***
В конце лета теплым дождливым утром Баки просыпается как обычно – рано, за несколько часов до того, как Питер вообще начинает шевелиться – и начинает заниматься своей собственной утренней рутиной, которая в основном включает в себя мысленное вытаскивание себя в мир живых. Поначалу это обычное утро. Несмотря на то, что на улице тепло, из-за проливного дождя в квартире становится прохладнее, когда Баки начинает готовить завтрак, не слишком заботясь о тишине, так как Питеру все равно пора вставать. Питер любит поспать подольше, но в те дни, когда ему надо рано вставать – в школу или, как сегодня, на работу – он обычно сам встает с дивана и идет в душ без необходимости со стороны Баки донимать его этим. Но, очевидно, не сегодня. Несмотря на весь шум, который Баки, не задумываясь, издает, пока готовит, Питер даже не дергается. Он столько, сколько может, не обращает внимания на спящего мальчишку с другой стороны маленькой кухонной островной стойки, но когда завтрак готов, а запах свежеприготовленных яиц и бекона все еще ни в малейшей степени не разбудил Питера, Баки не может отрицать ощущение беспокойства поселившегося в животе. Он подавляет его, пока не заканчивает раскладывать еду. Даже если Питер совершенно вымотан, Баки знает, что он не откажется от горячего завтрака. Ребенок всегда голодный; за все время, что Баки его знал, он никогда не отказывался от еды. - Ребенок, - говорит Баки, не пытаясь быть чересчур громким или тихим, когда мягко трясет мальчишку за плечо, с головы до ног закутанного в толстый, пухлый спальный мешок. – Парень, эй, Питер, пора просыпаться. У тебя работа через несколько часов. Мальчишка даже не пошевелился. Баки едва различает макушку Питера, лишь несколько клочков волос торчат из спального мешка, но он все равно может сказать, что пацан лежит абсолютно неподвижно. Почти неестественно. Нахмурившись, он снова толкает его и говорит немного громче: - Давай, Питер, поднимайся. Завтрак остывает. Но он по-прежнему не двигается, даже не ворчит. Баки чувствует, как что-то острое прошивает его грудь изнутри, его руки двигаются слишком быстро, слишком грубо, когда он резко оттягивает спальный мешок. - Эй… Слова замирают у него на губах, его разум становится пустым, когда он видит лицо Питера, когда его рука касается голого предплечья мальчишки. Тревога вспыхивает внутри Баки, его пальцы дрожат, когда он пытается потрясти мальчишку, чтобы привести в сознание: - Питер проснись, ты должен проснуться. Его рука инстинктивно отдергивается, когда он касается красного, пышущего жаром лица. Он горячий, слишком горячий – его кожа ощущается так, как будто Баки коснулся загоревшегося электрода. Глаза Питера закрыты, его лоб и щеки блестят от пота, брови нахмурены, словно от боли. Кошмар? Сначала задается вопросом Баки, но нет; этого было бы недостаточно, чтобы вызвать такую лихорадку. Тяжело сглотнув, Баки снова прижимает ладонь к лицу мальчишки, обхватывая его ладонью, подтверждая для себя, что он действительно такой неестественно горячий, буквально горящий. - Питер, - пытается Баки, стаскивая спальный мешок с тела ребенка. – Эй, ребенок, ты очень горячий. Проснись, дай мне посмотреть на тебя. Когда он стягивает спальный мешок вниз до пояса ребенка, Питер болезненно шипит во сне, сворачиваясь калачиком и обхватывая себя руками за грудь, подавляя легкую дрожь. Баки осторожно пытается разжать его руки, опускаясь на колени рядом с диваном, чтобы поближе рассмотреть мальчишку, как будто он физически мог увидеть, что вызывает лихорадку. - Не… ребенок, ну же, не сворачивайся так, тебе и так слишком жарко, - умоляет он, но Питер скулит голосом, полным боли и усталости, пытаясь снова обнять себя, когда Баки отводит его руки. Глаза Питера медленно открываются, затуманенные и расфокусированные, скрытые его влажной челкой. Он смотрит прямо на Баки – но, кажется, не видит его, его лицо искажается от боли, когда он жалко оседает на диван. - Баки? – хрипло шепчет он. При звуке голоса Питера у Баки обрывается сердце – тот не похож на его обычный голос. – Холодно, - стонет мальчишка, все еще пытаясь освободить руки. - Ты просто чувствуешь холод, мелкий, - тихо говорит он, позволяя мальчишке вернуть одну руку, чтобы наклониться и убрать влажную челку с лица Питера, зачесав ее назад. – Ты весь горишь. Если ты станешь еще горячее, ты поджаришь свой мозг. Питер устало