Где же ты, Гермиона Грейнджер?

Документы были в порядке, и поэтому я на следующий же день беспрепятственно пересек границу с Францией и оказался в Европе. Не могу сказать, что вокруг что-то сильно изменилось, кроме, разве что, языка на табличках с указателями, да еще полос движения автомобилей, но я честно попытался преисполниться духом путешествий. Последний раз я был за пределами Англии в две тысячи первом, когда мы делали закупки для магазина. Послевоенный кризис оказался гораздо более затяжным, нежели мы надеялись изначально, и поэтому некоторые вещи приходилось заказывать из Азии, Штатов, Африки, что стоило, конечно, совсем других денег и прибавляло головной боли с логистикой. Некоторые вещи, вроде, например, настоя, на котором делается Сон Без Сновидений, были в дефиците настолько, что нам оказалось проще переделать рецептуру изготовления, чем искать заменители, и это тоже входило в нашу работу в те сложные годы. Приходилось думать сразу обо всем: ремонт помещения магазина, работа с партнерами и поиск новых, создание ассортимента, закупки, формирование политики цен с учетом кризиса, участие в правительственных грантах на создание зелий, помогающих с посттравматическим расстройством, в конце концов, нужно было обслуживать клиентов и заниматься рутиной, которая всегда является обратной стороной любого бизнеса. Порой у нас не хватало сил, даже чтобы подняться по лестнице в квартиру над магазином, и мы спали прямо в зале, на диванах, которые стояли за кассами. Признаюсь, я уставал тогда так, что даже ночные кошмары переставали пугать меня. — Мы сдохнем прямо тут и получим почетный титул героев рабского труда, — ворчала Верити, когда в третьем часу ночи мы вручную переделывали этикетки к товарам для самых маленьких. — Передайте мне вон тот вот пузырек, с оранжевой лентой… — Это раствор для наружного применения против колик, ему нужна этикетка с появляющимся рецептом, — пояснял я. — Если мы начнем умирать, может, мы все-таки успеем замотаться в бинты и сделать из самих себя мумий? Станет хорошей рекламой. — Кстати, о рекламе, — устало подавал голос из своего угла Джордан. — Мы вчера так и не перезвонили тому олуху из конторы, который втирал о поправках к четвертому пункту соглашения. Вы хоть прочли, что он там понаписал? Когда-нибудь какой-нибудь зажатый журналист, имеющий раннюю лысину, диплом с отличием и проблемы с эрекцией непременно возьмется писать историю Магазина Всевозможных Вредилок, надеясь тем самым приобщиться к славе нашего детища и снискать благосклонность мэтров, которые узурпируют права гордиться победами тех, чьими силами была выиграна война. Статья этого типа будет непременно начинаться с пространного введения, где он расскажет о том, что эта работа — плод его многолетней работы, а если, упаси бог, это будет целая книга, то еще до введения будет представлена его фотография на глянцевой бумаге и благодарность матери, сестре и лучшему другу за помощь и поддержку. О, таких книжек на полках я видал немало! В них можно прочитать буквально все: от жизнеописания Мерлина с цитатами очевидцев до истории Pink Floyd, и, клянусь богом, ни одну из этих книг никто никогда не дочитывал до конца. Они всегда написаны так, что можно просто уснуть со скуки, и, когда очередной неуверенный в себе чудик решит написать историю нашего магазина, я уверен, он, верный традициям этого удивительного жанра литературы, сразу же начнет составлять списки причастных и указывать даты их работы над проектом. Он обязательно выделит целый разворот под хронологию, и, если брать ее отрезок, включающий в себя период до апреля две тысячи пятого, то там будет семь периодов, каждый из которых будет озаглавлен громким названием и иметь под сноской длинное пояснение. Итак, первый период Всевозможных Волшебных Вредилок — это Этап Задумки. Название, разумеется будет другим, но я не мастак в этом, поэтому для начала сойдет и так. Этот этап будет включать в себя период приблизительно до начала шестого курса и расскажет, как сама идея магазина возникла в наших головах. Конечно, его описание будет включать в себя, затравки ради, пару душещипательных историй о трудном детстве и деревянных игрушках, за которое мама подаст в суд и выиграет его, но в целом это будет довольно однообразное описание, пытающееся представить монотонным и скупым слогом нас глазам читателя. Второй этап — Этап Школьного Неповиновения. Наши эксперименты, прогулы уроков и разведение бурды, которую мы считали зельями. О, это прекрасное, это ужасное время! Пока школа сходила с ума от одной мысли, что по коридорам ходят ученики Дурмстранга и Шармбатона, пока учителя усиливали контроль общежитий, боясь, как бы дружба между студентами не привела к чему-нибудь похлеще, пока мы сами собирали ставки, в это время в наших головах крепла Идея. Мы хотели сделать что-то действительно масштабное, не просто шутилки на Хэллоуин, и, верь мы в себя чуть-чуть меньше, а в законы мира — чуть больше, у нас бы не вышло ничего. О магазине в тот год мы рассказали лишь Ли и Гарри: это было что-то новое и пугающее, что-то масштабное, что надвигалось на нас, и каждый раз, стоило нам завести об этом разговор, сердце невольно ёкало и замирало. Мы творили. В тот год Джордан заработал гастрит, пробуя на себе то, что мы придумывали, а я сам получил язву, от которой меня неделю лечили в Больничном Крыле, но, боже, какие мелочи это были!.. Мы кричали, собирая ставки со студентов, наживаясь на Турнире, а сами ночами протаскивали в школу по подземным ходам десятки фунтов расходного материала, который был нам так жизненно необходим и которого все время не хватало. Уроки Снейпа стали для нас чем-то, чего мы ждали. После занятий мы засыпали учителя вопросами, ввергая его в изумление и едва ли не ужас, а после мы часами сидели в библиотеке, штурмуя фолианты. Правдами и неправдами мы добились