Три черничных полосы

Шли месяцы, шли семестры, даже жизнь продвинулась куда-то дальше. Даже Артур не остановился в развитии, я старался не отставать. Родители приезжали два раза, Илья и Оля ещё чаще, даже Олька отдельно, когда друга забрали в армию. Трудно было представить Картавого лысым, он всегда шёл в комплекте со своими кудрями, так что оставалось лишь ждать весны, когда тот бы вернулся. Погода в Питере перестала удивлять ещё на третьем курсе. Не было разницы, что там обещали синоптики, когда как каждый день дождь мог превратиться в солнце, метель — в град, а снег — пойти в октябре. Зонт я покупать не хотел, из принципа и экономии гулял так. Да, может, выглядел как идиот, однако в какой-то момент даже привык, так что, когда Ева на новый год подарила зонт — чёрный с котятами внутри, даже не знал, где нашла такой издевательский — ещё не сразу стал использовать. Тогда многие вообще сговорились дарить кошачьи подарки, потому как кличка появилась «кот» из-за одной небольшой вечеринки у меня в комнате, когда я выбрал «действие» в игре и стал тереться и мурлыкать возле ног соседей. Те хохотали, подкармливали, кто-то даже усы нарисовал маркером, которые стёрлись после очередной попытки на третий день. Так что, стоило походить усатым немного, прозвище появилось само по себе. «Шома всё же было слышать привычнее». Многое было изменчиво, как и я, как и люди, здесь живущие. Они менялись и очень, порой, сильно, но суть сохранялась прежней. Самый добрый человек оставался таким, несмотря на оледеневшее сердце, жестокие, даже спасая других, имели мелкие повадки, которые проявляли их натуру, жадность прокрадывалась не в деньгах, а трудоголизм не в работе. Я окончательно запутался. Друзья не понимали, почему задавал так много вопросов, а я лишь дойти до ответа пытался. Хотел узнать, как себя поняли они, какие для этого тайны должен был узнать я. Хотел через их ответы найти свои. Тем не менее, не везде это работало. Кроме Евы никто не догадался о моих реальных мотивах. Было иронично, что даже после расставания она могла почувствовать что-то, что я скрывал от других, когда как мне это было сделать, как и раньше, несколько труднее. Она позволила, кстати, себя обнять уже через неделю, после того дня рождения, где мы вновь встретились. Не было уже того, что раньше виделось и чувствовалось, когда мы были рядом. Но я верил, что, быть может, не с ней, так с кем-то ещё получится стать лучше. Судьба не соблаговолила помочь с поиском любви, с поиском родственной души. Сперва я пытался, искренне нуждался. Знакомился с новыми девушками в общежитии, подходил к подругам своих одногруппников, а успеха не было. Либо сразу говорили «нет», либо шли на небольшое «свидание» — простая прогулка на деле. А там кто-то или оба понимали, что общего тут не будет. Так продолжалось некоторое время, пока одна из девушек не спросила: «Зачем ты так рьяно ищешь отношения?». Зачем? Это стало переломной точкой. Очередной. Конечно, задумываться не стал над этим тогда, делать было больше нечего, когда в конце третьего курса очередную практику назначили, сказав даты в последний момент. Зато спустя ещё одну неудачную попытку и неделю болезни, я вышел на крыльцо без лишних предметов, только в футболке и шортах потёртых. Сел на скамейку и задал себе вопрос. Зачем? Затем, что хотел любви, семью? Разве? Нужна была девушка, просто от скуки? Разве? Может, искал спокойствия и пристанища или же приключений и экстрима? Разве? Я спросил сам себя, что я хотел, что я мог. И ответа не последовало толком. Да, конечно, можно было коротко сказать, мол, зовут Артём, двадцать лет, студент, деревенский парень. Этого было мало. Тогда я и понял, что искать мне нечего, хотя бы пока. Потому что, использовать девушек, чтобы доказать что-то своему подсознанию, было слишком жестоко. Один раз уже было, достаточно. Учёба шла не так уж и плохо. Выдался трудным шестой семестр, хотя, удалось закрыть с одной тройкой. А Артур в отличники выбился, что казалось шоком. Рад был, что не Регина Романовна была той самой злюкой, валящей поток, по её предмету даже слишком просто было, она отлично автоматом поставила, как минимум мне. Да, не думал, что превратится она в неё, многие одногруппники удивились, а я после трёх пар перестал кличку давать, даже по фамилии звать не мог (и не из-за сложности, произнести вполне было по силам). Когда Дама на Х спросила вновь, уже на своём предмете, нравится ли мне самому работа, я стал менять о ней своё мнение, как и многие из нашей группы. Прежде наглая, деспотичная, старомодная, она стала превращаться в строгую, талантливую, умную и даже иногда добрую преподавательницу. Не без изъянов, конечно же, её стиль «и похвалила, и в душу плюнула» только чего стоил. Я выходил из аудитории со смешенными эмоциями. С одной стороны было нужно переделать почти всё, но какие-то мелочи из моего стиля ей нравились, она старалась проявить их чуть больше. Это помогало, наконец, можно было перестать подстраиваться под кого-то и начать делать по-своему. Так что, Дама на Х превратилась в Регину Романовну. Одним семестром наше общение не окончилось. А потом пошёл ещё один. Уже из-за моей прилипчивости. На четвёртом курсе как-то остро встало понимание, что уже в следующем году ждёт защита диплома. К которому, разумеется, не был готов никто. А старшие курсы давно говорили, что руководителя стоило выбирать заранее, пока были места, да и чтобы тему утвердить или найти и обсудить. И я видел три варианта перед собой. Но один — самый лучший, тяжёлый, и, казалось, небезрезультатный. Сразу ли Регина Романовна приняла меня? Нет, конечно же. В декабре она меня с этим вопросами послала до лета, потому как о таком рано слишком было говорить. Я не сдавался, мозолил ей глаза как мог, даже пришлось поучаствовать — очень отвратительно, очень неподготовленно — в студенческой весне под её руководством, лишь бы выбить время на обсуждение учебных вопросов, на общение, на рассмотрение некоторых идей. В какой-то момент у неё уже, как минимум, мне так привиделось, начался тик при моей фразе: «возник вопрос». Даже если это не было как либо связано с дипломом и учёбой. Так совпало, что начале июня, ещё до экзаменов, помогая одной из преподавательниц занести кипу бумаг и материалов в кабинет, наткнувшись на Регину Романовну, задержался, чтобы поздороваться, а услышал: «Шомов, впиши имя и отчество сюда. Что смотришь? Беру, только, если также как на студ весне выступать вздумаешь, не жди даже тройки». И с того момента можно было смело заявить, что я был спокоен. Лето начиналось лучше, чем могло бы: научный руководитель, удачная сессия, возврат стипендии, ожидание друга, который после дембеля обещал заехать хоть в августе. Омрачил всё это лишь пожар в нашей деревенской церкви, впрочем в городе этому было трудно придать большое значение. К тому же, одним жарким днём, соседи потащили на пляж. Мало мне было времени на солнце, во время работ в поле и обхода объектов, как тут ещё. Стоило признать, приятнее было лежать и купаться в Финском заливе, нежели в строительной пыли. Вне бетонных коробок, которыми был полон город, температура даже была приемлемой, песок не сжигал кожу, а вода так и манила в свои просторы. Причём, не только нас. — Дебил, у меня вся кепка в песке из-за тебя, — шутливо ругался я, когда мы шли в сторону метро вечером. — Она такая не из-за меня, — начал Артур, когда раздался писк, — а из-за старости. Ей лет сколько? Десять? — Нормальная она. А если надо, вытряхну над твоей кроватью, чтобы увидел, сколько там всего. — Послезавтра придём снова, Тём, отомстишь ему. — Да как, он же уезжает? Забей, главное, покупались хорошо. — Кот, не твоя мобила? Я порылся в рюкзаке, однако, пока искал телефон, писк прекратился. Разблокировав, увидел, что, в самом деле, звонили мне. Пропущенный от Ильи. Не успел набрать друга, как вновь поступил входящий вызов. — Да? Привет, бать, мне тут Картавый звонил и… — Сынок, — в голосе чувствовалось волнение, которое мигом дошло до меня, несмотря на расстояние. «Он таким голосом только о пожаре говорил. Неужели что-то с ним или мамой?». — Сынок, я даже не знаю как правильно сказать-то. Вдруг, послышалось ворчание, голос, пусть и очень нечёткий, доносился до меня знакомыми нотками. И его обладатель забрал телефон у отца, чтобы без смягчения сообщить мне всё. — Братан, звонил же, что трубку не бехрёшь, блин. — Картавый, не успел. Что случилось? — Капец — вот что случилось. У вас дехрево это дхревнее на дом хрухнуло. — Что? На чей? — Не тупи, Шома. На ваш. — На заднем фоне опять воцарилась суматоха. — Дядя Батя, дайте на минуту мне поговохрить с ним, блин, хради Бога. Да, простите, хругаться не буду. — Всё очень плохо? — Могло быть и лучше. Бхратан, я бы посоветовал тебе пхриехать, помочь. Если что, на Сокола и Дуло не наткнёшься, слово даю. Нет их в Скугхрах. А ты своим нужен. С такой задницей пхроще найти новый дом. — Ладно, я понял тебя. Приеду как только смогу. — Не «как только смогу», слышь. А как можно быстрее. — Понял, понял, не кипишуй. Ты, это, помогай им там пока. — А как, блин, иначе. Увы, вырваться удалось не сразу. Ребята были удивлены, поскольку, я вечно твердил им, что не вернусь в родную деревню, а тут стал срочно искать билеты. Но из-за работы, прочих планов и мелких проблем, пришлось отложить поездку на более чем три недели. Выслушал за это от Ильи, хотя бы тот как мог был вместо меня. И внушил мысль, что надо из нашего дна выбраться в другое. В то Дно, что хотя бы звалось городом. В то, где был вокзал, памятники, школы, где не было своих грядок, зато были магазины. Где и без того оба родителя работали. Так, был ли смысл дальше задерживаться там, где уже ничего не оставалось? Ни дома, ни сына, ни друзей, ни веры. И вновь, спустя несколько лет, я оказался в Скуграх. Деревня преобразилась. Появились тарелки для телевидения, телефоны у детей, множество новых лиц. Я тоже мог таковым считаться, ведь, в последний раз был здесь совсем иным. — Всё, забирай. И никаких новых не надо. Илюха поймёт, как чинить, если вдруг опять сломается. Но не должно, тут цепь просто ослабла. Я торжественно вручил велосипед Оле, которая высматривала Илью. Мы сидели где-то в непонятном между — недалеко от наших домов, без чёткого определения. — Не видно? — Нет. Куда пропал? Вспомнил что-то из-за ваших сборов, вот и решил, видимо, отдать, может, какую-то мелочь. — Ох, скорее бы. — Даже не верится, что вы сегодня уезжаете. — Мне тоже. Только, пора. Давно было пора. — И скучать совсем не будешь? — Скучать? Как-то эти годы не было времени на это. Может, и дальше не будет. Но твой вопрос я услышал. Приеду, конечно, вас не брошу. «Если не будет парней, всё-таки я продержался без драк полгода». — Спасибо за велик. — Тебе всегда готов его чинить. Лукаво подмигнув, заставил её усмехнутся. Мысли о том, что сегодняшний день, как я надеялся, — последний в Скуграх, не давали покоя. И не только мне. Друзья, родители, все ходили с небольшой тучкой над головами, а вокруг меня её не было. Только на плечи легло облако, совсем не лёгкое. Оно не струило ливнем, не мешало видеть, но тормозило каждое движение, словно кричало, что я поспешил, что нельзя им сегодня ехать, что нужен повод остаться хоть немного. Я обещал приезжать, и всё-таки сильно этого не хотел. Но увидеть друга — большего и не нужно было для мотивации. Немного побыв здесь, я понял, что не так уж и ненавидел деревню. Лишь людей, что заставили меня это сделать. Ничего плохого не было в деревянных домах, в свежем воздухе, в природной тишине, сопровождаемой криками птиц и шумом сверчков, в лесах и полях, в разрушенных постройках. Ничего не было плохого в воде из колонки, в помидорах с грядки, в немытых ягодах с дороги. И я не вспоминал ни об одной из причин злости на Скугры, пока сидел с семьёй, пока рисовал, пока помогал детям надувать мяч. Я ходил в очках, но забыл как видеть. Родное место заиграло новыми красками, пусть, уже и не было похоже на то, в котором вырос. Хоть напоследок насладился чёткими видами. Зато когда-то, стёкла не помогли. Когда я превратил знакомый пейзаж в место криминала, когда окрасил красным песок и траву, когда очернил белоснежный храм, когда зарубил деревья, что тянулись к яркому солнцу, о котором я и забыл в своей картине. Я стал видеть больше, но забыл как это делать правильно. Впервые видел места, среди которых ещё ползал. Илья бежал в нашу сторону, не замечая сумки, что от скорости сильно стучала ему по бедру. Мы продолжали болтать с Олей, повторяя каждую минуту номер грузовой машины, что должна была приехать уже через час. Я на секунду ощутил себя шестнадцатилетним. Только, причёска изменилась, а ещё веса набрал. Сидел в водолазке