качает головой, затем кладет ее на подлокотник дивана, и его глаза снова закрываются: - Пожалуйста… так холодно. - Ты можешь что-нибудь съесть? – пытается Баки, не зная, что еще сделать, кроме, как убрать влажные волосы мальчишки с глаз. – Может горячий завтрак тебя согреет? У нас еще есть обезболивающие после инцидента с автобусом. Они могут снизить температуру. Что скажешь? У нас еще есть апельсиновый сок, звучит неплохо, да? Но Питер ничего не говорит и его болезненное дыхание постепенно выравнивается, пока он снова не становится неестественно тихим и неподвижным. Вздохнув, Баки садится и бегло осматривает ребенка – его лицо красное, но под этим цвет его кожи практически ужасно бледный. Его руки совершенно белые на фоне его темно-синего спального мешка, настолько бледные, что видны все вены. При виде этого у Баки перехватывает дыхание. Именно тогда он понимает, что с Питером что-то серьезно не так. Первое, что он делает, это звонит Дельмару и говорит, что Питер слишком болен, чтобы прийти сегодня. Мужчина соглашается и искренне сочувствует Баки, прежде чем они прощаются: - Позаботься о мальчике и скажи ему, чтобы он позвонил мне, когда ему станет лучше, и я тотчас же верну его в график, да? Второе, что он делает, это звонит Фрэнку, хотя трубку берет Шэрон. - Джим, дорогой? – спрашивает она, когда слышит его голос. – Зачем ты сейчас звонишь сюда? Ты сегодня не придешь? - Извини, нет, я… - он снова сглатывает, пытаясь справиться с дрожащим звучанием своего голоса. – Я не могу. Мой ребенок… болен, он очень болен. Я нужен ему. Женщина тихо ахает, ее тон становится менее любопытным и более отзывчивым: - О Джим, о нет, бедняжка. Что с ним? - Пока не знаю, - беспомощно отвечает Баки, снова садясь рядом с диванчиком так, что он чувствует все-еще-слишком-высокую температуру Питера. – Он весь горит. Он очень горячий. И он не может оставаться в сознании. - Насколько высокая у него температура? – спрашивает Шэрон, намного спокойнее, чем Баки в данный момент. Он хмурится, пытаясь определить температуру с помощью металлической руки, но слишком сложно определить точно. - У меня нет термометра, - признается он, чувствуя укол стыда из-за признания в этом женщине, которая невесть что должна подумать о нем. – Такого… такого раньше никогда не случалось. - Он никогда раньше не болел? – спрашивает она с явным удивлением в голосе. Баки наклоняет голову, пытаясь найти оправдание или ложь – то, что отведет подозрение. - Ни разу с тех пор, как он у меня, - говорит Баки и в его голосе звучит неподдельная вина, хотя он не понимает почему, но, по крайней мере, это поможет убедить Шэрон. – Меня не было… рядом, когда он был младше. - О, Джим… Баки стискивает зубы. В ее голосе жалость, но он понимает, что она направлена не на него, а на Питера – сына, которого, как она думает, он бросил или оставил – плохой отец, который только сейчас разбирается с этим дерьмом, с опозданием на пятнадцать лет, чертовски беспомощный, когда должен быть экспертом. - Послушай, все будет хорошо, - говорит Шэрон, ее голос успокаивающий и в то же время одновременно сильный, уверенный и заботливый. – У тебя есть тайленол или ибупрофен? Он закрывает глаза, пытаясь вспомнить этикетку на флаконе обезболивающих, которые у них еще есть, какие это обезболивающие. Красные. Красная крышка, красная наклейка сбоку: - Да, у нас есть тайленол. - Постарайся заставить его принять пару, - спокойно говорит она. – И убедись, что он пьет много жидкости. Если ты очень переживаешь о том, насколько он горячий, погрузи его в прохладную ванну, но не холодную, ты же не хочешь подвергнуть его шоку. Ровно настолько, чтобы помочь его телу бороться с этим. - Хорошо, - говорит Баки, снова сглатывая, чувствуя одновременно стыд и благодарность. – Спасибо, Шэрон. - Конечно, дорогой, не переживай. С ним все будет в порядке. И послушай – если мы тебе понадобимся, позвони, слышишь? Если тебе будет нужно отвезти его куда-нибудь, я знаю, что Фрэнк будет на месте на своем грузовике в одно мгновение. Он обожает этого мальчика. Как и я, чуть не произносит Баки, ненавидя это гнетущее, отвратительное чувство беспомощности. - Спасибо, - говорит он вместо этого, не зная, что еще сказать. - Иди и позаботься о своем ребенке, - мягко отвечает Шэрон. – И если будет нужно, позвони. - Я так и сделаю, - обещает Баки, затем они прощаются, и он снова остается