Покой

Сначала это было похоже на наваждение. Он слышал голос, который не говорил ничего определенного. Это были какие-то звуки, зажатые и прерывающиеся, словно прослушиваешь зажеванную пленку или смотришь видео с ужасными качеством и звуком. Голос заставлял оборачиваться, оглядывать пространство, словно Бакуго все еще был здесь. Изуку знал, что это не так, и от этого хотелось, подобно ему, ударить по стене в приступе раздражения. Это началось во время похорон, когда он произносил речь. Мятая и рваная, как лист тонкой печатной бумаги, зажеванной принтером и выдернутой от нетерпеливости, она казалась жалкой. Мидория всю ночь готовил ее и репетировал, старался, чтобы она была краткой, но чувственной, такой, какой был его друг, но когда он вышел и предстал перед всеми, то не смог ничего сказать. Услышал лишь прерывистое "тупица", заозирался и закусил нижнюю губу. Возможно, это было лишь клочком воспоминаний его голосом, и ничего более, но он просто начал говорить, забыв все, что писал накануне. Вышло долго, тихо и скомкано, и голос снова сказал "господи". Однако это не казалось чем-то вроде воспоминания, голос был реальным, словно доносился из-за угла или из-под толщи воды, когда приходится долго кричать и захлебываться попавшей в глотку жидкостью. Мидория знает, как это ощущается и как это слышится — когда они были совсем маленькие и Мицуки с Инко сажали их в одну ванную, они проверяли, соревнуясь, кто дольше прокричит под водой. Он знал, что его невозможно слышать, но это словно было настоящим. Это сводило с ума, и было легче скинуть это на тоску по Бакуго. Чувство вины засело под кожей, словно текло по артериям под бешеным давлением вместо крови. Изуку не мог позволить себе снова плакать, потому что Кацуки терпеть этого не мог, и было особенно трудно сдерживаться, когда он начинал говорить с ним в пустоту. Мидория не знал, зачем он это делал, его действия казалсь жалкими и бессмысленными, и в голове постоянно слышалось "ничтожество" его голосом, и хотя губы и голос дрожали, он не останавливался. Просто продолжал рассказывать что-то, что не имело никакого смысла, говорил медленно, но окончания все равно путались, как если бы он привычно тараторил. После того, как он перестал это делать, появились реальные слова. Настолько настоящие, словно он стоял рядом. Мидория все чаще озирался, выискивая его взглядом, затем понимал, что это невозможно, и возвращался к своим делам. Надеялся, что слова послышатся вновь, однако ничего не происходило. Он слышал какие-то отдельные фразы пару-тройку раз в день, и перерыв между ними сокращался от нескольких часов до сорока минут. Это было обыденное "ты идиот?" или "шевелись уже!", словно видеоролик заело на одном моменте из-за плохого интернета и приходилось отматывать на пять секунд назад. Затем фразы перетекли в предложения, и вот здесь уже скидывать это на простое наваждение стало попросту невозможно. Мидории казалось, что он сходит с ума, и так быстро, что уже никакой психотерапевт не поможет. Однажды он решает сказать об этом вслух. Закрывается в своей комнате в общежитии, отказавшись от ужина под отчетливое "конченый", прислоняется к двери спиной и откидывает голову назад, сгибая ноги и ставя их на стопы, чтобы уложить локти на колени. Темнота не кажется поглощающей, а молчание — пустым, Изуку знает в своей комнате все до малейшей детали. Тень от прикрытой шторы падает на его лицо, чтобы фонарь не светил в глаза. — Кажется, я схожу с ума, — он говорит шепотом и привычно вслух. Почему-то от этого не ощущается одиночество и тоска, и Изуку немного усмехается, прикрывая глаза. — О да, Деку, чердак у тебя знатно течет. Он застывает и широко распахивает глаза, дергаясь и опуская ладони на пол. Тело напрягается от знакомого и чересчур реального голоса, словно Бакуго стоит здесь, возле стола, или сидит на кровати и, сгорбившись, кривит губы. Но комната по-прежнему пустая, покрывало не кажется смятым от веса чужого тела, а все фигурки и вещи лежат на своем месте. Изуку укладывает локти обратно на колени, опускает голову и зарывается пальцами в волосы, рвано выдыхая. — Как твоя кукуха, безмозглый? — голос не прекращается, и Мидория лишь сильнее сжимает пряди в ладонях и жмурится до цветных пятен. Что-то