белой, в джинсах, которые мама купила в Питере, когда приезжала, потому как «нечего в рваном ходить», в очках, словно умник какой-то. Но ладонь одна лежала на руле велосипеда, что сразу переносило на несколько лет назад, а Оля представлялась совсем иной, как когда я только начал узнавать её. Казалось, Картавый сейчас примчится, скажет глупость, от которой мы посмеёмся, а КУКУ, которые бы сновали рядом, лишь закатили глаза. «Как это было бы хорошо. И как я не хочу возвращаться назад. Вырос уже, хватит. Всему своё время, сейчас — идти дальше. Отпустить и принять». — Клад нашёл, Картавый? Или гусь за задницу укусил, так мчался. — Иди ты. Я вспомнил, мне Олька недели две назад показывала, хрешил, ты тоже должен посмотхреть. — Илья начал рыться в сумке, попутно бормоча под нос. — Где же оно, блин? — Кажется, я догадалась. — Твои секретики? — спросил я. — Наши. — Нашёл! Едва не упав на меня, Илья плюхнулся рядом, раскрывая фиолетовый блокнот с твёрдой обложкой и кучей наклеек. Друг стал листать, его, явно зная, что конкретно должен был найти, когда ни я, ни Оля, как обладательница данных записей, не понимали, что вообще происходило. Солнце слегка выглянуло из-за облаков, подглядывая за нами, лучом указывая на нужные страницы и строки. А природа, оказалось, безумно любопытна. — Помнишь, мы лет пять назад заполняли это всё. Ну как «мы», ты. Здесь есть даже анкета Змея, а моей нет. — Ты тогда казался мне странным, — пожав плечами ответила Оля на претензию. — Взаимно. — Следующее друг шепнул мне на ухо, чтобы девушка не услышала. — До сих похр. — Ты мне этот блокнот подарить хочешь? Не надо, спасибо, конечно. — Ага, губу не раскатывай, там кроме анкет, вообще-то ещё есть записи. — Вот-вот. Я пхросто показать хотел. О, нашёл! Читай, Шома. И заполни заново в голове. Мне протянули блокнот, где я увидел множество ярких букв, ещё не успев сложить их в слова, наклейку с машиной, а ещё очень-очень кривой почерк, в сравнении с тем, что было написано рукой Оли. Я стал медленно читать, не в силах сдерживать улыбку. Честно, даже представить не сложно, что я мог всё это написать. Как сейчас мог увидеть ту картину: сидел на заборе недалеко от своего дома, один, а тут пришла Оля и дала странную тетрадку и попросила что-то заполнить, протянув ручку с какой-то мохнатой штукой на конце, когда как я сильно не подходил на роль того, кто мог её держать. Наверняка, был слегка неопрятен в тот день, может, отдыхал после работы в огороде или беготни с друзьями, может, в конце весны, летом, на крайний случай тёплой осенью. Писал слегка неуверенно, не знал, стоило ли правду туда вносить, и всё же не боялся, чётко знал, что же должно быть от меня. Старая анкета гласила: «Имя: Шома; Сколько лет: 16; Адрес: 119 дом на Заречной; Знак зодиака: не знаю; Любимый цвет: чёрный; Любимый предмет: физ-ра; Ненавижу предмет: физика; Любимая музыка: мальчишник; Лучший друг: Картавый; Кто нравится: ты». Пунктов было больше, это основные. Там двадцать семь вопросов, я ещё умудрился на всё ответить. Новая же анкета была бы несколько изменена: «Имя: Артем; Сколько лет: 21; Адрес: общежитие (друзья говорят, это не дом); Знак зодиака: водолей; Любимый цвет: нет такого; Любимый предмет: кровать, никакой учёбы; Ненавижу предмет: физика; Любимая музыка: мальчишник, хотя и Звери стали нравится; Лучший друг: Илья; Кто нравится: …». — Что завис? — спросил Картавый. — Или так долго читаешь? — Думал, что бы написал сейчас. Офигеть, и мы же раньше столько времени на это тратили, чтобы заполнить. — А я, чтобы написать на каждой странице, не много времени потратила? — Много-много. Любимое блюдо — сосиска в тесте из столовки. Кажется, я вспомнил повод, по которому хотел ходить в школу. — Особенно последний вопхрос мне понхравился, и как ты ответил. Оль, пхрикинь, он же не говохрил никому, что ты ему дала эту фигню. Скхрывал. — Эй, не кипишуй. Сейчас уже ответ другой. — Да ну? Кто она? Или всё ещё Ева? — Картавый, тебя точно КУКУ в моё отсутствие покусали. Немного поболтав, Оля ещё успела разок выслушать, что Илья так и не написал ничего в её анкете. Пришлось исправлять, слава Богу, там ещё было около семи свободных страниц. Конечно, лет пять назад мы и представить не могли, что будем снова сидеть с этим блокнотом, а кто-то — заполнять его. Я считал это дело глупостью, все одноклассницы увлекались этим делом, хотя едва ли кто-то звал меня что-то заполнить. Удивительно, как долго друг думал над любимым фильмом. Картавый вообще быстро заполнил многие поля, хоть и нарочно остановился у пункта «лучший друг», чтобы без лишних слов передать мне мысль: «да кто ещё, кроме тебя, идиота, будет с таким идиотом как я». Нечто схожее я мог сказать Оле про их странно-хороший союз с Ильей. Ручка уже переставала писать дважды, и окончательно умерла, когда друг решил попробовать гонять чернила туда-сюда, вдыхая и выдыхая в стержень, отчего борода, губы, язык, зубы — всё стало синим. Пришлось четыре из трёх последних пунктов заполнять карандашом. Почему я сказал так? Просто, Илья взял привычку делать романтические жесты, какими некогда увлекался и я, так что строчку «кто нравится» зачеркнул и написал «кого любишь: тебя». Оригинальным он не был, да, зато, понятно было, что Оле такой жест понравился. А ещё — то, что в данную секунду я сильно мешал. Как и чернила на лице Ильи. Пришлось смыться ненадолго, хотя, уход был вряд ли сильно заметным для них, пусть, я и не крался особо. Добрался до дома, где уже стояла Шура, ожидая, видимо, своего отца, голос которого раздавался из другого конца участка, причем был слышен так, словно я стоял близко. Ни папы, ни мамы не заметил, как и машин. — Привет, — неловко помахал я рукой. — Привет, Тём. Родители пришли с твоими попрощаться, хотя, даю слово, блин, уже послезавтра приедут к вам в гости на новоселье. — Я бы удивился, если бы они этого не сделали. А где батина машина? — А ты думаешь, почему мой так громко орёт? Он сказал твоему, что там с маслом какие-то неполадки, так что, решили посмотреть. Хотелось что-то ответить, жаль, слов не набралось. Мы могли поговорить, когда были в компании, однако один на один оставалась некая напряжённость. От нас обоих. Я — отвык от неё, от перемирия и отсутствия ссор, отвык от разговоров ни о чём с теми, кого знал, но уже слишком давно, чтобы знать сейчас. Она — стеснялась, что