Любовь рисует мелом. Линии судеб.

Ты не рассказала никому. Да и что было рассказывать? "Спасите меня пожалуйста, он вылизывал мою рану"? От чего спасти? Что плохого он тебе сделал? Чего на самом деле ты испугалась? Своей крови, или близости? И чем больше ты об этом думала, тем страннее это воспринималось, это было не насилие, нет, не попытка напугать и не акт питания, совершенно точно, это было что-то абсолютно новое, другое… что-то из разряда личного, интимного, словно… поцелуй. — Господи, я ненормальная, о чем я думаю? Тридцать семь часов. Без него. Он не появлялся на горизонте уже тридцать семь часов. Ты спала, ела, думала, пила болеутоляющее, снова думала. Вот уже небо за окном побагровело в закатных лучах, затих смех отдыхающих, что плескались целый день в бассейне под окнами, тёплый влажный воздух солёной волной пробирался в номер через приоткрытые ставни, толкая невидимым собой прозрачные же невесомые занавески, тихо. А завтра уже домой. Стало грустно, хотелось встряски перед тем, как окунуться обратно в рутину жизни, или вообще туда не возвращаться, отпуститься от берегов, изменить скучную жизнь, отважиться… Почему так тихо? Скрип открытых дверей заставил вскинуться напугано, в тишине показавшись излишне громким, даже кричащим. — Ужин. — это был Хоррор, о чем можно было догадаться только лишь из немногословности. — Я не хочу есть, спасибо. — не хотелось никуда идти, хотелось просто поговорить наедине, не деля помещение и сказанные слова с незнакомыми людьми, а можно было и не говорить вовсе, просто посидеть рядом. — Я хочу. — непреклонное, — Отказ не принимается. Я дал тебе время обдумать все и успокоиться. А теперь я пришёл с тобой поужинать. Боже, эта прямота выбивает из колеи и подкупает одновременно. — Нога болит, давай ты возьмешь еду и принесешь ее сюда. — предлагаешь. — Нет. Я скорее возьму тебя и принесу к еде. — почему-то стало смешно. Эти постоянные перепады в настроении, непонятная симпатия к нему и страх и… ты наверное сходишь с ума. Почему сейчас ты тянешь к нему руки, вместо того, чтобы отвернуться к окну и сказать взрослое "Нет, это же глупость"? — Неси. — смеёшься. И он несёт, серьёзно и целеустремленно, несет, но не в общий ресторан, а в сторону отдельно стоящих бунгало, что соломенными шапками смотрят в небо. Маленький домик встречает горящими свечами и у тебя щемит внутри, от осознания того, что этот ненормальный монстр готовил все это для тебя. Он не хотел просто поужинать с тобой, он хотел побыть с тобой наедине. Тянул к себе и открывался, приучал и приручал, и будь все проклято, ты была не против. Тебе нравилось. — Неужели это свидание, Хоррор? — Определенно. — кивает, усаживая тебя на мягкую тахту возле себя перед низким столиком, на котором горками разложены фрукты и мелкие пироженки, открытая бутылка красного полусладкого и блюда с местными и уже привычными кушари, печеными овощами, фалафелем и отдельной красочной кучкой, выбивающейся из общего местного колорита — острым тартаром. — Я думала, ты не пьёшь. — сказала, продолжая разглядывать розовую мясную горку. — Сегодня не пью. Это тебе. — Хоррор заметил, куда устремлен твой взгляд. — Его сделали на заказ, в ресторане обычно не подают сырое мясо, да и кухня это французская, не местная. Обошлось недёшево, но оно того стоит. Ты любишь тартар? — Я еще никогда такого не ела. — кривишь нос, и почему ты не удивлена? Сырое мясо отлично подходит на место его любимого блюда. — Тогда ты просто обязана попробовать. — Хоррор хватается за ложечку, судя по всему, серьезно намереваясь накормить тебя этим пряно пахнущим нечто. — Нет, спасибо. — отклоняешься, отводя от себя подальше нежелательное угощение. — Я не ем сырого мяса. — Очень зря. Оно потрясающее. Тебе просто нужно один раз пересилить себя, чтобы попробовать его впервые. Давай же. — ложечка продолжает наступать. Да он что, издевается? — Не пихай мне в рот эту гадость! — Хм-м, это не гадость, это отличное