продолжает вести какой-то монолог, будто привыкший к разговорам в никуда, но Изуку совершенно не слышит, о чем идет речь, только голос, который заставляет сердце в страхе и тоске биться в ушах. Вокруг звенит, гудит, и по мышцам ног и плеч проходит слабая дрожь. — Не вздумай истерить, придурок, этого не хватало. В тот момент было страшно. И, конечно, он заистерил. Мидория не знал, сходил ли с ума, слыша умершего, или Бакуго действительно был здесь, но разговаривать с ним боялся. Это было странно и жутко. Силуэты пугали его не так сильно, как голос или фразы под руку. Он иногда действительно ощущал, как на него смотрят в пустой комнате, и это заставляло ежится и кусать губы, чтобы избавиться от противного ощущения. Время от времени Изуку видел где-то неподалеку знакомую сгорбленную походку или какое-то расплывчатое пятно в зеркале. В интернете говорилось, что видеть или слышать умершего — нормально, если это был твой близкий друг или родственник, но Мидория не чувствовал себя нормальным. Он чувствовал, что еще чуть-чуть, и сорвется. Пятно молчало, когда он вбил что-то в поисковую строку, и чужое присутствие не ощущалось, из-за чего стало намного спокойнее. Говорилось, что существуют люди с причудой, которые могут говорить с умершими, но в это слабо верилось. Были еще сайты, обещавшие прогнать призрака, или форумы, где их обсуждали, но все это казалось настолько высосанной из пальца ерундой, что Мидория с разочарованным вздохом в очередной раз закрывал вкладки и с усталостью откладывал телефон, прикрывая глаза. Когда он полноценно увидел друга в кафетерии возле себя, абсолютно целого, но более бледного и тусклого, он закричал, громко и испуганно. Изуку выронил поднос с едой и упал на задницу, машинально отползая назад и упираясь в преграду из чьих-то ног. Он боязливо смотрел вперед, всматриваясь в нахмуренное лицо приближающегося Кацуки, пытаясь отмахиваться, как будто это могло его остановить. — Мидория, ты в порядке? — Тодороки присел раньше, заставляя Бакуго раздраженно цокнуть, скривить губы и буркнуть злобное "половинчатый". — На тебя действует причуда? Где-то болит? — Да мозги у него болят! Идиоты, — Кацуки закатывает глаза и плюхается на пол напротив них. Изуку боится двигаться или дышать, не зная, чего хочет: чтобы Бакуго пропал, или чтобы остался. — В-вон же!.. — он указывает рукой точно в юношу, и Шото поворачивает голову, чтобы найти то, что напугало его друга, но взгляд ни за что не цепляется, и он возвращается обратно. — Ты ничего не..? — у Мидории дрожит голос и прерывается дыхание, он продолжает смотреть на Кацуки в его черных футболке, штанах и кроссовках. Бакуго, кажется, замирает и перестает дышать. Изуку не знает, может ли тот вообще это делать, но выглядит это именно так. Он медленно поворачивает голову, и в чужих глазах плещется надежда, яркая и насыщенная, как никогда. Тот в мгновение ока оказывается рядом и смотрит очень серьезно и немного нерешительно. — Ты видишь меня? Слышишь? — Кацуки говорит почти по слогам, несколько громче, чем прошлую реплику, и смотрит точно в его глаза. Мидория заторможенно кивает. — Пресвятое дерьмо, — Бакуго выдыхает с таким облегчением, словно с его плеч свалился тяжкий груз, и падает на задницу в точности как Изуку. — Ну ты и безмозглый, а хвастался всем своим умом. Бесишь. — Мидория? — Урарака осторожно кладет руку на его плечо, и он оборачивается на подругу, растерянный и все еще напуганный. — Может, пойдешь и отдохнешь? Ты выглядишь неважно, — в ее глазах плещется беспокойство, но Бакуго, несмотря на все раздражение и, видимо, желание поговорить, терпеливо ждет. Наверное, чтобы он не словил перегруз от информации. Изуку отрицательно мотает головой и медленно собирает испорченную еду обратно на поднос, чтобы выбросить ее и взять другую. Кафетерий снова наполняется разговорами, когда он поднимается и уходит к урне, а Бакуго, кажется, идет спиной вперед и смотрит на него — он не знает точно, поскольку наклоняет голову вниз, но видит чужие ноги. Больше Кацуки, почему-то, не говорит ни слова. Мидория все время отвлекается на него, на уроках смотрит то на спину перед собой, то на скучающую и передразнивающую мимику. Бакуго все слушает, иногда отвечает в пустоту на вопрос