было так несвойственно ей, пыталась спрятать будто что-то, нервно поглаживая ладонями плечи. Или у меня была паранойя, ведь, дул ветер, ей могло быть просто холодно. А я уже начал выдумывать планы, которые Шура бы хотела скрыть от того, до кого ей не было никакого дела. Мы пересеклись вновь, чтобы уйти с миром. Перемирие — мир. Как просто. Всего-то понадобилось четыре года до каждого шага. Такие они простые были, при этом — невероятно тяжёлые. Пришлось взрослеть, осознавать ошибки, извинятся, улыбаться и принимать всё то, что отвергалось. И я, и она смогли. Мы бы точно не наградили больше друг друга фальшивыми улыбками, поскольку, даже сейчас не стеснялись показать отрешённость и лёгкую скуку, в ожидании конца этой эпопеи с переездом. — Может, воды? У меня стоят две бутылки, на всякий случай. — Не нужно, спасибо. — А мама где? С твоей? — Да, они захотели немного погулять напоследок. — Погулять — какое странное слово, — невнятно произнёс я. Случайно. — Что, прости? — А? Мысли в слух, бывает такое. — Не верится, что она гуляет, а не катается? — Ага. Я же почти всё пропустил, никак не помогал. Она тут и с костылями, и с ходунками, и с тростью. А с ней был только батя. И родной сын не стал приезжать, а просто радовался готовому результату. — Тём, ты чего? — Стыдно стало, что столько не приезжал, радовался жизни, если так можно сказать, а тут всё было иначе. — Ты же, вроде, оплатил лечение. — Ха, — нервно выпалил я. — Тебя никто не винит, Тёма. Ты поддерживал по-своему. Они если бы знали, почему ты не приезжал, думаешь, не поняли бы? Им было в радость, что ты учился, поверь, я слушала это всё ещё год, пока сама не уехала, знал бы с какой силой Илья заставлял их взять деньги. — И хорошо, что не знают. Пусть, живут спокойно, хотя бы сейчас. А ты откуда знаешь про… драку? — Я же тоже немного КУКУ. Таня рассказала, что она растрепала всё Андрею, ну, а об остальном через Илью. — Тоже мне, парочка. Я бы не удивился, если бы она до сих пор ему передачки носила. — Злишься сильно на неё? — Уже как-то всё равно. И это было правдой. Отпустил я тот период, прошёл и прошёл. Как минимум, так я думал, до приезда сюда. Но, в самом деле, плохо к Таньке относиться не стал, знал, что рот у неё не закрывался, так что и обижаться не посмел бы. Дуло оставил сувенир, Сокол тоже, только Змей ещё мог подойти, хоть прямо сейчас, чтобы завершить дело. Но, он сидел дома со сломанной ногой. И, наверняка, знал, что я приехал. Но не испытывал ни должной ярости, ни прошлой дружеской привязанности, чтобы на костылях добраться до некогда моего дома и встретиться со мной лицом к лицу. Ростику было всё равно на меня. «А мне всё ли равно на бывшего друга? Если думаю об этом. Я всегда о ерунде думаю, будто это когда-то волновало». — Ты не переживай, Шур. Я же так, чтобы расставить всё по полочкам в голове, это говорю. — У тебя там не полки, а сплошная свалка. Но, надеюсь, нытьё, что ты во всём виновен уже скоро закончится. В конце концов, не всё зависит от нас. — Многое, слишком. Я понимаю логически, что незачем себя корить, однако не могу запретить это чувство. — Я тебя и в самом деле перестаю узнавать. Ты рассуждаешь даже взросло. — Эй, думала что ли, что в развитии остановился? Ну уж нет. — В хорошую сторону поменял тебя переезд. И эта Ева. — О да, — к нам возвращался Илья, вытирая ладонями мокрое лицо. — Кхрутая девчонка, болтливая, но для Шомы хохрошо подходила. А ещё, пиво любит. О, Шом, она в Питехре сейчас? Я бы тебя отвёз, а заодно и с ней бы встхретились. Евка обещала показать кхрутой паб с настоящим ихрландским пивом. — Ты только об одном. — Почему у тебя синяя борода? — Долгая история, — ответил я. Теперь разговор стал легче. И не только из-за того, что я смог больше болтать, не переживая о сказанном, ещё и из-за смены тем. Сам, конечно, начал ныть, однако, Шуре хотелось высказаться. Не знал, чего ожидал от такого резкого откровения, может, что Саша бы подзатыльник дала, с небес на землю скинула бы, может, отрезвила как-то. Если Оля ещё любила приукрасить и сгладить углы, то Илья и Шура никак не хотели принимать такой стиль общения. Разве что, друг был чуть жёстче, так как знал, что со мной нельзя было разводить сопли. Только твёрдость и уверенность заставляли что-то делать, только сложности и препятствия заставляли двигаться. Это было плохо, при этом и хорошо. Лучше, чем ничего. Когда Картавый достал пачку сигарет и уже собирался закурить, мы услышали голоса родителей, так что свежий воздух таковым и остался. Но дышать Илья стал явно чаще, словно он был школьником, а не взрослым парнем. Удивительно, как друг умудрился всё спрятать в карман, так, чтобы ни мы, ни, тем более, родители не заметили и движений. Осталось нас меньше, как минимум семейство Устинских ушло, пообещав приехать на новоселье до отъезда Шуры на учёбу (а я говорил). Маленькой, можно сказать, наверное, полной семьёй стояли ещё минуту тихо, ожидая, что что-то изменится, что гости не станут уходить, что грузовик вот-вот подъедет, что начнётся дождь. Как хотелось неожиданности сегодня, когда всё шло по идеальному плану все дни. Не считая того, какая неожиданность заставила нас делать это. Меня немного вновь осенило, жаль, уже не было времени и возможности записать мысли, так что оставалось лишь довериться очень ненадёжной памяти. Такое бывало иногда, и всегда некстати. Однажды в метро, однажды во время лекции у злого преподавателя, пару раз на свидании с Евой, хотя она не была иногда против, что я мог отложить прогулку из-за учёбы и создания портфолио, ей нравилось запрыгивать на кресло брата, двигаться ближе и наблюдать за тем, как на пустом листе создавалось то, что потом летело в мусорное ведро. Только одну работу Ева сохранила — книжный дом. Как пряничный, только созданный из книг. Девушка силой заставила тогда отдать ей, а не разорвать рисунок. Конечно же, все решили сегодня опаздывать. Мы успели перекусить, выпить остатки колокольчика, который Илья притащил утром, мы с ним даже добрались до кустиков черники. Мама, конечно же, была недовольна, что мы опять ели немытые ягоды, хорошо, что папа её отвлёк тем, что поставил занозу, пока ходил по дому и, видимо, трогал неосторожно стены или пол. Зачем только? Когда машина, всё же, добралась до нас, начался словно обратный отсчёт до полёта в космос. Сорок одна коробка, остатки