от Флитвика пропуска в Запретную Секцию, где под бдительным надзором Филча жадно читали, читали и снова читали. Анджи ворчала, что мы совсем перестали ходить, как раньше, играть в квиддич, а мы лишь отшучивались и снова обкладывались горами книг, учебников, собственных записей. — Эй, народ, — как-то окликнул нас Ли, когда мы в очередной раз засели за читальным столом у окна в библиотеке. — Отвлекитесь, а то мозги уже кипят. Он бросил сумку на пол и плюхнулся на свободный стул, и я с наслаждением отложил энциклопедию, разминая плечи. За столом у стены сидели Гермиона и Крам, читая каждый свою книгу. Помнится, тогда я подумал, что это забавно и что, наверное, Виктор специально садится неподалеку от Грейнджер, поскольку рядом с ней девицы его фанклуба не орут так уж оголтело. Откуда я мог знать, что уже тогда он ухаживал за ней! Впрочем, тогда эта мысль надолго не задержалась у меня в голове. — Чего тебе, чел? — лениво отозвался мой брат, которому в тот день досталась Общая Теория Менеджмента и который, кажется, всеми силами боролся со сном. — Присоединяйся к нам, у нас карты, текила и девочки. — Очень смешно, — отмахнулся он, даже не обращая внимания на наши жалкие выпады. — Помните, вы говорили, что вам нужно название и логотип? Я тут набросал немного… «Немного» умещалось на трех свитках, и, признаться, мы потеряли дар речи, когда увидели то, что принес нам Джордан. Нам случалось и позже иметь дело с дизайнерами, каждый из которых драл втридорога, но никто из них никогда не вкладывал в свою работу столько души, сколько вложил тогда наш друг, и никто никогда не понимал наших запросов так хорошо и так точно. Название и логотип были утверждены в тот же день. Помню, мы отправились праздновать это, и так напились в Кабаньей Голове, что едва стояли на ногах, когда ночью брели к замку. Мы глупо хихикали, держась друг за друга для равновесия, и в итоге уснули прямо в раздевалке у квиддичного поля, не в силах даже думать о подъеме по лестнице, которая к тому же вдруг может начать менять направление, к себе в башню. Так нас и обнаружила в седьмом часу утра Анджелина. Страшно злая Анджелина, потому что накануне была тренировка, которую мы пропустили. Сонные, с похмелья — мы улепетывали от нее врассыпную, и, честно признаться, я до сих пор с ужасом вспоминаю биту в ее руках и то, как она орала на нас, идиотов. По выходным мы брали почасовую работу в Зонко. В тайне от педагогов и однокурсников, разумеется. Мы намывали витрины, мы накладывали чары на витрины, мы расставляли товары, мы помогали таскать коробки и выметать мусор. Платили копейки, условия были — хуже некуда, но мы жадно хватались за эту возможность, желая увидеть изнанку того, о чем мы мечтали, наяву. Мы были подростками, которые верили в невозможное. Разве сможет сухарь-писака рассказать все то, чем мы тогда жили? Наши вечеринки, наши занятия, наши разработки, наши шутки. Мы жили, действительно жили. Пусть завистники говорят, что Волшебные Вредилки дались нам легко, это совсем не так. Но, черт возьми, это было прекрасно. Третий этап — Подпольная Продажа. Вообще-то мы надеялись в свой последний год в школе заняться непосредственно подготовкой к открытию магазина, чтобы объявить об открытии прямо на выпускном, но диктатура Амбридж заставила нас изменить первоначальные планы. До этого года школа, пусть и была интернатом, не была тюрьмой, и мы без труда могли покидать ее в любое свободное от уроков время, хотя, разумеется, правила это строго запрещали, однако тотальный контроль розовой жабы буквально пригвоздил нас к замку. — У нас больше трех дюжин рецептов, и мы все еще не проверили должным образом большую половину из них, — ругался сквозь зубы мой брат. — Да, зелья работают и не имеют побочных эффектов, дозировки строго выверены, но не можем же мы просто вливать их в глотку покупателям? — У нас же есть заготовки для кондитерских изделий, — возражал я. — Черт меня подери! Мы не можем опираться при создании продукции на вкус нас троих. Подумай! Ли любит лакрицу, разве это можно считать среднестатистическими предпочтениями? А что нам делать с батончиками для тех, кто, скажем, имеет аллергию на орехи или глютен? А упаковки? Он был прав. Мы готовы были рвать на себе волосы от отчаяния. Впрочем, решение пришло к нам тогда, когда сияющий от самодовольства Ли привел к нам какую-то девчонку с первого курса, которая готова была отдать все карманные деньги, лишь бы пропустить урок у Макгонагалл. Это было озарение. Вскоре у нас появилась широкая сеть среди младшекурсников, которые выступали в качестве тестировщиков нашей продукции, и к середине октября у нас были готовы результаты опросов вкусовых предпочтений, на основании которых мы корректировали свои изобретения. Конечно, у нас не было лицензии и мы не имели права давать несовершеннолетним несертифицированную продукцию, но в нашу защиту хочу сказать, что все, за исключением вкуса, было проверено, и ни разу не возникало непредвиденных эффектов. Гермиона Грейнджер шуток не понимала. Наш день начинался и заканчивался ее проповедями, и раздражение от них сменялось нервной улыбкой, настолько искренне она убеждала нас отказаться от нашей деятельности. — Может, проще сменить школу? — в минуты слабости предлагал я. — Лучше страну, в Англии она от нас не отстанет, — мрачно говорил брат. — В прошлом году мы немного выучили французский, думаю, мы сможем договориться. Но работа тем не менее кипела, а к середине зимы и Грейнджер успокоилась. Перелом произошел, полагаю, где-то в феврале, когда Амбридж совсем озверела, и незадолго до начала весны она вдруг сама притащила нам фунтов шесть шоколада, в котором мы нуждались так сильно и который из-за постоянной слежки не могли раздобыть. Мы делали всю продукцию вручную, создавали обертки, создавали листы с перечислением противопоказаний. Мы вкладывались полностью. Противостояние