Стрекозёл

POV Никиты. Пип… пип… пип… Я очнулся под аккомпанемент короткого равномерного писка, открыл глаза и мысленно охнул. Белый потолок, голубые стены, большое окно с закрытыми жалюзи – так что не понять, день на улице или ночь, тянущаяся к руке прозрачная трубочка капельницы, человек, укрытый одеялом на соседней койке – от его руки тоже тянулась трубочка, а лампочки на аппарате, стоящем рядом, таинственно мигали. Аппарат равномерно попискивал, стойкий больничный запах наполнял комнату. Да уж, комнату… Вот пусть меня поднимет и шлёпнет, если это не палата реанимации, причём в моём мире. А Смерть-то мне совсем иное говорила… Что здесь уже много лет прошло… Да, Никитка, похоже развели тебя, как лоха, использовали и назад выкинули. Живи, мол дальше, как знаешь. Или… или это вообще был бред. Томочка ранила меня, но, возможно, кто-то вмешался – может, соседи, может, Серёга вернулся не вовремя… И меня спасли. Я не умер. Наверняка просто оказался в коме. А всё, что со мной было за последнее время – просто глюки. Не было никакой Кандеи, я не превращался в неведому зверушку – шмуля, не спасал Пэйшенс, не встречал Еноха… Стоп. Енох. Енох. Он не может быть нереальным – это слишком жестоко. Это не бред, не галлюцинация, он действительно существует, а значит, всё, что со мной произошло – не иллюзия. Я действительно был там, общался со Смертью, видел протрясающее прекрасный город Дьёлин, сражался с Господином, любил Еноха… А теперь? Что теперь? В груди заныло. И это была отнюдь не физическая боль. Каким-то глубинным шестым чувством я понимал, что иду на поправку, но… нужно ли мне это? Если в этом мире нет Еноха, значит, теперь этот мир чужой для меня. Но как найти того, кто тебе не доступен? Или мне останется жалкая участь – всю жизнь любить призрак, скорбеть и мучиться душевной болью? И ведь это не пройдёт, я знаю… Дверь бесшумно открылась, и в палату зашла медсестра, одетая не совсем обычно для моего мира. Вместо шапочки – косынка, вместо халата или курточки с брюками – довольно длинное серое платье с белым передником. На фартуке слева – бейджик с надписью «Больница святой Елизаветы. Сестра Елена». Ой-ой. Тут я окончательно убедился, что вернулся в свой мир. Больница святой Елизаветы у нас в городе действительно была. Почему она так называлась? Так эта больница была открыта при монастыре, и работали в ней в основном монастырские сёстры и послушницы. И это была не совсем больница, хотя, конечно, они не прогоняли никого, обратившегося к ним, ибо монастырский устав это запрещал. Но по большей части здесь лежали безнадёжные больные. Это был скорее хоспис. Вот как… значит, я и вправду находился в коме достаточно долгое время. Думаю, что обычные больницы отказались иметь со мной дело, зашёл разговор об отключении от аппаратуры, или ещё что-нибудь в этом духе. Вот и поместили меня сюда. Только вот кто постарался – мама с папой? Серёга? И тут я почувствовал, как мучительно хочется пить. Сестра, между тем, осторожно что-то проделывала с моим собратом по несчастью с соседней койки, не замечая моего пробуждения. А может, и не надеялась уже. Я хрипло кашлянул и трудом выдавил: - Сестра… Сестра… пить… Женщина обернулась ко мне, всплеснула и руками и тихо сказала: - Надо же! Очнулся! Радость-то какая! Дружок твой так этого ждёт, каждый день сюда бегает – как на работу. Надо же – дал Господь исцеления! Радостно говоря всё это, она быстро поднесла к моим губам фарфоровый поильник, и я сделал несколько глотков удивительно вкусной воды. Женщина убрала поильник и тихо сказала: - Вот и славно. Полежи пока, чуток, скоро твой друг придёт. А я пока тебе бельё перестелю, да в порядок приведу. И потом, совершенно спокойно, не стесняясь меня, откинула одеяло и протёрла всё моё тело влажными салфетками, приговаривая: - Вот окрепнешь чуток – дружок тебя в ванную отнесёт, там и помоешься, как человек. А пока слабенький ты ещё, тебе лежать надо, лекарства пить, сил набираться… Я был так ошеломлён, что мне даже стыдно не было. Тем более, что подобные манипуляции явно проделывались со мной регулярно. А руки и ноги мне повиновались с трудом, так что ловкая сестра привычно вертела меня туда-сюда, как куклу. Я успел только разглядеть большую белую марлевую наклейку на животе и молча обрадовался – это вроде было то самое место, в которое меня ударил Господин… Но Томочка меня тоже ножом в живот убивала… Чёрт, я запутался. Но тут перед моим