учителя, время от времени обходит класс и осматривает каждое сосредоточенное и нахмуренное лицо, будто очень тоскует по всем. Возможно, он забыл, что Изуку видит его, иначе не показал бы эту свою сторону, но Мидория все равно смотрит, не в силах остановиться. Словно Бакуго здесь, только руку протяни. Но это же невозможно — он сам виноват в смерти лучшего друга, он знает, что тот умер, так как это происходит? Или это галлюцинация? Он встряхивает головой и пытается сосредоточиться на уроке. Получается с трудом, но Изуку досиживает урок японской литературы и уходит из академии в числе первых. Бакуго по пятам следует за ним, засунув руки в корманы и смотря вниз. Привычно молчаливый, как и всегда, нахмуренный и холодный. Мидория заходит в свою комнату, закрывает дверь и скидывает рюкзак на пол, после чего садится на стул и тупо смотрит на кровать, рядом с которой садится Бакуго. Он облокачивается о бортик, садится в ту же позу, что и Изуку тогда, в темной комнате, и смотрит на него в ответ. — Ты умер, — тихо говорит Мидория. Самому себе, вообще-то, но звучит так, словно это адресовано другу. Кацуки вскидывает бровь, кривит губы и смотрит на него, как на ребенка, утверждающего, что дважды два будет пять. — Ну ты и долгий, три месяца понять не мог. До меня быстрее доперло, осел. Бакуго фыркает, вздыхает и снова чего-то ждет. Наверное, бесконечных вопросов в стиле Мидории, которых, почему-то, нет в голове. Скорее всего, он уже приготовил на них ответы, может, даже без язвительных оскорблений, но говорить все равно не начинает. — Ты не знал, что ты умер? — Изуку смотрит на внезапно отвернувшегося Кацуки, ссутулившегося и прикрывшего глаза. — Все это время ты был... ну, один? — Тупица, — констатирует он и возвращает взгляд. Эта тема тяжела для него, Мидория видит это, но не может понять, почему тот не обрастает шипами и не начинает отплевываться ядом, как было всегда. Это привычнее, чем то, что он наблюдает сейчас. — Я слышал твою речь. Только тогда понял. До этого ходил и не понимал, что происходит. Пытался докричаться до всех все это время, но даже причуда не работает, — Кацуки демонстративно вытягивает руку и напрягает мышцы, но ничего не происходит. Будто он забыл, как это делать. Бакуго замолкает и возвращает руку в исходное положение. Изуку хочет спросить его еще о паре вещей, но они кажутся слишком личными, грузными, и он знает, что на этот раз друг точно пошлет его. Однако ему больше не с кем поговорить и некуда идти, никто больше не слышит и не видит его — перебесится пару дней и вернется. Бакуго всегда так делал. — А что ты... чувствовал, когда умирал? Что ты вспоминал или видел? Вопрос звучал будто в никуда. Кацуки делал вид, что не слышал, Мидория — что не задавал его. Парень смотрел в стену, а Изуку внимательно рассматривал Бакуго, так, будто видел его в первый раз. Он был бледный, кончик его носа и пальцы были едва-едва синими, словно вокруг стояла минусовая температура, а в остальном тот выглядел реальным и настоящим. Изуку видел его эмоции, слышал отфыркивание и клацанье зубов, когда тот сжимал челюсти, размышляя над ответом. — Когда я оттолкнул тебя от удара, было очень больно. Не знаю, сколько времени это заняло, я не чувствовал минут или... секунд. Помню тебя и Каминари, вы были ближе всех и держали меня на руках, — голос Бакуго становится тихим и оттого привычно похрипывает. Мидория помнит этот момент, помнит вес чужого тела и мерзкое ощущение прилипшего к коже мокрого от крови костюма. Они с Каминари сидели по бокам от него и почти в унисон старались докричаться до друга, лишь бы тот ответил и послал их за разведенные сопли. Денки тогда сорвал голос и не мог произнести ни слова на похоронах, прошептав лишь сиплое прощание возле гроба сквозь дерущую боль в горле. От воспоминаний Изуку вздрагивает и отворачивается, чувствуя огромную вину перед ним. — А потом было как-то... приятно. Никакой боли, никакого страха. Только вспомнил, как мы радовались этим дебильным карточкам со Всемогущим, — Бакуго усмехается и поворачивает голову обратно, смотря на ковер перед собой. Мидория улыбается, прекрасно помня, как они прямо в магазине избавились от оберток и, радостные, выскочили наружу, сверяясь. Кацуки тогда сказал, что