лететь, не раскрывая планер

когда они встречаются впервые, казуха ребенок даже по меркам смертных. он стоит на краю обрыва, перед ним — выпотрошена и препарирована земля, а пики скал упираются в небеса. казуха поворачивается к сяо — глаза смеются, он улыбается так, что видно нёбо. он спрашивает, сколько можно лететь, не раскрывая планер. у сяо сердце, по ощущению, срывается в пропасть, а волосы становятся прям как у казухи. * когда люди встречают казуху, случается одно и то же недоразумение: они думают, что он смирный и покладистый юноша. нельзя их винить: не поднимает голос, не кичится, не машет кулаками. умненький, хорошенький ребенок. но сяо видел и знает по-настоящему смирных юнцов: они молча слушаются, сидят на месте и не задают вопросов. никаких, особенно тупых. казуха не такой. если он подозрительно долго молчит, значит, он пошел смотреть дракона. или исследовать разлом. или — не дай архонты, конечно, — в гавань напиваться с владычицей морей. а если сяо чудом успел затащить его на палубу алькора — то вечер обречён на неисчислимое множество вопросов. как образовался гуюнь? что за руины на озере цин сю? кто живёт на горе хулао? сяо в отчаянии рвет на себе волосы и спрашивает богов: неужели у них там в инадзуме нет ничего интересного, что этот ребенок решил явиться сюда? * — сяо-гэ, покажешь мне заоблачный предел? — в-возвращайся на родину. * проходят дни, месяцы, сяо продолжает верно следовать за казухой — и не замечает, как постепенно прикипает к нему беспокойное сердце. в конце концов, его детская непосредственность и желание исследовать мир по-своему очаровательны. до тех пор, пока никого не убили — а убить они могут только самого казуху. не то чтобы сяо позволит этому случиться. чаще он следует тихо, скрывается в тени гинкго или на укутанных облаками утесах. наблюдает издалека, предупреждает появление монстров и прочих угроз. но иногда казуха замечает — почти всегда, наверное — и мягко улыбается. хлопает по месту рядом с собой, приглашая сесть рядом. сяо упрямится, но когда солнце ныряет за горизонт и небо обрызгивает звёздами, нерешительно выходит из тени и подсаживается рядом. просто потому, что не уйти теперь, не оставив его без присмотра, а продолжать скрываться глупо. выходит и никогда не жалеет об этом после. в одну из ночей у казухи в руках — цветочная цитра. он цепляет струны изящными пальцами, извлекая звуки, создавая мелодию — что-то чудное, чужеземное, сяо не узнает, но все равно расслабляется. в складном сочетании нот ослабевает, забывается тысячелетняя боль, муки одиночества сменяются... участием? рядом с этим несносным ребенком ему впервые за много лет неодиноко. казуха откладывает цитру, тянет сяо за плечо — чтобы тот лег. укладывает голову на колени, снимает маску. сяо лениво протестует, но совсем скоро — теплые пальцы находят затылок и начинают водить по кругу, давить несильно в разных точках, нежно перебирать волосы. любому другому смертному он бы давно отрезал руки, но эти... эти не несут зла, не несут боли, лишь сердечность и доброту. и сяо нравится. нравится так лежать, нравится этот ребенок. и он даже принимает это — неохотно, со свойственным адептам упрямством, но принимает это и полностью осознает. одна вещь, однако, ускальзывает от его понимания. казуха не ребенок. * — малыш казуха, видно, нашел в ли юэ невесту? — смеётся джуза и хлопает казуху по плечу. тот кривится, но вежливая полуулыбка не покидает губ. капитан бэйдоу подхватывает смех. и остальные на алькоре — тоже. алеющие скулы казухи приводят всех в восторг. но не сяо. тот чувствует стальной штырь в груди, раскалённый докрасна. он вскидывает голову и зло начинает: — он вообще-то... и, в общем-то, на этом и заканчивает. слабый протест его тонет в оглушительном смехе команды. лишь чуткий казуха замечает — поднимает голову, ловит взгляд сяо и вскидывает брови. он что? молча спрашивает. сяо тушуется. и впрямь, он что? ... ребенок? какой ты глупый, сяо-гэ, блестят в полутьме глаза. сяо качает головой и уходит в тень. — нет, все не так, — говорит казуха, когда смех потухает. — у меня уже есть... тот, кого я люблю. — в инадзуме осталась? — пытается джуза. казуха морщится, как от зубной боли. обхватывает себя руками, превращается в маленький комок. поднимает взгляд к небу, усеянному звёздами: ищет среди них, что ли, что-то? какие созвездия, спрашивает себя сяо, чьи судьбы? он и сам на мгновение переводит взгляд наверх. но не видит ничего, конечно же. — если скажу, что да, — наконец отмирает казуха. возвращает сяо взгляд — дерзкий, но уязвленный, — что ты сделаешь? — поздравлю тебя, конечно! — смеётся джуза. но вопрос не для джузы. и не для команды. * — не буду вам мешать, — говорит сяо звёздам. * земля под ними истерзана, в ее недрах спит память о кошмарах. горные вершины — края раны, возвышаются над землёй на много-много ли. казуха стоит на самом краю обрыва, ветер треплет шелк волос. он поворачивается к сяо — в глазах многолетняя усталость вперемешку с глухой болью. и почему сяо не замечал, как много казуха пережил? ему горько и стыдно, но он предлагает казухе слабую улыбку. — ты ведь не ответил мне тогда, сяо-гэ, — говорит тот, усмехаясь лукаво. — я... не стану тебя держать. адепты не нуждаются в л... — нет, нет, — перебивает и смотрит вниз. сквозь толщи тумана, там, где костями усыпано подножие скал. — сколько можно лететь, не раскрывая планер? сяо чувствует дежа вю, тот давний ужас, посеребривший ему виски. он смыкал глаза и видел, как ребенок по глупости делает шаг вперёд и мокрым пятном встречает землю. сейчас он видит почти то же самое. только вместо ребенка... но сердце заходится точно так же. может, сильнее даже. — ну так что? — улыбается казуха. сяо делает шаг вперед, становится рядом с ним. думает недолго. — сколько угодно. я поймаю.