Оружие короля

Зала каэнрийского дворца оголяется перед толпами гостей, пестрых, как попугаи, и таких же крикливых. Торжество не ощущается как королевский бал, коим было заявлено, хотя гостей не смущает мрачный холодный свет, освещающий зеркальные полы и отдающие синевой стены. Возможно, гости стремятся не обращать внимание на комнату, в которой добровольно себя закрыли и заставили развлекаться. В конце концов, вино тут вполне приятное, да и музыка тоже. Лиза не притрагивается к напиткам, хотя ей сейчас хочется не торчать с прямой спиной у очередных послов из, кажется, Инадзумы, а упасть в кресло, раздвинув ноги, издать облегченный рык, с которым сможет потягаться разве что какой-нибудь медведь, и в одно горло опустошить четыре бутылки чего-то лёгкого, заедая все это вареными крабами. Она, правда, радуется, что не у одной нее возникают подобные мысли. Короткого взгляда на нового монарха хватает, чтобы понять, что хочется ему примерно того же. Короткого взгляда на Лизу в этот момент хватает, чтобы понять: она не радуется. Она злорадствует. Кэйа изменился, когда стал носить корону и когда обращаться к нему стали по-другому. Стал таким же, как его трон - острым, неприятно холодным, отчуждённым. Она продолжает язвить и предлагать проверить на наличие проклятий, дарящих окружающим уныние – проверить то ли трон, то ли Кэйю, – но понимает, что вряд ли имеет теперь на это право. И что Кэйа ведёт себя с гостями так исключительно ввиду спесивого характера. Это хорошие монархи должны улыбаться и увлечённо вести светские беседы касаемо инадзумского риса. Здесь же история другая, причем другая со всеми ними, кроме, пожалуй, Альбедо, который как был придворным алхимиком с каменным лицом, так им и остался, и лицо его осталось таким же каменным. Лиза же теперь – не собачка, которая от скуки таскается за избалованным принцем и в случае необходимости прикрывает королевский зад, если глава королевской стражи уловил в воздухе рядом с его спальней похмельный флюид. Лиза теперь – первый советник и стража при необходимости, ведь форма Чтицы отлично подходит для того, чтобы нарушители даже не думали подходить к Его Величеству с отравленными ножами и украшениями. На этом балу Его Величество приказал Лизе быть человеком. Раньше она бы просто пустила в Кэйю небольшой разряд, чтобы не думал приказывать, кем и когда ей быть, но сейчас... Кого Лиза обманывает; она и сейчас может высказать всё Кэйе в таком виде, что тот побежит к отцу в курган жаловаться. Просто делать это на публике будет не очень красиво по отношению к репутации их монарха. На балу Лиза прогуливается в закрытом до горла сложном платье; блестит бледный треугольник декольте и подвеска, едва-едва перешептываются с ней браслеты и цепочки, тихо-тихо цокают каблучки. На губах улыбка, которой стоило бы поучиться кое-кому, хотя Лизе вовсе необязательно обсуждать какой-то там рис; Лиза молча наблюдает за гостями, ловит их ухмылки и смех, чтобы поймать момент, когда ухмылка превратится в то, что свело в могилу предыдущего короля; напрячься, чтобы одна улыбка не дала потухнуть всем остальным, чтобы... Она задумывается настолько сильно, что почти упускает ту самую странность, которая может испортить всем вечер, и ее можно понять: посла Инадзумы с его лестью можно сажать в клетку и использовать в темницах в качестве инструмента для пыток. Но даже он не укрывает своей болтовней быстрой фигурки, которая легко огибает полного барона и его даму, извиняется перед слугой, в которого едва не врезается и исчезает за дверью замка. Быть может, там и нет ничего. Мондштадтские послы выглядят как-то чересчур наивно, чтобы подозревать их в заговоре. Быть