мебели — всё медленно загружалось в кузов. Парни молодцы оказались, помогали, а то бы лишние минут тридцать ещё возились. Мама, конечно, тоже пыталась помочь, потому я старался поскорее взять тяжести, пока она до них не добралась. Лучше уж что-то лёгкое: с одеждой летней, может, подушки от дивана, на крайний случай коробку с иконами. Но никак не книги, сервиз или ёлочные игрушки. Это по отдельности они были вполне поднимаемые, а на деле — не для её ног. — Илюш, подними скорее, я уже устаю. — Стахраюсь, дядя Батя. Блин, Шома, бхрось эту фигню, у меня сейчас ваш диван хразвалится. — Без ругательств. Я добежал до грузовика, поставил криво коробку и ринулся помогать другу. Втроём было, разумеется, проще. Удивительно, но половина вещей уже была загружена. — Сынок, фух, мы пока отдохнём, а ты, эх, проверь, в доме не осталось мебели? Ребята уже коробки ставят, а я боюсь, что, фух, что-то забыли. — Нужен пехрекухр, — едва слышно произнёс Илья. Отец услышал, но сделал вид, что нет. Ненавидел кардио всегда, а тут — бег. Это было мне за все пропуски в зале. Не так сложно было таскать что-то, как мчаться из одной точки в другую, без возможности затормозить. Это лето всё таким было. Вечно опаздывали где-то, вечно не успевали сдать вовремя отчёты, могли проспать автобус или провести день в нервном ожидании. Так что останавливаться уже не казалось чем-то привычным для жизни. Только здесь едва успел. И то, устроил себе приключения по деревне, в поисках старья, о котором даже не вспоминал эти годы. Хотелось, что ли, пройти уровни как можно скорее, чтобы закончить игру? Но я был в Скуграх, а не в игре. Я не мог остановиться. Потому как ничто и никто не останавливался вокруг, а пропустить что-то больше не хотелось. Я оглядел кухню, прихожую и зал, комнаты. Мебели больше не было. Только голые стены. Ни икон, ни картин, ничего. На косяках оставались карандашные отметки роста, в спальне родителей, в одном из углов, корявый самолёт, больше похожий на морковь, нарисованный фиолетовым фломастером. В моей бывшей комнате было даже просторно от пустоты. И неуютно совсем. Окно оказалось открытым, так что я подошёл закрыть, в последний раз взглянув на соседский дом. Вспомнив, как, казалось бы, недавно мучался от жары даже с распахнутым настежь окном, сидя за учебниками в темноте, какой было возможно в белые ночи. А ещё вдоль плинтуса, где располагался книжный шкаф, лежали трупы тараканов и пауков. Усмехнувшись тому, что вечность, получилось, жил с этими шести- и восьмилапыми товарищами, я встал с корточек и взгляд наткнулся на одну деталь, оставшуюся в стене. Гвоздь. «Что с тобой делать?» Зачем он был нужен мне? Незачем. Старый уже, повидал много всякого, даже не мой, вспомнить если историю его появления в этом доме. Абсурдная мелочь, которой никто не придавал значения, и я не должен был, однако, как говорил отец: «все мы с годами становимся сентиментальнее». Гвоздь торчал как кость при открытом переломе. Он был абсолютно ненужным, вредным, может быть даже. Рассуждать времени не оставалось, а то бы ребята взяли с нас ещё плату. «Руки надо помыть будет, все грязные». Придерживая ладонью карман, я выбежал обратно, крикнув папе, что все вещи остались на улице. Родители должны были выехать вслед за грузчиками, адрес уже был у них, так что мы дали команду старта, а сами решали, как поступим далее. Мама настаивала, чтобы я поехал с ними, а я, вдруг, захотел ещё лишние полчаса побыть в Скуграх. — И во сколько будешь, поздно? А помогать кто будет? — Ма, спокойно. — Завтра увидитесь, ты же ещё недельку будешь здесь где-то. — Ма… — Надь, садись в машину, у меня тут бензин горит в пустую. — Папа сам вышел, громко хлопнув старой дверью. — Ладно, ладно, — чмокнув в лоб, мама стала гладить пальцами моё лицо, останавливаясь на каждом шраме. — Как же ты всё-таки вырос. — Ну всё-всё, хватит, вы через часа полтора увидитесь. — Чехрез два, дядя Батя. — Полтора сказал. Илья кивнул. — Сынок, давай, не задерживайся сильно. — Следующее шепнул на ухо. — Два, только не буяньте и не деритесь. Поцеловав меня в щёку, отец обнял маму и направился к машине. Я, чуть смутившийся от таких ласк при друге, стоял, наблюдая за одним силуэтом. Тоже изменившимся. За той, кто стала выше, кто стала ходить. Ведь, не задумывался никогда, что сколько бы мама не работала, я не видел её почти стоявшей. То сидела со мной, то возле, то кушала, то плакала, то спала, то лежала. Она часто была уставшей, только, я не замечал этого, не замечал, что она только сейчас начала выглядеть на свой возраст, а не старше. Мама занималась огородом, ухаживала за мной, бегала по поручениям отца, даже когда-то работала в городе. Сколько думал, что ей легко было, потому что сидела всегда. А что было там лёгкого? Особенно, когда почти перестал её видеть. Может, когда она плакала из-за сбежавшего сына, из-за того, что тот оказался в милиции? Может, принимал сгорбленный силуэт за что-то нормальное? И так было, пока она на года не оказалась в плену коляски. И теперь я ценил каждый её шаг. Она сама хотела подольше постоять со мной. Я был готов позвать её куда угодно, чтобы мы прогулялись, был готов отстоять огромные очереди, только бы не садиться. А отец? Он был счастлив. Он сдержал слово перед Богом, перед семьёй, перед собой. Папа жил в том моменте, о котором, наверное, мечтал когда только женился. Наверное, когда я родился, он видел похожий день. Идеальный в некотором смысле. Новое маленькое жильё для маленькой семьи. «Однажды, надеюсь, я дойду до такого же идеального дня, только путь будет легче, клянусь». Не прошло и минуты, как Картавый достал сигареты. А я ещё мог видеть нашу машину. — Эх, легендарный дом. Тепехрь ждать, когда ты снимешь хату в своём Питехре. — Скоро, скоро. Думаешь, папа не знает, что ты куришь? — Эй, бхратан, я послушный мальчик. А ещё не хочу лекцию слушать от дяди Бати. Мы не стали задерживаться на участке. Завтра сюда приедут те, кто купил его, а родители передадут ключи. Так что я закрыл калитку и благополучно попрощался с родным домом, с деревом, что выдерживало нас столько лет, но всё же упало. Илья даже не интересовался, куда мы шли, просто следовал за мной, как за проводником. Попутно решив смутить ненужными воспоминаниями. — Кстати, если интехресно, та надпись ещё на дехреве. — И? — Что «и»? Забыл пхро какую я говорю? Пхро