первый раскрыл пачку, значит, ему она выпала раньше, но Изуку не собирался с ним спорить, поскольку это было бесполезно. — Я словно оказался там. А потом очнулся уже в доме. Мать заливалась слезами, а я никак не мог понять, почему, — Мидория закусывает губу и отворачивается в сторону окна, жмурясь от падающих на лицо лучей солнца. Бакуго не стал бы рассказывать о чем-то личном, тем более вот так, напрямую. Без вопросов или задних мыслей. Это было не в его стиле, не в его характере — он презирал уязвимость, и хотя все знали, что она у него есть и все знали, какая она именно, никто не возникал. Бакуго был хитросплетением драмы и эмоций, он ненавидел чувствовать себя виноватым, потому что почти никогда не делал то, о чем можно было сожалеть, следуя своим принципам. И Мидория понимает, что, если он не спятил, Кацуки три месяца ходил в одиночестве и не мог даже ничего спросить или поговорить. Его друг был слегка нелюдимым, потому что его многие раздражали, но он ненавидел одиночество. Бакуго мог пропасть из поля зрения, чтобы просто отдохнуть от всех, но всегда возвращался, всегда слушал и наблюдал за всеми. Кацуки знал о них достаточно, чтобы защищать их из тени, и поэтому тогда оттолкнул его раньше, чем успел подумать — его обостренные рефлексы и интуиция вкупе с желанием уберечь всех "своих" сработали идеально. — Извини, — Изуку опускает голову вниз, чтобы не видеть друга, и жмурится, чувствуя груз на плечах, как если бы пытался поднять целое здание. — Это моя вина, — голос переходит на сиплый шепот где-то на середине фразы. Он видит Бакуго, и от этого хочется взвыть одновременно и от облегчения, и от ужаса — теперь он может полноценно извиниться перед ним, но разве есть в этом смысл, если это, скорее всего, лишь проекция его сознания? Бакуго протягивает громкое и злое "заткнись", и это заставляет его через несколько секунд поднять голову и перевести взгляд на место, где тот недавно сидел. Пустующее, оно сразу же напугало его до дрожи в легких. Однако когда Мидория чувствует холод на правом плече, то резко поворачивается, чтобы посмотреть на нахмуренное лицо парня. Не злое, не раздраженное и не разочарованное от проявления слабости, а спокойное, омраченное досадой и строгостью. Мозолистая от причуды рука с грубой кожей невесомо лежит на его плече, и Бакуго лишь отрицательно мотает головой, словно запрещает произносить это вслух. — Не обесценивай мою смерть, придурок. Если ты не станешь первым лучшим героем после меня, нахер я тогда занимался гребаным самопожертвованием? — он, ворча, кривит губы, и Мидория тихо шмыгает, с улыбкой смотря на него. Парень закатывает глаза и отходит в другой угол комнаты, словно исчезая в стене — наверняка пошел вниз, проверять пришедших одноклассников. Изуку знает, понимает, что Кацуки решил сделать так самостоятельно, и в этом нет вины Мидории, но от этого чувства все равно не пропадают. Потом он просто привык. К тому, что Бакуго ходил где-то перед ним и словно вел его на нужные уроки; к молчаливому осуждению за неправильно написанный ответ — специально не подсказывал, но по лицу все было понятно; к тому, что он всегда сидел на каждом уроке и слушал все, что говорят учителя. Иногда выходил к доске и наблюдал, как кто-то из одноклассников записывал решение и ругался на делающих ошибки Каминари и Киришиму, постоянно припоминая, как натаскивал их по недостающим темам. Всегда выплевывал: "Это, что, было зря?! Вот окажешься по ту сторону, я тебе врежу так, что из гроба вылезешь!" Мидория лишь поджимал губы, чтобы скрыть слабую улыбку. Кацуки был на каждой тренировке и одобряюще кивал, когда одноклассники одерживали победу после спарринга с классом Б. Ругался и разрабатывал вслух стратегии, зная, что Изуку бы стал спорить с ним, если бы не боялся говорить с ним при ком-то еще. Ежедневно проверял каждого из одноклассников, слушая разговоры в гостиной, иногда заходил в свою комнату и сидел на кровати, когда заходили Киришима или Мина, с тоской, фальшивыми улыбками и грустными лицами рассказывавшие ему последние новости, которые он и так знал. Бакуго стал другим, и это сильно отдавалось горечью в душе. Юноша казался более опечаленным и подавленным, чем все они. Кацуки Бакуго был язвительной сволочью. Он не