с Амбридж щекотало нервы, и мы с азартом ввязались в него, выкидывая такое, что волосы на голове вставали дыбом. Финальным аккордом стал наш побег, а через три дня мы получили из школы письмо. «Мистер и мистер Уизли, Поскольку в силу независящих от нас обстоятельств у нас не получилось попрощаться должным образом, я хотел бы в письменной форме выразить свое почтение и радость от того, что мне довелось знать вас обоих. Вы действительно уникальные волшебники, хотя и имеете весьма смутное представление о правилах и нормах, и я уверен, что вы добьетесь успеха. Хотелось бы верить, что ваш энтузиазм останется с вами и дальше, и что вы также не утратите своей дружбы и чувства юмора, которое всегда отличало вас. Для меня будет честью посетить открытие вашего магазина, и я с нетерпением жду этого момента. Искренне ваш, Ф. Флитвик» Мы были ошарашены, мы буквально лишились дара речи, а это, уж поверьте, случалось не часто. Профессор Флитвик! Тот, кто требовал от нас едва ли не больше Снейпа и лже-Грюма!.. Признаюсь, в тот момент мы столкнулись с серьезными проблемами и едва ли были образцом боевого духа, но это письмо вдохновило нас. — Просто сделаем так, чтобы Флитвик не разочаровался в нас, — говорили мы тогда друг другу, и это толкало нас вперед, вопреки всему. Стоит сказать, что эта фраза прошла вслед за нами через года, и всегда в сложные минуты она давала нам силы бороться и двигаться вперед. А профессор действительно пришел на открытие магазина. Мероприятие было едва ли громким, нас не знал почти никто, и среди гостей почти не было незнакомых лиц, но я помню свой восторг, когда увидел, как наш крохотный преподаватель проталкивается в первый ряд, локтями расчищая себе дорогу. И, хоть мы не договаривались об этом заранее, но именно его мы попросили перерезать ленточку у входа, что он и сделал, сияя, словно новая монета. Заслуга Флитвика в том, что Вредилки обрели свое место в мире, была куда больше, чем он только мог предположить. Пятый этап — Этап Довоенной работы — начал именно профессор Флитвик в тот самый момент, когда перерезал ленточку. Это было то время, когда мы и сами не верили в то, что происходящее с нами реально, и, должно быть, если мы и сбрендили, как утверждает Джинни, это случилось именно тогда. Наша жизнь стала настоящим праздником! Мы крутились возле покупателей, мы колдовали — во всех смыслах этого слова — над товарами, мы ночами меняли витрину, мы говорили с партнерами и поставщиками, выбивая выгодные условия, мы были богами этого богом забытого мира, мы были лучшей версией нас. Не знаю, спали ли мы тогда, ели ли… Это все вымыто из памяти, вместо этого — фейерверки красок, улыбок. Чувств. — Вы просто светитесь изнутри, — улыбнулась нам Гермиона, когда мы, охая, пытались вылечить ее подбитый глаз. — Совсем как мой фонарь. — Смешно, — буркнул я, пытаясь приложить лед, а мой брат заржал в кулак. — Молоток, Грейнджер, не теряй оптимизма! — он хлопнул ее по плечу. — К первому сентября поправим, будешь как новая, — он отвернулся и принялся рыться в нашей громадной аптечке, ища нужную мазь. Стоит сказать, что наша аптечка занимала почти целый шкаф. — Да ладно, это ерунда, — она старательно скрывала то, что глаз действительно болел, и ее мужество не могло не восхищать. — Такая ерунда! Я рада за вас, ребята. Вы удивительные, правда, я… Не помню, что нас прервало, возможно, кто-то окликнул нас, но отлично помню, какой прилив энергии чувствовал потом целый день. Гермиона всегда умела подобрать нужные слова. Или, быть может, дело было в искренности? Так или иначе, это был удивительный год, год открытий и достижений, и все же иногда мы с теплой грустью вспоминали наш четвертый этап — Большой Стройки. Мы всегда были в толпе, всегда в центре внимания, окруженные друзьями или семьей, но в то лето мы были вдвоем. Это странно, но, наверное, это был какой-то переходный момент, и мы переживали его, вместе слушая музыку, крася стены, подготавливая запасы для продажи… Мы могли говорить, могли молчать, и, удивительное дело, почему-то это предвкушение было едва ли не более счастливым, чем открытие магазина через несколько месяцев. Черным пятном лежит на тех воспоминаниях сражение в Министерстве и гибель Сириуса Блэка. Он мне нравился, этот чудной мужчина с всклокоченными волосами, с лающим смехом, с тысячей язвительных шуток на любой случай жизни. Он никогда не был добр или ласков ко мне, и уж, конечно, мы не были друзьями, но я симпатизировал ему. Мама не слишком-то жаловала его, называя опустившемся пропойцей без чистой мысли за душой, отец сторонился, опасаясь острот и издевок Блэка, Рон с Джинни тоже старались обходить стороной, а мы видели, как он плачет вечерами, когда думает, что никто не видит. Гарри не распространялся, а, может, Люпин с Блэком и не говорили ему, но еще на шестом году мы поняли, кто такие Мародеры. Легендарные Мародеры! Наши кумиры, наша тайна, те, кем мы восхищались и кому подражали, невероятные и невозможные — они оказались ближе, чем мы думали. Конечно, мы были даже больше, чем ошарашены и возбуждены, когда осознали это, но вместе с тем мы пришли в отчаяние от того, как жестоко и несправедливо обошлась судьба с этими удивительными юношами, превратив их в потрепанных жизнью взрослых, утративших блеск в глазах. Гарри боготворил своего крестного. Это несложно, когда ты воспитан таким уродом, как Вернон Дурсль, но и Сириус боготворил мальчика, что, надо признать, раздражало маму, которая давно уже записала Поттера в ряды своих сыновей. Мы видели, какими глазами Блэк смотрел на Гарри, и, мне кажется, он видел не только его одного. — Отец пацана был их с Люпином лучшим другом, — проскрипел Грюм как-то вечером, когда Гарри с Сириусом сбежали от общего столпотворения и спрятались где-то наверху. — Все потакают ему, а следовало бы заставить его вернуться к занятиям