один, только со своим больным, бессознательным ребенком. Он встает, чувствуя, как от напряжения и беспокойства его тело тяжелеет на сотню фунтов, и заставляет себя взять стакан апельсинового сока из холодильника и флакон тайленола из ванной. Их завтрак уже остыл, но в любом случае Баки сомневается, что Питер встанет, чтобы поесть, так что он не утруждает себя тем, чтобы вместе с питьем и обезболивающим принести тарелку мальчишки. Питер все еще без сознания, тело практически дымится от того, насколько горячая кожа на ощупь, и проходит еще одна короткая вечность, прежде чем Баки удается разбудить его достаточно, чтобы посадить и попытаться дать тайленол. - Питер, давай, просто прими это, и ты сможешь снова спать, хорошо? – говорит он, держа в одной руке стакан для Питера, а другой обхватив слабый кулак мальчишки, держащий две маленькие таблетки, пытаясь заставить его поднять их к своей качающейся голове. – Просто прими их, тебе сразу станет лучше. Питер медленно подносит руку ко рту, будучи абсолютно не в себе, его глаза тусклые, как будто он вообще ничего не замечает вокруг себя. Он кладет таблетки на язык и отпивает из стакана, который подносит ему Баки, глотая с прерывистым, болезненным стоном. Он заваливается снова на подлокотник, сразу же закрывая глаза, как будто, чтобы приподняться на эти две минуты уходит вся его энергия. Тревога продолжает переполнять Баки, когда он ставит апельсиновый сок и флакон с таблетками на табурет рядом с диванчиком в пределах досягаемости, а затем начинает убирать их несъеденный завтрак, его собственный аппетит полностью пропал. Он как раз моет посуду, когда Питер внезапно охает, громко и мучительно, и Баки оборачивается как раз вовремя, чтобы увидеть, как ребенок спрыгивает с дивана и бросается в ванную. Из-за спешки Питера табурет отлетает в сторону, фактически, сбрасывая стакан и обезболивающие. Баки наблюдает, как осколки стекла и апельсиновый сок растекаются по полу их квартиры, пока из ванной доносятся всхлипывания Питера и звуки рвоты.***
Баки приходится отклеивать газеты на окне, чтобы открыть его и впустить в квартиру свежий, прохладный воздух, все еще влажный после дождя. Питер жалобно скулит, когда воздух достигает его и отчаянно тянется за спальным мешком, когда Баки забирает его. - Питер, я говорил тебе, ты слишком сейчас горячий. Нам нужно охладить тебя и всю квартиру. Просто потерпи, хорошо? - Не могу, - всхлипывает Питер, сворачиваясь в клубок как можно плотнее, когда понимает, что Баки не отдаст ему спальный мешок. – Пожалуйста, мне… мне т-так холодно. Баки только шикает на него, проводя холодной влажной тряпкой по лбу, несмотря на то, что Питер слабо пытается вырваться. После он успокаивающе гладит спину ребенка, не зная, что еще сделать, когда садится рядом с диваном на полу, и Питер придвигается к нему всем своим свернувшимся, дрожащим телом и прижимается к боку Баки, ища тепла. С тихим вздохом Баки уступает и сильнее приваливается к дивану, позволяя Питеру свернуться калачиком возле него. Слезы текут из зажмуренных глаз мальчишки, пока он дрожит от холода и боли. Беспомощность поглощает Баки, пока он сидит там, мягко поглаживая спину и волосы мальчишки, одной рукой обнимая его, в то время как Питер сворачивается калачиком у него под рукой и прижимается своим разгоряченным телом к ребрам Баки. - Ты голоден? – тихо спрашивает он, но Питер качает головой только одним быстрым, прерывистым кивком. Нахмурившись, Баки поворачивается и смотрит на флакон Тайленола рядом с ним, сейчас почти пустой, Питер не в состоянии проглотить ни одной таблетки, даже простой воды. На ум приходит совет Шэрон поместить ребенка в прохладную ванну, но опасение останавливает его. Питер и так уже сильно страдает от того, как холодно ему сейчас, прижавшись к теплому телу Баки возле открытого окна при температуре на улице в восемьдесят градусов (26,6ºС). Он не может представить себе дискомфорта, который он бы испытал, если бы Баки заставил его погрузиться в ванну с водой, которая, вероятно, ощущалась бы ледяной для его тела в лихорадке. Он откладывает этот вариант на крайний случай, сначала он хочет оставить Питера одного, чтобы иметь возможность сбегать и купить еще лекарств и термометр, чтобы точно увидеть, с чем он столкнулся. Но этот вариант тоже не идеален, потому что целый день через каждые несколько часов Питер просыпается на несколько