Орден Святого Ничего

      Ефремову разбудило ощущение чужого дома: другие запахи, непривычное прикосновение простыни. Она осторожно провела рукой под одеялом от нагретого ею места до прохладного на другой стороне, пробуя определить, где находится.       — Привет, — произнес голос у нее над головой, и минувший вечер вспыхнул в памяти, как фильм из проектора, разогнавшийся до сотни кадров в минуту. Это привело ее в чувство лучше ведра холодной воды.       Алька сидела у изголовья на своей половине. Чистые джинсы, задранные рукава свитера, мокрые после душа волосы. В пристроенном на коленке телефоне бежало беззвучное видео.       — Как ты? — Она провела пальцами по Анькиной щеке.       — Как будто всю ночь трахалась на износ. — Она отвела ее руку. — Давай не надо, ладно? Не станем делать вид, что мы нашли любовь всей жизни.       Алова рассмеялась, и это почему-то уязвило Аньку сильнее, чем если бы она выгнала ее из кровати пинками. Она села слишком резко, головная боль заставила ее зажмуриться.       — Где мой телефон? Сколько времени?       — Половина шестого, — услужливо подсказала Алова. — Утра.       — Ты не ложилась?       — Нет, у меня была утренняя пробежка и немного работы.       — Пробежка? — поразилась Ефремова. — Подожди, я должна уточнить. Ты работаешь четырнадцать часов, куришь, как целлюлозный комбинат, не считая того, что весь вечер пьешь, потом устраиваешь мне длинное шоу доминирования и подчинения, а после этого выходишь на пробежку? Ты чем-то закидываешься?       — Предлагаю думать, будто я исследую возможности человеческого организма. Вот, здесь вода и пара таблеток, тебе сейчас не помешает. Извини, у меня звонок.       — В это время?       Она развела руками, как бы говоря, что ничего не может с этим поделать, и прижала телефон плечом, уходя на балкон. Щелкнула зажигалка, по комнате поплыл слабый запах дыма.       Анька обнаружила, что ее одежда аккуратно сложена на стуле. Выбралась из-под одеяла и немедленно замерзла. От головной боли зрение как будто стало острее. Она могла разглядеть каждую пылинку на ковре под ногами, едва заметные стыки обоев, легкие отпечатки пальцев на дверце шкафа, где ее трогают чаще всего. Белая мебель, серые стены, матовое дерево на полу. Царство аскезы. Как же здесь холодно.       Застегивая манжеты рубашки одной рукой — она ненавидела делать это сама, — Ефремова смотрела, как Алька сутулится над перилами балкона, настойчиво говорит что-то в трубку какой-то Даше.       Сняла галстук со спинки стула и едва не застонала от ужаса. Господи, за что ей все это?       В прихожей оказалось большое зеркало, вчера она его не заметила. Еще бы она что-то замечала. Она остановилась перед ним, оттянула воротник. Все чисто. И на том спасибо. Прятать на себе синяки после этой проклятой ночи — она бы не вынесла.       Пиджак обнаружился на вешалке у зеркала, телефон — в кармане. Десять пропущенных от Башировой. Боже, во что она опять влипла?       Анька открыла приложение такси, поспешно соображая, что здесь за адрес, когда Алова подошла сзади и вытащила телефон из ее пальцев. Они обе некоторое время смотрели друг на друга в зеркале.       — Мне срочно нужно домой, — сказала Анька.       — Я тебя подвезу, — Алька сунула телефон ей обратно в карман, — так будет быстрее.       — Ты не сядешь за руль, — возразила Анька, — не в этом состоянии.       — Давай еще обсудим мое состояние. После стольких лет вместе.       — Дурацкая шутка.       — Получше у меня не было. — Алька медленно запустила пальцы ей в волосы, сжала в кулаке с нежным усилием. — Почему ты не сопротивлялась?       Она неотрывно следила за ее глазами в зеркале. Аньке стало неприятно и от этого прикосновения, остро напомнившего ей давнишнюю сцену на мосту, и от ее препарирующего взгляда. Она отстранилась.       — Больше всего на свете я не люблю разборки и разговоры по душам после секса, Аля.       — И тем не менее?       — Ты правда думаешь, что я в этом новичок?       — Надо же, — усмехнулась та. — Выходит, все твои прекрасные принцессы были сверху?       — Это вообще не твое дело. — Она старалась говорить как можно суше, чтобы Алова поняла: она не собирается обсуждать с ней личную жизнь. Хватит, она и так напортачила.       — Теперь-то да, — согласилась Алька. — Не мое, конечно.       Аньке все меньше нравился этот разговор. Если Алова решила, будто приобрела на нее права из-за происшедшего между ними недоразумения, то она сильно заблуждалась.       Она ожидала, что Алька скажет еще что-нибудь насмешливое, но та просто сгребла ключи с полочки у зеркала. Они спустились на подземную парковку, холодную и гулкую.       «Эксплорер» моргнул среди бесконечных рядов автомобилей.       — Не вздумай открыть мне дверь, — предупредила Анька, заметив, что Алова собирается обойти машину справа. — Я знаю, как это делается.       Алька не возразила. Они в молчании выехали на дорогу.       Мелькнул и остался позади «Фрегат» — торжество стекла и металла. Дорога была пустая, город еще спал, едва взошедшее солнце окрашивало все вокруг прохладным розовым сиянием. В машине бормотало радио, ведущий заканчивал ночной эфир и ставил старый американский рок «для ценителей».       Двигатель работал так тихо, что невозможно было ощутить ничего, кроме стремительного плавного движения вперед. Автомобиль внутри оказался чистым, словно только из салона. Ни одного предмета из тех, что делают машины своими и домашними, рассказывают о владельцах: полагаются ли они на бога и его свиту святых, любят ли мягкие игрушки с огромными глазами из полимера и глиттера, или верят в фэншуй и манэки-нэко?       Ни подвески на зеркале, ни даже завалящего ароматизатора, только телефонный держатель на дефлекторе. Слабо пахло сигаретами и новым пластиком.       Анька старалась на Алову не смотреть. Машина пролетела по проспекту, спустилась в центр города. Сбоку проплыла и исчезла белая стрела вантового моста над речной протокой. Они обе, как по команде, посмотрели в другую сторону.       — Ты расстроена, — заметила Алова.       — Там впереди ремонт, — сказала Анька, чтобы что-то сказать. Свое настроение она тоже не желала обсуждать.       — Вижу.       Алька без предупреждения повела машину вправо, спугнув ползущий по своей полосе одинокий автомобильчик. Водитель резко притормозил, возмущенно просигналил им вслед, и только тут Анька поняла, что изо всех сил вцепилась ей в локоть. Отдернула руку.       — Что ты делаешь! — сказала она в сердцах. — Сейчас этот чувак костерит всех баб в машинах, на которые они насосали.       — Да не все ли равно? — удивилась Алька. — Испугалась?       — Нет. — Не могла же она сказать ей, что да.       — Ефремова, ты что, боишься, когда водит кто-то другой?       — Просто ты отвратительно водишь.       — Я уверена, ты в этом намного лучше меня. У нас большая разница в опыте.       Анька молча уставилась в окно. Ее задевало, что Алова так быстро обнаруживает ее слабые места.       — Я разбилась несколько лет назад, — неохотно объяснила она. — Уходила от пьяного придурка и поймала опору виадука. Машина в хлам, я… вообще каким-то чудом сейчас тут. Придурок зато в порядке. Нарвался на ДПС почти сразу.       Алова присвистнула.       — Долго в больнице провалялась?       — Мне нельзя долго, у меня работа.       — Мне ужасно жаль, что тебе пришлось это пережить. Скажи, куда мы едем. В центре куда?       — Девятиэтажки на Красной площади.       Тут Анькин телефон завопил, и она немедленно поняла, что произошло плохое, как только увидела номер.       — Анна Витальевна? — звонил охранник автосалона.       Она слушала и все глубже впивалась ногтями себе в коленку после каждой фразы. Сбросила вызов.       — Аля, — сказала она помертвевшим голосом, — разворачивайся на Мира.       Алова без лишних вопросов крутанула руль. «Эксплорер» был послушен и мягок, как вышколенный лабрадор.       — Куда?       — На работу.       Они затормозили у автобусной остановки напротив бизнес-центра, где стояла скорая и целых два полицейских уазика. Человек в форме замахал, скрестил руки над головой, запрещая им подъезжать ближе. Ефремова не вышла, а буквально выпала из машины на негнущихся ногах, совсем не владея собой.       Медики уже заталкивали носилки в кузов, но она увидела и болтающуюся неживую руку в синем рукаве форменной рубашки, и торчащие из-под простыни черные туфли.       