ту, что ты нацахрапал ещё четырхе года назад. Помнишь? — И без твоего рассказа. Зачем припоминаешь каждый раз? — Эй, напомню, что все это на меня повесили. — Я уже извинился за это. — А я только спустя год почти увидел-то эту надпись дебильную. Оля тоже ведь так считает. До сих похр. Вот объясни, зачем было писать так? — Случайно вышло. — Случайно? Буквы «С» и «Б» не слишком похожи. — Это «В». — А — Афинский, Б — Бубнова. Конечно! — Илья увлёкся шуточным спором и воспоминаниями. — Почему вообще «В»? И как можно было облажаться с одной буквой? — Потому что имя такое было. Торопились, вроде. Ты к чему это припомнить-то решил? Картавый махнул рукой, выбрасывая окурок на тропу. Мы остановились возле одного дома, где, как я и ожидал, лежала доска. Если уж за столько лет не убрали, то и за пару дней не справились бы. «Что мы тут забыли?» — несколько раз спросил Илья. А я просто вытащил гвоздь из кармана и кинул его рядом с забором. Не стал даже вкручивать обратно, такая картина больше была по душе. — Ему тут самое место. — Я думала, вы уехали. Машину видела не так давно, — сказала Шура, подходя к нам и убирая телефон в карман шорт. — Да, скоро уже. Решил немного ещё тут побыть. — Или покурить? — Один дхругому не мешает. Мы немного отошли от забора, когда телефон Шуры пискнул и она вновь достала его, прочла сообщение и стала что-то долго печатать. Облака двигались вровень с нами, останавливались также. Лёгкий ветер приятно освежал. Хотя, ни капли я не жалел, что надел водолазку, а не футболку. Пока ребята общались — если так можно было назвать то, как Илья выпытывал у Саши информацию о её городе, куда Оля хотела съездить, — я вдохнул полной грудью. Как давно не делал. Ведь, даже в детских рисунках небо начиналось там, где заканчивалась земля, а значит, я мог почувствовать его даже так. Не был таким уж свежим воздух, но всё же лучше, чем в городе. «Помню, лежали когда на траве, облака казались так близко. Ближе, чем когда стояли. Казалось, можно было протянуть руку и помочь. Помочь облакам, помочь звёздам, чтобы те не были так далеко друг от друга». — Я тебе объясняю в четвёртый раз. Это недалеко от Питера, но не рядом. Не час езды на машине. Больше. И в общежитии у меня нельзя остановиться. — Бхрось, названия даже схожи. Всё петхровское. — Хорош уже, — хихикнул я. — Шур, он же специально тебя выводит. Ему лишь бы поспорить. — Вот ведь… — Он и меня сегодня так, пока шли. Настроение такое. — Мой дхруг впехрвые за столько лет пхриехал, а тепехрь валит вновь. Имею пхраво вохрчать. Хотя, даже хохрошо, что там, в столице обжился. О, каким стал! Ха, кхрасавчик. Ещё и вылечился от всего. — От чего? — Не важно, — выпалил я. — Тебе ли не знать, Шухр. — Нормально скажи, Илья. — Картавый, было и было, оставь. — Ой, слушай, главное, что всё позади. Ну, Шома же лечиться начал после той истохрии со Славой, сама понимаешь от чего. И во, видишь, нохрмальный, счастливый. — Лечиться? — Саша смотрела на меня то ли как на идиота, то ли как на несчастного. — Забейте уже. — Но от такого не лечатся. — Шура, заткнись, пожалуйста. — В смысле? Шома же вылечился. — Ты реально «лечился», Артём? — Конечно, скажи ей. Но я молчал. Слишком долго, целых несколько секунд. — Да уж. Я там, ну лечился. Это всё быстро было. Ну, всё-таки, не такая плохая ситуация. — Хватит заливать, — ответила Шура. — Нет от этого лечения потому что. Что вы тут развели? — Шом?.. — Эй, у тебя есть сомнения? И вновь молчание. Кажется, доверие я всё же подорвал, даже у лучшего друга. «Шура, убью однажды. Ну, КУКУ». — Я не лечился, Картавый, — тихо сказал я, затараторив потом громче. — Но нормальным-то стал. Сам всё знаешь, видел. И никаких проблем. А то лето осталось здесь. И даже не между нами, а здесь. Хорош это обсуждать. Тем более, что ни я, ни он сюда не приезжали больше. — В смысле он сюда не приезжал? — Шухра, заткнись, пожалуйста. — А разве? Сказал бы кто-нибудь: родители, или парни, или Илья. — Шухра, блин, — процедил сквозь зубы он. — А что «Шура»? — Тихо! Я уже устал. Давайте закроем эту тему. Оно давно всё прошло. Мы так оба решили. — Но Слава был здесь. — Зачем? Интересный вопрос я выбрал. Будто Шура знала на него ответ, будто могла залезть в голову Славки и покопаться там. Хотя, я сам мог понять, просто не знал, какой из ответов бы удовлетворил. — Он приезжал сюда после тебя, когда вы подрались с Андреем ещё, а потом ещё раз, пока его тётя не уехала. — Ну вот, значит, к тёте Даше ездил. — А тепехрь закхроем… — Он в Дно к друзьям приезжал, и сюда заглянул две недели назад. Только на одну ночь. И узнавал про тебя, кстати. — Картавый? Он опустил виновато голову, сверля взглядом ногу Шуры и хрустя пальцами. Не мог вспомнить, когда в последний раз друг стоял так. Неужто? Он жалел? Я ничего особо не почувствовал от этих новостей. Только ждал, пока же Илья начнёт говорить. — Я пхросто не хотел, чтобы твоё «лечение» напхрасным было. Ты забыл пхро этого чудика, и ладно. Я видел его краем глаза, всё. Саша, казалось, была готова сказать, откуда кепка на моей голове, но, слава Господу, промолчала. Это свойство у неё проявлялось редко, зато очень помогало. Илья тоже не знал, что сказать, но, хотя бы, перестал выглядеть как провинившийся ребёнок. Оба смотрели на меня, ждали реакции. Я и сам ждал от себя хоть чего-то. Радости, потому что он интересовался мной, злости, потому что вновь вспомнили это, обиды, потому что упустил шанс из-за лжи, раскаяния, потому что сам обманывал. Но мне было всё равно, думал я. «Нет, интересно». — Шур, как он? Ну, чем занимается, как выглядит, где живёт. — Вполне себе. Но лучше, он тебе сам расскажет. — Он здесь? — нервно спросил я. — Нет уж. Илья выдохнул, словно не дышал несколько минут. Шура приказала стоять на месте, а сама куда-то побежала. Илья быстро сказал мне всё, что думал об этой теме, о моём вранье, о своём. И в чём-то я был согласен с ним. Друг говорил довольно тихо, но эксцентрично, а я кивал и не хотел ещё больше разводить спор. Видимо, не зря я бродил по всем этим местам. Собирал по кусочкам новый пазл, всё ждал, когда же объявится последний, а тот всё это время был в руках постороннего человека. Сколько раз я собирал картину, собирал, но чего-то не хватало, а потому пытался собрать по новой. И теперь, когда, казалось, всё уже сложилось прекрасно, когда картина стала понятной, выяснилось, что