мысленным взором вновь возникло лицо Еноха, и в моей голове словно его голос прозвучал: - Ничего ты не запутался. Если твоя душа была в теле Никтая, этому телу без души приходилось плохо. Понятно, что оно не подчиняется тебе – ты им столько времени не пользовался. Я кивнул этому голосу, но тут меня словно царапнула ещё одна странность… Сестра сказала про Серёгу, но ничего не сказала про родителей. Но папа с мамой любили меня и не могли бросить в больнице. Они должны были меня хотя бы навещать… Или это было настолько для них тяжело? Не знаю… но спросить-то можно… - Сестра… - собрав все силы, произнёс я, - а где папа с мамой? Они что, совсем меня не навещали? Сестра как-то странно помедлила, а потом профессиональным фальшиво-ласковым тоном произнесла: - Конечно, навещали. Просто сейчас они домой улетели, но мы им сразу дадим знать – прилетят. Просто доктор им сказал, что у тебя… что ты, возможно долго в коме будешь, вот они и улетели к себе. А теперь всё в порядке, я доктору скажу, он им позвонит… Тут у моего носа вновь оказался поильник, и сестра сказала: - А ты поспи, тебе нужно сил набраться. Я машинально проглотил горькую микстуру и провалился в сон, уже понимая, что сестра говорит неправду, что с моими родителями что-то случилось – страшное, непоправимое, что этот мир совсем не рад моему возвращению, что он отвергает меня… Но тут я заснул. Мне снилось, что я иду серым осенним днём по людной улице своего города, и что настроение моё под стать хмурой слякоти, что меня окружает. Мне снилось что я один, совсем один, и что меня никто не ждёт – ни друзья, ни родители, ни Серёга… И в груди ощущалась жуткая холодная пустота, будто там не было сердца. И я понимал, что это теперь моё обычное состояние. А потом на противоположной стороне улицы я разглядел знакомую худенькую фигурку в нелепой рясе и грубых сандалиях. - Енох! – радостно вскрикнул я. – Енох! – и почувствовал, как в груди медленно стала заполняться ледяная пустота. Но Енох с болью посмотрел на меня и просто исчез. Растаял в воздухе. А внутри меня осталась грызущая боль. Когда я проснулся, жалюзи были подняты. За окном стоял такой же хмурый день, какой я видел во сне, и я неожиданно подумал, что все мои дни теперь будут именно такими – хмурыми и осенними. Енох… Я не могу жить в моём мире, потому что это уже не мой мир. Потому что любой мир теперь не мой… Без тебя. А ещё я услышал голоса в коридоре и узнал их. Это были давешняя сестра Елена и… и Серёга? Серёга! Хоть что-то в этой жизни осталось неизменным… Но… о чём это они? - Скажи это ему сам, Серёжа. Я не могу. Мальчик только из комы вышел, такое известие его просто убьёт. - А я, думаете, могу? Сказать, что его родители погибли? Что какой-то богатый урод влетел в их машину и разбил вдребезги, а сам не пострадал почти? Сказать, что пока он был в коме, прошёл суд, и виновными в аварии признали его родителей – дескать, отец был пьян, не справился с управлением, выехал на встречку и врезался в джип, хотя на самом деле всё было с точностью до наоборот? Сказать, что когда он выздоровеет – если выздоровеет и вступит в права наследства, что ему всё продать придётся, потому что машина у этого урода была дорогущая и эксклюзивная? Сказать, что у него даже крыши над головой, возможно, не останется? Я не могу, сестра, я пас… - Давай подождём тогда чуть-чуть, пусть он окрепнет. Ты пока не ходи к нему, пусть он спит, сил наберётся. - Ага, - горько отозвался Серега, - а как наберётся – мы ему по башке таким известием – бабах! Да и не дурак Никита, всё равно догадается, что неладное что-то стряслось… - Ладно, Серёжа, иди… иди пока… Потом придёшь. Вечером. Или вообще завтра. Утро вечера мудренее, может, что-нибудь и придумаем. - Хорошо, сестра Елена, - отозвался невидимый Серега, - можно, я только на Никитку посмотрю… - Смотри, - отозвалась сестра, и Серега действительно заглянул в палату. Я же, ошеломлённый и раздавленный свалившимися на меня известиями, еле успел прикрыть глаза, притворяясь спящим. К счастью, Серёга так и не понял, что я всё слышал, потому что вежливо попрощался с сестрой Еленой и ушёл. А я терпеливо дождался, пока сестра проверит меня и моего соседа, притворяясь спящим. И только после того, как она покинула палату, я смог разрыдаться. А потом я снова заснул и мне сначала приснились папа с мамой, которые ласково мне улыбались и махали руками, прощаясь, легко, словно поднимаясь куда-то, где уже нет