блюдо, а ты — жуткий консерватор и боишься всего нового и необычного. — Я не боюсь. — вскидываешься упрямо. — Боишься. Всего боишься. И меня тоже боишься, я чувствую. — он съел содержимое и облизал ложечку, набрал новую порцию. — Неправда! Не боюсь, ни тебя, ни нового и необычного. — Тогда пробуй. — ложечка вновь зависла перед твоими губами. Ему что, так важно накормить тебя этой гадостью? Ты закусила нижнюю губу. — Хорошо, но если я съем это, ты выпьешь со мной вина. Я не люблю пить одна, а сырое мясо без алкоголя я точно не осилю. — вот так, шаг конем, он не согласится и тебе не придётся переступать через себя. — Это не лучшая идея, т/и. Я не слишком хорошо себя контролирую под алкоголем. — Все не слишком хорошо себя контролируют под алкоголем, в этом и есть его смысл. — парировала ты, — Не пойдёшь же ты рушить все вокруг, нет? Вот и все, вот и хорошо. Ну так что?.. Ну, не хочешь, как хочешь. — Ладно. — неожиданно согласился он, — Но учти, я тебя предупредил, и если что, моё поведение может стать исключительно твоей проблемой. Что интересно, мне даже самому захотелось немного расслабиться, ты плохо на меня влияешь, давно я не желал отпустить тормоза. — это-то он сейчас на тормозах? Серьезно? Может передумать? Может ну его, а? — М-м-м-м, тебе понравится. — он облизнулся, сьев очерудную порцию неиспробованного тобой блюда с сугубо показным удовольствием и смешинками во взгляде. Он явно наслаждался твоей на это реакцией. Вызывал чувства. Провоцировал. Но… Ох, определённо, Хоррор в хорошем настроении влиял на тебя, как допинг. — Одна ложечка, один бокал. — огласила правила. — Ты явно хочешь своей смерти. — хохотнул Хоррор и впихнул в тебя первую ложку. … — Вкусно? — ох, нет, не тартар. Это ты спрашиваешь Хоррора, запихивая очередной финик ему в рот, пряча пальцы от касания чужих губ, пока он мирно лежит, примостив свою голову у тебя на коленях. Необычно задумчивый. — М-м-безумно. — свечи уже давно погасли и единственным источником света является почти полная луна да его зрачок, что сияет пьяным маковым пламенем. Монстр водит пальцами, лениво очерчивая овал лица, привлекая внимание и заставляя бегать за молочными фалангами взглядом. Скула с мелкими шрамиками, подбородок, приоткрытый необычно-широкий рот с немного странными, будто стесанными зубами. — Знаешь… — начинает вдруг задумчиво, — …ты так до странного напоминаешь мне ЕЁ. — к твоей щеке дотрагиваются нетвердым касанием острые кончики пальцев, круговыми движениями чертя спирали, добираясь к краю губ. — Кожей. И запахом еще совсем немного. Маленький, отчаявшийся Человек в страшном подземелье. — Что? — алкоголь расслабил не только тебя толкая на откровенности. — Старая история с тех времен, когда ужасные кровожадные чудовища, монстры жили у вас под ногами. Ещё до того, как магия Барьера пала и рассеялась в воздухе от старости. Она и ты немного похожи… и я не понимаю себя. — он повторил касание, облизывая обнажённые в странной улыбке зубы. — Расскажешь о ней? О человеке из подземелья? — ты читала истории, что ходили по простору интернета еще пару лет, после того, как немногочисленные монстры вышли к людям. Никто не знал, откуда взялись вдруг эти рассказы и кто автор, но они больше смахивали на страшные сказки с детства и верить в них не очень-то и хотелось. Не могло это быть правдой. Они не такие. — Что вас с ней связывало? — Боль. — улыбается, тянется к твоему лицу. — Много боли. Душевной и физической. Но она все равно возвращалась, упрямая, напуганная, но решительно настроенная выбраться. Она слишком хотела жить, чтобы её испугала боль. Она слишком боялась умереть навсегда, чтобы помочь нам… Она всегда шла напролом, отчаянно, делала все что нужно, говорила все что нужно… И знаешь, однажды ей удалось выбраться. Она исчезла. — Хоррор смотрел немигающим взглядом просто сквозь тебя, словно вновь переживая, словно пропуская через себя каждое слово, чувствуя, рука его так и замерла