окклюменцией. Ох, помяните мое слово, они разбалуют парня!.. Грюм всегда был ворчуном и пессимистом, но, стоит сказать, в тот раз он оказался прав. Отказ от занятий со Снейпом сделал Гарри уязвимым. Когда нас разбудили посреди ночи, мы толком не поняли ничего, как не поняли ничего и тогда, когда разбрасывались заклинаниями в Отделе Тайн. Разве что, что шутки закончились. Упорность Гарри и ненависть Сириуса к Снейпу косвенно привели к трагедии. Мы понимали, что вряд ли кто-то сможет утешить Поттера, вновь потерявшего кого-то близкого, но все-таки на следующий день мы приехали в Нору. Мы не были такими уж близкими друзьями Гарри, но Рон с Гермионой и Полумной были в больнице, Невилл был у бабушки, а Джинни была и сама в состоянии, близком к шоковому, поэтому мы решили, что нам будет лучше все-таки приехать и поддержать парня, пусть мы и не знали, что именно сказать ему. Дома было тихо. Пылинки кружились в луче света, пробивавшемся сквозь окно, какой-то садовый гном лениво раскапывал мамину грядку около забора. Казалось, ничего не изменилось. Мы знали, что, должно быть, Гарри наверху, и поэтому двинулись к лестнице, когда услышали тихое: — Ребята, — это была Элис. Она была бледна, под глазами залегли круги, ее голос едва заметно дрожал. Мы подошли к ней. Она порывисто обняла нас — сначала брата, потом меня, и мне почудилось, что ее объятия были крепче, чем обычно. — Бога ради, где вы были? Я искала вас в магазине, была у родителей Ли… Где вы были? — У Рона, в больнице, — ответил я. — Ему вчера досталось. — Не волнуйся, уже ничего страшного, — поспешил успокоить нашу подругу мой брат. — Бывало и хуже, но все равно придется еще полежать в Мунго. Врачи хотят отследить последствия, возможны всякие побочные эффекты. — Позеленение кожи, рога… — Слава богу, — перебила меня Элис и снова обняла нас. — Идиоты… Почему вы не отправили мне патронуса? — Прости, — мы виновато переглянулись. Должно быть, она испугалась за нас. — Обещайте, что в следующий раз, что бы ни случилось, вы свяжитесь со мной, — сурово произнесла она, отстраняясь. — Что бы ни случилось, Уизли! Слышите? Алисия была и остается одним из самых преданных и храбрых людей, каких я только когда-нибудь знал. В ту ночь она попросту сбежала из школы, наплевав на экзамены, на учителей, на аттестат — сбежала, потому что боялась, что не успеет. Нам правда стоило связаться ней и с остальными, когда все закончилось. Рассказать, что мы целы. — Мы хотели проведать Гарри, — сказал мой брат, бросая быстрый взгляд на лестницу. — Он наверху? — Да, — кивнула Спиннет. — Он там. Ему дали какое-то успокоительное, иначе бы он просто разнес все тут неконтролируемой магией, но все равно… — Ясно, — мы двинулись к лестнице. Кому-то надо было быть рядом с ним, когда на него, в который раз, обрушилось нестерпимое горе. — Постой, — Элис ухватила меня за плечо. — Пусть идет только он. — Почему? — мы оба остановились, глядя на девушку. К ней уже вернулась вся ее выдержка и хладнокровие. — Не только Гарри сейчас нужен лучик солнца, — она кивнула в сторону кухни, и только тогда я увидел за столом сгорбившуюся фигуру. О, милая, мудрая Алисия! Тебе тогда было едва семнадцать, почему же в тебе было столько чуткости, столько внимательности? Откуда? Сколько раз ты заставляла нас остановиться и задуматься, сколько раз направляла… Ты никогда не умела быть эгоисткой, ты всегда видела глубже, чем мог проникнуть человеческий глаз, всегда знала, что сказать. Ты была нашим другом много-много лет, ты вместе с нами смеялась, вместе с нами грустила, сражалась плечом к плечу с нами, и ни разу за все эти годы не дала повода усомниться в себе. Как повезло нам, что мы стали твоими друзьями, какой подарок судьбы, что столько лет мы были рядом. Почему прервалось наше общение, наша дружба? Не знаю. Но, боже, как же мне не хватает этой спокойной рассудительности, этого большого сердца, понимавшего нас без слов… Алисия, пока все мы пытались прийти в себя от потрясения, именно ты, только ты заметила, что кого-то события той ночи едва ли не убили. Ремус Люпин сидел, словно хотел свернуться в позу эмбриона, закрыть руками уши, зажмуриться, пропасть из этого мира. — С ним пыталась поговорить Тонкс, — вполголоса сообщила Элис, — но он прогнал ее. Она выбежала из дома вся в слезах, я видела ее, когда подходила к Норе. — Иди к нему, — мотнул головой брат, — а я поговорю с Гарри. Не знаю, кому из них сейчас больше нужна поддержка. — А ты? — я обернулся к подруге. — Надо найти Тонкс, сомневаюсь, что она ушла далеко, — тихо сказала она, а затем развернулась к задней двери. Я направился к Люпину. Не знаю, что я хотел сказать ему — у меня не было слов, чтобы поддержать его, я никогда не был хорош в этом, в конце концов, он только что похоронил друга. Лучшего друга. Тонкс знала его куда лучше, и, конечно, ей было куда виднее, что сказать убитому горем Ремусу, но даже она не смогла подобрать нужных слов. Наверное, существует такой уровень боли, когда уже ничего не может помочь… И я не сказал ни слова. Я сел рядом и положил руку поверх его. Люпин едва уловимо дернулся, но не оттолкнул меня, и в молчании мы сидели, глядя оба в центр стола, вспоминая усталого человека с собачьим смехом, который отдал жизнь, чтобы спасти своего крестника. Солнечный луч беззаботно разглядывал сковородки матери… Как-то раз, когда мы с братом тайком явились на Гриммо за нашими заготовками, мы застали там Сириуса и Ремуса. Они сидели прямо на полу на лестничной площадке, и нам пришлось затаиться на пролет ниже, чтобы не быть обнаруженными. Они пили что-то из бутылки, еще одна пустая валялась поодаль. — Лунатик, ты просто собака, — они смеялись. Нет, нет, смеялись не так, как мы могли бы ждать, смеялись искренне и счастливо. Смеялись не только улыбкой, но и глазами, мимическими морщинками, смеялись всей своей сущностью. — Ну нет, собака здесь