… я знаю, это больно, ты должен дать мне посмотреть… Пацан снова качает головой, его рыдания усиливаются, пока все его тело не сотрясается от них. Баки никогда раньше не видел, чтобы он так плакал; никогда не видел его настолько поглощенным слезами, что он полностью отказывался говорить. Он берет мальчишку на руки и пытается утешить его, пытается успокоить его достаточно, чтобы иметь возможность проверить его раны, но Питер отстраняется, рыдания практически не затихают. - Он… - пытается он, кашляя из-за синяков вокруг горла и рыданий, все еще пытающихся вырваться наружу, когда он говорит, - он… Баки мягко поглаживает его по спине, успокаивающе убирая другой рукой с его лица пропитанные кровью пряди волос. Питер глотает воздух ртом, пытаясь подавить свои рыдания, пока Баки не обхватывает лицо мальчишки руками и не говорит: - Давай, малыш, дыши глубже. Вот так. Медленно… - Он… - снова говорит Питер, теперь спокойнее. Он всхлипывает и, наконец-то, поднимает взгляд на Баки, крупные слезы скатываются по его щекам, когда их глаза встречаются, и он в ужасе шепчет, - он собирался забрать тебя… Он притягивает Питера вплотную к груди и обнимает его, понимая, что сжимает слишком сильно, но забив на это. Он не хочет, чтобы Питер видел тот же перепуганный, убитый горем взгляд на его собственном лице, хочет, чтобы его ребенок чувствовал себя в безопасности и защищенным в его руках, хотя на самом деле он совсем не в безопасности с Баки. - Нам нужно доставить тебя домой, - говорит он через какое-то время, когда плач Питера прекратился, и он обмяк на коленях Баки. – Мне нужно взглянуть на тебя, и мы должны подготовиться на случай, если этот парень сказал кому-то о нас. - А что насчет него? – спрашивает Питер, его голос звучит так же хрипло и разбито, как выглядит его горло. Баки поворачивается и кидает на мужчину злобный взгляд, равнодушный к красному нагромождению разбитой и окровавленной кожи, некогда бывшим его обезображенным лицом. Он умрет от полученных травм, если они оставят его в таком состоянии. Но Питер не хотел бы этого. - Ты можешь идти? Я оставлю его возле больницы, а затем отведу тебя домой, но я не могу нести вас обоих одновременно. Питер кивает, вытирая свое мокрое лицо здоровой рукой и, шатаясь, поднимается на ноги: - Угу.***
В конечном итоге они оставляют мужчину позади припаркованной машины скорой помощи на стоянке возле ближайшей больницы в достаточной безопасности за пределами досягаемости камер наблюдения, но достаточно близко, чтобы парамедики увидели его, когда вернутся к своей машине. Питер настаивает на том, чтобы подождать на соседней крыше, пока кто-то не увидит его и не закатит в больницу, но к счастью очень скоро Баки может, наконец, обнять пацана и забрать его домой. Питер ничего не говорит, пока они направляются домой, и Баки предполагает, что это из-за травмы горла и из-за боли, без сомнений, пульсирующей в его запястье. Только когда они благополучно возвращаются домой, а дверь закрывается и запирается, он узнает настоящую причину, почему Питер ничего не говорил всю дорогу. - Что… - начинает он прерывистым и резким голосом, наполненным болью. – Что… с тобой там случилось? Что он… что он с тобой сделал? Баки замирает, стиснув зубы и обдумывая, должен ли он сказать Питеру правду или нет. Он понимает, что у него есть право знать. Но он также понимает, что если Гидра узнает, что Питер знает о Зимнем Солдате, то в следующий раз они решат убить его не по прихоти. - Питер, - вздыхает он, ненавидя неуверенность в своем голосе, ненавидя еще больше слова. – Понимаешь, я не могу сказать тебе. Пожалуйста… пожалуйста, постарайся понять. Мальчишка молчит в течение долгого напряженного момента, затем шепчет: - Я не понимаю, - в его голосе слышны слезы. Баки быстро оборачивается и поражается разочарованному, почти сердитому выражению лица пацана, понуро уставившегося в пол с обильными слезами, текущими по щекам. – Я ничего не понимаю. Чего он