в воздухе с дрожащими пальцами, словно поглаживая кого-то, кого-то, кто жил сейчас только в воспоминаниях, того, чей призрачный силуэт он видел перед собой сейчас. Мелкие капельки слез цвета его кровавой магии затрепетали в уголках глазниц, стекая по мелованным скулам на виски, чертя прозрачные фосфорирующие алые дорожки. — А Папирус верил ей, просил не убивать. Папирус верил… Папс ждал чуда… А она, просто исчезла. Обманула. Ушла, бросила его. Рука его сжалась в кулак. Взгляд вдруг сфокусировался, сосредотачиваясь на тебе, пульсирующая боль в нем пропала, заменяясь пламенем, слезинки высохли, будто и небыло. — Странно… Я ведь её так ненавидел! За голод, за то, что бросила умирать там, внизу, за смерть брата, который не выдержал, не дождался… — Хоррор закрыл глаза. — За то, что пришлось пережить и сделать, за то, что пришлось учиться жить заново но ПОМНИТЬ, за то, что она умерла САМА, здесь, под небом, не дождавшись меня, не позволив даже ОТОМСТИТЬ как следует! А я, я ведь её искал, но нашёл слишком поздно… — Хоррор перекатился, забирая голову с твоих колен, встал на четвереньки прямо на тахте, словно по-звериному играя лопатками, подполз ближе, перекидывая ногу и седлая тебя лицом к лицу, большой, сильный, устрашающий, парализующий. Руками уперся по обе стороны боящейся пошевелиться и лишний раз выдохнуть тебя, блокируя все возможные пути к отступлению, улыбнулся широко, безумно, сокращая и так уже практически стертое расстояние. Прогнул спину до хруста и лбом уперся в лоб, сверля красным взглядом да горячими выдохами и медленными словами толкая твои губы. Не поймёшь, то ли безумная прелюдия к страсти, то ли исповедь будущего убийцы, и от того и от другого дыхание срывалось на всхлип. — А ты на неё чуточку похожа, т/и. И если закрыть глаза… твой запах… — он заурчал, а фаланги стиснулись в кулак у тебя на затылке, собирая волосы в тугой узел. Если он хотел напугать, то у него это прекрасно получилось. Страх липкими каплями начал собираться в груди. Сердце колотилось, словно сумасшедшее, неспособное определиться от чего ему положено стучать сейчас так быстро, от близости сильного и напряжённого тела, зависшего в паре сантиметров, или от адреналина, что заставляет кровь вскипать в венах. Уже было попросту не понять, видишь ли ты и вправду красный свет, что всполохами окрашивал не только горящий ализарином зрачек, но и ткань футболки, рисующий на ней тёмными тенями узор рёбер, будто кто развёл за ними настоящий костёр, бьющийся и вспыхивающий от каждого горячего вздоха монстра, что сидел на тебе, удерживая собой. Жар и пламя. — …можно было бы представить, что ты и есть она. Отомстить. Ты ведь тоже человек. Ты ведь тоже можешь бросить. А я, глупец, теб… л-г-х-х… — он сглотнул, кажется поперхнувшись словами, замотал головой, словно сражаясь с мыслями, безумная острая улыбка мелькнула и тут же пропала, сменившись серьёзностью, а в широко открытых глазницах так безумно плескалась чёрная пустота и красное пламя. — Почему, т/и? Ты же человек! Почему вместо того, чтобы ненавидеть, я ЛЮБЛЮ, почему так безумно… хочу тебя? Ты судорожно выдыхаешь и чувствуешь, как мелко подрагивают его пальцы у тебя в волосах. — Почему страх в твоих глазах так возбуждает? Я больной, не иначе, просто сумасшедший… — последние слова он пустил щекотным шепотом, заставляя сердце пропустить удар. Вдыхаешь глубоко, вглядываясь в его лицо так близко, втягиваешь пахнущий им воздух, прежде, чем он сглотнув и мотнув головой подается навстречу и впивается в губы резким жадным поцелуем, давя на затылок и не позволяя отстраниться. Ты знала, что так будет. Ты ждала. Он напирал. Проталкивался языком, словно ломая сопротивление, которого кажется ждал все время, по прежнему дрожащими мелко фалангами сжимал спутанные пряди, перебирал, потягивал, скользнул неожиданно ниже к границе волос, в ямку хрупкого соединения отведенной немного назад головы и шеи, сжимал, второй рукой все