может, ей просто нужно вдохнуть свежий воздух, коего в зале так мало. Лиза складывает руки, наклоняется к Кэйе, минуя его корону, и шепчет всё как есть. Кэйа умеет делать вид, что ничего не происходит. Он, едва скривив губы, машет ей пальцами сложенной руки - мол, иди куда хочешь. Отмахивается. Лиза услужливо кланяется и уходит. Ее платья не шелестят по залу и коридорам с цветочными композициями, а каблуки едва задорно поцокивают, пока она выжидает, чтобы светлый пшеничный хвостик не исчез за поворотом. Выдерживает расстояние, чтобы держать на поводке, но сильно не душить. Мондштадтский посол прибыл к ним с дочерьми. Младшую, Барбару, этот вечер развлекал; даже Кэйа тепло встретил ее смущенную улыбку, когда предложил станцевать, а вот старшая то и дело смотрела куда-то на двери. Два дня их пребывания во дворце Джинн Гуннхильдр почти не принимала участие в размеренных прогулках по садам и беседах, и даже ей, Лизой, она почти не интересовалась. Неужели, неладное надо было заметить еще тогда?.. Сейчас же девчонка идет по коридору и очень избирательно подходит к выбору поворотов. Советница понимает: она знает, куда идти. Любопытная и определённо наглая. Лиза хмурится и спокойно встречает скрип больших ворот, выход во внутренний двор и поворот налево. В голове перебираются, семеня лапками, варианты: в спальное крыло можно добраться изнутри, а ради "подышать воздухом" она бы не высматривала, пока стража отойдет. Для отравления напитков поздновато, убийство повара (ведь в в левом крыле располагается кухня) – бессмысленно. Всё-таки подышать воздухом? Встретиться с другим заговорщиком? А может... Может, с тайным воздыхателем? Может, зря она беспокоится? Мысль моментально отскакивает от ее головы, стоит только Джинн Гуннхильдр завернуть к дверям стены-крепости, так близко прилегающей к замку. Лиза поджимает губы. Стена отдана стражникам и пустым коридорам, и ведут они, соответственно, либо в казармы и склады, либо обратно в замок. Лиза идёт следом и проклинает Дайнслейфа, который решил на один день не оставлять стражу у таких вот дверок, оправдываясь тем, что люди нужны внутри. Все так же держа дистанцию, Лиза пробирается по желтоватым от света догорающих лучин коридорам, чтобы девушка привела ее в оружейную. Простую грубую оружейную, даже не королевскую – да тут даром что пылятся мечи и протазаны. Придержав мыском дверь, она тайно наблюдает за её шагом – замедлившимся, внимательным. Такой точно не собьёт незадачливого слугу с бокалами. Джинн медленно гарцует, обходя препятствия в виде напольных стоек, и задумчиво поворачивает профиль к висящим саблям. Лунный свет падает на ее любопытные глазки, освещает ее красивое платье. Скрежещет изгиб меча. Джинн медленно и грузно вытягивает его из своего лежбища. Лиза наслаждается картинкой будто из книги со сказками, но понимает: пора действовать. Одним прыжком она толкает Джинн вперёд, в грохот спящего в своих стеллажах и стойках оружия. Та вскрикивает от неожиданности, неуклюже расставляет руки и слышит, но не придает значение угрожающему треску позади себя. Подсознательно Джинн чувствует, что свободного пространства в комнате становится меньше, но на то оно и подсознательное, чтобы не давать ей полной картинки. Лиза рада ей в этом помочь. Она поднимает когтистую лапу, вторую едва приспускает с рук, чтобы перевернуть Гуннхильдр к себе лицом и насладиться, как и всегда, тем, как удивление сменяется ужасом от облика Вестницы Бездны. – Заблудилась? – её – лицо, морда? – не двигается, не выдает наличие рта, Джинн лишь слышит щёлканье и ощущает потрескивание легких искорок. От них светлые волосы, обрамляющие лицо, немного пушатся, но