Рядом с ментами топталась пара охранников автоцентра из ночной смены. При виде Ефремовой на их лицах проступило такое облегчение, будто они были кариатидами, которым наконец-то сказали, что следующие двести лет каменный карниз подержит кто-то другой.       По остановке бродили люди в перчатках, прикладывали рулетки к асфальту и подбирали с земли непонятную мелочь. Монеты? Отсюда не разглядишь.       — Капитан Полушкин, — представился ей круглолицый молодой мужик, и сказал еще что-то, и даже, кажется, помахал перед лицом удостоверением.       Она слышала его как сквозь воду — не могла отвести взгляда от носилок. Но вот и они укатились внутрь скорой. Медики захлопнули двери.       — Птицын Юрий Павлович — ваш сотрудник?       — Наш. — Она растерянно оглянулась на охранников, хотя знала, что никто на всем белом свете не придет ей сейчас на помощь. — Это… вот там, в скорой, это Юра? Что с ним? Что он вообще тут делал в такое время?       Круглолицый капитан поглядел на нее с кислой миной, словно у него болели все зубы.       — То есть вы признаете, что знали убитого?       — Знала? Он у нас работает. Менеджер отдела продаж. Работал.       — Угу, ясно. — Капитан вынул из штанов замусоленный блокнот, поплевал на палец, пролистал. — Это вот таких, как он, разводилами зовут?       — Что?       — Ну, продаваны, обманщики, — пояснил Полушкин, строча что-то в блокноте. — Мутные кредиты там, битые тачки. Залог внес — машины так и не увидел. М?       — Нет, вы не понимаете, — сказала Анька. — Мы официальные дилеры марки. Нам за такие фокусы головы открутят.       — Кому открутят? — заинтересовался капитан. — Менеджерам?       — Мне в первую очередь.       — Ясно. Кем он вам приходился? Друг? Родственник?       — Сотрудник, мы же выяснили. Что за дикие вопросы?       Капитан покрутил ручкой в ухе, перечитывая написанное. На Ефремову он не смотрел.       Оттого что она была совсем одна и во всем мире никто не мог ей помочь, ей пришлось рассердиться на себя, даже мысленно прикрикнуть: «А ну, соберись!»       — У вас были плохие отношения? Ну, там, может, вы недовольны были чем? Не хотели, чтобы вам голову открутили… в первую очередь?       — У нас были рабочие отношения, — процедила она. — Это значит — ни плохие, ни хорошие.       — Ясно, ясно. — Он оторвался от своих записей и оглядел ее с головы до ног. — И как вы так быстро сюда добрались? Да еще и при полном параде. Или вы тут ночевали?       — Я… вы на что намекаете?       Капитан, не дожидаясь ответа, записал в блокноте что-то еще и уставился на нее выжидающе. Ефремова почувствовала, как в груди у нее леденеет.       — Вот что, проедемте-ка в отделение, Анна, как вас там?.. Валерьевна?       — Это еще зачем?       Капитан Полушкин ей не нравился, пугал ее, и ей сейчас во что бы то ни стало нужно защищать себя. Если это вообще возможно — защитить себя от капитана Полушкина, который уже что-то эдакое прикинул в своей круглой голове, и это соображение незамедлительно принялось там укореняться.       — Мы ненадолго. Ответите на вопросики — и отправитесь себе на работу, кофия распивать.       — Да на какие еще вопросики?! Я не понимаю, чего вы от меня добиваетесь?       — Давайте, Анна Валерьевна, поторопимся, — кислая мина на его лице сменилась скучающей, — здесь сейчас такой бардак начнется. Камеры, пресса, все дела. Вам оно надо?       — Пресса уже тут, — произнес голос, любезный и стальной одновременно.       Алова сунула под нос капитану Полушкину какую-то книжечку. Скука мгновенно исчезла с его лица.       — Вас кто сюда пустил?!       — Я себя сюда пустила, — все с той же любезностью объяснила Алова. Телефон она держала как холодное оружие. — А сейчас еще и адвокаты прибудут. Они, вы знаете, люди дисциплинированные, встают ни свет ни заря. Удостоверение ваше покажите.       — Это еще с какого перепугу? — удивился капитан.       — Федеральный закон о полиции, пятая статья. Аня, иди в машину и никуда больше не выходи, пока я не скажу. Есть у тебя, кому позвонить?       — Борзые все стали. — Капитан Полушкин нехотя полез за корочками. — Я бы вам, Анна Валерьевна, не советовал сейчас…       — Витальевна, — перебила его Алька. — В какое отделение едем? — Обернулась к Ефремовой и добавила совсем другим тоном: — Иди, иди, все нормально, я разберусь.       