ты, Блэк! И в конце концов, мне все сошло с рук, разве нет? — Сириус захохотал, запрокинув голову, и Ремус потянулся к нему, шутливо ударяя по затылку. — Ну сам подумай, эта скотина хотел прибрать к рукам преподавание моего предмета! Нюниус даже написал прошение в Министерство, так что я решил, что стоит задать ему. — И ты заколдовал образец для урока, чтобы он реагировал на заклинание строго противоположно? Однако, друг! — Сириус увернулся от очередного тумака. — Я-то думал, тебе не нравились наши выходки, а? — Я тебя убью, придурок, — Люпин тоже не мог выдержать серьезную мину. — Черт возьми! Ты что, забыл, кто первый в истории Хогвартса создал искусственного призрака, а?! — Мерлин! — новый раскат громового хохота заставил портрет мадам Блэк на первом этаже заголосить. — Я и забыл! Это когда Джим не подготовился к тесту, а ты решил его спасать, да? Мама всегда учила нас, что подслушивать нехорошо, но мы буквально были заворожены, и просидели на ступенях, согнувшись, пока спину не стало сводить от неудобной позы. Даже рядом с Гарри из глаз Мародеров не пропадала тоска, но в тот вечер, когда они смеялись, вспоминая прошлое, они были действительно счастливы, они действительно жили, действительно веселились, и это было даже более завораживающим зрелищем, нежели волшебство. Они были нужны друг другу. Теперь же Ремус остался один. — Он всегда хотел умереть, разбившись на мотоцикле или прыгая с парашютом. Уж точно не так… — хрипло прошептал наконец Ремус. Его голос был сам на себя не похож. Я молчал. Не знал, что сказать, и стоит ли что-то вообще говорить, а Люпина вдруг будто прорвало. Запинаясь, срывающимся голосом говорил он о своем друге, о том, как он любил на самом деле жизнь, как много умел и знал, как мечтал… Я слушал, не перебивая, и, кажется, это только подстегивало Люпина говорить дальше и дальше, точно он боялся, что, если не расскажет этого кому-нибудь, о Сириусе Блэке скоро забудут… — Он так переживал, что Питер не сможет пригласить ту девушку на бал, что едва не заработал нервное расстройство… Внешне он оставался все тем же невозмутимым и непрошибаемым аристократом, что и обычно, но, клянусь тебе, когда он узнал, что она согласилась, он от радости сделал сальто. Вернее, попробовал — докрутить не удалось, и он со всей силы грохнулся на копчик, да так, что еще два дня еле мог ходить. Где-то наверху, я слышал, братец говорил с Гарри, в саду, должно быть, Элис утешала Тонкс, а мы сидели на крохотной кухоньке Норы, и Ремус Люпин говорил и говорил о своем друге, по которому скорбел невыносимо. Он плакал, не утирая слезы, и тогда я впервые увидел боль так близко, так явственно. Наверное, я тоже плакал тогда. Я вспомнил это отчаянное чувство потери, когда увидел первые убийства новой войны, уже не скрытой за лживыми статьями Пророка. Это случилось на свадьбе Билла и Флер: когда сверкнул патронус, когда закричали люди, когда Гермиона схватила своих друзей за руки и спешно трансгрессировала — молодожены первыми схватили палочки, становясь лицом к лицу. — Уходите, все уходите, скорее, — закричал Билл, перекрывая своим голосом гвалт толпы. — Отец, Чарли! Помогите тем, кто не может переместиться сам. Ну же!.. Мама схватила под руки двух престарелых тетушек, которые были дезориентированы и испуганы до полуобморока, Джинни бросилась к детям, папа колдовал над бокалами, превращая их в порталы. Чарли и мистер Лавгуд направляли перепуганных и потерянных гостей к выходам, а мы с братом вскочили, проталкиваясь к Билли. — Вам надо уходить, — закричала нам Флер, испуганно прижимая левую руку к груди, но мы даже не успели ничего возразить, когда нам на помощь пришел еще один волшебник. — Ни за что! — с другой стороны к нам проталкивались Крам и какой-то из сослуживцев Билла, имени которого я не знал. — Флер! Мы вместе сражались на Турнире. Вместе сразимся и здесь. — Мы поможем задержать Пожирателей, когда они появятся, — решительно кивнул неизвестный мне маг. — Вместе, дружище!.. И в этот момент послышались один за одним хлопки трансгрессии, извещающие нас, что враги уже здесь. Мама бросила в одного из людей в черном какое-то заклинание, прежде чем перенестись вместе с сестрой Флер куда-то прочь, где-то сзади закричала девушка, а мы бросились прямо на темных волшебников. Вспомнился седьмой круг и поединки, которые устраивали Гарри и Гермиона, когда в кругу оставался один дуэлянт, против которого были три-четыре противника, и он вынужден был отбиваться от атак со всех сторон. Теперь это не было тренировкой. — За Седрика Диггори! — услышал я отчаянный крик Флер слева от себя и поразился тому, с какой ловкостью она разбрасывалась проклятиями в адрес противников. Я и позабыл, что ее выбрали как самого достойного студента Шармбатона… — За Седрика! — прогремел откуда-то голос Виктора. Он виртуозно орудовал палочкой, оставляя за собой след из лежащих противников, и при этом совершенно не церемонился, раздавая тумаки и удары левой рукой. Седрик был нашим с братом приятелем, мы много пережили в детстве, много играли, много мечтали, и после его смерти мы действительно скорбели по нему и сочувствовали его отцу, но я и не знал, что также, как и мы, скорбели по нему и его соперники по Турниру, Флер и Виктор. В силу ли возраста, в силу ли слухов, они так и не стали друзьями с Гарри, но друг с другом поладили хорошо, и трагедия, ознаменовавшая окончание соревнования, оставила на них неизгладимый след. В тот вечер они сражались вместе, словно снова были школьниками, и белое платье невесты мелькало тут и там, словно знамя. Когда последние из гостей смогли воспользоваться порталами, мы и сами бросились отступать. Не было никакого резона в том, чтобы биться насмерть, и мы спешили скорее покинуть изорванный шатер, где развернулось наше короткое противостояние. Мы с другом Билла схватили один бокал, Флер с Крамом — другой. Братья