2000
Всех желающих Ефремова довезла до клуба, провела по лестнице вниз, в самый подвал, к глухой железной двери, мимо суровой тетки в свитере с люрексом, охранявшей границы подполья.
Попасть внутрь можно было только по знакомству, так что соседки по квартире уже который месяц ходили за ней хвостом, желая глянуть хоть одним глазком на мир, «доступный только отчаянным грешникам» — как выразилась одна из них.
Ефремова не понимала, на что там смотреть, если не планируешь по-быстрому снять девчонку и смотаться. Сама она рассчитывала только на это, потому заранее всех предупредила, что обратно им придется добираться своим ходом.
— Это со мной, — мотнула она головой суровой тетке и сунула ей в руку пучок мятых соток.
Суровая тетка пересчитала купюры, затем — головы вошедших. Безразлично окинула взглядом трех девиц, вертевших головами так, словно они попали в музей Ватикана, а не в прокуренный подвал, где эпилептический луч стробоскопа то и дело выхватывал из темноты силуэты дешевой мебели, годившейся для школьной столовой.
Анька подставила тыльную сторону ладони и получила тычок штампиком. В темноте на коже засветился смазанный неоновый треугольник. Шагнула из преддверия в оглушающий грохот басов, от которых вибрировали внутренности. Соседки потянулись за ней.
— Там бар. Там танцпол. — Она показала направление, вежливо давая понять, что сопровождать их не собирается. — Не лезьте в неприятности.
Она направилась к бару. Из синей полутьмы к ней скользнул юноша в скрипучих лаковых шортиках и гольфах.
— Зебра. — Он расцеловал ее в обе щеки. — Сто лет тебя не видел.
— Сессию закрыла, Саша. Там не до тусовок.
— Ну, поздравля-аю, — протянул он нараспев. — Чай, водка, отвертка?
— Я за рулем. Принесешь мне апельсинового сока со льдом, пожалуйста? Не добавляй ничего. Спасибо.
— Погоди-ка. — Саша мазнул по своим губам, набирая на кончики пальцев жирный блеск с глиттером, провел ей по скулам. Слева, справа. Взял ее за плечи и полюбовался своей работой.
— Ну? — Она улыбнулась.
— Королевна! — сказал он с чувством и наклонился поближе, как будто кто-то мог услышать, о чем они разговаривают. — Знаешь этого, который лаборант из педагогического? Ну, залысины у него еще вот такие. Одна его подружка все уши ему прожужжала, чтобы мы ее с тобой познакомили.
— Господи, Саша, нет. — Анька поморщилась, как от зубной боли.
— Да подожди, она нормальная, бухает не сильно, биатлонистка. Квартира у нее тут, на Семафорной. Своя.
Он с видимым удовольствием подчеркнул наличие этой самой своей квартиры, как бы убеждая Ефремову, что упускать такой шанс было бы глупостью.
— Я сегодня сама, ладно?
— Понял. Потом еще поговорим. Сейчас принесу твой сок.
Вечер давно разогрелся, зал был битком, она повертела головой, ища, куда бы пересесть от бара, где Саша житья ей не даст, пока она не согласится на это идиотское свидание с квартирой.
На столиках горели крошечные свечи в стаканах для виски. Над свечами, голова к голове, сидели парочки, то ли влюбленные, то ли пытавшиеся расслышать друг друга получше. Кое-где собрались компании, по пятнадцать человек за столами для шестерых. Там шумели, пересаживались с колен на колени, стукались пивными бутылками. Лица были сплошь знакомые. Кто-то пригласительно ей махнул, Ефремова поприветствовала в ответ, но подходить не стала — она не собиралась застрять с ними до утра, чтобы потом работать извозчиком для пьяных тел.
Она дождалась, когда пара у стены снимется с места, и села за их столик. Оттуда удобно было глазеть и на танцующих, и на бар. Саша объявился через минуту, поставил пепельницу, сок с трубочкой, собрал грязные стаканы и, балансируя подносом, ловко обмахнул тряпкой столешницу. Наклонился к ней поближе, чтобы она услышала, и с нажимом произнес:
— Квартира на Семафорной. Я бы не раздумывал.
— Тролль, — фыркнула она.
— Ой, ну и сиди тут одна, — с наигранной жеманностью ответил тот и сделал вид, что сейчас шлепнет ее тряпкой по руке, однако не сделал этого, а уплыл в бар, вышагивая с захлестом, будто пародировал подиумную модель.
Анька глотнула ледяного сока и занялась тем, что умела лучше всего — сокращением рисков.
Из барышень, попавших в поле зрения, она сначала исключила парочки и тех, кто не обращал на нее никакого внимания. Осталось всего трое. Одну она знала как особу глупую до неприличия и известную своей навязчивостью по пьяной лавочке. На Ефремову она всегда пялилась самым недвусмысленным образом. Анька быстро отвернулась, чтобы не дать ей повода подойти.
Другая, разухабистая и простоватая, ей не понравилась.
Была еще третья — почувствовав ответное внимание, она сцепилась с Анькой взглядом, и теперь весь ее танец был направлен к ней, предназначался только для нее. Было в этом что-то от брачных ритуалов птиц, и в самой ней проглядывало нечто воробьиное: пугливая наглость и готовность смыться при любом резком движении. Ефремова мысленно поставила галочку, но не стала торопиться. Был еще шанс, что попозже какая-нибудь подвыпившая компания притащит с собой в клуб новую кровь, и выбор будет побольше.
Внезапно ее внимание переключилось на прелюбопытнейшую парочку. Высокая бледная девица с сильно отбеленными волосами быстро прошла через танцпол, виновато оглядываясь на шагающую за ней женщину с обезьяньим личиком. Вторую Ефремова знала: прозвище у нее было Мартынка, то ли с намеком на облик, то ли в честь ушлого героя из старого мультика. Про Мартынку рассказывали, что она мелкая провинциальная депутатка откуда-то с севера и бывает тут налетами, исключительно по работе и потрахаться.
Внешнее уродство ей компенсировала темная харизма, отдающая тем самодовольным холодком, который всего привлекательнее для маленьких дурочек. Девчонки рядом с ней околачивались серенькие, зажатые, неотличимые одна от другой, и оставалось только гадать, где она умудрилась отхватить этот экзотический экземпляр.