Три часа спустя они въехали в тенистый зеленый двор.       «Эксплорер» медленно проволокся между припаркованными машинами и остановился у подъезда.       — Здесь? — Алова опустила стекло, одновременно вынимая сигарету из пачки.       Она хотела что-то ответить, но слова застряли в горле. Алька вопросительно протянула пачку, Анька отрицательно помотала головой.       Когда Алова пообещала адвокатов, она уже нарисовала себе в воображении бодрых деловых ребят в костюмах, вроде Сережи Мазия. Но в отделение сразу за ними прибыли две тетки лет шестидесяти. Одна была в драповом сарафане и блузке с круглым воротничком, а вторая носила на голове седую шишечку, утыканную перламутровыми шпильками.       Та, что со шпильками, называла Альку не иначе как «девочка моя» и поглаживала по татуированной руке, словно перед ней была не журналистка, похожая на чрезвычайно ухоженного панка, а разбившая коленку первоклассница в парадных бантиках.       У самой Ефремовой отродясь никаких адвокатов не водилось. Она нашла номер Динары, прикинула, что у той сейчас глухая ночь, и убрала телефон.       Сначала тетка в сарафане пошла с Анькой в кабинет к капитану Полушкину и там отчитывала его после каждого вопроса, как котенка, сходившего мимо лотка, пока Полушкин не уменьшился вдвое.       На тетку он смотрел подавленно, а на Ефремову — с ненавистью. Мол, знаем мы вас таких, вконец обнаглевших чьих-то дочек и любовниц. Виданное ли дело, баба — начальница автосалона. Ух, закрыть бы тебя на сорок восемь часов да поговорить как следует. Позадавать… вопросики.       Затем капитан вызвал Алову, та явилась в сопровождении тетки со шпильками и в гробовой тишине подписала протокол допроса свидетеля, что она, Алова Альбина Дмитриевна, 1980 года рождения, вместе с Ефремовой Анной Витальевной, 1980 года рождения, вчера вечером до чертиков надралась в баре и пригласила подругу к себе переночевать. В связи с чем может утверждать, что Ефремова Анна Витальевна никоим образом не могла бегать на рассвете по остановкам и убивать коллег. А на место происшествия они приехали через семь минут, потому как обе женщины занятые и ответственные, и негоже им после каждой вакханалии спать до полудня.       Капитан Полушкин, переводивший въедливый взгляд с одной на другую, не стал никак это комментировать при строгих тетках, но было видно, что именно он про них обеих думает.       Анька устала до тошноты, и на фантазии капитана ей было наплевать.       Теперь они стояли возле ее дома, и в голове все никак не складывалось: как это она так буднично поднимется к себе, переоденется, приедет в офис? Что она всем им скажет? Что Птицына больше нет? Что она видела эти его туфли, торчащие из-под простыни? Что вчера он обхаживал посетителей, а теперь лежит на холодном столе, и никто никогда уже не заберет его домой, где пьют чай, смотрят телевизор и моют посуду?       Для нее день продолжается — вон голуби топчутся, деревья цветут, а для Юры уже ничего этого не существует, да и самого его тоже не существует больше.       Алька осторожно кашлянула.       — Тебя проводить?       — Нет, я… нет. — Она решительно потянула ручку двери и тут же отпустила.       Да что же она за тряпка такая, никак не может собраться. А от нее всего-то и требуется, что вернуться на работу и попробовать сделать все возможное и невозможное, чтобы жизнь продолжалась для тех, кто будет там сегодня вместе с ней. Одно дело, одна команда. Бодрящие корпоративные ценности.       Да, компанию обворовали, да, половина руководящего состава растворилась в воздухе, да, бедного Птицына убили прямо напротив автосалона, но она-то еще здесь. И это все еще ее работа — решать проблемы компании. Ее туда для этого и поставили.       — Ты уверена, что справишься сегодня сама? — В вопросе Аловой не было скептицизма, только тревога.       — Попробую. — Она кивнула. — Спасибо еще раз. Скажешь, сколько я тебе должна за адвоката.       — Сначала мы с тобой друзья, а уже потом все остальное. Я уверена, ты бы для меня сделала то же самое.       Уж в чем в чем, а в этом Ефремова совершенно не была уверена.

