Проклятие

Они плавно опускались ко дну, и призрачный лунный свет струнами прокладывал им дорогу. Странный писк ввинчивался в уши, сбивал с толку, лишал всякого желания сопротивляться. Дин знал, что должен был вырваться из захвата этой твари, должен был бороться за свою жизнь, бороться до конца. Даже если не для себя, то хотя бы ради того, чтобы эта тварь не могла добраться до Сэма и всех прочих путников, проезжающих по этим местам. По крайней мере, он должен был хотя бы попытаться… Вместо этого он лишь смотрел в широко распахнутые синие, сапфировые, глаза и ждал, пока недостаток кислорода прикончит его окончательно. Тварь была прекрасна. Мраморно-белая кожа казалась такой же притягательной, как на статуях искусных скульпторов: очевидно-неживое, но молящее о прикосновении, холодное, но жаждущее тепла. Не в силах противиться, Дин осторожно прикоснулся к обнаженному плечу, ожидая, что пальцы лишь бессильно скользнут по твердому камню. Но нет, нежная кожа поддалась прикосновению, мышца дрогнула, а пальцы опустились ниже, оставляя после себя едва побелевший цвет. Тварь отшатнулась, едва не выпустив свою добычу из рук. Дин попытался улыбнуться: его голова кружилась, в глазах плавали круги, лицо похитителя уже почти расплылось среди неласковой волны, но он все так же не мог сопротивляться. Не мог, не хотел, забыл даже о том, как это делается. Был способен лишь смотреть на разъяренную тварь, на обнаженный торс, на тонкие линии весьма неслабых плеч, на разбросанные взлет ключицы, на мелкие водоросли отросших волос, на ярко-синие глаза и полные губы — смотреть и умирать от той ярости, что излучало сейчас это странное, но прекрасное существо. — Ты такой же! — прошипело существо, и стайка пузырьков разлетелась от его губ в разные стороны. Тварь вздрогнула и умолкла, и его следующие слова уже раздались в самом сознании жертвы, словно бы были его собственными мыслями. — Такой же, как Джон Винчестер! Дин с ужасом и удивлением смотрел на того, кто назвал его отца по имени. Разумеется, теперь он понимал, что перед ним была та же самая тварь, на которую когда-то охотился отец, однако в дневнике было написано, что он разделался с ней! А если не разделался, как освободился? Неужели сумел найти какой-то способ сбросить с себя подчинение, неужели сумел найти выход? Или же и вовсе никогда не влипал так глупо… Разочарование в самом себе накрыло Дина с головой, помогло ему немного скинуть наваждение, он попытался дернуться, с силой оттолкнуть существо от себя, рвануться вверх, к спасительной поверхности… Но все, что он сумел добиться, — так это лишь захлебнулся мерзкой на вкус водой, чувствуя, как она заполняет все внутри него. В глазах окончательно потемнело, и уйти окончательно сейчас Дину мешало лишь горькое чувство разочарования в себе самом. Он не сумел помочь даже самому себе, он оставил Сэмми в одиночестве, нарушив завет отца. Зачем только тот решил пожертвовать собой ради него… Требовательные губы впились в него, спасительный кислород наполнил каждую клеточку. Повреждения, уже нанесенные водой и удушьем, исчезли, словно бы их и не было, взгляд прояснился. Дин был наполнен желанием с ног до головы, он не чувствовал ничего, кроме болезненной потребности в том, чтобы целовать самое прекрасное существо перед ним, чтобы с преклонением и трепетом касаться хрупкой кожи, чтобы целовать бледные губы и смотреть на то, как слипшиеся стрелочки ресниц робко улеглись на притягательные щеки. Существо взревело, прильнуло к Дину, одним движением в лоскуты порвав рубашку и футболку, приникло кожа к коже. Болезненный укус разорвался на губах, капля крови бесследно исчезла в толщах воды. Дин сходил с ума, забыв обо всем: о брате, о поверхности, о том, что ему необходимо дышать. Все его существо сейчас заключалось в этом незнакомце, в его наслаждении, и Дин отчаянно пытался доставить прекрасному созданию столько удовольствия, сколько мог себе представить. Его ладони нежно водили по плечам создания, ласкали мягкую кожу, пальцы рисовали признание, самое сокровенное, самое сильное из всех, что