Стрекозёл

POV Никиты. Всё оставшееся время до вечера мы с Енохом проговорили. Точнее, говорил в основном я. Рассказывал Еноху о том, кто я такой, о своём мире, о родителях и Серёге, о том, как попал сюда. Про Томочку я, правда, упомянул вскользь – не хотел мальчишку лишний раз расстраивать, зато про Нелепую Смерть рассказал, и Еноха этот рассказ очень повеселил. Но всё-таки он с бОльшим удовольствием слушал мои рассказы про родителей и бабушку с дедушкой, про лето, которое я проводил в деревне, и всякие каверзы, которые я устраивал с деревенскими приятелями, про школу, учителей и одноклассников, про институт. Он уже рассказал мне, как любит читать книги о путешествиях и разные истории про другую жизнь, так что я ничуть не удивлялся его жадному интересу. - Какой ты счастливый, Никтай! – с восторгом, но без всякой зависти твердил Енох, и его чёрные глаза сияли. – У тебя было такое счастливое детство! Тебя так любили! А потом он чуть погрустнел и добавил: - А вот мне даже рассказать нечего… Разве что про брата Саула… И он рассказал мне о стареньком библиотекаре из крепости, единственном, кто проявил к нему человеческое отношение. Я только зубами скрипнул. Вот что за мразь эти Святые братья, если так обращаются со слабыми и беззащитными? Как вообще Енох там выжил? - Скажи, - тихо спросил я, - ты что, жил в крепости Ордена с самого рождения? - Нет, конечно же, нет. Сначала все, кто попадает в Орден в младенческом возрасте, живут не в крепости, а в приюте для сирот. Там за ними ухаживают старые женщины, оставшиеся вдовами и желающие посвятить остаток жизни служению Господину Неназываемому. Но поскольку женщины не могут быть членами Ордена, они живут не в крепости, а в доме поблизости – выращивают овощи, шьют одежду, стирают, готовят, ухаживают за сиротами. - Неплохо устроились Святые братья! – усмехнулся я. – А я-то гадал – кто их обшивает-обстирывает… - Да, всё они. Среди пожилых крестьянок есть немало желающих послужить Святым братьям – для крестьянской семьи лишний рот – обуза, особенно, если этот рот – женский. Пока женщина молода и сильна – её дело работать в поле, вести дом и растить детей, причём Святые братья твердят, что женщина есть существо коварное, неверное и изначально нечистое. А когда она постареет – муж имеет право не пустить жену на порог и взять новую, помоложе. А куда прежней деваться? Вот и идёт просить милостыню, хотя это запрещено, за это могут и наказать, а если повезёт – прибивается к крепости Ордена. - А дети? Почему они не заступаются за мать? Неужели все в Цырике такие выродки? - И заступаются, да и мужья своих жён ценят – есть такие семьи и довольно много. Но это всё зависит от воли мужа и подросших сыновей. Никаких обязательств перед женщиной ни её муж, ни сыновья не несут, а дочери – сами никаких прав не имеют. Знаешь, как называют крестьяне дочерей? «Чужие руки»… То есть подрастёт – уйдёт в чужую семью, будет на них горбатиться. Поэтому сыновьям, - продолжателям рода – и кусок повкуснее, и одёжка получше, и грамоте их стараются выучить – даже в крестьянских семьях… А девочки – так… Сорная трава. Бывает, когда сильный голод, или когда жена рожает много девочек – новорожденных придушивают и закапывают где-нибудь. Никто никого не спрашивает. Семейное дело… Ничего себе, вот это отношение! Интересно, знают ли викки, столь верно служащие Господину в моём мире, что в этом они являются существами второго сорта по половому признаку? Что-то мне подсказывает, что вряд ли. Такие как Томочка не примирятся со вторыми ролями. Хотя, в роли черепашки в живом уголке Томочку вряд ли будут волновать подобные вопросы. У пресмыкающихся мозг ма-а-а-ленький. Надо этот разговор как-то закруглять, вряд ли эти воспоминания радуют Еноха. Хотя… похоже мои прикосновения его успокаивают. - Ну вот, - вздохнул я, перебирая пальцами волосы Еноха, чья голова успела перекочевать на колени к сидящему мне, - а говорил, что ничего не знаешь. - Да это все знают, - вздохнул Енох, - в соседних деревнях я всё-таки бывал иногда, и разговоры женщин в приюте слышал. Мне их жалко было – они были не злые. Так, полотенцем могли шлёпнуть, или уши надрать, если мы проказили. А когда я пережил пять зим – меня забрали в крепость вместе с другими мальчиками. Вот там было плохо. Братья сразу всем сказали, что я выродок, гнусное создание и плод греха непотребной девки, совокупившейся с нелюдем. И меня стали наказывать… часто… а потом брат Иезекиль забрал меня к себе в послушники и стало совсем плохо… Енох горько вздохнул, и я погладил его по голове и ласково прошептал: - Всё кончилось. Я никому больше не позволю тебя обидеть. Ты