еще поддерживая себя в полу-висячем положении. А ты… Ты подняла руки и коснулась к тяжело вздымающейся груди. Вздрогнул. Глаза открыл и отстранился, будто в неверии следя за тонкими пальцами, что нежно коснулись к крутым дугам ребер — твоими пальцами. Выдохнул, стоило вместо кончиков подушечек положить ладони на скрытые тканью футболки бока и повести вверх, ощупывая волнистый рельеф. Хриплый выдох, в котором читалось твоё имя и вопрос. Неужели ждал другого… сопротивления? Удара? Глупый. Притягиваешь, руки запуская под тонкий хлопок к плоским лопаткам, к плавной волной изгибающемуся позвоночнику, к ложным ребрам, одно из которых обрывается шершавым сломленным краем, невесть когда пострадавшее. Тяжёлое дыхание колышет распушившиеся волосы на виске, а ты продолжаешь изучать, пробовать, пальцами, словно танцуя обводить каждую неровность, каждую трещинку, которыми пестрит крепкий позвоночник, пытаясь представить себе картину того, к чему касаются руки, словно слепой, что читает пальцами. Потому что оторваться страшно. Спугнуть миг, своей неосторожностью променять зарождающиеся стоны удовольствия на привычную отстраненную недоверчивую остроту взгляда. Нечаянно отказаться от открытых чувств. Упустить. Потому руки гладят, заменяя тебе глаза, изучают немного колючие бугорки на каждом позвонке, симметричные выемки, гладкость межхребцевых дисков, что пружинят, стоит нажать на них сильнее… и таким нажатиям вторит его частое дыхание, и дрожащие пальцы, и хриплый стон прямо в ушную раковину, туда, где ещё секунду назад влажной змейкой извивался тонкий кончик его языка. Свод плоских лопаток, приподнимается от твоего требовательного нажатия. Да, как ни странно, сейчас именно ты требуешь, напираешь, вымогаешь, поймав его негласное на то позволение и минутную слабость, найдя свою силу в нежности, под которой прогибается неукротимый внешне грозный зверь, урчащий от незамысловатых ласк хищник, монстр, твоё личное "Чудовище", которое никогда не превратится от поцелуя в красавца-принца, "Чудовище", которому так хочется подарить настоящую и чистую любовь. Давишь, упирая кулачки в твердые треугольники и он поддается, под сиплый выдох выгибает спину назад, откидывая голову, так и продолжая сидеть у тебя на коленях, бедренными костями сжимая твои бедра и подогнув ноги под себя, крупный настолько, что губами только и можно дотянуться, что до разлета ключиц, что сходятся живописной ямкой в центре, пряча тонкий, подсвеченный магией хрящик в вороте футболки. И ты этим пользуешься, выбивая даже не стон — мычание, проведя языком по нежной дуге и запечатлевая поцелуй на вершине левой ключицы. На пол полетела посуда, сметенная в нечаянном толчке, когда он попытался опереться о стол спиной и локтями, звоном разбитого стекла и грохотом заставляя открыть глаза, но не отрезвляя ни капельки, слишком пьянят чувства, что огненным коктейлем смешались с недавно бушующим в крови адреналином и сладким красным вином. Ты любишь красное — понимаешь, разглядывая алые росчерки света, видимые через натянувшуюся ткань футболки — все таки не показалось. Что-то горит за ребрами, отзывается на тихие слова и касания. — Разденешься? — торопеешь от собственной смелости и несдержанности, сгораешь от стыда от удовлетворенной улыбки и взгляда, что обжигает, блуждающий от припухших губ к глазам. И Хоррор поднимается, не полностью — на колени, тело приближая таким движением почти впритык, возвышается, стягивает с себя футболку неспешно, неприлично маяча перед глазами оттененными красным светом подвздошными костями, в такой позиции нечаянно или, может и целенамеренно, демонстрируя пошло выпирающий бугор в районе паха, так удачно и провокационно расположившийся напротив губ. Сглатываешь. — Может поможешь? — скользит ладонями по гнутому краю клубов, бесстыдно ныряя за резинку шорт на гребни лобковых костей и под тихое урчание продолжая вести уже лишь большими пальцами к центру, оттягивая чёрную