только подбегали к столу, когда мир закрутился и пошатнулся, и я потерял их из виду. Я не смог удержаться на ногах и упал навзничь, больно стукнувшись плечом о деревянные доски пола. Я узнал прихожую домика дедушки Септимуса, а затем услышал крик мамы: — Сынок! Где вы были?.. Я страшно перепугалась, вы… — с грохотом на пол рядом свалились Крам и Флер. В отличие от нас, они смогли устоять на ногах. — Где Билл?.. — от волнения в голосе девушки вновь прорезался едва заметный акцент, и она вцепилась в руку Виктора, судорожно оглядываясь. Тот свободной рукой приобнял ее в ответ, успокаивая, и в этот самый момент оба моих брата вывалились из портала. Они приземлились на лестницу, и, отчаянно ругаясь, покатились по ней вниз, чудом не переломав себе все кости. Я внезапно понял, что с облегчением вздыхаю. Я беспокоился. — Ну-ка, приятель, — обратился я к другу Билла, который все еще придавливал меня. — Давай, слезай. Он не ответил. Я тряхнул его за плечо и повторил еще раз, уже настойчивее. — Слышишь? Слезай! — он не пошевелился. Вокруг стало очень тихо. Кто-то, из-за головы этого парня я не видел, кто именно, подошел и присел рядом. — Он мертв, — услышал я голос Чарли. Меня замутило. Кто-то помог мне столкнуть с себя мертвеца, Флер повисла на своем муже, утешая его и шепча что-то на ухо, Джинни уткнулась в грудь отцу. Несколько мужчин, коллег покойного, подняли его и перенесли куда-то вглубь дома, а я так и остался сидеть на полу, бессмысленно глядя на дверь, которая давным-давно закрылась. Наверное, парня задело, когда мы уже начали перемещаться, иначе он бы не успел схватиться за портал. Я даже не знал его. Не знал, но мне почему-то вспомнились и Гарри, рыдающий над Седриком, и Ремус, сгорбившийся на кухне… В прихожей осталась только наша семья. — Рон и ребята… ушли… — наконец-то нарушил молчание Чарли. Он все еще не вынул цветок из петлицы, рукав костюма был разодран, на белой рубашке были видны следы крови. Рон и ребята ушли. Гермиона, умница-Гермиона успела вытащить их, пока не началась заварушка, но теперь они были бог знает где, совсем еще дети, и никто не мог помочь им. Мы сидели и стояли в прихожей — кто на ступеньках, кто прислонившись к стене — и молчали, потому что наш Ронни, а вместе с ним и Поттер, и Грейнджер, они ушли. Время мира закончилось. Они не вернулись в школу, как и мы не вернулись в магазин. Этап шесть — война. Вредилки остались стоять, осиротевшие и опустевшие, а мы спрятались у тети, не переставая при этом работать. Все, что нам было нужно, было у нас в голове. Мы хотели сделать что-то, что может помочь нам в войне, вроде лекарственных средств, обезболивающих, искусственных щитов для защиты магглов, петард… А в середине сентября с нами связался Перси. Это был страшный год, год, который невозможно забыть, и все же тогда это были Всевозможные Волшебные Вредилки Уизли. После войны, после победы, они стали просто Всевозможными Волшебными Вредилками, хоть название и осталось прежним. Пребывание в больнице затянулось, реабилитация — еще сильнее, и восстановление магазина собственными силами было едва ли возможно, тем более, в обозримые сроки, когда на пороге внезапно возникла Кэти Белл с огромной сумкой в руке. — Ну все, так дальше нельзя, — объявила она. — Даже квартира над магазином — все равно что свалка, я уж молчу о самом помещении. Сегодня мы будем убирать мусор и хлам. И с решительностью, которой было сложно противиться, она принялась выгребать из зала на втором этаже то, что осталось от полок и ассортимента. Она была, на самом деле, умницей, каких мало, очень доброй и неконфликтной, но тогда она взяла дело в свои руки, решив, что в противном случае восстановление нашего магазина займет годы, и была абсолютно права. А уже через полтора часа в здание стали стекаться наши знакомые, однокурсники, друзья… Одни входили смело, громко говорили, улыбались, другие, например, бывший слизеринец Флинт, стыдливо жались к стенам, словно не знали, имеют ли право участвовать в происходящем, некоторые были даже просто прохожими, решившими помочь. В помещении повис шум. Анджелина и Кэти руководили процессом, раздавая указания и иногда даже прикрикивая, и работа закипела. Кто-то затянул гимн школы, кто-то запустил музыкальную куклы, которая некогда украшала витрину. — Ну-ка, друзья, давайте! Иии-раз! Иии-два! Взяли, взяли, ну! — зычно командовал Ли трем или четырем ребятам, которые все вместе пытались поднять с пола массивный шкаф, в котором раньше были зелья. Поначалу приходилось работать без всякой магии. Товары магазина были разбросаны везде, часть была повреждена, и побочные эффекты от волшебства могли быть непредсказуемыми, и поэтому мы работали тряпками и швабрами, молотками и стамесками. Какой-то юморист размашисто написал на листе бумаги и привесил на витрину: «Всевозможные рабские работы Уизли. Ежедневно, с утра до вечера. Если вам некуда деть своего ребенка, эксплуатация детского труда также возможна!» — Это же надо было так разгромить, просто невероятно! — ворчал Оливер Вуд, ползая на коленках по полу и оттирая следы зелий от досок. — Перси, передай ведро, будь добр. Когда магазин открылся, в зале на втором этаже была временная фотовыставка, посвященная ремонту здания, созданию нового ассортимента, его размещению… Деннис Криви тенью скользил между нами, снимая на самый обычный маггловский аппарат происходящее, но, когда он проявил и отпечатал пленку — о, вот тогда показалось настоящее волшебство. На первом этаже радостно крутились и шуршали наши всевозможные вредилки, но он был почти пуст. Люди толпились на втором этаже, разглядывая черно-белые снимки, протискиваясь мимо друг друга дальше, улыбаясь и плача сквозь улыбку. — Удивительно, правда? — прошептал мне на ухо голос брата. — Да, — согласился я, сжимая его предплечье. — Черт, знал бы ты, как я рад, что ты вернулся. Ты