минут и он недостаточно вменяемый для Баки, чтобы объяснить, куда он пойдет и зачем, и к тому же, пацан совершенно беспомощный, не говоря уже о беззащитности. Баки не может оставить его одного без крайней необходимости. Снова вздохнув, Баки позволяет себе еще крепче прижать спящее тело Питера к своему боку, закрыв глаза, пока обнимает мальчишку, желая, чтобы у него был какой-то способ облегчить его боль. Далекая, злая часть его самого в глубине души яростно возмущается несправедливостью всего этого; если бы они были обычными людьми, Баки мог бы отвезти его в больницу или в поликлинику, или в ад – даже если бы он был обычным человеком, он мог бы отвезти Питера прямо к Мстителям, к Стиву, у которого, вероятно, есть врачи или он знает таких, которые могли бы помочь такому усовершенствованному ребенку, как Питер. Но он не обычный человек, как и Питер, и это несправедливо, что они только вдвоем борются против всего, даже сейчас против своих собственных тел, и когда Питеру нужна его помощь, только от него зависит все, все держится на плечах Баки, потому что он взрослый и это ответственность, которую он взял на себя, и он не откажется от нее – от Питера – ни за что, но сейчас, в этот момент, Баки болезненно, остро осознает, какой груз ответственности давит на его плечи. Этот поток жалости к себе резко обрывается, когда Баки слышит снаружи знакомый, ритмичный скрип лестницы, ведущей к ним на балкон. Он не узнает шаги, но те – обе пары, друг за другом – безошибочно поднимаются к их двери. Баки поднимается на ноги и быстро набрасывает куртку, перчатки и кепку, низко ее натягивая, не уверенный, кто мог бы прийти к ним в квартиру. Когда раздается тихий-но-твердый стук в дверь, он не решается открыть дверь, особенно учитывая Питера в его состоянии – если это штурм или нападение, то они в заднице, Питер даже не сможет встать – но у Баки нет возможности узнать, кто находится по другую сторону двери, так что расправив плечи, он испытывает судьбу и открывает дверь. И совершенно немеет от удивления и шока, когда видит Фрэнка и Шэрон, стоящих там с пакетами в руках, что было до жути знакомо. Они вдвоем выглядят мрачно и серьезно, хотя Шэрон мило улыбается ему, когда он встречается с ней взглядом. - Слышал, твой сын заболел, - говорит Фрэнк, пока Баки все еще пытается подобрать слова. - Мы решили привезти тебе кое-что, - добавляет Шэрон, указывая на пакеты, которые держит в руках. – Не пойми меня неправильно, Джим, дорогой, но сегодня утром по телефону мне показалось, что тебе не помешает помощь. И бедный Фрэнк весь день переживал. Фрэнк мрачно смотрит на жену, затем бросает взгляд через плечо Баки, без сомнения высматривая Питера на диване на другом конце комнаты. - Не похоже, что он чувствует себя лучше, - мрачно замечает мужчина. Это выводит Баки из ступора, и он смущенно переводит взгляд между ними, когда неуверенно говорит: - Я… да, он… он не смог проглотить ни одной таблетки. - О, нет, - восклицает Шэрон, нахмурившись, когда пытается вытянуть шею, чтобы заглянуть в квартиру. – Давайте попробуем вылечить милаху, хорошо? - Можно? – спрашивает Фрэнк, указывая на дверь, и Баки быстро, коротко кивает, заходя внутрь и позволяя им войти. Кажется странным и глубоко чуждым видеть их здесь, в их доме, ничего общего с тем, когда видишь их на работе, но, как ни странно, он не столько нервничает, сколько благодарен. Благодарен, что он уже не один в этой ситуации, что кто-то еще беспокоится о Питере, как он, хотя бы немного. Шэрон ставит пакеты на стойку и тут же опускается на колени рядом с Питером, ощупывая руками его лицо, отчего Питер ахает и отдергивается от ощущения холода, ее лицо хмурится от беспокойства, когда он это делает. Фрэнк оглядывает по-прежнему пустую комнату, достаточно вежливый, чтобы не высказать свое мнение, которое ясно читается на его лице. - Джим, в одном из пакетов на стойке есть термометр, ты не мог бы достать его, пожалуйста? – просит Шэрон, и Баки быстро открывает пакеты, находя термометр среди множества других вещей – Gatorade, банки с супом, баночки с желе, что-то под названием «Nyquil», еще Тайленол, капли от кашля, грелка, бутылка апельсинового сока – больше дерьма, чем Баки когда-либо даже подумал бы взять, если бы сам пошел в магазин. Он приносит термометр женщине, прочищая горло, когда говорит: - Вы, ребята, действительно переборщили, но спасибо. Я… я