ткань и застывает на секунду над верхним краем симфиза одновременно и смущая и подогревая таким откровенно пошлым поведением. Черт! Как же ты хочешь, чтобы он продолжил! В висках стучит возбуждением и посланные ко всем чертям стыд и гордость поспешно собирают вещи, а руки… руки ползут вверх по шуршащей ткани, повторяя пройденный только что им, несложный, но от этого не менее будоражащий маршрут — по плоскому краю крыльев подвздошных костей, чувствуя жар магии, греющей пальцы, и вниз по плавной дуге чтобы встретить там чужие ладони, горячие, что ловко перехватывают твои, скользя на запястья и сжимая их железными браслетами, давая понять, что не позволят отступить и отказаться от логического продолжения. Не больно то и хотелось… останавливаться. Ткань соскальзывает вниз, непослушно зацепившись и спружинив о возбудженную плоть. Ты всё-еще любишь красный? Экто-тело смотрит почти вертикально вверх вызывающе, излучая собой мягкий свет, словно лавовая лампа, словно застывший полупрозрачной смолой вишнёвый сироп, манит блестящими боками, едва пульсирует от одного только его предвкушения и щекочущего прерывчастого дыхания, что слетает с твоих губ, которые так близко, которые вот-вот, которые почти… Зачем же ждать? Проводишь языком снизу вверх, сжимая пальцами толстое основание, заканчивая свой путь на самой вершине и слизнув первую терпкую капельку его удовольствия, вбираешь в себя, плотно кольцом сжимая губы и дразня языком тут же напрягшуюся уздечку, медленно, слишком медленно. Нравится тебе так? — м-м-в-х…ах — невразумительное что-то, то-ли стон, то-ли начало предложения, потерявшееся в удовольствии. Взять глубже, сжимая, втягивая до половины и тут же резко выпустить с, отчего-то, показавшимся слишком пошлым причмокиванием, оставив в воздухе тянущиеся от языка к головке тонкие ниточки окрасившейся слюны, выбивая выдох и почти болезненное: — т/и! Ну что? Неужели что-то не так, сладкий? Водишь кончиком языка по кругу, расчерчивая спирали, касаясь губами вздрагивающей плоти, словно в целомудренном поцелуе… — н-г…же, возьми…ха~ах…глу…убже. Как же не прислушаться, если так просят? Наклоняешься для большего удобства, позволяя горлу расслабиться и двигаешься мерными медленными толчками, пытаясь заглотить побольше… раз, второй — чужое сбитое дыхание… глубже, и ещё раз, подстраиваясь темпом под чужие фрикции — тихий стон, Хоррор оседает назад, роняя на пол остатки уцелевшей посуды, вытягивается на столешнице, пригревая лопатки на дереве скрипнувшего жалобно стола и прогибая позвоночник в пояснице, так доступ ещё лучше… и опять толчек, и ещё, чувствуя перекрытый кислород и давление, и снова, почти до упора, полностью, нет, не полностью — слишком большой, выпускаешь глотая воздух, за своей сосредоточенностью пропустив момент, когда острые фаланги вспороли лаковое покрытие и теперь разжимаются, раскидывая щепки. — Моя очередь. — урчит он, немного отдышавшись, сползая с несчастной пострадавшей мебели и коршуном нависая сверху, опрокидывая резко на спину. Одежда мигом оказывается на полу, непонятно вообще уцелевшая ли, а ты вздрагиваешь, как от дежавю, когда его череп опускается вниз, зависая над бедрами. Как в калейдоскопе мелькают воспоминания, где его губы измазаны в твоей крови, и от этого скручивает тугой узел, но почему-то не страха, как тогда, а возбуждения, заставляя всхлипывать и откидывать голову назад с закрытыми глазами. — Не сделаю больно. — повторяет как тогда, заставляя подниматься волоски на предплечьях, сиплым немного голосом. Разводит в стороны колени, твердыми фалангами надавливая все сильнее: — Шире. — заставляет простым словом пуститься сердце вскачь. Остротой рисует красные горящие дорожки на коже от коленей по внутренней стороне бёдер и следом туша этот жар прохладой языка, кажущегося сейчас почему-то не по-человечески длинным. Дорожки обрываются на сгибе бедра и ты замираешь, ощутив твёрдость фаланг на половых губах с обеих