говнюк и урод, но я скучал… Люди смеялись, переговаривались, показывали пальцами на фото, увидев знакомые лица. Вот Гарри Поттер и старик-Оливандер собирают осколки разбитого стекла. А вот Рита Скиттер, та самая Рита Скиттер, которая режет салат на кухоньке квартиры наверху, а рядом с ней — Джинни Уизли, раскладывающая порции горячего риса. А здесь Полумна Лавгуд, Дафна Гринграсс, Захария Смит и Тео Нотт, рисующие на стенах магазина двигающиеся картины. Кто бы раньше мог представить этих четверых вместе?.. Десятки волшебников всех возрастов, всех факультетов, дети и старики, мужчины и женщины, чистокровные и магглорожденные… — Спасибо, мистер Уизли, — подошел ко мне тогда какой-то мужчина в свитере с гербом Пуффендуя. — Я просто… — он вдруг обнял меня, и я опешил, не зная, что и делать. Многие из тех, кто был на фотографиях, были и на повторном открытии Вредилок. Профессор Флитвик украдкой утирал слезы, управляющий аптеки Малпеппера ходил вдоль стендов, рассеянно подергивая усы, двое выпускников Дурмстранга говорили о чем-то вполголоса, косясь на Рубеуса Хагрида, предусмотрительно оставшегося у входа. — Почему все так заворожены этой выставкой? — спросил я, не обращаясь, впрочем, ни к кому. — Это надежда, — ответил вполголоса Кингсли, хлопая меня по плечу. — Это общее дело. Это возможность вместе вернуться к миру, который мы потеряли… Это чертовски много, приятель. И это было так. Седьмой, последний этап — это тот этап, когда Всевозможные Вредилки стали нашим общим делом. И я говорю не только об уборке, о ремонте — конечно, это все было важным этапом, но ведь был и магазин Волшебного оборудования для умников, который выделил нам из своих запасов по оптовой цене три партии самых отменных хрустальных флаконов, которых было не сыскать во всей Британии после закрытия производства, был профессор Слизнорт, который вызвался помочь и полтора месяца варил сложнейшие зелья по нашим рецептам, были Ли, Верити и Анджи, которые ночами писали и заколдовывали ценники, были сотни школьников, которые писали нам письма, присылая идеи и полезные, на их взгляд, мелочи. Была Гермиона, которая приносила по утрам кофе, была Алисия, которая обзванивала сотни контор, отмечая, кто готов с нами сотрудничать на первых парах… Не так уж и просто запустить бизнес, пусть бы он даже не нуждается в рекламе. Это была наша общая победа. Полумна Лавгуд была человеком, который внес в наш магазин, как и прежде яркий и броский, некоторый дизайнерский вкус. Пропали вырвиглазные надписи, пропал цветовой взрыв, который раньше встречал посетителей, на стенах появились магические животные, мягко ступавшие вдоль стеллажей и казавшиеся буквально живыми. Вместе с Теодором Ноттом и какой-то престарелой колдуньей из Ирландии они разрисовывали стены уже даже после открытия, добавляя туда все новых и новых обитателей, и в конце концов стало казаться, что магазин буквально безграничен. — Вот теперь у меня не болит голова от одного только взгляда на интерьер, — заявил Рон, когда на Пасхальных каникулах заглянул к нам. — Нет, что ни говори, а Луна — девчонка что надо! Некоторые могли бы назвать Полумну странной, и, пожалуй, были бы правы, но что Гарри, что Рон, что Гермиона — они искренне были привязаны к ней и ценили выше почти всех тех, кого принято называть нормальными. — Она великолепна, неправда ли? И всегда была хороша, — заявил как-то мой братец, и из его уст это была высшая похвала. — Я набил бы лицо любому, кто посмел бы осмеять ее на вечеринке Слизнорта, — признался как-то Гарри. — К тому же, она единственная, кто смог подобрать слова утешения, когда погиб Сириус. — Я не знаю никого столь же прямолинейного и проницательного, как она, — говорила Гермиона со свойственной ей в таких вещах простотой. Мы же с братом знали Луну чуть ли не с самого ее детства. Она была ровесницей Джинни и жила по соседству, так что, когда сестрица была совсем маленькой, девочки нередко играли вместе, но потом, когда они стали подрастать, Полумна стала сторониться веселую и активную Джин, игры которой иногда становились едва ли не опасными. Все больше времени она проводила одна на природе, играла с родителями, много читала… Мы часто видели ее, когда ходили с ребятами на речку — она любила сидеть у большого дерева на вершине холма. Не думаю, что Джинни помнит те времена — она была совсем крохой — но я помню их хорошо. Смерть матери тяжело ударила по ней, но она нашла в себе силы идти дальше и стала сама опорой для отца, потерявшего в один миг половину своего мира. Это всегда вызывало у меня восхищение и уважение. Полумна оставалась подругой Гермионы и после войны, ее неоднократно упоминали, и я договорился встретиться с ней в ближайшую субботу, когда у нее будет выходной. После окончания школы Луна поступила в педагогическое училище при Шармбатоне, а, закончив его с отличием, стала преподавать в школе. Я ждал встречи с ней с нетерпением. Меня терзало желание скорее узнать что-нибудь стоящее о Грейнджер, и предчувствие подсказывало мне, что в этот раз я на верном пути. Впрочем, усилием воля я заставил себя успокоиться. В отеле я вскрыл письмо о Джинни: она выговаривала мне, что я безмозглый идиот, что я снова бросаю невесту ради идеи фикс, что она обязательно устроит мне, когда я вернусь, а также прикладывала открытку, подписанную почерком Гермионы. Пояснение было сухим. «Это я нашла утром в тумбочке Гарри. Наверное, он хотел отправить ее тебе — уж не знаю, зачем, поскольку лично я не верю в успех твоего предприятия. В любом случае, возвращайся скорей.» И это она еще не знала, что я уехал во Францию… Я мысленно порадовался, что выслать патронуса на такое далекое расстояние затруднительно, и что адреса для отправки громовещателя мои сестра и невеста не знают. Я поежился. Открытка Гермионы представляла собой фотографию на плотной бумаге без каких-либо подписей или