действительно ценю. Фрэнк с минуту смотрит на него, затем говорит: - Когда наша дочь была маленькой, она была очень здоровым ребенком, до четырех лет практически не болела простудой. И вот однажды, ни с того ни с сего, бац – она на целых две недели слегла с гриппом. Мы испугались до чертиков, я никогда этого не забуду. Все время не могли спать, боялись, что она задохнется во сне или у нее случится припадок из-за высокой температуры. Как отец я никогда не забуду, каким беспомощным я чувствовал себя тогда, и мы – он показывает на Шэрон и снова на себя, - мы были друг у друга, и у нас были мои родители и сестра Шэрон. У нас были люди, чтобы помочь нам пройти через это, и я не знаю, где бы мы были, если бы не это, потому что мы были молоды и глупы, и не знали, что делать. Так что считай, что я возвращаю долг, Барнс. Как один отец другому. Баки открывает рот, чтобы еще раз поблагодарить его, когда тихий, непрерывный писк заставляет его снова сфокусировать свое внимание на Шэрон, которая в панике смотрит на термометр в своих руках. Она быстро вскидывает голову, смотрит на Баки, и говорит: - Нам нужно отвезти его в больницу. - Почему? – спрашивает Баки, чувствуя, как паника вспыхивает фейерверком внутри него. – Что он показывает? - Насколько высокая? – спрашивает Фрэнк, подходя ближе к дивану, его лицо слегка темнеет, когда он бросает взгляд на мокрое от пота лицо находящегося в бреду Питера. - 108 (42ºС) – говорит Шэрон, ее губы расстроено сжимаются. – Джим, это настолько высоко, что может вызвать повреждение мозга. Ему нужна медицинская помощь. Его челюсти сжимаются, когда он стискивает зубы, чувствуя, как его металлическая рука вибрирует из-за того, насколько сильно он сжимает кулак. Он не может отвезти Питера в больницу, даже если бы мог себе это позволить. Это просто не вариант, в лучшем случае в конечном итоге Питера заберут, а в худшем найдут Баки. - Ты не пробовал затащить его в ванну? – спрашивает Фрэнк, глядя на Баки и похоже уловив его опасения. Баки качает головой, не сводя глаз с изнемогающего от жара, трясущего тела Питера. - Он отбивался от меня на каждом шагу, говоря, что ему холодно. Я не хотел пробовать до тех пор, пока у меня не останется другого выбора. - Ну, твой единственный другой вариант – это положить его в мой грузовик, чтобы мы могли отвезти его в отделение неотложной помощи, - говорит Фрэнк сочувственным тоном, в то же время не оставляя места для споров. – Ты должен принять решение, Джим. Он в плохом состоянии. Слегка кивнув, Баки переводит взгляд с Питера на зловещую ванну в ванной комнате позади него, страшась этого, но зная, что это единственный выбор, который у него есть сейчас. - Мы попробуем. Шэрон встает и направляется в ванную, кладя на плечо Баки теплую руку, когда говорит: - Я прослежу, чтобы ты мог почувствовать, насколько холодной она должна быть, хорошо? Возможно, тебе придется сделать это несколько раз, пока он не сможет принять тайленол и его температура не спадет. - И как только это произойдет, тебе, вероятно, придется иметь дело с противоположной проблемой; ему станет тепло, но тебе нужно, чтобы он почувствовал себя еще теплее, чтобы он смог выгнать с потом то, что бы там ни было. Как только его жар спадет, убедись, что ты держишь его в тепле на достаточном уровне, чтобы его тело избавилось от токсинов. Горячий душ, наполняющий ванную комнату паром, хорош для этого, - добавляет Фрэнк. Баки снова кивает, слушая, пока Шэрон наполняет ванну и готовит ее. Баки опускает руку, находя прохладную температуру довольно приятной в их теплой квартире, хотя беспокойство снова наполняет его, он понимает, что Питер не будет чувствовать то же самое. - Джим, - говорит Шэрон, прощаясь с ним у двери. – Если к вечеру температура не спадет, обещай, что позвонишь нам, хорошо? Мы поможем тебе в оказании ему помощи. Он снова кивает, сглатывая и придавая лицу твердость: - Я обещаю. Фрэнк кивает, хлопая его по плечу: - Если ты не перезвонишь сегодня вечером, тогда позвони завтра утром, дай знать, как у него дела, хорошо? - Да. - Молодец, - говорит Фрэнк, бросая последний взгляд на Питера, когда они выходят за дверь. – Позаботься о своем сыне. До связи. - Обязательно, - говорит Баки, наблюдая, как они уходят. – Еще раз спасибо. И они уходят. Баки вздыхает, когда закрывает дверь, чувствуя, что внутри него все переворачивается, теперь снова