пройдёшь Ритуал и станешь великим магом, и никто больше не сможет причинить тебе вред. Всё будет хорошо, обязательно будет… И тут нарисовалась вся честная компания и Амрита заявила, что для Ритуала почти всё готово, и нам нужно пойти, помыться и надеть специальные одежды. Я пожал плечами. Помыться – так помыться, хотя я и не успел особо запачкаться. Или, может, омовение тоже будет какое-то специальное? Я угадал. Для нас уже успели подготовить большой деревянный чан с выведенными по бортику странными знаками. Плавающие в воде травки подозрительно напоминали петрушку и укроп, да и пахли похоже, и меня так и тянуло спросить, где картошка с морковкой. Но видя абсолютную серьёзность на лицах остальных, я решил не задавать глупых вопросов. Не дай бог, испорчу своим хихиканьем весь Ритуал, и Амрита тогда с меня шкурку снимет и на барабан натянет. Так что мы с Енохом разделись и забрались в чан, над нами прочитали некое заклинание, после чего вода стала светиться, как чернобыльское яблочко, а травки покраснели, потом посинели и, под конец, растворились в воде без следа. После чего нам было позволено вылезти, и Рарай с Кемехом накинули на нас здоровенные полотенца с вытканными на них знаками – такими же, как написанные на бортике чана. Потом нам помогли вытереться, и мужчины принялись натирать нас какой-то пронзительно пахнувшей и жирно лоснящейся мазью, старательно втирая её в тело. Со мной эту манипуляцию проделывали Рарай с Кемехом, а с Енохом – Имрех и Сардар. Мазь спустя некоторое время впиталась в тело, сделав кожу слишком уж чувствительной. Однако этим дело не закончилось. Нас заставили облачиться в длинные белоснежные рубашки, а потом Йо-Ни и Ни-Хэ вошли в купальню и, велев нам сесть, начертили тонкими кисточками на лбу, щеках, а так же на тыльной стороне ладоней какие-то знаки, опять-таки напоминавшие те, что красовались на бортике чана. Красота вышла неописуемая – лично я опять чуть не захихикал, вспомнив фильмы про индейцев и их боевую раскраску. Енох же был бледен и ужасно серьёзен, да и все остальные тоже были явно встревожены, и это начало меня настораживать. Неужели всё так плохо? После того, как наша роспись под Хохлому была закончена, Малакка принесла нам две пары белых (!) тапочек на плоской тонкой подошве, а когда мы обулись, велела идти следом. Я думал, что всё для Ритуала приготовлено прямо в домике, но нет, лёгких путей здесь не искал никто. Нам пришлось выйти за Малаккой на улицу и пройти через калитку в заборе с задней стороны домика. Трава была уже мокрой от выпавшей росы, на небе сияли крупные яркие звёзды, а далеко в лесу загадочно завывала, жалуясь на судьбу какая-то местная ночная тварюшка. Пиздец, как романтично, учитывая, что тонкие тапочки, в которых я, в принципе не нуждался совсем, тут же намокли от росы и норовили соскользнуть с копыт. Подол рубашки намок тоже. Но мне-то не привыкать, а вот Еноха через несколько минут пребывания на свежем воздухе стало потряхивать. Вот блин. Простудится парень – замаюсь лечить. Правда, идти нам пришлось недолго, узенькая тропиночка вывела нас на поляну, где уже пылали костры, разожжённые чьими-то заботливыми руками. Поляночку окружали длинные плоские камни с нанесёнными на них странными рисунками, напоминавшими древние пиктограммы первобытных людей. А посреди поляны были установлены ещё два огромных камня – один полностью чёрный, напоминавший внешне обсидиан, второй – белый, похожий на глыбу кварцита. И что мне особенно не понравилось – оба камня были снабжены вделанными в них оковами – на каждом было по четыре – примерно так должны были располагаться руки и ноги лежащего на камне существа. Малакка подвела нас к камням: меня – к чёрному, Еноха – к белому, и велела снять наши рубахи. Я покорно разоблачился, задаваясь вопросом – на фига мы вообще их надевали. Но опять-таки не стал ни о чём спорить и ничего выяснять. В принципе, вечер был приятный, ночная прохлада меня только бодрила, а вот Енох, несмотря на исходящий от костров жар, продолжал мёрзнуть. Тем временем на поляне появились Амрита, Сардар, Рарай, Йо-Ни и Ни-Хо. Оба ан’гро в Ритуале, похоже, не участвовали. Хотя, вот и они. Имрех и Кемех притащили на поляну ещё пару вязанок хвороста, после чего Имрех остался присматривать за кострами, а Кемех вновь скрылся в лесу. Ну да, все при деле. Между тем, все присутствующие встали рядом с нами, и Амрита начала произносить заклятье, а Малакка жестом велела нам лечь на камни. Мы подчинились, и обе киндэры ловко защёлкнули оковы на наших запястьях и лодыжках. Похоже, сейчас начнётся веселье. К моему удивлению, ничего особенного не происходило – Амрита всё так же читала заклятья, Йо-Ни начала вторить ей, а Ни-Хэ, достав откуда-то маленький барабанчик, начала бить в него небольшой колотушкой, сразу же задав определённый ритм. Сардар же сотворил небольшой полупрозрачный шарик и, встав в головах у Еноха, встряхнул кистями. Шарик развернулся в полусферу, окутавшую парнишку с ног до головы, и тут же его лицо разгладилось, а глаза закрылись. Енох заснул глубоким крепким сном, и я облегчённо вздохнул. Похоже, для него Ритуал пройдёт во сне. Ну и хорошо. Между тем, Амрита говорила всё быстрее и быстрее, нарастал и становился навязчивым ритм барабанчика, подошедший ко мне Рарай придержал мне голову и поднёс к губам чашу с густым зельем невероятно зелёного цвета и странного горького запаха, напомнившего мне полынь. - Пей, - произнёс Рарай, - пей и будь терпелив, иначе магия не сможет войти в тело твоего Иньче. Я молча осушил чашу до дна, и всё вокруг меня исчезло. Нет, не так, до меня всё ещё доносился очень-очень издалека голос Амриты и звуки барабанчика, но сам я уже не был прикован к камню, а словно висел в холодной чёрной пустоте, пронизанной зелёными, красными и белыми вспышками. Я не мог сообразить, где здесь верх и низ, не понимал, чего следует ждать дальше, но Рарай велел мне быть терпеливым, и я терпел. Наконец я почувствовал чьё-то присутствие, но по-прежнему не видел никого. И вдруг, прямо из пустоты на меня бросился огромный то ли пёс, то ли волк, сотканный из серого тумана. Я успел увернуться, но зверюга смогла цапнуть меня за плечо, и моё тело пронзила дикая боль. Но я не вскрикнул, тем более, что пёс готовился к новой атаке. А потом ещё одной… и ещё. Только моя ловкость и гибкость позволили мне избежать новых укусов, и я добрым словом помянул папу с мамой, заставивших меня когда-то ходить на гимнастику. Ещё атака… Но тут мне это надоело, и, вместо того, чтобы уворачиваться, я вцепился в толстую шею зверюги и начал душить её. Это продолжалось, кажется, целую вечность… Пес-волк отчаянно пытался перехватить инициативу, его острые когти полосовали мне бока и бёдра, больно было жутко, почти непереносимо, но укусить меня он не мог, и вырваться тоже, а я продолжал душить отчаянно сопротивляющуюся тварь, чувствуя, что из ран струится кровь, а с нею начинают уходить силы. И я изо всех сил сжал шею твари, а затем произошло нечто неописуемое… Пёс-волк превратился в прекрасного юношу, более всего похожего на человека или на шухерета… Его длинные, пепельного цвета, волосы были взлохмачены, лицо бледное и в синяках, а глаза сияли жутковатым жёлтым огнём. - Я, - прохрипел обратившийся, - ваша общая магия, шмуль. Ты покорил меня! Так возьми же! Закрепи результат. Я заколебался, но парень перевернулся на спину и потянул меня на себя: - Ты должен это сделать, ты войдёшь в меня, и я исчезну, растворюсь в вас обоих, и буду служить вам верно до конца ваших дней, ибо редки столь достойные противники, как ты, шмуль с душой из другого мира! Ну же, не медли! И парень бесстыже изогнулся, призывно раздвинув бёдра. И тут меня проняло. Я вошёл, да нет, скорее ворвался в его тело и начал двигаться, ощущая немыслимое, невыносимое удовольствие. Парень только стонал и двигался навстречу мне, а тьма продолжала играть вокруг в свои странные игры. Наконец я громко вскрикнул и кончил. В этот момент тело парня дрогнуло, и начало таять, окутывая меня тёплым золотым сиянием. Часть сияния отделилась и превратилась в яркий кристалл, сиявший, как маленькое солнышко. Кристалл ткнулся мне в руку, я сжал его, понимая, что именно в этом камушке содержится та магия, которую должен получить Енох. И тут в мои уши вновь ворвался громкий голос Амриты и звук барабанчика. Я резко открыл глаза и понял, что снова нахожусь на поляне, а в руке сжимаю заветный кристалл. Амрита, не переставая читать заклятья, подошла ко мне, забрала кристалл и переместилась к продолжавшему мирно спать Еноху. Сардар одним движением руки убрал магическую полусферу, Амрита положила кристалл на лоб Еноха, и я с удивлением увидел, как он исчезает, словно впитываясь в кожу. Наконец кристалл исчез совсем, лицо Еноха порозовело, он негромко застонал, а моё тело пронзила новая вспышка боли. Я невольно дёрнулся, чувствуя, как по прикованным запястьям течёт кровь. - Потерпи ещё чуть-чуть, - быстро сказала мне оказавшаяся рядом Ни-Хэ, - сейчас ваша магия настроится друг на друга, и боль уйдёт. Я кивнул, и чуть не прикусил себе язык, снова изогнувшись от боли. И ещё раз. И ещё. Я больше не выдержу… Но тут боль исчезла, ресницы Еноха дрогнули и он открыл глаза. А я был так обессилен, что облегчённо вздохнул, и… вырубился.