ни боли, ни зла, ни отчаяния, ни богатых уродов на дорогих машинах… Мы тебя любим, - словно говорили они мне, - ты прости, что так получилось… А мне хотелось взвыть от обиды и боли. Ведь больше у меня не осталось ничего. - Как ничего? – явственно услышал я. – А я? И тут я снова увидел Еноха. Такого странного, полупрозрачного, словно размытого, и он тянул ко мне руку и не мог дотянуться. - Ты просто должен захотеть ко мне… - упрямо сказал он, прежде чем растаять. А сон, непонятный сумбурный сон длился и длился. Теперь декорации сменились, я сидел на хлипкой раскладной табуретке в подземном переходе и играл на гитаре, а прохожие изредка бросали в открытый футляр маленькие блестящие монетки. И я пел: Снега выпадают и денно и нощно, Стремятся на землю, дома огибая. По городу бродят и денно и нощно Я, черная птица, и ты, голубая. Над Ригой шумят, шелестят снегопады, Утопли дороги, недвижны трамваи. Сидят на перилах чугунной ограды Я, черная птица, и ты, голубая. Согласно прогнозу последних известий, Неделю нам жить, во снегах утопая. А в городе вести: скитаются вместе Та, черная птица, и та, голубая. Две птицы скитаются в зарослях белых, Высокие горла в снегу выгибая. Две птицы молчащих. Наверное, беглых! Я - черная птица, а ты - голубая. Качаются лампочки сторожевые, Качаются дворники, снег выгребая. Молчащие, беглые, полуживые, Я - черная птица, и ты - голубая, Снега выпадают и денно и нощно, Стремятся на землю, дома огибая. По городу бродят и денно и нощно Я, черная птица, и ты, голубая. Снега, снегопады, великие снеги! По самые горла в снегу утопая, Бежали и бродят - ах, в кои-то веки - Та, черная птица, и та, голубая.* И было мне больно и сладко. Но боли было больше. Однако где-то внутри появилось странное предчувствие, что ещё не всё потеряно. Потом меня разбудила сестра Елена, напоила каким-то бульоном, сменила повязку. Рана не выглядела нанесённой давно, и я уверился, что в моём мире прошло не так уж много времени. Потом сестра попыталась напоить меня снотворной микстурой, но я талантливо изобразил желание поспать и без оной, так что Елена оставила меня в покое. Странно, но за окном уже начало темнеть, кажется, со всеми этими лекарствами-микстурами я совсем не понимаю, когда день, когда ночь. И Серёга не пришёл… И, видно не придёт уже, вон сестра Елена жалюзи задёрнула, спокойной ночи мне пожелала и сказала, что завтра меня в обычную палату переведут. Постепенно в коридоре всё стихло, и я убедился, что вокруг глубокая ночь. И тут я осторожно откинул одеяло, и сделал слабую попытку встать. И вдруг… вдруг раздался знакомый голосок: - Далеко собрался, Никитушка? И из тёмного угла выплыла знакомая нелепая фигура в вышитых стразами и блёстками гламурных джинсах и чудовищной футболке, размеров на пять больше, чем надо, ярко-оранжевой, да к тому же с надписью «Я – дура!» на груди. - Самокритично! – прокомментировал я. В ответ на это Нелепая, а это была именно она, повернулась ко мне спиной и я прочёл другую половину надписи: «И ты – тоже!» - И это верно, - отозвался я, - только круглый дурак мог на твои посулы повестись. Чего надо? - Что ж ты так неласково, Никитушка? – высказалась Нелепая. – Мы ж с Дамиком… - С кем? – выпал в осадок я. Это кого она Дамиком называет? Кроатоана? - С Дамодредом, - подтвердила мои подозрения Смерть, - мы как лучше хотели. Дамик время-пространство искривил, тебя и вернуло почти в ту же точку, откуда я тебя забрала… Только вот неладно вышло… Плохо… - Конечно, - мрачно ответил я, - мама с папой из-за ваших фокусов погибли? Смерть покаянно кивнула головой. - А можно это всё как-то исправить… Мне всё равно без Еноха не жизнь. Не надо меня спасать, Смерть. Пусть я умру, зато все живы останутся. Нелепая покачала головой и тихо сказала: - Ну что ж с вами, дураками, поделаешь… да и я хороша – накосячила… Готов? Пошли тогда. - А Серёга, - вырвалось у меня, - я ж ему даже слова сказать не успел… - Никита, - строго сказала Нелепая, - не тупи. Если всё правильно пройдёт… Для разнообразия… То этой ситуации не будет вообще. Пошли, а то Дамик устал уже всё держать. Я кивнул, протянул руку Смерти и понёсся через стреляющий цветными вспышками мрак, чтобы спустя бесконечно долгое время мы со Смертью вывалились из мгновенно закрывшегося с лёгким хлопком Коридора. Вывалились в изумрудную, мягкую и сладко пахнущую траву чуть ли не под ноги стоящему посреди цветущего луга Еноху. * Стихи Юнны Мориц.