Мартынка зажала бледную в угол и что-то строго ей выговаривала. Та покорно сносила упреки, и с каждой репликой, которую из-за грохота музыки нельзя было разобрать, становилась как будто ниже ростом.
Окончив выволочку, Мартынка с утешительной снисходительностью потрепала девицу по волосам. Та взирала на нее взглядом собаки, разорившей мусорное ведро.
Трек сменился, и по танцполу поползла медленная музыка. Беснующаяся толпа распалась, разделилась на пары, затопталась на месте. Мартынка галантно протянула девице руку, приглашая. Та, немного воспрянув духом, пошла с ней под плавные лучи прожекторов.
В центре танцпола Мартынка опустилась перед ней на одно колено и поцеловала ей руку так значительно, будто отпускала все прошлые грехи и выдавала индульгенцию на грядущие. Красивая сцена. Все смотрели только на них. Кто-то зеленел от зависти. Они же не видели, как это начиналось. А если бы и видели, вряд ли бы поняли то же самое, что поняла Ефремова, которая всякого навидалась. Бледная расслабилась, положила ладони Мартынке на плечи.
Анька так загляделась на эту дивную сцену, что пропустила момент, когда ее столик накрыла грозная тень и громыхнула:
— Ну привет. Это же ты Аня?
Она уставилась на неожиданную гостью и похолодела от страха, лихорадочно перебирая в уме, где, когда и как именно умудрилась перейти ей дорогу.
Хозяйка тени была здорово выше нее и раза в два тяжелее. На груди натягивалась черная майка с очень натуралистичным портретом волка. Волк показывал Аньке клыки. Над волком обнаружилась голова, довольно маленькая для такой внушительной конструкции.
Конструкция наклонилась к ней, прогудела:
— Пойдем, потанцуем?
Ефремовой понадобились все силы, чтобы не схватиться за сердце от облегчения.
— Нет, спасибо, — ответила она, коротко улыбнулась и снова уставилась на танцпол, полагая, что на этом разговор закончится.
— Что одна сидишь?
Анька подумала, что промолчать будет себе дороже.
— Друзей жду.
Конструкция со вздохом опустилась рядом с ней, приперев ее плечом к стенке явно безо всякого умысла. Просто плечи превосходили ширину столика.
— Меня Вика зовут, — важно сообщила она. — Я занимаюсь дзюдо. Вика Шпирон.
— Поздравляю, — пробормотала Анька, соображая, как бы поосторожнее выйти из сложившегося положения.
— Спасибо. — Ее серьезностью можно было крушить арктические льды. — У меня бронза в первенстве России. Тренер наш знаешь какой мужик?
Она стиснула кулак и показала его Ефремовой, чтобы та получше поняла, какой мужик у них тренер.
— Круто. — Анька все еще не придумала, как сбежать, и уже начинала нервничать.
— Бывает, в лес нас вывезет, туда, ну, на сопку. Мешок с песком — восемнадцать килограммов — каждой на плечи, и гоняет так полдня. В гору, с горы, в гору, с горы. Пойдем танцевать?
Анька судорожно отпила из стакана и чуть не подавилась.
— Я… лодыжку вывихнула.
— Ну, это фигня — лодыжка. Первую помощь я знаю. Учили нас тоже. Пошли в туалет, я тебе… того. Вправлю.
Было понятно, что женщина, способная пробегать полдня по горам с мешком песка, видела в вывихнутой лодыжке не проблему, а задачу. Насколько Анька знала местных спортсменок, они бы и с открытыми переломами обеих ног продолжали выходить на ринг, плавать, стрелять на бегу и забивать голы. Те, кто собирался нагрубить этим женщинам, просто не знали, как это больно, когда тебе ломают нос ударом крепкого лба.
— Ты знаешь, Вика, — начала она с осторожностью сапера, обезвреживающего снаряд, — мне танцевать сегодня не очень хочется. Давай, я лучше тебе пива принесу?
— Как же ты пойдешь-то?
Та обеспокоенно заворочалась, едва не размазав Аньку по стене, но тут к ним на стол грохнулся полупустой стакан, из которого вылетел кубик льда и покатился по столешнице, а на стул напротив с размаху плюхнулась взволнованная барышня. Была она вся коротенькая, округлая, даже волосы вились полукольцами. Она отчеканила:
— Я. Больше. Так. Не могу. Все, с меня хватит!
Медленный танец давно закончился, и на танцполе бурлил суп из человеческих тел, кипящий под властью битов и конвульсирующих вспышек света. Из месива отделилась фигура, приблизилась, встала за спиной у кудрявой, вытянувшись, как солдат на карауле. Анька с удивлением узнала бледную девицу. Она была одна, без Мартынки.
— Пель!
— Отвали, Алова, — огрызнулась та, залпом допила остатки напитка и выплюнула обратно льдинку. Похоже, ни Ефремову, ни внушительную дзюдоистку Вику Шпирон она просто не видела. — Отвали, просто не подходи ко мне больше, пока все это не кончится!
— Пель…
Та в ярости обернулась.
— Ты меня слушать не хочешь! Ты никого вообще слушать не хочешь! Я тебя сто лет прошу: одно усилие, одно крохотное, гребаное усилие, не ради меня, ради себя, дура ты тупая! Я не собираюсь больше с тобой возиться. Ни с твоими «Врезалась в дверь», ни с «Потеряла ключи, можно тут переночую?». Ты думаешь, я вообще не соображаю, что происходит?!
Она внезапно остановилась, поняв, что они не одни. Посмотрела на Ефремову, затем на бронзовую дзюдоистку Шпирон и совершенно другим голосом произнесла:
— Здравствуйте.
Аньке страшно понравилось, до чего у нее умный ясный взгляд. Глаза длинные, как у хитрой лисы.
— Нет, вы продолжайте, — предложила она. — Мы отвернемся.
Кудрявая расхохоталась, будто секунду назад не пылала от негодования, опять обернулась к бледной.
— Давай, джунгли зовут, вали к своей инфернальной макаке, не ходи за мной.
Бледная тяжко вздохнула, подошла, выдвинула стул — тот неистово заскрежетал железными ножками, перекрывая шум, — села рядом с кудрявой и в полном отчаянии уткнулась лбом ей в висок.
— Не валяй дурака, — строго велела та, но отстраняться не стала, обратилась к зрительницам: — Прошу прощения за эту душераздирающую сцену. Но, как завещали нам великие умы прошлого, — «ища вниманья знатной дамы, усердны будьте и упрямы». А мне приходится присматривать за тем, чтобы дама ее не изувечила. Да, Аля?