сторон от уже распаленного входа. Пальцы проходятся до странного симметрично, с обеих сторон дразня нежную кожу на границе перехода с внешних мягких складочек во внутреннюю их чувствительную часть и разводят в стороны, чтобы открыть вид на нежно-розовую слизистую, что сейчас кажется горит желанием и нетерпением как никогда раньше. — ох… — вырывается тихое, прежде чем успеваешь заткнуть себе рот рукой, чувствуя как фаланги скользят вверх и вниз, затрагивая чувствительный бугорок сверху, раскидывая искры удовольствия и размазывают обильную влагу — от такой своей отзывчивости делается немного стыдно. Но стыд улетает в потолок вместе с тихим всхлипом, когда к ласкам присоединяется и язык. — Х-хор…рор — тихие стоны, что как-то сами не спрашивая разрешения преобразились в его имя. — м-м-н-м? — пускает волны вопросом, даже не потрудившись отпустить чувствительную горошину, что сейчас обсасывали его губы, от таких манипуляций тело скрутило волной удовольствия, а к терзаемому клитору прилила очередная порция крови, заставляя напрячься ещё больше. — Рори! — родилось как-то само по себе удобное сокращение, на что последовало секундное замирание, и следом новая еще более головокружительная порция ласк. Ты заскулила, выгибаясь и закусывая собственные костяшки, больше терпеть было невыносимо. — …ох, Рор~… — произнесла ты глотая буквы, — …ну же, иди сюда, мне нужно почувствовать тебя внутри. — слова от стыда превратились в шёпот. Послышался тихий смешок: — Так будет достаточно меня? — снизу все так же орудовали пальцы. — н-н-г… нет. — сдерживать стоны было уже попросту невозможно, от неглубокой, но продолжительной стимуляции все тело пульсировало, а низ живота, казалось горит и распирает изнутри, нежная слизистая, казалось уже просто истекала влагой, а дразнимая пальцами щелочка сжималась в требовании наконец-то почувствовать в себе нечто существеннее чем язык или пара тонких фаланг. — Рори~ — всхлипнула ты и подалась пальцам навстречу, — …пожалуйста, прошу… ах… — тело накрыло его тяжестью и ты шумно выдохнула в шею, чувствуя как скользнув сверху вниз в щель входа упирается твёрдая головка. — да… — выдохнула, цепляясь в плечи и подаваясь навстречу его первому рывку и накрывающему мутной волной удовольствию. Сознание поплыло, стертое страстными поцелуями, резкими сильными толчками, на которые невозможно было не среагировать сладострастно выгибая спину, меняя угол проникновения. Послышалось его шипение, когда поцелуя показалось недостаточно и его ключицу украсили следы твоих зубов, Хоррор взрыкнул, наращивая темп на такое поведение. Твои вскрики и стоны слились с хрипами и откровенным рычанием, сопровождавшим каждый размашистый толчок. Бедра как-то незаметно перекочевали с мягкой тахты на его согнутые в локтях руки, а следом и на плечи, позволяя проникать ему еще глубже, а тебе подмахивать и подаваться навстречу, горя под взглядом бешено пульсирующего в экстазе красного зрачка, рождая новые и новые всхлипы от нарастающего нескончаемого наслаждения. На волне эйфории казалось — сам воздух трещит статическим напряжением, заряженный трением двух, раскачивающихся в едином ритме тел. Рывки Хоррора становятся все резче, а стоны все громче, твои ноги роняют на кровать, выпуская из рук, когда накрывший красочным фейерверком оргазм заставляет сжаться на его плоти и буквально руками вцепиться в подвздошные кости не выпуская, вталкивая его возбуждение в себя ещё глубже, больше, прижимая ещё теснее, удерживая и не позволяя шевельнуться слишком долго, он накрывает грудной клеткой, практически падая сверху, не в силах больше держать свое тело на весу на дрожащих ослабевших руках, сбивая темп в достигшем пика удовольствии, уносящим за грань, наполняя собой полностью да так и замирая, тихо подрагивая не в силах заставить себя разорвать контакт слившихся в неимоверной страсти тел, слушая колотящееся в твоей груди сердце. — Моя. — шепчет в висок тихо. — Только моя.