названий, на обратной стороне значился адрес абонентского ящика Гарри и небольшой текст. «Это вид с юго-востока, но фотография не может передать настоящую красоту этого места. Я так счастлива, Гарри! Повторю фразу Сэнди: если мне суждено умереть, то нет лучшей смерти чем…» Конец фразы и строчка ниже были размыты, кто-то давным-давно пролил на открытку кофе. Магия тоже не помогла — порча была слишком уж давней. Кем был этот Сэнди? Черт его знает… Я мысленно стал припоминать всех людей с таким именем, которых только знал, да так увлекся, что чуть было не упустил самое важное, что стоило бы заметить сразу. Открытка была отправлена маггловской почтой, из пригорода Лондона, однако дата, дата!.. Седьмое марта две тысячи третьего!.. — Поттер!!! — я заорал так, что, должно быть, переполошил все здание. Я был вне себя! Как, как он мог забыть про эту открытку?! Почему он не сказал мне?! Значит, в марте две тысячи третьего она была в Лондоне… Может быть, они виделись? Я кинулся к телефону. — Гарри Поттера, срочно! — едва ли не завопил я в трубку. — Я его друг, моя фамилия Уизли, ну же! — Мистера Поттера нет на месте, — пискнул мне в ответ голос той девчонки, которую я видел в Манчестере, Эшли. — Они с мистером Рональдом еще утром уехали куда-то… Что ему передать?.. Я не дослушал и бросил трубку. Мои нервы были на пределе… Конечно, в итоге я в пятницу не пошел ни на какую экскурсию, как хотел изначально, а вместо этого весь вечер просидел в номере и всю ночь проворочался в кровати, снедаемый кошмарами… Я видел замерзшую гладь темного озера, а подо льдом — лица мертвецов, плывущих в черных водах. Белые лица, пряди волос, треплемые течением… Я видел моих друзей, моих врагов, я видел самого себя, и мертвец улыбался своей жуткой улыбкой из угла моей комнаты, и висельники качались за окном… Я проснулся больным и еще долго не мог унять перепуганного сердца. Встреча с Полумной была назначена на полдень. Я ждал ее в условленном месте, топчась на месте и нетерпеливо глядя на часы, и все-таки ей, как и всегда, удалось подойти ко мне неожиданно. — Привет, — поздоровалась она. Я ожидал, что она будет совсем другой, нежели я помнил ее, был готов и к тому, что не изменится вовсе, однако это была все та же Полумна, и все же — совсем другая. Не знаю, в чем было дело. Быть может, в уверенности… — Привет, — запоздало поздоровался и я. — Здорово выглядишь! — Франция хорошо влияет на внешность, — улыбнулась она, глядя мне в глаза, и в этот момент напомнила мне ту самую девочку из Отдела Тайн, которая, сплевывая кровь, с интересом и едва нормальным восхищением смотрела, как ей залечивают руки. — Прогуляемся? Покажу тебе одно место. Во Франции уже вовсю властвовала весна. Мы прошли вдоль главной улицы деревеньки квартала два-три, свернули в проулок и зашли в какую-то подворотню, едва ли походившую на приличное место. Я хотел было сказать это, но в эту самую минуту Полумна прошептала что-то, и мрачная дверь стала меняться, уступая место очаровательной лесенке, вдоль которой висели кадки с цветами. Мы поднялись. — Мадмуазель Лавгуд! — бармен буквально подскочил, сияя. Он зачастил что-то на французском, но я едва ли понимал его. Во всяком случае, он был действительно рад Полумне. — Пойдем, — потянула она меня за рукав к столикам. — Густав говорит, что рад нам с тобой. — Что это за место?.. — я озирался. Со стен на меня смотрели фотографии незнакомых мне людей. — Это кафе семьи Густава, — она подтолкнула меня к столику у окна. — Иногда учителям школы хочется отдохнуть от учеников, и тогда они идут сюда. — Секретное кафе для работников школы? — догадался я. — Было бы неловко, если бы кто-то из студентов застал профессоров на корпоративе, — улыбнулась Полумна. — Я часто хожу сюда. Густав делает волшебные десерты!.. — она повернулась к подошедшему мужчине и что-то произнесла по-французски. — Что ты сказала? — спросил я, когда он отошел, кивнув удовлетворенно. — Заказала нам его фирменный кофе, а еще два пирожных на его вкус, — я хотел было возразить, потому что я не особо любил ни первое, ни второе, но она, будто прочитав мои мысли, замотала головой. — Нет-нет, тебе понравится, я обещаю! Я завел было светскую беседу, но нетерпение душило меня, и я почти сразу перешел к делу. Полумна нахмурилась, словно соображая что-то. В голову снова полезли воспоминания, но я чуть ли не силой прогнал их. — Мы много общались с ней, пока она училась в Академии, это так, — кивнула в конце концов она головой. — Я часто ездила к отцу в Англию, навещала Невилла, и всегда заглядывала к ней… Она была так увлечена учебой, нет-нет, совсем не так, как в школе! Это другое. Она хотела не просто выучить все, она хотела понять, стать хорошим врачом. Ее очень волновало включение магической медицины в жизнь магглов. Ты знаешь, они с ее другом, высоким таким, у него еще был нос с горбинкой, писали проект на получение гранта по этой теме, хотя я и не знаю, чем все закончилось. У нее был трудный период… — Прости, — перебил я. Полумна рассказывала несколько несвязно, и я припомнил, что ее предмет в Шармбатоне назывался «Изящные магические искусства». Что ж, в ее стиле! — Почему ты говоришь, что у нее был трудный период? Она что-то рассказывала? — Нет, она никогда не говорила о своих проблемах, — покачала головой Полумна. — Поэтому я и думаю, что у нее что-то было не так. Когда люди несчастливы, они скрывают это так тщательно, что не говорят даже о самых мелочах… Гермиона считала Полумну проницательной. Я же, пожалуй, все-таки считал ее скорее странной, хотя, разумеется, все еще очень симпатичной и хорошей. Когда я через три или четыре часа вышел из кафе, распрощался с девушкой и пошел прочь, я, вопреки предшествовавшему дню, думал о двух вещах: во-первых, что кофе и выпечка Густава действительно невероятны, а, во-вторых, что хороший психиатр никогда не бывает лишним.