Бледная глядела на подругу с самым несчастным видом, даже глаза у нее были бледные, как отмытые морем стекляшки.
— Никогда мне эти умы не нравились, — вынесла приговор Шпирон, которая не видела начала этой истории и решительно не понимала, о чем идет речь.
— Хотите чего-нибудь выпить? — спросила Анька, которая внезапно передумала искать себе развлечений на эту ночь.
— Конечно, — кудрявая тоже больше не собиралась выгонять подругу в джунгли к макаке и примирительно гладила ее по спине, — мы вам не помешали?
«Да мне вас сам Бог послал», — подумала Ефремова, а вслух сказала:
— Нет, вы нам как раз очень помогли.
Она посигналила Саше, чтобы он побыстрее прискрепел в своих шортиках.
— Я — Полина, но все зовут меня Пелагея. Из-за фамилии и в честь астероида. Так что зовите, как больше нравится.
— Что за фамилия? — взволновалась Шпирон.
— Агеева, — сообщила бледная. — Она Агеева, я — Алова. Ее в школе первой к доске вызывали, меня следом.
— А это у нас Альбина, — продолжала Пелагея, — у нее просто родители — чокнутые романтики, она не виновата.
— А… вы, что ли, того?.. Со школы? — снова вмешалась Шпирон.
— Да она вообще гетеро, — фыркнула Алова. — Мы дружим просто. Сто лет уже.
— Ну вот кто тебя просил? — Пелагея ткнула ее в бок. — Я собиралась всех обмануть и поживиться этими прекрасными женщинами.
Анька рассмеялась. Шпирон посуровела. Она, похоже, все принимала за чистую монету и не хотела, чтобы ею поживились, так что на всякий случай еще раз рассказала про первенство России, дзюдо и мешок.
Саша принес пива всем, кроме Ефремовой, которая предпочитала автомобиль любым другим удовольствиям.
К их столику мягким кошачьим ходом приблизилась Мартынка, взяла Алову за плечи. На остальных даже не взглянула.
Анька видела, как Алова вздрогнула и застыла, будто над ней произнесли заклинание.
— Я еду домой, — сообщила Мартынка, — ты сама решай, как быть.
— Она едет ко мне, — отрезала Пелагея. — Аля?
— Я… — Алова неуверенно кашлянула, уставилась в стол. — Я останусь, наверное.
— Ну смотри, как хочешь. — Мартынка с хищным добродушием сжала ей плечи покрепче, склонилась к ее уху и что-то негромко добавила.
Алова побледнела еще сильнее, попыталась встать, но вместо этого поднялась Пелагея. Едва доставая макушкой Мартынке до подбородка, она задрала голову и сказала с расстановкой:
— Она. Едет. Ко мне.
— О’кей. Потом поговорим. — Мартынка похлопала Алову по плечу, как конюх, отпускающий на волю любимую лошадь, и покинула их.
— Пиздец, — сказала Алова, обращаясь к столу. — Давайте напьемся?
И они, конечно же, напились.
Шпирон то и дело доставала из заднего кармана плоскую бутылку водки, что было строжайше запрещено правилами клуба, и подливала себе в пиво. Когда закончилась одна, она немедленно достала другую из второго кармана и меньше чем через час уснула лицом в стол.
К тому времени Ефремова уже знала, что Пелагея учится в медицинском, а Алова — на журфаке. Что у Пелагеи — два кота и дикие музыкальные предпочтения, которых ни один нормальный человек не поймет, а Алова пытается учиться и работать одновременно в нескольких газетах, но пока только несет потери на обоих фронтах.
Про Аньку они, слава богу, ничего толком не знали, и она никак не помогла им закрыть этот пробел. Причин для молчания у нее было более чем достаточно.
Далеко за полночь они выбрались из клуба, таща за собой Шпирон. Та вяло сопротивлялась, и этого хватило, чтобы все трое совершенно выбились из сил, преодолевая лестницу из подвала наверх.
Оказавшись на воздухе, дзюдоистка сползла по стене дома, вся разом осела и захрапела.
Клуб нелегально обосновался в подвале девятиэтажки, длинной, как Великая Китайская стена, и по всем документам значился овощехранилищем, что прямо сейчас обретало довольно иронический смысл.
— У меня нет ни одного соображения, куда ее везти, — сообщила Анька, потрясла Шпирон за воротник. — Вика? Адрес у тебя есть?
— М? — отозвалась та и тут же опять заснула.
С тем же успехом можно было допрашивать мертвого лося.
— Ладно, я подгоню машину, может, оклемается, пока доедем до вас.
— Во! — произнес ликующий хриплый голос позади них. — Смари, ваще никого не боятся. Э, петушня, западло с нормальными пацанами побазарить?
Они разом обернулись. Вслед за голосом из темного двора стали появляться люди. С перепугу они показались Аньке большой толпой, хотя едва ли их было больше пяти. До нее доносились слухи, что кого-то когда-то подстерегли на выходе из клуба, но она ни разу не попадала в такие истории и, разумеется, непозволительно расслабилась.
Хриплый держал в опущенной руке монтировку.
— Хоп, пидорок! — весело объявил он.
— Я не умею драться, — негромко предупредила Пелагея.
— Ненавижу драки, — пробормотала Анька. Если она чему и научилась за свою жизнь, так это тому, что самая лучшая драка — та, что не произошла.
А Алова вообще ничего не сказала, потому что Пелагея заступила чуть вперед и заслонила ее собой — решительный, насмерть перепуганный мишка Тедди.
— Не-е, пацаны, — сказал тот, что с монтировкой, оценив обстановку, — у нас тут эти… бабы-пидоры, что ли? Э, девчат, что молчим? Стесняетесь?
Все безмолвствовали. Ефремова старалась дышать ровно, чтобы голова заработала. С одним она, может, и совладала бы, но не с пятерыми. И не с монтировкой. Ей уже однажды прилетало обломком арматуры, и тогда она не справилась. Совсем не справилась.
К хриплому присоединился второй, похожий сложением на питбуля, которого хозяин таскает на ринг и выигрывает все ставки.
— А че? Дадите посмотреть? Ну, как вы того-этого.
— У нас для вас и хер щас найдется, — добавил хриплый, помахал перед ними монтировкой.