хотел? Что он имел в виду, когда сказал, что ты собираешься убить меня? Баки вздрагивает, не в силах удержаться от яростного отшатывания от этой мысли. Воспоминание о том, что этот мужчина сказал и сделал, в лучшем случае туманно для него вплоть до того момента, пока он не сломал запястье Питера и не вывел Баки из транса, но он не сомневается в том, что этот парень угрожал Питеру тем, что заставит Баки пытать его, а затем убить. Он бы не рассчитывал на меньшее от агента Гидры. Он проглатывает чувство вины и отчаянья, которые наполняют его грудь, и подводит Питера к дивану со словами: - Мне нужно посмотреть на твое запястье пока оно не зажило слишком сильно для того, чтобы наложить на него шину, хорошо? Разочарование и расстройство на лице Питера ясны как день, но он согласно кивает головой и позволяет Баки изучить и обработать его раны, хотя он остается молчаливым и замкнутым до конца ночи.***
Ему снится фермерский дом. Это огромный старый дом, который он знает, как свои пять пальцев, хотя все комнаты определенно слишком большие, они никак не могут поместиться в одном здании. Он ходит из комнаты в комнату, вверх и вниз по лестницам, которые всегда выводят в один и тот же коридор, он ищет, ищет, ищет и не знает зачем. Деревянные полы скрипят и стонут под его ногами. Наконец, он открывает дверь, старую, ветхую дверь, которая скрипит на несмазанных петлях, когда он толкает ее. Внутри знакомая комната, но он понимает, что она не соответствует, она неправильная. Он проходит через дверной проем, который ведет из фермерского дома в квартиру, и понимает, что это не тот путь, которым он собирался идти. Он смотрит через комнату на маленькую, знакомую кухню: старая бытовая техника, отдельная стойка и шаткий барный стул. Он смотрит на пустой диван и на еще более пустой матрас на полу, детские книги, фильмы и одежда, сваленные вокруг них повсюду, в каждом углу комнаты. Он знает это место. Но он также знает, что этого не должно быть здесь. Он пытается уйти, но открытие двери только приводит его в ту же квартиру, как будто шагаешь в зеркало. Он ходит туда-сюда через дверной проем, отчаянно ища выход, путь назад в фермерский дом, но это бесполезно, бесполезно, бесполезно. Он открывает дверь снова и снова, но мир больше не существует, только эта же квартира, это единственное, что находится по другую сторону. А потом он шагает внутрь и, наконец-то, он здесь. Он чувствует, как облегчение переполняет его, когда он, наконец, видит Питера, лежащего на диване, довольного и крепко спящего. Баки тихо продвигается вперед, улыбаясь мальчишке, садится на корточки возле дивана, так что он может протянуть руку и натянуть спальный мешок на лежащего мальчишку, накрывая его. Но внезапно выскакивает рука и хватает его за металлическое запястье неразрывной хваткой. Баки отшатывается, но металл его руки начинает гнуться, и он смотрит и с ужасом видит, что рука, держащая его, тоже гротескно сломана, запястье неровное и изогнутое, как будто кость была сломана пополам и сращена неправильно. Баки пытается освободиться, но его руки оказываются на маленьком бледном горле, и он отодвигается, но они не отрываются, независимо от того, насколько отчаянно от дергает их, бессильный что-либо сделать только смотреть, как его пальцы сжимаются, когда они напрягаются все сильнее, сильнее, сильнее… Он отчаянно и истерично кричит. Нет, умоляет он белый мир вокруг себя. Кругом бесконечная пустота пространства, только он и тонкое горло в его руках, которое он не может отпустить. Нет, пожалуйста, не заставляйте меня делать это, НЕ ЗАСТАВЛЯЙТЕ МЕНЯ ДЕЛАТЬ ЭТО… Он чувствует, как руки обхватывают его, помогая отрывать его от горла, но он не видит их, он не видит ничего в этой белой бездне, кроме себя. Руки напрягаются и сжимаются, а затем его крики медленно трансформируются и превращаются в имя, тревожно и умоляюще повторяющееся вокруг него, заполняя его голову, пока не остается никаких других