пользовался сарказмом, не любил черный юмор, но просто не мог не отпускать язвительные комментарии определенным людям. Если в ответ на какое-то свое действие ты получаешь ехидное злорадство, то ты определенно в группе людей, которых Бакуго готов пропускать сквозь свою зубастую броню и защищать до потери пульса. Несмотря на почти полное отсутствие тактичности, Кацуки не любил желчно шутить над посторонними, которые могли неверно понять посыл. Ему было плевать на мнение других, но, скорее всего, он думал, что в этом есть какая-то уязвимость. Почти все из класса получали от него ехидные комментарии, и это никого из них не обижало. Даже после смерти он постоянно фыркал и отпускал колкости направо и налево. Бакуго ходил с ним повсюду. Когда Мидория раздевался, чтобы сходить в душ, выдавал язвительное "у меня был больше", на что в ответ получал "я тебя с детства знаю, не ври", а затем взрывался бесконечным потоком оскорблений и обвинений. Если Мидория садился за заданный материал, рычал тихое "я еще не дочитал", когда он собирался перелистывать страницу. Брезгливо морщился, когда Изуку выбирал фильм для просмотра, бормоча лишь злобное "лучше бы ты помер, честное слово, мир вкуса бы выиграл". Вопил на пропускающих ужин или завтрак одноклассников, говоря, что так никто из них не станет героем и тогда он умер бесцельно, криками заставляя Мидорию сделать так, чтобы они хоть что-то съели. Это не совсем было похоже на его обычное беспокойство, Кацуки никогда не проявлял его так явно, он, скорее, делал это с большим упором на чужую бесполезность, но Изуку не придирался. На тренировках или заданиях тоже всегда магическим образом оказывался рядом и говорил, как лучше сделать, и по-прежнему плевался ядом, когда Мидория отмахивался от него. В опасные моменты не лез под руку и с довольным взглядом смотрел на драку, подмечая некоторые детали, чтобы потом проработать их. Сложно было на каникулах, когда Изуку с больной душой решил навестить Мицуки и Масару. Бакуго казался чересчур молчаливым и беззвучно следовал за ним, а как только они зашли внутрь — не сводил глаз с матери. Пока они пили чай и разговаривали об учебе в Юэй, прерываясь на воспоминания, он сидел на столешнице со спущенными ногами и упирающимися в разделочный стол руками, хотя прекрасно знал, что ему бы влетело за это. Мидория научился не переводить на него взгляд на людях, но время от времени он, все-таки, посматривал. Кацуки сидел тихо, тоскливо нахмуренный и сгорбившийся, и постоянно изучал ее взглядом. Обычно омоложенная причудой кожа приобрела несколько морщин меж бровей и на лбу, перестала иметь розоватый оттенок. — Скажи ей, что мне жаль, — внезапно говорит Бакуго, заставляя Мидорию замолчать на середине предложения. Изуку не мог сказать этого, иначе было бы странно, поэтому он лишь выдавил хриплое "мне кажется, что он смотрит за нами оттуда". Мицуки с горькой печалью давит улыбку и тихо соглашается, отчего Бакуго встает и уходит из кухни, громко выдыхая. Все оставшееся время до конца дня тот провел в молчании, даже не отпустив ехидства по поводу его комнаты. Мидория привычно желает ему доброй ночи и выключает свет, получает едва слышное "не сдохни во сне", и отворачивается к стене, закрывая глаза. Но наутро Бакуго пропадает. Словно его не было. Изуку снова пугается, как будто это все было лишь отвратительным сном или игрой сознания, и в необъяснимой панике быстрым шагом ходит по комнатам, стараясь не разбудить маму и найти друга. Тот обнаруживается на кухне, рассматривающий прицепленные к холодильнику фотографии со скрещенными на груди руками. Там были, в основном, Изуку с Бакуго, как по отдельности, так и вместе. Родители Кацуки с Инко тоже, где-то с какими-то давними друзьями, которых ни один из них не помнил. Мидория с облегчением выдыхает, подходит ближе и тоже начинает вглядываться, примечая ту фотографию со знакомыми редкими карточками. Бакуго всегда носил ее под чехлом телефона или в кармане, а Изуку держал в аккуратном файлике в ящике стола. Он хочет сказать что-то сопливое по мнению Кацуки, но важное по его собственному, но вместо этого просто молчит, не находя слов. Бакуго тоже не издает ни звука, и это не ощущается неправильным или нереальным. Это дарит покой.