— Вы имеете в виду однополый секс? — это Алова внезапно подала голос. Голос был полон энтузиазма. — Давайте я вам сейчас все объясню. Смотрите на меня внимательно, пожалуйста. В общем, так. Сначала вам понадобятся перчатки. Медицинские дома есть не всегда, так что сойдут те, в которых ваши мамы моют посуду.
Анька ошалело уставилась на нее. Та жестами показывала, как надевают перчатки. От девушки, которую недавно зажимала в углу Мартынка, не осталось и следа. Вид у Альки был такой, будто перед ней поставили профессорскую трибуну и предложили рассказать собравшимся дуракам, как отличать буквы от цифр.
— Ты что творишь? — в ужасе прошептала Анька.
О такой вот шпане она знала главное: разговаривать с ними бесполезно, а в подобном тоне — вообще не стоит.
Пелагея все еще пыталась засунуть Алову себе за спину, но та не унималась.
— И еще какие-нибудь овощи. Морковь. Может быть, даже кабачок. Так сразу и не определишь, что пригодится, поэтому лучше иметь широкий выбор. Корнеплоды, бахчевые культуры.
— Так-так, ну? — Хриплый и питбуль веселились изо всех сил, еще трое держались поодаль.
— Бегите, дуры, — сказала Алова краем рта, и продолжила громко и строго: — Также вам понадобится большая банка вазелина. Позвольте, я сейчас на вашем друге продемонстрирую. У всех дома есть вазелин? Важно не перепутать с бальзамом «Звездочка».
— Ты че лечишь, я не понял? — окрысился питбуль, до которого, кажется, стало доходить, что над ним издеваются. — Я те че, пидор?
— Ну почему же сразу пидор? — невозмутимо возразила та. — Вазелин применяют для защиты электрических контактов от коррозии, для пропитки ткани, при шелушении кожи. Вы знаете, сколько существует причин шелушения кожи? Агрессивный уход, резко континентальный климат, бегите, блядь, идиотки, грибок, а также некоторые виды инфекций…
Она трещала без умолку.
Ефремова поняла, что их всех сегодня прикончат прямо здесь, но бежать почему-то никуда не собиралась. Самоубийственное выступление Аловой привело ее в дикий ужас и в такой же по силе восторг. А еще она легко могла себе представить, что гопники сделают и с этой нахальной дурой, в которую сейчас превратилась Алька, и с Пелагеей. Было ясно как день — Пелагея без нее не уйдет.
От накатившего адреналина обострились все чувства, поэтому она спиной ощутила движение у стены. На мгновение она отвлеклась от гопников, чтобы увидеть, как с грацией пьяного гризли с земли поднимается Вика Шпирон.
— Ты кого пидором назвал?! — пробасила она, покачнувшись.
Ее голос перекрыл Алькино стрекотание, и та умолкла.
— Кого? Назвал? — пьяно повторила Шпирон.
Но ни тот, что с монтировкой, ни тот, что похож на питбуля, по всей видимости, не знали, как это больно, когда кулак женщины, способной полдня бегать в гору с мешком песка на спине, выбивает тебе зубы.
Поэтому хриплый открыл рот и произнес:
— Тебя, корова.
В целом это было последнее, что он смог внятно сказать в этот вечер.
Никто не понял, как Шпирон, минуту назад еле державшаяся на ногах, оказалась перед ним. Она что-то сделала с питбулем, и тот внезапно очутился лицом в клумбе, вырезанной из старой покрышки. Бархатцы на мгновение расступились и сомкнулись над его затылком.
Хриплого она схватила за лацканы куртки, распахнула ее и рванула вниз так, что руками размахивать он уже не мог.
Для Аньки все происходило как в замедленной съемке, но для гопников время явно шло быстрее. Оставшиеся и дернуться не успели, как Вика ловко ткнула хриплого сначала в челюсть, затем куда-то ниже живота. Монтировка, звякнув, покатилась по асфальту в одну сторону, а ее владелец — в другую.
Наверху распахнулось окно, и возмущенный женский голос крикнул:
— Ну-ка! Вы, там! Я милицию вызову! Да что ж это такое делается?..
Оставшиеся гопники собрались было бежать, но Вика Шпирон — бронза в первенстве России — уже подобрала монтировку и теперь возвышалась перед ними подобно грозному богу Тору, которому сообщили, что какие-то засранцы называли его лягушкой и еще земляным червяком. И когда они все-таки сорвались с места, все разом, как перепуганные голуби, она помчалась за ними, взмахами монтировки сгоняя их в гаражный тупик в конце длинного двора.
Анька отмерла первой.
— Быстро, давайте за мной. — Она шагнула было в сторону, как Алова схватила ее за рукав.
— Шпирон надо будет забрать.
— Заберем.
Они добежали до старой «камри» за углом, Анька суетливо возилась с ключом.
— Садитесь назад, — скомандовала она.
Тойота зарычала, задребезжала, прыгнула вперед, едва не заглохнув. Ефремова направила ее в дальний конец двора, осторожно объехав хриплого, который все еще отдыхал у веселого желто-зеленого бордюра и не спешил подниматься, затем питбуля.
Питбуль уже выбрался из клумбы и теперь походкой зомби брел на помощь товарищу.
Они развернулись на пятачке перед гаражами, дальний свет выхватил Шпирон в тесном тупике. Та вдумчиво и с расстановкой намазывала невезучих гопников на гофрированные гаражные стены.
Один из них вспрыгнул ей на спину, как отважный ковбой, седлающий разъяренного быка, и огрел ее кулаком по макушке. Она развернулась с такой скоростью, что центробежная сила отшвырнула нападавшего в сторону. Его проволокло по гравию, и он пополз прочь, оставив идею спасения друзей.
— Вика! — рявкнула Ефремова безо всякой надежды, что Шпирон ее послушается, но та вдруг оставила свою неспешную работу, зашвырнула монтировку на крыши гаражей и побрела к машине.
— Быстрее, быстрее, сюда давай! — Анька нервно выкрутила руль, готовясь как можно скорее уехать отсюда. Еще не хватало, чтобы кто-то в самом деле позвонил в 02.
Под колесами противно заскрежетали камни.
Дверь распахнулась, и две пары рук втащили Шпирон на заднее сиденье.