звуков. Баки, Баки, Баки… - Баки! Он задыхается и рывком просыпается, пытаясь сесть, но руки, обнимающие его, возвращают его обратно на чьи-то колени и он дергается, дезориентированный. Две тонкие руки прижимают его плечи и знакомый голос умоляет: - Все в порядке, Баки, все в порядке, это я… пап, это я! Баки замирает с вздымающейся грудью и мокрой от пота кожей. Он поднимает взгляд и видит взволнованное, перевернутое лицо Питера, глядящее на него в ответ широко раскрытыми и обеспокоенными глазами, пока он обнимает Баки сзади дрожащими руками. - Питер, - выпаливает Баки, когда реальность возвращается к нему обратно, и снимает руки Питера со своих плеч. – Что ты делаешь, ты не должен напрягать свое запястье… - Ты метался, - говорит Питер голосом, все еще наполненным страхом. – И… паниковал, я не знал… я не знал, что еще делать. Баки садится, смотрит на него, и у него перехватывает горло от этого зрелища. Его шея. Он задыхается при виде шеи Питера, ужасно обесцвеченной в темноте, как будто кто-то накрыл кожу черными отпечатками ладоней. Это был не я, отчаянно кричит он про себя, но слишком поздно – картинка сохранилась, врезалась в его разум, картинка того, как он душит Питера на крыше, сжимая его шею, пока не ломает ее. Он стремительно отодвигается от Питера и роняет голову на руки, задыхаясь, отчаянно нуждаясь в воздухе, страх, вина и слепая, жгучая паника наполняют его. Его шея. Он не может выкинуть из головы его синяки, отпечатки ладоней, понимание того, насколько близко его ребенок подошел к смерти из-за него. - Эй, эй… эй, э-эй, все в порядке, все в порядке… - Питер тянется к нему, но Баки вздрагивает от прикосновения, сильнее сжимаясь, открыв рот в безмолвном крике боли. Его шея. Его, мать твою, шея. Блядь. БЛЯДЬ! Ток крови в ушах заглушает голос Питера, пока мальчишка не обхватывает его руками и не обнимает его крепко, прижимая его к своей маленькой груди, пока Баки трясется от паники, пронзающей его. Он чувствует шершавый материал шины Питера на своем лице. - Все в порядке, все в порядке, мы оба в порядке, мы в порядке, - повторяет Питер, плача. Снова плача из-за него. – Пап, пап, мы в порядке. - Ты не в порядке, - говорит Баки сквозь стиснутые зубы, все его тело натянуто, как тетива. – Ты ранен. Питер сжимает руки вокруг него, и Баки позволяет себе быть обнятым, хотя он знает, что не заслуживает этого. Питер мог умереть, и это была бы только его вина, потому что он никогда не рассказывал Питеру, насколько он опасен. Тот человек мог заставить Баки убить Питера своими собственными руками, и Питер спокойно бы попался, не зная большего. Он никогда не должен позволить этому случиться. - Питер, - говорит он, не помня, когда в последний раз его голос звучал так тихо, так безжизненно. – Я должен рассказать тебе правду. Питер замирает, но он сидит там, слушает и все время обнимает Баки, руки время от времени сильнее сжимаются вокруг его шеи, когда голос Баки срывается, сопровождаемый звуками всхлипов Питера. Он ничего не говорит, пока они сидят вместе на матрасе, слушая, как Баки объясняет все о Зимнем Солдате – все те ужасы, о которых он не говорил ему долгие месяцы с тех пор, как они стали семьей – и когда все заканчивается, Питер плача опускает голову в волосы Баки и говорит: «Я люблю тебя», - и обнимает Баки так крепко, как только может. Баки поднимает руки и успокаивающе сжимает руки Питера вокруг своей шеи, затем позволяет легкой улыбке появиться на своем лице, когда произносит: - Черт, парень, почему ты не бьешь так же сильно, как обнимаешь, а? Уверен, что на моей шее есть вмятины. Питер, всхлипывая, смеется и сжимает руки еще сильнее, пытаясь скрыть, как его начинает трясти, когда он снова начинает плакать. Баки лежит в объятиях своего сына, руки Питера в его руках, пока он позволяет себе быть обнятым, и, ну… если он закроет глаза и наконец-то позволит своим собственным жгучим слезам свободно бежать вниз по лицу, не похоже, что Питер сможет это увидеть.