вообще охватывали Дина за всю его насыщенную жизнь. Существо хмурилось, но крепко держало ладонь на груди Дина, прямо в области сердца, не переставая покрывать его губы короткими укусами. Голова кружилась все сильнее и сильнее, Дину казалось, что если он прямо сейчас не положит всего себя ради наслаждения прекрасного существа — то и продолжать существовать ему больше не обязательно. Он так хотел, чтобы бледные губы порозовели, чтобы на скулы лег застенчивый румянец, чтобы существо улыбнулось, чтобы оно тоже пожелало разделить свою жизнь с Дином так же отчаянно, как желал этого он сам. А потом вдруг все внезапно завершилось. Дин словно бы вырвался из крепких объятий кошмара и осознал, что находится глубоко под водой в объятьях неведомой твари, что кислорода почти не осталось, что еще немного, и Дин растворился бы в этой нелепой навязанной неестественной страсти. Он с силой попытался оттолкнуть существо от себя, задергался в борьбе, отчаянно рвался вверх, к свободе. Существо торжествующе оскалилось и крепко прижало к себе Винчестера. — Ты хотел доставить мне удовольствие, — с издевкой всплыла странная мысль в голове Дина. — Я исполню твое желание. Ровно так же, как твой отец исполнил мое. Джинсы лопнули по шву и расползлись на мелкие лоскуты, оставляя Дина унизительно обнаженным, полностью беззащитным перед тварью, что по-хозяйски ощупывала свою добычу, наслаждаясь мелкой дрожью и тщетными попытками вырваться из крепкого захвата. Запястья Дина внезапно оказались крепко соединены за спиной, он больше не мог двигаться, тело полностью отказалось подчиняться своему хозяину, отдалось твари и стало покорно любому ее желанию. Тварь выпустила жертву из захвата, но добыча застыла в воде, ожидая своей участи. Ладони, которые могли бы быть такими сильными и изящными одновременно, безжалостно потянули колени Дина в разные стороны, бледные губы растянулись в издевательской ухмылке. Тварь пристально наблюдала за Дином, отслеживая даже малейшую тень испуга, ужаса, бессильной ярости и отчаяния на его лице. Дин никак не мог собраться, взять себя в руки, чтобы хотя бы его лицо не позволяло твари торжествовать, но понимание своей участи сводило Дина с ума. Его жизнь была наполнена опасностью, а после смерти отца он больше не сомневался в том, что скоро уйдет и сам: в бою, сражая демона, что разрушил их семью и забрал обоих родителей. Смерть пугала его, но она была достаточной жертвой на пути к намеченной цели, а потому при мыслях о грядущем Дин по большей части оставался спокойным, но сейчас… Погибнуть, оказавшись изнасилованным какой-то неведомой тварью, перед чарами которой он оказался полностью беспомощным — нет, могло произойти все, что угодно, но только не это! Он не мог закончить так, просто не мог! И, увы, даже ярость не слишком помогала охотнику, которого от неизбежного отделяла какая-то жалкая пара мгновений. Дин с отчаянием уставился прямо в сапфировые глаза своего мучителя. Два взгляда встретились, схлестнулись в безмолвном поединке. Ярость и мольба, память и вопрос, безнадежность и отчаяние, обещание и проклятие обоих слилось воедино, вздрогнуло в пугающем резонансе и разом накрыло обоих. Тварь дрогнула и на секунду ослабила хватку, позволив Дину от души вмазать себе прямо в лицо. Едва освободившись, охотник устремился к поверхности, чувствуя, как все внутри горит от всепоглощающего пламени. Все вернулось вновь: и слабость, и головокружение, и темнота перед глазами, но Дин упрямо плыл вперед, к свету и свободе, пока вдруг не понял, что силы неожиданно закончились, а легкие больше не могли гореть и теперь отчаянно требовали сделать хотя бы один вздох. Голову накрывала эйфория, сопротивляться оказалось невозможно. В мыслях воцарилось полное опустошение, и Дин перестал бороться, забыв обо всем. Он так долго звал смерть, ждал после случившегося с отцом, что сейчас был почти счастлив. По крайней мере, он был полностью спокоен. Тяжелые веки сомкнулись, и Дин все же сделал тот самый губительный вздох, с которым в легкие должна была хлынуть холодная озерная вода.