Внезапно в свете фар перед ними возникли питбуль и хриплый, они заколотили кулаками по капоту, перемежая удары с матерщиной. Рот у питбуля был перемазан черной кровью.
— Блокируйте двери! — Ефремова медленно повела автомобиль на гопников, в последней надежде, что им не захочется оказаться под колесами, и они отстанут.
Удары сыпались на боковые окна — стекла выдержали. Потом застучали по крыше. Питбуль что есть мочи дубасил машину ногой, в надежде расколотить задние фонари.
Затем все стихло, и уже в тишине что-то грохнуло о металл.
Кажется, в них прилетел булыжник.
Ефремова, сжав губы, дала по газам. Они промчались через двор, с визгом вывернули на освещенный проспект, пустынный и тихий, как будто во всем мире не было ничего, кроме спокойной городской ночи, ручейков желтых фонарей в сонной миролюбивой темноте.
Руки у нее замерзли, стали мокрыми, она по очереди вытерла их о штаны. Отпускать руль она боялась даже на долю секунды, даже на пустой дороге. Кровь перестала барабанить в ушах, и теперь ей казалось, что вместо локтей и коленок у нее вата.
— Вазелин? — неожиданно переспросила сидевшая позади Пелагея. Голос ее дрожал. — Аль, что ты несла? Какой еще вазелин?
— Во всех смыслах полезный, — сдавленно отозвалась Алова откуда-то из-под дзюдоистки. — Я забыла сказать, что он хорошо уменьшает трение. Мне бы сейчас не помешал.
Ефремова видела в зеркале, как Пелька теснее придвинулась к двери и помогла ей выбраться.
Шпирон, на которой не было ни царапины, обвела всех медленным взглядом, обнаружила себя вне зоны конфликта, веки ее опустились, и она вновь отключилась.
— Ты зачем нарывалась? — спросила Ефремова, встретившись в зеркале взглядом с бледными стекляшками глаз. — Что ли, собиралась всех их на месте положить?
Алова отрицательно покачала головой.
— Я в жизни не дралась. Я умею только это.
— Нарываться?
— Разговаривать. Просто хотела, чтобы вы успели унести ноги.
Ефремова ждала, что Пелагея станет отчитывать Алову за глупость, как кричала на нее в клубе, но та промолчала. И никто ничего не говорил. Каждая думала о том, что могло произойти сегодня ночью и чудом не произошло.
— Ненавижу драки, — произнесла наконец Анька, — но страшно жалею, что не смогу увидеть эту еще раз.
Они рассмеялись. Смех был истерическим, и они никак не могли перестать.
Пелагея уткнулась лбом в ее сиденье и хохотала так, что кресло мелко вздрагивало.
— К… корнеплоды… — выдавила она, всхлипывая. — Бахчевые культуры!
Анька остановилась первой. Сзади еще то и дело рассыпалось мелкое хихиканье, грозящее перерасти в новую волну смеха.
Дорога уходила под колеса гладким полотном, мелькали черные тополя на обочинах. Впереди показался кольцевой въезд на мост. За ним, вдоль берега, растянулись бесконечные огни центра.
Она так давно мечтала, что однажды у нее будут друзья. А что до рассказов о себе — это ерунда.
Она что-нибудь придумает.
***
В пятиэтажки всегда попасть было проще. Валя, ежась от утренней прохлады, изучила допотопный кодовый замок, нашла три самые истертые кнопки и нажала их разом. Железная дверь послушно отозвалась щелчком.
Внутри пахло мокрой пылью после уборки. Из зеленых почтовых ящиков торчали листовки.
Валя остановилась возле квартиры, прислушалась. За дверью работал телевизор, она даже могла различить заставку утренней передачи на Первом. Звонок оказался ностальгическим, из детства, будто за дверью свистит птичка.
Ей открыла молодая светловолосая женщина, на ее плече дремал ребенок. Второй — выглядывал, крепко держась за ее ногу.
— Здравствуйте, — Валя улыбнулась, — могу я увидеть Николая?
Женщина на улыбку не ответила.
— Нет. Сама его третий день жду. А вы ему кто, любовница?
— Нет, мы коллеги, — призналась Валя, несколько озадаченная вопросом.
— Если с работы, это очень хорошо, я бы с вами поговорила. Сколько он на самом деле получает, вы знаете?
— Извините, у меня нет доступа к этой информации.
— А, ну, понятно, — устало кивнула та. — Никто никогда ничего не скажет.
— Простите, я не понимаю. — Валя помотала головой. — При чем тут его зарплата?
— Так вы не знаете ничего, — догадалась женщина. — Да не стойте, заходите, я детей кормлю. Вы приехали, потому что он на работу перестал ходить?
— Пока, кажется, нет, — с сомнением сказала она, ступая во влажную духоту коридорчика. — А должен?
Они прошли на кухню, где у стола теснились два детских стульчика с присохшими пятнами еды. Женщина деловито ссадила одного ребенка в стульчик, подняла с пола другого. Оба оказались мальчиками — одинаковыми, будто их отлили на фабрике. Они недоверчиво изучали ее глазами, точь-в-точь Колиными. Валя осторожно им улыбнулась, но они, как и их мать, не улыбнулись в ответ. На столе перед ними россыпью валялись макароны, вареная брокколи, крошечные морковки.
— Да я и не знаю толком, что он должен, а что не должен, — женщина вздохнула, — он уже давно ничего не рассказывает. Нам за счастье, если домой ночевать приходит. Уже и мать его приезжала, уговаривала: «Коля, завязывай ты с этими играми своими, долги мы заплатим, найдем тебе врача хорошего, сейчас все лечат». А он, вы знаете, покивает-покивает — и опять за свое. Вас как зовут?
— Валя, — до той стало понемногу доходить, — а что за игры? Онлайн-казино?
— Да. Будь они прокляты, эти казино. — Женщина наклонилась, подбирая с пола макароны и брокколи — близнецы возили руками по столу, и в рот им попадало меньше, чем летело по сторонам. — Меня Алиса зовут, кстати. Начиналось-то с ерунды. На спорт они с другом ставили по мелочи. Выигрывали часто. Серьги вот эти он мне с выигрыша купил.
Она повернула голову, показывая Вале крохотные завитушки с россыпью бриллиантовой крошки.
— Красивые, — кивнула та.