только он и Питер, и поистине ужасный опыт, через который он собирается провести их обоих. Питер практически в коме, когда Баки наклоняется и пытается разбудить его, теперь ощупывая его горящий лоб с еще большим беспокойством, когда он знает, насколько сильный у него жар. - Питер, - говорит он шепотом сам того не желая, и ловит себя на том, что говорит слишком тихо, чтобы разбудить мальчишку. – Давай, мелкий, тебе нужно встать. Мы должны затащить тебя в ванну. Питер стонет, когда Баки усаживает его прямо, его глаза едва открываются, когда он позволяет поднять себя. Баки собирается помочь ему дойти до ванной, но ноги мальчишки не слушаются, в них совсем нет силы, поэтому Баки наклоняется, берет Питера на руки и несет его остаток пути без возражений со стороны Питера, как будто тот снова засыпает в тот момент, когда получает возможность снова оказаться в горизонтальном положении. Пацан не может раздеться сам, поэтому Баки помогает ему снять одежду, а затем снова поднимает его, чтобы иметь возможность опустить Питера в ванну, чтобы ребенок не упал и не разбил голову. Он ожидает, что Питер будет стонать, скулить и плакать, когда его пышущая жаром спина попадает в воду. Однако это не то, что происходит. Питер вздрагивает, как будто Баки положил его на оголенный провод, подается вверх, как будто вода повергла его в шок, а затем с отчаяньем, которое полностью ошеломляет Баки, Питер кричит и бросается через его плечо, пытаясь убежать, выпрыгнуть из его рук подальше от воды. - Эй, - говорит Баки, хватая Питера за запястья и удерживая его неподвижно на своих уже промокших коленях, держа пацана между собой и ванной, пока Питер сильно дрожит в душной комнате. – Ребенок, расслабься. Я знаю, что это будет неприятно, но нам нужно тебя охладить. Это будет отстойно, но потом все закончится, хорошо? Просто сделай глубокий вдох. - Нет, нет… - умоляет Питер голосом, настолько охваченным изнеможением и бредовым состоянием, что это почти бормотание. – Нет, нет, я не могу, слишком холодно, я умру… - Если мы не снимем жар, то да, так и будет, - говорит он, ненавидя слова, вылетающие из его рта, чувствуя, как сжимается грудь от смысла того, что он только что сказал. – Питер, пожалуйста, я тебя умоляю. Залезай в ванну. - Я не могу, - всхлипывает Питер, прижимаясь к груди Баки, наполовину зарываясь в его мокрую куртку, все его тело сотрясает дрожь. Закрыв глаза и откинув голову назад, чувствуя, как его маленький больной ребенок отчаянно дрожит в его руках, Баки заставляет себя сделать глубокий вдох, собраться с духом, а затем снова опускает Питера в ванну, прижимая руки мальчишки к груди, когда он давит на его плечо, погружая его в воду по шею. Питер издает оглушительный, душераздирающий вопль, когда холодная вода обхватывает его, слезы сразу же начинают течь по его раскрасневшемуся лицу, когда он пытается вывернуться, тщетно брыкается ногами, недостаточно сильный в своем ослабленном состоянии, чтобы оказать какое-либо сопротивление силе Баки. - Прости, - говорит он и его голос срывается на собственные рыдания, которые, кажется, застряли у него в горле, абсолютно не в состоянии выносить все это: вид своих рук, удерживающих Питера; лицо Питера, мокрое от слез; звук его отчаянного плача. Ненависть к себе и отвращение захлестывают его, как будто кто-то открыл кран. Баки пригибает голову, чтобы не видеть обманутое лицо своего ребенка. Ты делаешь ему больно, яростно и разъяренно обращается Баки к себе, несмотря на то, как безнадежно он себя чувствует. Прекрати это, все, что угодно, будет лучше, чем это. Передать его правительству или Стиву будет лучше, чем это. Все, что угодно. Все, что угодно, только не это. Но Баки подавляет этот предательский голос, зная, что он прав, но презирая каждое слово. Я не могу, думает он, полностью опуская голову на край ванны, продолжая удерживать рыдающее тело Питера в холодной воде. Я должен о нем позаботиться. Я ему нужен. Никчемность и безысходность переполняют Баки. Это несправедливо, все это. Что, черт возьми, он должен делать? Питеру нужно в больницу, а Баки ни хрена не может отвезти его, все равно он не может себе позволить чертового доктора. Не может помочь ребенку, не может ничего сделать, кроме как держать его дрожащее, рыдающее тело в холодной ванне, чтобы попытаться снять жар, не имея другого способа помочь, не причиняя боли. И что еще хуже, у