чёрное пятно — не часть, а лишь дырка. Дыра, которую я хотел заполнить из любопытства. Потому как пересобирать пазл проще, когда на месте все детали. «Мне нужен не ты, мне нужно знать, что ты в порядке. Я хочу знать, что ты ненавидишь меня или уже давно наплевал на всё прошлое. Теперь, когда у меня наши кассеты, твоя кепка, свои записи — теперь можно и получить ответ». — На, — Шура протянула мне сложенную в четыре раза бумажку. Картавый потянулся, чтобы перехватить, и быстро получил по рукам. — Не тебе. — Шом, выброси это нафиг. — Делай, что хочешь, я лишь передала. — Выброшу. В натуре, выброшу, ты не смотри так, Шур. Она мне не сильно нужна. «Рисунок вернул, молодец». Но, развернув, увидел, что это было письмо. Написанное мелким почерком, двумя ручками, с несколькими перечёркнутыми и исправленными ошибками. И, не успев прочесть и слова, скомкал лист. — Ты знаешь, что там? — спросил Илья, опередив меня. — Нет. Это не мне же было. — Я отойду. — Эй, куда? Давай пхрям сейчас сожжём. — Картавый, я быстро. Приказав другу следить за рюкзаком, я быстрым шагом направился сперва к церкви, но прошёл её, не заметив как. Только споткнувшись о колышек поднял голову и заметил, что добрался до спуска. Ни Илья, ни Шура за мной не пошли, но, похоже, у них там были свои разборки, с учётом того, что я слышал чёткий звук подзатыльника и «ау» от Картавого. Зелёная втоптанная трава привычным ковром лежала на холме, украшенном цветами, окурками и лопнувшим шариком. Отсюда был хороший вид на пруд, ещё и чёткий. Берег обнимал воду, сохраняя её для деревни, чтобы только была свежесть, было что-то иное, было что-то, дополняющее мир. Леса и поля, дома и дороги, холмы и равнины — столько всего. И несколько голубых капель хорошо вписывались. Только, казалось, они хотели вырваться дальше, чем просто на песчаный берег. Поняв, что за эти дни так и не был у причала, даже просто ни разу к пруду не спускался, решил исправить это. Стало жарче, хотя, привык уже, что возле воды дул ветер, приходилось застёгиваться. Видимо, не те масштабы. Про письмо, разумеется, не забыл. Пришлось повозиться, чтобы чуть-чуть разгладить после того, как несколько минут сжимал в ладони, даже порвал случайно, но не критично. «Здорова, Кот. Я не очень-то и умелый в том, чтобы писать письма, но это само напросилось. Сказал Шуре, чтобы отдала тебе, только если сам спросишь про меня. Реально спросил? В натуре? Зачем? Лады, не моё дело. Ну, я знал, что ты приедешь, всё-таки, такое с домом случилось. Мне жаль, правда, надеюсь, родители найдут новый, хороший. А что про меня… А что ты хочешь знать? Помнишь, может, про ЕГЭ говорил тебе. Ввели, гады, учителя сами не знали что это, я едва не провалился, хорошо, что всё обошлось, мозги же есть. Я тоже в вуз поступил, прикинь. Правда, хвалится нечем. Мед, что ещё. Пришлось в пустую потратить несколько лет, пока не решился отчислиться, хотя успеваемость сама просила об этом уже в конце второго семестра. Так что я целых полгода как свободен. А тебе удачи, сказали, ты ещё там, в Питере. Это круто. Теперь работать приходится, слушать упрёки родителей, они часто мной стали недовольны в последнее время. А я просто живу, даже лучше, чем было в последние года два. Татуху сделал, нормальную, не партак, водить научился всё-таки. Если коротко. Столько всего Саше говорил вчера, а теперь уместилось в паре строчек всё. Наверное, большего и не надо тебе. Я не со злостью. Реально. Ты был прав, кстати. Подростками были, дебилами, поэтому драматизировали. Лучше бы, конечно, сказал прямо, что хочешь вообще общение прекратить, а то я долго понять не мог, почему не берёшь трубки, почему сам не звонишь, думал, что я обидел тебя как-то. Но не злюсь, поздно уже. Если бы Сашка не напомнила, этого письма бы и не было. Однако ты не приезжал, я — один раз тоже, так что, пусть, всё останется как было. Удачи с дипломом. Ворон Телефон не оставляю, вконтакте тоже, там не найдёшь, не своё имя А, забыл. Если коробку разобрал, не удивляйся, что там поменялось всё, я ещё тем летом цепочку твою на память забрал, возможно, помял крышку, упал» «Спасибо». Вот и всё. Большое письмо получилось, и при этом такое маленькое. Он попрощался со мной как человек, а я даже не мог сделать такой же жест в ответ. Я ничего не понял. Этого было слишком мало. Любопытство взяло верх, хотелось знать, вспоминал ли он меня, почему ездил, почему не открыл коробку. Но вместо того, чтобы сказать всякие адекватные слова, я смог сделать лишь одно. Смять бумагу ещё больше. Думал, засунуть под бревно, на котором сидел, но боялся, что забуду, так что, сняв кепку, бросил в неё и поставил рядом. Вертя меж пальцев серьгу-кольцо, я вдруг осознал, не знал сам от чего, что взял след недостающего элемента. Улыбнулся, вспомнив, как мы купались здесь, как брызгались в девчонок, как кидали Славку в воду. Теперь у меня было больше вещей, пусть и не слишком полезных. Кассеты были приятным бонусом, только у нас все дисками уже пользовались. «Я знаю, что эта фигня мне не нравится, что произошла в две тысячи седьмом, знаю, что без неё было бы лучше всем, особенно мне. Но я не жалею всё-таки. Не жалею ни о чём в жизни» — Говно и говно, — врывался, всё-таки, внутренний голос наружу. — Кто не ошибался? Зато есть о чём вспомнить. — Мужик, ты чего? — спросил грубый голос. — А? — обернулся я. — Всё нормально? — Да-да, извините. — Не твоя стоит там? — он указал на серую машину, от которой я видел лишь часть багажника. — Нет. — Лады… Может, знаешь, чья? Припарковался как дебил. — Без понятия. Мужчина пожал мне руку, попрощался и ушёл. А у меня едва не вырвалось: «я не местный». Теперь лишь дожидался, когда останусь наедине с собой. Задерживаться особо не мог, уже пора было возвращаться, чтобы ехать в город. Пора было перестать говорить вслух. Только, вот, вертелось в мыслях: «Мужик. Не пацан, мужик». — Взрослый ты теперь, Тём. Взрослый дебил. Эх, — я засмеялся. — Господи, обычно все говорят «я так больше не буду», и только я: «ну, так было надо». Пришло смс от папы, он спрашивал, выехали ли мы или ещё болтали. Я ответил, что гуляли с Шурой. Это же было частично правдой. Приняв это за знак, встал и пошёл обратно, чтобы не тянуть, и не оставлять так надолго Илью и Сашу вместе, без взрослых. Убили бы ещё друг друга, а мне оправдывайся перед всеми, включая своих