estranged

Он впервые увидел Эксла Роуза, когда кто-то подкинул ему кассету-бутлег с выступлением Ганз Н' Роузес в одном из клубов Элэй. Запись датировалась одна тысяча девятьсот восемьдесят шестым годом нашей эры, всего за два года до того, как это безумие разрослось окончательно и бесповоротно. Курт тогда предпочитал по-тихому (насколько это было возможно) панковать у себя в Абердине, а между этим еще и что-то сочинять, но ему и в голову тогда прийти не могло то, что ему удастся перегнать Эксла с его бездарными паршивцами. И неважно, что сам Курт такой же, ибо то и делает, что торчит, дергает струны, как ошалелый, да и орет в микрофон; но толпа более чем тащится, и тут ты как нельзя кстати для себя подмечаешь, что людям абсолютно насрать, что слушать — они просто слушают, и редко кто вдумывается и запаривается. А вот Эксл как раз вдумывается и запаривается, только признавать этого особо не хотелось, тем более сейчас, когда они оба на виду и когда в каждое неосторожно сказанное слово всякий журнальный червь готов будет вонзить свои клешни. Курт уже жалеет о том, что когда-то захотел выебываться на сцене, потому что выебоны на сцене окупаются куда более высокой ценой, чем он мог себе представить. Ты тут жертвуешь своей искренностью, игнорируешь свои идеалы (если и вовсе от них потом не отказываешься), да и в принципе выставляешь себя полным идиотом, но а без этого здесь вообще никак не обойтись. И это бесило. От этого хотелось избавиться, убежать и больше к этому не возвращаться. Но кто ему это позволит? Крист и Дэйв, может, и покряхтят, но смирятся, а вот Кортни... она же беременна, черт возьми. Ее нужно обеспечить, и неважно, что она сама выпустила альбом своей группы за несколько дней до их Невермайнда. Она с ним едва не с неделю не разговаривала ровно после того случая, когда... Когда Курт начал всерьез размышлять о цене, запрашиваемой этим безжалостным рынком индустрии, то в первую очередь он подумал про тот вечер, про ту самую сцену, на которой тот самый Эксл Роуз, чуть старше того, которого Курт видел на бутлеге, властно и даже дерзко засунул свой язык в его, Курта, рот — и отымел его там, перед глазами толпами, читай, без смазки. Нет, конечно, никаких сцен прелюбодеяния, более того, поцелуй почти целомудренный, почти такой, какой одобрен был бы заповедями, но разве что с излишком языка и преобладанием слюны... После этого, в общем, Курт чувствовал себя погано, а Кортни своим бойкотом не помогала. Она жутко ревнивая, это правда, но Курт не из тех, кто пошел бы на измену, но зато он теперь точно из тех, к кому сам относится с пренебрежением — он теперь продукт, на его имени сшибают миллионы, с его имени мечтают сшибать миллионы. Эксл чувствует ровно то же самое. Наверняка чувствует. Он будет почувствительнее и поумнее всех в своем коллективе, но это не отменяет того, что Курт почувствовал себя в полной мере оскорбленным в ту ночь. Но это не Эксл оскорбил его, а сам Курт довел себя до состояния полного омерзения. Я, блядь, не мог унять стояка. Вот же паскуда рыжая. Он как мог иронизировал касательно темы своей гомосексуальности даже уже при Кортни, говоря, что в душе он еще ого-го какой гей, и что хотел бы раздражать всех просто тем, что он гей. Даже сейчас, думая об этом, Курт не понимает: улыбка то и дело лезет на лицо, но он ее подавляет, вместе с тем чувствуя к себе полное отвращение. Он всегда обнаруживает себя в полной растерянности, когда сталкивается с такими вопросами. Но иронизировать втрое сложно, когда ирония перестает быть просто иронией. А теперь этот ублюдок прислал ему записку прямо из своих лакшери-ебеней, и Курт не знает, как на это реагировать. «Должен отметить, я тебя еще тогда высоко оценил — и не напрасно, потому что ты это заслужил. Скольких таких индивидов ты наблюдаешь, музыка которых вызывает в тебе каламбур из чувств? Я слушаю «Блич» — и я хуею, правда, я вслушиваюсь в этот грязный звук, и понимаю, сколько же в этой грязи скрыто или, наоборот, пусто. Просто знай вот что: не отыщется на свете или, по крайней мере, тут, на рок-н-ролл-сцене, ублюдка настолько прямого и безжалостного в своих постулатах, чем ты. Я не знаю, как твое объебанное сознание это воспримет, но будь что будет, ибо это то, что думаю я. И поверь, кроме меня и еще некоторых отдельных единиц, так не думает больше никто, ибо класть хер они хотели и на искренность, да и на тебя в целом. Я как-то сбросил чемодан своей жены из окна, а через какое-то время — уже свой рояль, и знаешь, что? Это произошло тут, в Элэй. Меня клеймили конченым в Лафайетте, а здесь — тем более, когда моя рожа уже настолько осточертела. Я к чему веду? К тому, что будь готов к ярлыкам, какими бы они ни были. Мои пацаны уже ржут над тобой и называют каблуком, а широкому простору ты представляешься отъявленным торчком. Не удивлюсь, если в списке потенциальных трупов, жертв этой всей трясины, ты занимаешь самую что ни на есть первую строчку. Тем не менее, мы с Эрин больше вместе не живем. Как насчет перекантоваться у меня на квартире в Новый Год? Даже не думай слать нахуй, ибо когда разговор происходит только между нами, я могу позволить себе наглость рассуждать в обратном порядке: ты бы хотел меня видеть и тусить со мной, разве нет? У. Эксл Роуз. P.S. И еще вот о чем подумай. Мы будем тусить с Металликой в их скором туре, не хочешь к нам? Я не оставляю надежд зажечь с тобой, как видишь.» Кто бы мог подумать, но у этого ублюдка явно имеется докторская степень в мозгоебле. Надеюсь, пока я буду пускать по вене, мой билет до Элэй не прогорит.