него нет возможности узнать, что не так с Питером или как это произошло. Способен ли Питер подхватить вирус с его исцеляющим фактором? Или его тело горит так сильно, потому что его исцеляющий фактор пытается с чем-то бороться? Или, что еще хуже, могло ли это быть результатом – или симптомом – его мутации? Могла ли это вызвать радиация? Что будет с Питером, если врач узнает об этом, не говоря уже о том, что он живет с ним? Они заберут Питера, личность Баки раскроется, что привлечет внимание Гидры или Стива, или их обоих – и тогда все будет кончено. Но разве это не лучший вариант, если все, что может делать Баки, это сидеть здесь и смотреть, как страдает его ребенок? - Прости, - снова говорит он Питеру, который теперь молчит и в полусознательном состоянии лежит в ванной, практически в коме, если не считать сильной дрожи, все еще сотрясающей его тело. – Прости, Питер, я знаю, что это больно. Уже почти все. Питер ничего не говорит, скорее всего, слишком поглощенный отупляющей лихорадкой и мучительно холодной водой, чтобы понять слова Баки. Баки ждет, пока не чувствует, что мышцы Питера немного расслабляются – все еще напряженные из-за холода, но больше не пытаются активно бороться с ним – чтобы ослабить свою хватку, откинувшись назад и отпуская руки Питера, его левая рука становится более мягкой, хватка на плече мальчишки становится более успокаивающей, помогая держать его голову прямо. - Ты молодец, парень, - шепчет Баки, когда ощупывает лоб и шею мальчишки. Он все еще горячий и это вызывает тревогу – но вода, кажется, немного сняла жар, по крайней мере, в какой-то степени. Но лучше не становится, и Баки может только стоять и смотреть на ребенка до тех пор, пока не вынимает Питера из ванны и не вытирает его. Питер теряет снова сознание на полпути, поэтому Баки одевает его и укладывает обратно на диван, а потом садится рядом с ним на пол, проводя рукой по волосам Питера, молясь и молча сдерживая слезы, когда беспомощно наблюдает, бессильный и одинокий.***
К тому времени, когда солнце село, Питер все еще ни разу не проснулся после ванны, все еще ничего не ел и не принимал никаких лекарств, а его температура трижды поднималась до 108, ни разу не опускаясь ниже 106. Баки все это время не двигается со своего места рядом с диваном. Он позволяет Питеру свернуться калачиком у своего бока, не в силах отказать ребенку в этой поддержке, но отказывается закрыть окно или вернуть ему спальный мешок. Питер постоянно дрожит во сне, еще сильнее из-за пота, который никак не проходит, независимо от того, сколько раз Баки проводит холодной, влажной тканью по горячечной коже. Он не звонит Фрэнку и Шэрон. Звонок им будет означать конец всему, а часть Баки все еще надеется, что это просто какая-то странная случайность, какой-то обыкновенный вирус, с которым организм Питера изо всех сил пытается бороться, или странный симптом радиации, который не приведет к чему-то большему, чем легкое неудобство. Баки не намерен втягивать в это кого-то еще, пока он может сам позаботиться о Питере и жизнь мальчишки вне опасности. Но ночь ползет невыносимо медленно, и пока Баки сидит в тихой темноте, наблюдая, как Питер становится все слабее и слабее, что-то инстинктивно отчаянное внутри него начинает разрастаться. Он борется с чувством, что не имеет права находиться рядом с Питером с той самой первой ночи, когда встретил пацана, но сейчас, один в этой душной квартире, совершенно неспособный что-либо сделать, но надеющийся, что Питер скоро почувствует себя лучше, Баки почти парализован тем, как сильно он чувствует себя неудачником. Он ничего не может сделать для Питера. Может быть, никто и не смог бы, но, по крайней мере, человек получше, чем он, смог бы показать его врачу, дать ему обезболивающие. Все, что может сделать Баки – это сидеть, ждать, наблюдать, надеяться, проводить рукой по волосам ребенка и шикать, когда боль заставляет его плакать во сне. Баки смиряется с тем, что будет делать это всю ночь напролет, решив, по крайней мере, быть рядом, на случай, если это дает Питеру хоть какую-то поддержку, и, наконец, ранним утром Питер просыпается – или, по крайней мере, его тело. - Привет, - тихо говорит Баки, убирая челку с лица Питера. – Как ты себя чувствуешь, мелкий? Питер медленно и расфокусировано моргает, его карие глаза кажутся черными в темной комнате. Он смотрит на Баки полузакрытыми