родителей. Мимо, не очень далеко от меня, к пруду спускался парень, который мельком взглянул в мою сторону, но отвернулся. Его лицо было чуть знакомым, и всё же он не был похож на кого-то конкретного. Встав возле машины, я заметил, множество следов на земле, видимо, тот мужчина долго ждал водителя и ограничился тем, что написал записку, положил её меж дворником и стеклом и ушёл. Наверняка ругаясь, что сейчас все права покупали, а ездить никто не умел. От Ильи такое слышал, запомнил, как и от половины других водителей, которые когда либо мне встречались. Как не так припарковался владелец лады я не понял, казалось, машина никому не должна была мешать. — Ауч. Кто-то споткнулся. И я бы мог подумать, что это Илья или Шура решили меня искать, может, незнакомец подбежал, увидев кого-то возле злополучной калины, и всё же, они бы все были передо мной. Только один человек мог подбежать с той стороны, именно бежать, шаги были слышны, ещё и запнутся на почти чистом подъёме с парой камушков. Оставалось лишь предполагать, и я рискнул. Прежде чем обернутся, сказал: — Ты не умеешь подкрадываться, Славка. Он стоял в нескольких шагах от меня, спрятав одну руку в кармане, а во второй держа кепку. Свою, можно сказать. Тот парень, которого я не узнал, но смог хотя бы услышать: короткая стрижка, несколько прядей падали на лоб, словно хотели вернуться к чёлке, лёгкая небритость, хотя кроме как на подбородке ничего и не росло, серьёзный взгляд. Весь в чёрном, как и всегда, только кроссовки и бинты были белыми. У водолазки были закатаны рукава, так что можно было спокойно увидеть перебинтованное предплечье и запястье. На шее висела цепочка, серебряная, которая подозрительно была похожа на мою. Хотя, все цепи между собой схожи. «Чёрт, забыл забрать». — Ты и тут, и там, — отшутился я, указав на письмо. — Кажется, проблемы с памятью не исчезли. Я сделал шаг к нему, а Слава — ко мне. Он протянул здоровую руку, я сделал тоже самое, не менее уверенно. Короткое рукопожатие, а я всё ещё не услышал нормального слова от него. Слава был больше увлечён скомканным листком в кепке, которую поставил на багажник, нежели мной. — Значит, — он полминуты протирал влажной салфеткой часть корпуса автомобиля, прежде чем облокотиться. — Разобрал всё и про меня вспомнил. — Ага. Только, цепочку не нашёл. Можешь себе оставить, если кепку позволишь и дальше носить. И это тоже возьми, — я протянул серьгу. — У меня уши целые. — Тебя не интересует, что я тут забыл? — Интересует. Тебя здесь быть уж не должно, Шура говорила, что ты давно был здесь, думал, вернулся домой. — Да, так и было, просто решил подольше побыть с друзьями и вне дома. Я не хотел приезжать снова, знал, что ты здесь, Шура писала. — И всё же, — я прислонился спиной к автомобилю, — ты здесь. Почему? — Не поверил, что ты спросил обо мне. Она просто так отдала тебе письмо? — Нет. Всё как ты и написал. Не шёл разговор. Никак. Не получалось мне задать вопросы, которые не успевали полностью сформироваться в голове, как их вытесняли другие. Но снаружи я был абсолютно спокоен, как и Славка. Он, самое главное, тоже молчал, будто это я подкрался сюда к человеку, который явно не выглядел как Шура, которая бы ожидала его появления. «Что ты хотел здесь увидеть?» Ветер играл с верхушками деревьев, с песчинками, даже с веточками, что валялись подле ног. Он шумел, заполняя пустоту, заполняя ту чёрную дырку в картине, то шептал нам что-то, то кричал. А мы словно дети, продолжали молчать, стуча ногами по земле, не поднимая друг на друга взгляды. Не удивительно, что «родитель» был недоволен. Трудно было распознать, что в этот раз от нас требовалось. Услышал краем уха, что пошла сильная волна, донёсся лёгкий аромат влаги и водорослей, который всё же не мог перекрыть запах бензина, пота, травы. Плюсом добавилась мята. Слава, похоже стал больше курить, иначе не объяснить, почему он в себя заливал мятный сок, или концентрат, клянусь, это слишком сильно отдавало для простой жвачки. Голову начало припекать, так что я перевернул кепку, выбросив письмо на багажник, и надел её козырьком назад. Почти взял его, но передумал. Зачем, если все вопросы можно было задать напрямую, пока оставалось время. Нельзя было, нельзя, конечно. Но когда это останавливало? — Славка, я кое-что ещё не нашёл. — Разве? Это теперь точно не я. — Я не о коробке. Помнишь, может, записку одну. — Мы много тогда написали, точно уж не скажу, если какая-то потерялась. — Нет-нет. В церкви, в прямом смысле. Ты спрятал её в стене, а сейчас… я попытался найти, блин, и не получилось, возможно, сгорела или осталась под завалами. — Вот как. — Что там было? — Ничего. — Ой, хватит скрытничать, какая уже разница. — Серьёзно, ничего. Пустая бумажка была, ха. Так яснее? — Ты положил пустую бумажку? Зачем? — Это показало бы, что ты помнил что-то. И что то лето имело значение. Слава первый решился взглянуть не под ноги, а вперёд. Поднял голову, наблюдая за пейзажем Скугр, не поворачиваясь. Так странно, но было спокойно. Словно мы должны были посидеть так и разойтись, словно должны были вместе поставить точку, а не по отдельности. И, странно, ничто нас не подгоняло. Птицы уселись на деревьях, затихли, чтобы мы на них не отвлекались, бумажка из-за ветра бегала в разные стороны, то и дело будто спрашивая «как дела?» и убегая, не дождавшись ответа. Я не стал отставать и посмотрел на самого Славку. Худой, точно студент-медик, такой же уверенный в себе, по осанке и взгляду понимал. И, не посмел бы солгать, придумал, что можно было сказать, что спросить. Чтобы ещё ненадолго остаться здесь, а затем пожать друг другу руки и разойтись навсегда. Славка опередил. Он рассмешил обоих, заставил убедиться и одновременно усомниться в том, что мы ставили точку. Не как четыре года назад, не как тем летом, не как в семнадцать, я полусидел вновь возле абсолютного нового Славки, не зная что сказать племяннику соседки. Время не повернулось вспять, оно всё ещё бежало, просто иногда посмеивалось, чтобы мы путались, чтобы порой вспоминали некоторые вещи и возвращались, даже если кажется, что ничего нет. Я, наконец, притормозил, наконец, закончил уровень. Вовсе не игру. — Кассету заберёшь свою? — Слава кивнул, но мы не торопились идти. — Ты портрет мне обещал, кстати. Уловив искринку радости в его глазах, задумался: в его ли, или это отражение моих?