Её последний суд

То, как ее выводили из зала, как щелкали камеры журналистов, как тянул портал до Азкабана… Виктория не запомнила. Просто в один миг она оказалась в маленькой холодной камере из шершавого тёмного камня. От узкого коридора её огораживали частые прутья. Подтянув колени к груди, Тори облокотилась об одну из стен и закрыла глаза, прислушиваясь. Тихие переговоры остальных заключённых постепенно вновь оживали после ухода стражи. Она узнала голоса. Рабастан, Рудольфус, Белла, Антонин, Аммикус и Алекто. — Басти, — слово само вылетело, заставляя пожирателей замолчать. — Вик? — первым очнулся Лестрейндж-младший, — почему ты здесь? На тебя же не было никаких существенных доказательств! Виктория не выдержала и расплакалась, утыкаясь лицом в ладони: — Потому, что я дура. Я выпила сыворотку правды! И вывела из себя Грюма, — волшебница запнулась и в ужасе округлила покрасневшие глаза, — он придёт за мной, я уверена. Братья Лестрейнджи хотели машинально переглянуться, но их разделяла толстая стена. В отличие от Лонгботтом они выросли в «тёмной» семье, если можно так сказать. Их отец никогда не скупился на Круцио в качестве наказания или на Империо, в случае, если надо было проконтролировать что-то важное. Да и сами Лестрейнджи в следствие этого, а также более старшего возраста, великолепно понимали, что произошло и произойдёт. — Империо, — высказался первым Басти. — А Виктория не может ему противостоять. Особенно в исполнении такого, как Грюм, — кивнул Руди, — силён, ублюдок. — Везуч, — фыркнула Белла, — на одной силе бы нас не взял. А малышка Вик просто плоха в ментальной магии. Не Лонгботтомов это конёк. — И мама на меня так смотрела, — не смогла удержаться Тори и вновь всхлипнула, — она мне точно не поможет. Сказала, что я ей больше не дочь. Рабастан лишь вздохнул. Для него это было и так понятно. Никакая мать бы не простила практически убийство своего сына. Даже хуже — лишение разума. Рудольфус тоже не стал что-либо говорить. Он уже давно знал, что Виктории не место в Пожирателях. Да, она готова убивать. Но слишком эмоциональна и, как и Белла, помешана на пытках. При том, что сама не может терпеть даже малейшую боль. А ещё, она просто маленькая девочка с комплексом отличницы и сломанной психикой. Хотя, в этом Руди её не винил. Из Августы вышла ужасная мать. Свою дочь она просто напросто не любила. И, когда родился сын, уделяла всё своё внимание лишь ему, требуя от Тори невозможных вершин, запрещая всё, что только могла. Беллатрикс же слезы Виктории лишь раздражали. Да, они приятельствовали, но лишь из-за того, что быстро сошлись характерами. Ну, и общие увлечения в виде пыток маглов сыграли свою роль. Только вот Белла никогда не плакала. Она видела в этом лишь глупость и слабость. Поняв, что никто больше ничего говорить не собирается, Тори медленно начала успокаиваться сама, делая долгие вдохи и выдохи. В конце концов, ей нужно придумать способ пережить пытки Грюма. Потому, что расколоться и сдать соратников — не вариант. Не факт, что после этого Грозный Глаз остановится. А если она дождется возвращения Повелителя… В случае предательства её смерть будет гораздо более болезненной. *** — На выход, — дверь в камеру резко распахнулась, заставляя Викторию поднять глаза на рослого охранника, а остальных заключённых резко замолчать. Лонгботтом великолепно понимала, что в случае отказа её вытолкают силой, поэтому, послушно поднялась, расправляя складки на серой тюремной робе, и одарила мужчину брезгливым взглядом. Может, она и не Малфой, но тоже насчитывает много поколений чистокровных предков. В отличие от этого грязнокровки. Да, Тори сразу смогла определить. Хотя бы по тому, что палочку он держал, словно фея из магловских спектаклей. Аристократов же с детства учили особому хвату, который позволяет более быстро и удобно колдовать. Страж тут же оказался за спиной волшебницы, незамысловатым тычком между лопаток приказывая идти вперёд. Спускаясь с тринадцатого этажа на подземный, Виктория успела в мыслях проклясть и архитектора Азкабана, и собственное пренебрежение физической формой. Узкие винтовые лестницы с высокими ступеньками не добавляли комфорта, но позволяли держаться за стены, чем девушка и пользовалась. Охранник явно не заботился о её благополучии, то и дело подталкивая у спину и подгоняя весьма нелестные эпитетами. К тому моменту, когда камни, наконец, расступились, являя широкий холл первого этажа, Тори отбила себе пятки и содрала кожу на ни чем не защищённых ступнях. — Куда это ты её? — поинтересовался один из стражей на наблюдательном пункте у самого выхода. — В комнате свиданий Грюм ждет, — хмыкнул волшебник, мерзко растягивая губы в кривой усмешке. Второй поднял брови, осматривая с ног до головы заключённую. «Не узнал», — пронеслось в мыслях Виктории, — «тоже грязнокровка». Иронию в «комнате свиданий» Лонгботтом уловила уже через ещё один лестничный пролёт. Она смеялась по поводу допросных в аврорате? Что ж, теперь явно не до смеха. Довольно большое помещение представляло из себя самую настоящую средневековую пыточную. Всевозможные щипцы, ножи, иглы. Тори с трудом сглотнула. Одним Круциатусом тут явно не обойдётся. Предвкушающая улыбка на изрезанном лице Грозного Глаза это лишь подтвердила. Уже через десять минут Виктория попыталась вырваться, попыталась укусить Аластора, попыталась стереть с его лица усмешку. Но удалось ей лишь плюнуть ему прямо в искусственный глаз и заработать ещё одно «Круцио». Обратно в камеру волшебницу пришлось нести. Если точнее, то тащить за обе руки, сдирая о шершавый пол и без того истерзанные колени. После того, как дверь в в её обитель захлопнулась, Тори не слышала уже ничего. Ни вопросов Рабастана, ни того, что в пыточную увели уже Рудольфуса. Грюм решил оставить на ней такие же шрамы, как и у него самого. Тупым ножом он медленно резал тонкую кожу на лице вокруг прекрасных янтарных глаз, тяжёлым молотком ломал коленную чашечку на левой ноге, страшными щипцами вырывал ей ногти… Всё сознание Виктории затопила жуткая боль. Всё её тело горело огнём, не давая даже плакать. Лишь тихо скулить, сжавшись в комочек, пытаться лишний раз не задевать раны. — Не хочу, не хочу больше это чувствовать, — шептали непослушные губы, — хочу умереть.