— Единственное, что я еще заложить ему не дала. На черный день держу, не снимаю. Из ушей-то он, надеюсь, у меня их не вытащит. Сама я работаю тоже, но с ними обоими много тут наработаешь? — Она кивнула на мальчишек, один из которых радостно растирал вареную морковку по столу. — Я уже дверь открываю всем подряд, не спрашивая. Если кто сюда придет долги вытрясать, что он мне сделает? Вот она я, оборванка, с двойней на шее.
— Алиса, мне так жаль, — сказала Валя. — Давайте я оставлю вам свой номер. Свяжитесь со мной попозже сегодня, хорошо? Я сегодня первым делом поговорю с нашей руководительницей, может быть, мы сможем что-то для вас сделать.
— С какой такой еще руководительницей? — насторожилась она.
— С нашей, — настойчиво объяснила Валя, — Анна Витальевна, генеральная в автоцентре, где мы работаем. Николай разве вам не говорил?
Алиса уставилась на нее, будто Валя сообщила, что ее муж улетел в Антарктиду переворачивать упавших пингвинов.
— Ничего не понимаю, какой автоцентр? Они с двоюродным братом машинами торгуют последние пять лет. У них автосалон и мойка прямо за рынком.
Настал черед Валентине удивиться:
— Мы с вами об одном Николае говорим? Трошин? Невысокий, темные глаза, челку вот так набок делает?
Алиса кивнула.
Вале стало ужасно ее жалко. Они молча смотрели друг на друга, каждая понимая что-то свое.
— Ясно, — сказала наконец Алиса. — А я думаю, откуда вы такая чистенькая? Секретарши у них сроду не было. Сразу подумала, очередная… ой, извините. Что это я на вас все вываливаю с порога?
— Вы не стесняйтесь, — подбодрила ее Валя.
— Да и бог с ним, в самом-то деле. Была тоже история зимой. Пришла ко мне тут одна, а я как раз Мишаню с Сережей во двор повела. Она нас на детской площадке и разыскала. Красивая такая, платье на ней бордовое, шубка беленькая нараспашку, а на улице мороз трещит! Жемчуг вокруг шеи в три ряда. Говорит: «Вот что, милая, давай-ка ты с ним по-хорошему разведешься». «У нас с ним, — говорит, — идеальное совпадение, мы люди с общими интересами, свободные и самостоятельные. Я на кухне с младенчиками не усядусь задницу отращивать, у меня другой уровень развития. Не усложняй жизнь мужику, он заслуживает лучшего». Представьте, так и сказала: «С младенчиками!» Я Коле тут же звонить, только она ушла. Он страшно разозлился. Сказал, я выдумываю, чтобы он дома почаще был, а он не может чаще, ему нас кормить надо. Потом все повторял, что я морочу ему голову дурацкими фантазиями. Я уж, правда, думала к врачу записаться. К психиатру.
— Жемчуг в три ряда, — задумчиво повторила Валя. — На какой машине она приехала?
— Да не видела я. Вы ее знаете, что ли? Руководительница ваша?
— Нет, — Валя покачала головой, — Анна Витальевна жемчугов не носит. Алиса, послушайте, мне на работу спешить нужно. Но вы мне позвоните сегодня примерно в обед, договорились? Или дайте ваш телефон, я сама вас наберу.
— И чем вы мне поможете? — грустно усмехнулась та.
— Понятия не имею, — созналась Валя. — Для начала давайте попробуем сделать справку о его зарплате. Вам это может пригодиться, когда вы начнете судиться за алименты.
— Думаете? — переспросила та, кладя ладони на головы Мишане и Сереже.
Валентина вздохнула и подтвердила:
— Думаю.
***
Жека проснулась рано и долго лежала, пялясь в пожелтевший потолок. Привет, реальность, я облажалась.
Она вспомнила вчерашнюю встречу с Рейгель и застонала, положив подушку себе на лицо.
Нет, ей все-таки нужно подняться и оценить масштабы катастрофы. Тут уже не выйдет, как обычно, настрадаться всласть, проехаться до работы по самому длинному маршруту с музыкой в ушах, привалившись головой к грязному окну автобуса. Немного полюбоваться собой — печальной героиней очередного неудавшегося романа, и забыть обо всем.
Ничего не получится.
Жизнь кончена, прошлого не вернешь, слово не воробей.
Идиотка, долбаная идиотка! Они бы запросто помирились после ссоры, как тысячу раз это делали, и Жека смогла бы вновь и вновь искать кого-то еще. Каждый раз — не Верку. Ни в ком не было ничего от Верки. Ни слова, ни вздоха, ни поворота головы.
Далась же она ей! Такую в толпе не заметишь, в лицо не запомнишь. Никакая, тень, комок пыли.
Вчера она несколько раз набирала Анькин номер. Ефремова всегда находила для нее нужное слово или молчание, неважно. Единственный человек в мире, при котором она могла расплакаться. Та не ответила и не перезвонила. Баширова так и уснула с телефоном в руке.
Сокрушаясь и сетуя про себя, она прошлепала в кухню старой квартиры, где снимала комнату.
Пожилая хозяйка уже встала и заняла ванную. На кухне с высокими потолками и разрушающейся лепниной вокруг светильника бормотало вечное радио. Жека умылась над раковиной, вытерла лицо краем футболки, достала из холодильника банку газировки и захлопнула его легким пинком.
Вода в ванной перестала шуметь, и едва Жека шагнула в сторону своей комнаты, как ей наперерез распахнулась дверь ванной, и оттуда, окутанная запахом шампуня, вышла Люция Ивановна, строгая, как завуч, с тюрбаном из полотенца на голове и в толстом махровом халате. Между полами халата виднелась трогательная голубая комбинация с кружевом.
— Доброе утро, — пробормотала Баширова, пытаясь протиснуться по стеночке и скрыться.
— И что это ты, Женечка, опять не завтракаешь? Пойдем-ка на кухню, омлетик сделаем. Что там у тебя?
— Вот. — Жека показала ей банку. — Спасаюсь от обезвоживания.
— Химия, — вынесла приговор Люция Ивановна. — Куда только твой отец смотрит?
— Никуда он не смотрит, Люция Ивановна. Мне лет сколько, знаете? — Она все еще надеялась улизнуть.
— В душ, и завтракать, — отрезала та.
Жека вздохнула. Омлетик превратился в неизбежность.
Люция ее жалела, ругала за худобу и за глаза называла сироткой. Баширова возводила очи, но старалась не возражать. Ей нравилось, что ее опекают.