глазами, отяжелевшими и утомленными от лихорадки, и щурится на него, как будто пытается узнать его лицо. - Пап, - шепчет Питер хриплым голосом, неестественным по сравнению с его обычным высоким голосом. Баки пытается слегка улыбнуться ему, снова ощупывая его лоб и с удовольствием отмечая, что мальчишка больше не дрожит. - Все в порядке, Питер, - тихо говорит он, ощупывая его шею тыльной стороной ладони. – Я здесь. Питер всхлипывает, слезы скапливаются под его темными глазами, когда он делает небольшой, дрожащий вдох. - Эй, эй, - Баки сразу же успокаивает, снова шикая на него, когда ребенок начинает плакать. – Пит, эй, ты в порядке, с тобой все будет хорошо. - Пап, - повторяет Питер бессвязно, глядя на Баки так, как будто даже не видит его, его зрение совершенно расфокусировано. – Не уходи. Не уходи. - Я никуда не уйду, - говорит он с некоторым замешательством, пытаясь успокоить плачущего мальчишку в лихорадке. – Я не уйду, Питер, я останусь здесь с тобой, пока тебе не станет лучше. Питер качает головой, слезы текут быстрее, стекая по его щекам. - Не надо, - умоляет он, закрывая глаза, в то время, как слезы продолжают падать. – Пожалуйста, папа, не уходи. Он поднимает свою маленькую, дрожащую руку, находит подол рубашки Баки и хватает его слабым, бессильным кулаком, притягивая его ближе без малейшего намека на силу. - Не садись в самолет. Баки резко отстраняется, у него перехватывает дыхание, когда он наблюдает, как глаза Питера медленно открываются, глядя прямо на него, но не видя его. Питер снова слепо тянется к нему, всхлипывая, когда Баки отстраняется. - Пап… не уходи, не оставляй меня здесь… - Я не оставлю тебя, - шепчет Баки, на самом деле не слыша, у него голова идет кругом от осознания того, что у Питера просто горячечный бред и что он совсем не чувствует себя лучше, возможно, прямо сейчас даже не понимает, кто такой Баки. Он мягко обнимает ребенка, прижимая к себе, пока Питер лежит рядом с ним, его тело и разум работают на автопилоте, когда расстройство и безнадежность снова захлестывают его. – Я люблю тебя. Я никуда не уйду. Но Питер уже уснул, слезы высыхают на его горячей коже, его тело больше не дрожит, пока Баки обнимает его, перебираясь с маленького, тесного дивана на матрас, к черту все – если это единственное, что он может сделать, чтобы Питеру стало лучше, если это единственное, что он в силах дать ребенку, тогда ладно – он будет обнимать его так долго, как того хочет Питер, будь проклята лихорадка. Он по-прежнему не может заснуть, слишком напряженный из-за проверки температуры Питера, кажется, каждые пятнадцать минут, из-за вытирания лица ребенка салфеткой, проверки его дыхания, схватываясь на каждое небольшое движение, думая, что ребенок просыпается или у него судороги или еще хуже. Баки достигает своего предела на рассвете. Питеру не становится лучше, его температура не спадает. Он не может держать свои глаза открытыми более нескольких минут за раз, и он все еще ничего не ел и не пил, не говоря уже о приеме лекарств. Изнеможение и расшатанные нервы окончательно добивают, и Баки прекращает сопротивляться и хватает в отчаянии свой телефон, чтобы позвонить кому-нибудь – Фрэнку, в скорую помощь, блядь, в этот момент он бы позвонил Стиву, если бы это означало, что его ребенок получит помощь – но когда он отстраняется от Питера, мальчишка стонет, переворачивается и медленно открывает глаза, просыпаясь. Его брови слегка хмурятся, а затем он смотрит на Баки усталыми, но ясными глазами, пристально глядя прямо на него, видя его. - Пап, - сонно бормочет он, его голос все еще слишком хриплый, но гораздо более похож на него, более мягкий. - Привет, ребенок, - говорит Баки, наклоняясь, привычно прижимая тыльную сторону ладони к шее Питера. – Не волнуйся, я никуда не уйду. Питер сонно бубнит, крепко обнимая подушку Баки, затем снова смотрит на него и устало говорит: - Мне довольно жарко, - в то время, как небольшая улыбка появляется у него лице, - и я очень хочу есть. Из Баки ошарашено вырывается смех, и он сразу же, не думая, бросает свой телефон, облегчение обрушивается на него, отчего он почти чувствует головокружение от его силы. - Тогда давай накормим тебя, - говорит он, беспомощно улыбаясь, не заботясь о влаге, угрожающей потечь из его глаз по щекам, наконец-то, не чувствуя себя бесполезным впервые за сутки, которые ощущаются самыми длинными в его жизни.