она совсем не замечает этого, полностью поглощенная многочисленными сложными узорами, которые оканчиваются рогами. Вестница огромна, она занимает половину пространства, она давит, держа массивную руку на её шее, она сидит на ней, не давая подняться, но вес почти не ощущается. Джинн бегает глазами по ней, вздрагивает и жадно хватает воздух, когда ощущает, как сдавливают кожу ледяные когти. – Я... я... – Думала, я не замечу, как мондштадтская девчонка себя ведёт при каэнрийском дворе? Тебе надо было лучше скрываться, а не крутить башкой сутки напролет в поисках лазеек и уязвимостей. – Нет! – Джинн морщится, сжимает рукой ее локоть в попытке оттянуть от себя. Ей мало воздуха, она хрипит и лишь наблюдает, как свет вокруг сужается до одной лишь Вестницы, и в голове внезапно становится жарко-жарко; Джинн думает, что это исключительно от сжатой на шее руки. – Н-нет, мэм, я… – Кто тебя подослал? – Н-никто! Лиза улыбается. Облик Вестницы укрывает эту улыбку.  – Тогда ищи последние слова. Лиза мурлыкает, а в правой руке рождается и растёт электрическая сфера. Она трещит и угрожающе переливается, и Джинн, не способная оторвать от нее взгляд, косит глаза. – Подождите! Постойте, по- кха-кха, постойте! - Джинн шипит, и ее глаза, испуганные, но упрямые, заставляют Лизу услужливо дать предательнице ещё пару секунд. Она немного ослабляет хватку на шее. – Пожалуйста! Я н-ничего такого не задумывала! – Тогда зачем тебе оружие в ночь бала? Мы любезно пригласили послов из всех стран нашего континента на праздник в честь коронации, указав лишь одно небольшое условие – не держать при себе оружия в главной зале. И ты об этом знаешь. И вот, в самый разгар празднества ты убегаешь, причем не воздухом подышать, а прямиком в казармы. Как мне это расценивать?  Лиза играется с ней, как кошка с птичкой; уничтожив сферу, она почти любовно, но с хищным интересом проводит когтем по ее подбородку и наслаждается тем, как много требуется Джинн, чтобы не вырваться из ее рук. Чтобы смотреть куда-то в глаза.  Лизу подкупает подобная храбрость. Безрассудная, правда, но от этого ей даже лучше.  – Ну? Неужто я слишком сильно сдавила твою шею, и ты проглотила язык? Джинн вспыхивает от этих слов; прочистив горло, она, красная, подаёт голос: – М-мне… Мне было интересно каэнрийское… оружие. Я просто хотела увидеть его вблизи, прошу, у меня не было никакого скверного замысла против вас! Лиза вспоминает ее лицо, глаза, когда она только зашла в оружейную, пытается воссоздать их в точности до эмоции и видит любопытство, интерес, осторожность при соприкосновении с лезвием. Как она, словно маленькая девочка, следит взглядом за тяжелой саблей, которую поднимает и которой ловит отблески луны. Лиза хмыкает, что в небольшой комнатке звучит как целый рой пчёл, и плавно отходит на пару шагов, позволяя Джинн подняться. Она парит над землёй, смотря на девушку и то, как она отряхивается и поправляет волосы – делает все, чтобы не встретиться с ней взглядом. Чувствует, что Вестница, не имея привычного лица и глаз, на неё смотрит. – Н-наверное, стоило сразу сказать об этом, но… – пожимает плечами Джинн. – Как бы к этому отнесся Его Величество? Я подумала, что он бы расценил это так же, как расценили и вы. "Его Величество сбежал бы драться с тобой на мечах при первой возможности", - думает Лиза. Джинн, как только ей дали отдышаться и растереть шею, совсем перестала бояться. Её теплая улыбка лишь подогревает у Лизы и без того не дюжий интерес. Она вздыхает, а следующие ее слова льются так мягко, что Джинн явственно ощущает, как подкашиваются её коленки. – Гости интересуются нашими оранжереями, сокровищницей, рудниками и кухней, и почти всегда им дозволено изучать их в своё удовольствие. А ты, мондштадтская рыцарка, выбрала даже не королевскую оружейную, а… это? – с очевидным пренебрежением Вестница ведет массивной рукой по комнате. Джинн хмыкает, делает пару осторожных шагов к брошенной сабле и поднимает ее, вновь давая лунному свету обнять лезвие. Левой рукой она ведет по зазубринам.  – Разве мечи из королевской оружейной используются для чего-то, кроме как бахвальства и красоты? – спрашивает она, а Лиза удивляется наглости, исходящей от её движений. Джинн поднимает саблю и крайне неумело ведет ею перед собой. В Мондштадте, вспоминает Лиза, мечи прямые, и обращаются с ними по-другому.  – Вестники Бездны тоже, в основном, используются для красоты.  Джинн поворачивается к ней лицом. Светлые локоны – пыльные и грязные – обрамляют ее немного круглое лицо, и Лиза не может не налюбоваться этим. Джинн была права, во всём и почти с самого начала. Джинн принадлежала пыльным саблям и копьям, сваленным ближе к казармам, чтобы поутру начать свою верную службу в руках каэнрийской стражи. Лиза же – красивая, величественная, огромная и страшная – была украшением королевской оружейной. Потому что Его Величество скорее забудет, как зовут Архонтов и какой регион кому из них поклоняется, чем подвергнет себя опасности, с которой сможет справиться лишь Вестница.  Джинн снова улыбается, опуская саблю.  – Против рыцарей Мондштадта они, однако, оказались крайне эффективными, – она уже не вздрагивает, когда Лиза, не сдержавшись, проводит когтем по ее щеке и легко тычет кончиком в нос. Это, кажется, и вовсе лишает Джинн остатков инстинкта самосохранения, который, по-хорошему, должен вопить перед огромным монстром, рогами упирающимся в потолок и время от времени щелкающим крохотными, но опасными искорками. – Хотела бы я сразиться с Вестницей, или Вестником, но, боюсь, против вас у меня нет ни единого шанса.  – Вот как. Что ж, – выдыхает она и опускается на землю. – Думаю, если ты найдешь завтра советницу Лизу Минси, она будет не прочь обсудить вопрос о поиске партнёра для спарринга, чтобы одна наглая девчонка ненароком не порезалась о копья королевской стражи. Я ей передам мою личную… рекомендацию, если угодно. Со странной нежностью она смотрит на то, как светится от ее слов лицо Джинн, как она улыбается ей и активно кивает, случайно натыкается лезвием сабли, которую всё ещё держала в руках, о стеллаж и как от этого оружейная наполняется противным лязгающим звоном. Извинившись за него, Джинн тут же обещает убраться от опасных предметов подальше и вернуться в залу. На выходе она от переизбытка эмоций кланяется Вестнице, и та смеется. Лиза ждет, когда красивое лазурное платье скроется за поворотом, напрягает руки и с хлопком, скрытым от сада и дворца, возвращает себе привычный вид. Она смотрит еще недолго туда, где пробегала мондштадтская рыцарка, с теплом положив руку на грудь, и улыбается с любопытством в глазах. Она возвращается в зал и с трудом сдерживает хохот, замечая Кэйю, который всё ещё стоит с представителем клана Камисато и обсуждает что-то очень важное. Она делает вид, что совершенно не замечает намёков с его стороны, умоляющих её спасти своего монарха. Лизе неожиданно весело; кажется, Джинн заразила ее, когда смешно и неуклюже кланялась. Её осторожные, но жадные, нетерпеливые взгляды ловить было гораздо веселее, чем Кэйю и его нервное постукивание по бокалу. Лиза думает, что после бала Его Величество вызовет её на ковер и объявит во всеуслышанье (перед Альбедо и Дайнслейфом), что затаил на неё глубокую обиду. Ей как-то совсем не страшно. Облик Вестницы давно лишил её любых страхов перед смертными.