Когда она вышла из ванной, ее ждала тарелка омлета, радостного, как солнечный круг, и кружка какао, по-детсадовски розового и сладкого. От этого зрелища жизнь стала казаться чуть менее ужасной.
Люция наблюдала, как она ест, величественно скрестив руки на груди. Жека расправилась с завтраком, чмокнула Люцию в сморщенную щеку.
— На работу опоздаешь, — сурово сказала та, — посуду оставь.
— Люция Ивановна, вы моя личная Мэри Поппинс, — призналась Жека. — Что бы я без вас делала?
— Беги давай, беги уже, опоздаешь.
Стоя на остановке, она обнаружила в кармане куртки вафельную конфету вместо пачки сигарет и снова вздохнула, надрывая обертку.
Автосервис встретил ее тяжелым запахом мокрого бетона, бензина и слитого масла.
Едва дверь закрылась за спиной, она оказалась в полутьме, разбавленной жидким светом ламп в алюминиевых плафонах. Ремонтники в заляпанных комбинезонах что-то бурно обсуждали у подъемника, на котором бессильно висела крохотная «шкода» кирпичного цвета, видавшая лучшие времена.
Она как могла незаметно просочилась в отгороженный от рабочей зоны скворечник с плексигласовыми стенами. Нырнула за стол, включила компьютер.
Тот долго думал, моргал то синим, то черным, явно предупреждая о том, что силы и возможности его на исходе. Монитор некогда был белоснежным, но его столько раз трогали грязными от масла руками, что догадаться об этом было довольно сложно.
Отец по телефону ругал ее из-за запчастей, так что теперь предстояло максимально быстро найти все, что нужно, пока он не…
— Евгения! — рявкнуло от двери.
— Доброе утро, пап. — Она сосредоточенно пялилась в компьютер, лишь бы на него не глядеть.
— Ну что, как здоровье? — тот навис над ней, уперевшись в стол ладонями. — Температура прошла? Не кашляешь?
— Как видишь, — огрызнулась она. — Не мешай, я с заказами разбираюсь.
— Ага, — сказал отец. — Ну-ну. Давай-ка, красота моя, собирайся отсюда. Я тебя увольняю. Нечего мне тут место без толку занимать.
— Да, конечно, — меланхолично согласилась Жека. — Что, уже и вакансию закрыл? А то я смотрю у входа очередь из девочек, отличающих ремень привода от диафрагмы бензонасоса за эту зарплату.
— Зарплата тебе не нравится, значит? — Он выпрямился, здоровенный, белобрысый, в дубленой куртке, которую не снимал даже летом — в сервисе царил подвальный холод в любое время года.
— Пап, не начинай, а?
— Нет, ты слушай, я тебя на эту работу взял знаешь почему?
— Очень интересно узнать это в двадцатый раз за месяц. — Жека подперла щеки кулаками, уставилась на него с преувеличенным вниманием.
— Потому что тебя никто никуда не возьмет! На вокзале попрошайничать будешь с бомжами. Ты же неуч. Ты никчемная, — понимаешь ты это?
— Бля-а… — протянула она. — Начинается.
— Тебя даже сортиры мыть не возьмут, ты там и дня не продержишься с твоими фортелями! Никто этого терпеть не станет, никто! Если бы не я, ты бы под забором валялась в грязи и подыхала.
— Хорошо, — сказала Жека. — Я согласна. Все? Уже можно работать дальше, или у тебя на меня планы? Ну там, до обеда унижаем, после обеда оскорбляем.
Отец схватил со стола пачку замусоленных файлов, швырнул в угол, где они рассыпались со шлепком. Вышел, шваркнув дверью так, что пластиковые стены затряслись в рамах.
Еще и курить нечего, как назло. Баширова вернулась в компьютеру, открыла таблицу с заказами.
— Так, что тут у нас? Шланг радиатора… шланг…
Слышно было, как отец недовольно отдает команды рабочим.
Дни, когда он не орал на нее, в основном совпадали с выходными, праздниками и прогулами. Для Жеки все его выступления давно превратились в белый шум. Он ненавидел ее — она ненавидела его. Это не мешало ей проторчать в сервисе почти десять лет.
Отец нанял ее, когда только открыл бизнес, и подвал она знала до последней трещины. В дальнем углу — грязная раковина, забитая промасленными опилками и тряпками, кафельная яма с лампами в сетчатых мордах. Вдоль одной стены — станки, тиски и стойки, вдоль другой — автомобили, грустные и потускневшие при слабом свете.
Здоровенную выбоину в стене закрывает рекламный постер Castrol. Жека сама придумала ее заклеить, проторчала на стремянке, пока руки не заболели — скотч плохо садился на влажный бетон. Кто-то из ремонтников подсказал смешать суперклей с содой, и это помогло, хоть ей и пришлось потом оттирать пальцы наждачной бумагой. Конечно, никто ей даже спасибо не сказал.
Иногда в порыве отцовских чувств он то вывозил ее на автодром, где она покорно кружила по пустым площадкам под его окрики, то усаживал в машины клиентов и долго объяснял, что и как работает, учил определять на слух неисправности. В хорошие дни он мог позвать ее осмотреть чью-нибудь машину, и они стояли под подъемником до боли в шее, пока отец затягивал болты.
Он называл это полевыми учениями. Жека безразлично пялилась вверх. На лица им сыпалась грязь, и потом они вдвоем долго умывались, курили, расходились по своим местам.
В воображении отца она была кем-то вроде неслучившегося сына, способного с закрытыми глазами, просто положив руку на вибрирующий капот автомобиля, назвать причину болезни. Поражать воображение клиентов. Чтобы Жека показывала публике удивительные фокусы, а он стоял приосанившись, всем видом говоря — видали?! Невероятный аттракцион. Дрессированная дочь под куполом цирка.
На машины Жека плевать хотела. Работала в сервисе, потому что отец был до обидного прав: никто никуда ее не возьмет. И Верка права. Все вокруг правы. Она только и умеет, что заказывать запчасти подешевле, чтобы отец выдал их за запчасти подороже, да тащить девиц в кровать. Так себе резюме для начала новой карьеры.
Отец, грозно посапывая, вернулся в стекляшку. Боком пристроился за соседний стол, такой же брутально грязный, как все вокруг.
— Что там выбрала, мне покажешь сначала. Жалобы поступали, — бросил он.
