Чёрный ошейник

Боруто с ухмылкой протягивает Каваки ошейник. На этот раз — из настоящей кожи, чёрный и блестящий с наружной стороны и мягкий тканевый с внутренней. Довольно широкий, по сравнению с предыдущими, с крупными металлическими шипами и мощной фурнитурой, чтобы она не вылетела, как случалось в прошлые разы. Проведя пальцами по кожаной части и подёргав шипы, Каваки поднимает взгляд на Боруто: — Выглядит довольно дорогим. — Так и есть. Пришлось потратить почти все деньги с последней миссии, ‘ттебаса, — расплываясь в неловкой улыбке, признаётся Узумаки. А потом добавляет с горящими глазами: — Давай, примерь его скорее! Каваки сглатывает слюну, подносит его к шее и затягивает потуже. Он закрывает глаза, чтобы в полной мере оценить подарок; ошейник давит на горло, но дышится пока ещё свободно. — Вот так. Хороший мальчик, — хвалит его Боруто, зарываясь пальцами в тёмные локоны чёлки и заставляя приподнять голову. Ошейники — далеко не единственные их игрушки. В большой картонной коробке в шкафу лежат джутовые верёвки, наручники, несколько намордников и все необходимые средства для ухода за ними. Боруто достаёт один из намордников, подходит к Каваки и, найдя самое удобное положение, застёгивает сзади. Каваки не знает, куда деть руки — обычно к этому моменту они уже связаны или скованы наручниками. Он упирает ладони в кровать и немного выгибается назад, томно глядя на Боруто. На следующие пару часов тот — его хозяин, а сам Каваки — пёс, покорно исполняющий любые команды и иные прихоти. Боруто цепляет поводок к ошейнику и принимается за его руки — связывает их за спиной. Он замечает синяки, которые не прошли ещё с предыдущего раза, поэтому теперь старается быть аккуратнее, но всё же не сдерживается и затягивает посильнее, завершая связывание нехитрым узлом. Каваки пытается хотя бы немного развести руки, но только лишь чувствует давление верёвок и их трение о кожу. Чувство паники давно притупилось и перестало торкать, но член встаёт уже по рефлексу. Он в ожидании смотрит на «хозяина». Тот снова берёт в руки поводок и садится на кровать, закинув ногу на ногу. — Собакам не место на постели, — тихо проговаривает Боруто. — Слезай. Несмотря на стеснение и противоречивые чувства, он старается быть жёстче, строже. Узумаки убеждён, что ему не подходит роль господина, но видя, какое удовольствие от такого его поведения получает Каваки, идёт наперекор самому себе. Тяжело обычно только поначалу — вскоре и он входит во вкус, но всё-таки стопорится, прежде чем причинить боль или сказать что-то особенно пошлое. Каваки послушно опускается на пол, садится на колени перед Боруто. — Знаешь, я тут недавно раздумывал о том, что я плохой хозяин — совсем с тобой не гуляю. Надо бы уже сходить, ‘ттебаса. Как-нибудь ночью, — говорит он, перебирая пальцами верёвку поводка. — Сдурел, кретин? Если нас так кто-нибудь увидит — позор на всю жизнь, — протестует Каваки. — Я, вроде, не давал команды «голос», — щурясь, холодно отвечает Боруто, протягивает ногу к его паху и едва касается члена через ткань брюк. Каваки мычит что-то неразборчивое и ссутуливается. — Э-эй, смотри на меня, когда я с тобой разговариваю, — озорная улыбка расползается по лицу Узумаки, и он дёргает поводок. Каваки поднимает на него голову; взгляд уже плывёт. У него нет даже догадок о том, что будет дальше; всё зависит от того, что на этот раз взбредёт в голову его «хозяина». Лишь в одном он был убеждён: до секса дело не дойдёт, потому что не доходило ещё ни разу. Как бы Каваки того ни желал и сколько бы ни обдумывал — он не осмеливался завести об этом разговор. В любом случае, его удовлетворило бы только быть сверху, но он считал, что и Боруто хочет занимать ту же позицию. — Каваки… Ты меня вообще слышишь? — Боруто выпячивает нижнюю губу и хмурится, видя, что Каваки, будто опьянённый, не в состоянии сконцентрировать взгляд. Одно движение руки — и намордник стянут с лица Каваки. Боруто даёт ему лёгкую пощёчину и повторяет чуть громче: — Каваки! — А? А-ага…– отзывается тот. — Так-то лучше, — вздыхает Боруто. Он поглаживает грудь Каваки через ткань майки, мягко касается пальцами ключиц, спускается ниже и проводит ладонью по животу. Каваки тяжело дышит, вздрагивает от каждого прикосновения, выгибается. Узумаки собирается с мыслями, неосознанно закусив нижнюю губу, и, наконец, решается продолжить: — Хороший пёс. Давай-ка я почешу тебя за ушком. Он поваливает Каваки на спину и садится сверху, начинает тискать его уши, играть с пирсингом в мочках. Затем проводит пальцами от висков к затылку, треплет и без того взъерошенные волосы и отодвигает таз назад, упираясь в его стояк. Каваки едва слышимо стонет, но, тем не менее, возвращается из забытья — раньше Боруто так далеко не заходил. Он держался на расстоянии, позволяя себе разве что иногда касаться члена Каваки ногой или рукой. — Ну-у, что ты строишь такую мордочку? Разве тебе не нравится? — спрашивает Боруто, глядя на широко распахнутые глаза Каваки. Тот морщится и отворачивается, ничего не ответив. — Правда, что ли, не нравится? — удивляется Боруто, выпрямляя спину и упираясь в причинное место Каваки ещё сильнее; с губ того снова срывается тихий стон. Ухмыляясь, Боруто выпускает из рук поводок и приспускает свои брюки. Одной рукой он держит член, а другой касается губ Каваки; проникает пальцами глубже, проводит ими по зубам, дёснам, влажному языку. Каваки хмурится, но не предпринимает попыток сопротивления — ровно до того момента, когда Боруто подползает поближе и приподнимается у его лица. Каваки смыкает челюсти, больно кусая его пальцы и заставляя вынуть их изо рта. — Я не соглашался на это, кретин. — А? Прости, не понимаю по-собачьи, — пожимает плечами Боруто, но брюки всё же поправляет. — Ну уж нет, сейчас это не сработает, — сердито бурчит Каваки. Затем, немного подумав, продолжает: — Если хочешь потрахаться — могу устроить, но сверху буду я. — Пойдёт, — наигранно вздыхает Боруто. — Руки обязательно тебе развязывать? — Сам-то как думаешь? — иронизирует Каваки. — Понял, понял… Боруто слезает с него, а затем лёгким движением развязывает несложный узел. Приподнявшись, Каваки потирает запястья и плечи, на которых остались красные полоски от впечатавшейся в кожу верёвки. Он облизывает сухие губы, сгорая от нетерпения и предвкушая долгожданное удовольствие.