Баширова не удостоила его ответом.
— Обиделась, что ли?
— Не-а. — Она и бровью не повела. Для постороннего это выглядело бы, словно отец пробует пойти на мировую, но Жека знала, что начинается вторая серия разборок — поучительные нотации.
— Ты, Жень, вообще, что от жизни хочешь?
— Сигарету, — она пожала плечами, не отрываясь от монитора, — Люция опять мои отобрала.
— Вот поэтому у тебя все не как у людей. — Отец взял тон, от которого Жеку тошнило. Всезнающий успешный папка проповедует истину. — Другие люди чего-то хотят. Деньги, семью нормальную, работу хорошую. Усилия прикладывают.
— Ага. С семьей у тебя неплохо вышло, — не сдержалась она. — Я, если что, прямиком к тебе за советом приду. Ты же специалист.
Отец мгновенно замолчал. Отвернулся, глядя через стену в подвал, где в полутьме стояли печальные автомобили, ожидающие своего ремонта.
Баширова вздохнула. Сто раз клялась никогда не выходить на этот лед, потому что он трескался под их ногами в два счета, и вода под ним грозила быть холодной и бесконечно глубокой. Нельзя туда ходить, нельзя смотреть — там черно и душно, там все виновны и наказаны. Разорваны в клочья. Нельзя даже рта открывать, иначе превратишься в камень.
Что с ней сегодня такое? Это Веркино презрение так ее подкосило, что она совсем перестала держать себя в руках?
Жека видела, как отец стискивает кулак ладонью, как гневно перекатываются желваки, будто он перетирает в крошку собственные зубы. Ей ни секунды не было его жалко.
— Меня там не было, — наконец выдавил он. — Я не при делах. И хватит про это.
— Само собой, тебя там не было, — согласилась она. — Ты же ушел. Она просто спилась и повесилась. Никто не при делах. Серьезно, расслабься. Ремонтируй это барахло, держи меня при себе, как говорящую собачку. Все нормально.
— У нее с головой давно было плохо, — отрезал он, оборачиваясь. — Как тут крышей не поехать, когда у тебя дочь с бабами спит? Мало вас таких пиздили, скоро на столбах вешать начнут.
— А ты молодец, слушай. Вторую звезду потом на борту нарисуешь, да? — засмеялась Жека. Ей стало так больно, будто сердце протащили по асфальту, сдирая едва подсохшие корки. — Слушай, пап, у тебя прямо навязчивые фантазии на мой счет. Кстати, ты же меня вроде как уволить собирался сегодня? Как думаешь, не расстаться ли нам друзьями? Вот тебе, сдаю рабочее место. Все равно без толку его занимаю. Наслаждайся.
Горло перехватило до рези, но она не хотела, чтобы он увидел, как ее развезло. Ничего он больше не заслуживает, кроме ее смеха.
— Евгения! — Он приподнялся из-за стола.
Она сделала реверанс, накинула куртку, вышла из стекляшки, махнула рукой ремонтникам.
— Пока, мужики!
После темного подвала свет полоснул по глазам. Она прикрыла за собой дверь и, наконец, позволила горю расплескаться. Задышала часто, будто от удара, едва сдерживаясь, чтобы не заскулить.
— Привет.
Из-за угла вышла акционистка. Вместо рваных кружев на ней был сарафан в цветочек, старая косуха и кеды. На голову она водрузила плюшевые оленьи рожки.
Жека забыла, о чем горевала секунду назад, только руками развела в немом изумлении.
— Мне сказали, где ты работаешь. Я нашла и решила подождать, — сообщила девица. — И я знаю, как тебя зовут. Только не надо меня выгонять. Ты устанешь, а я не уйду.
— Нет, подожди. Не привет. — Жека зажмурилась, выставила вперед растопыренные пятерни, призывая успокоиться то ли себя, то ли художницу. — Я же сказала, что ни в чем не принимаю участия. Акции, публичные чтения, ансамбли песни и пляски. Тебе вообще кто этот адрес дал?
— Это долго объяснять, но если ты хочешь, я расскажу. Одна твоя подружка из Октябрьского, которая работает в музыкальном магазине… нет, она не знает, где тебя искать, но она знает другую твою подружку, такую… Короче, у нее на шее еще мандала вытатуирована. Она сказала, что это может знать еще одна твоя подружка, у которой в прошлом году машина сломалась, и она ее тут чинила…
— Ясно, — резюмировала Баширова. — Все ополчились против меня.
— Ну что ты! Все так хорошо о тебе говорят. Только та, что с мандалой, назвала тебя оскотинившейся блядью. Но я уверена: она не со зла.
— Ты издеваешься?
— Не-а, — помотала рожками та.
— Ясно, — повторила Жека, хотя ничего ясно не было, — сигареты есть?
— Ой, сейчас, конечно.
На боку у нее висела сумочка в виде игрушечного льва, из которого вынули набивку. Она порылась там, достала пачку крошечных папиросок, удушающе пахнущих искусственной вишней. Протянула Башировой.
— Так, — Жека облегченно закурила, — ладно. Что тебе от меня нужно?
— Ничего, — удивилась та, — ты мне нравишься. У тебя насыщенная энергетика, люди к тебе так и липнут. Кстати, ты, случайно, не художница?
— Я принципиально не художница, — буркнула Жека, от девицы у нее голова шла кругом.
— Жалко.
— Ох, ну извини, от куриной печени я стараюсь держаться подальше.
— Ну ты вспомнила! — Она рассмеялась, и рожки мелко затряслись. — Не тупи, это просто символическое выражение. Необязательно ее использовать, если тебе не нравится. Есть очень много других способов выразить идею. Тебя на работе еще ждут?
Баширова с ненавистью обернулась на гаражную дверь за спиной.
— Ага. Ждут не дождутся.
— Пойдем со мной, — предложила та. — Я нашла волшебное место, и мне некому показать.
— Самый странный подкат в моей жизни, — призналась Жека.
— Женя, ты же не глупая, да? — Рожки неожиданно взяли серьезный тон. — Не надо меня убеждать, будто глупая. Идем, туда ехать придется.
Она пошла к просвету между бетонными коробками. Выпотрошенный лев болтался у нее на боку. Баширова в изумлении отправилась за ней.
— И как тебя зовут? — спросила она.
— Белкина, — та даже не обернулась, — так и зовут.