***

      Верка половину ночи пролежала без сна. Мысли ее метались от яростного гнева из-за Жекиного выступления к горькому зайкиному горю из-за Аловой.       Про Жеку все было более-менее понятно.       Никогда и ни за что она не станет с ней мириться и никакой Ефремовой больше не позволит за нее заступаться. Довольно. Надо же было устроить такую идиотскую сцену. Героиня-любовница в плену страстей. А Верка ей доверяла, жалела ее, практически поселила у себя дома.       Иногда невозможно было понять, что происходит в Жекиной лохматой голове. Но теперь-то хотя бы стало окончательно и бесповоротно ясно, что там не все в порядке. Верка и раньше что-то такое подозревала. Ну как человек может жить без всяких перспектив? Будто завтрашнего дня не существует, и нужно взять все удовольствия, которые предлагает день сегодняшний. Секс, еда и глупые авантюры — вот и весь круг ее интересов.       У Верки с Башировой не нашлось бы ни одной точки соприкосновения, хоть с фонарем ищи. Она как-то подсунула ей новенького увлекательного Мураками, чтобы Баширова не скучала, пока Верка пишет очередную рекламу какого-то консилера, разумеется, «люксового и профессионального» и, несомненно, с «плотной маскирующей текстурой». Через полчаса, оторвавшись от работы, она обнаружила, что Жека спит на диване, демонстративно пристроив раскрытую посередине книгу себе на лицо и сложив руки на груди. Весь ее вид выражал презрение к Мураками, новенькому и увлекательному.       У самой Башировой книг было днем с огнем не сыскать. Рейгель сто раз бывала в ее комнатке — диван, грязное зеркало, одежда в коробке, завязанная в узел пыльная штора, но ни одной самой завалящей книжонки. Разве если только в ее бесценном телефоне.       Жека как-то бросила его на кухонном столе, и Верка не удержалась, взяла посмотреть, что такого там внутри. Разумеется, та застукала ее, как раз когда она листала список контактов, вытаращив от изумления глаза. Списку не было конца.       — Рейгель, какого хрена?! — закричала она, бросаясь к ней тигриным прыжком. — Стой! Отдай!       — «Катя красные губки»?! — Верка подняла руку вверх, так, чтобы Жеке ни за что не удалось отобрать трубку.       — Отдай сейчас же!       — «Катя короткая юбка»?! Баширова! Господи, откуда они все?       — От верблюда. — Она пребольно дернула ее за руку и отобрала телефон. — Никогда его не трогай, поняла, Рейгель? Никогда, если хочешь, чтобы мы дружили.       — Тоже мне, Синяя Борода, — фыркнула Верка. — Ты что, со всем городом спишь?       — Это весь город со мной спит, — высокомерно ответила Жека. — Не могу же я их разочаровать.       И это она собиралась предложить ей быть вместе. Как там она сказала — «перестать полоскать друг другу мозги»? Верке было бы решительно неприятно оказаться в ее списке, между «Белла синяя Хонда» и «Галина KFC». Никогда она не хотела этого: ни раньше, ни сейчас.       С Жекой было весело, Жека была своя, как разношенные кроссовки. С Жекой было трудно: никогда не знаешь, что взбредет ей в голову.       Про Алову же ничего нельзя было понять.       Вот она принимает ее на работу, буквально выхватывает, и Веркина жизнь с треском разламывается на до и после. Вот она ее целует так, что после этого и умереть не жалко, и безо всякого смущения берет ее прямо там, в офисе. У Верки все контакты плавились от одного воспоминания. А вот она внезапно выгоняет ее работать, чтобы потом отчитать и выставить из кабинета.       Кстати, что там с интервью? Ефремова, наверное, страшно сердита, а она так ей и не позвонила. Забыла. Забудешь тут, в такой кутерьме.       А все-таки повезло ей с тем лифтом. Алова ее тогда и заметила. Это что же получается, она, Верка, — заметная?       Стоило ей подумать про Альку, как гнев и злость испарились, уступая место сладкой истоме.       Она придет завтра на работу и все исправит. Извинится за свой проступок. За какой? Да без разницы.       Проваливаясь в сон, она вспоминала каждый ее жест, овладевающий и непреклонный. Как она разжимает ее пальцы, снимает кольца, снимает крышку стакана с кофе. К запястьям бегут черные буквы. На одной руке у нее было написано: «Открываясь предателю, приглашаешь его ударить», а что на второй — она так и не спросила.       Водоворот воспоминаний затянул ее в темноту, и она даже не поняла, как так вышло, но едва она закрыла глаза, как наступило утро. Заиграл веселый будильник, и она подлетела на кровати, сбрасывая одеяло в разноцветных таксах.       Усталости она не чувствовала, будто накануне проглотила пачку батареек, и теперь они сработали в ней все разом на полную мощность.       Двенадцатый этаж встретил ее уже привычной суетой, кофейной пирамидой на столике в коридоре, пиликаньем телефонов.       Рейгель подышала немного, чтобы приготовиться к любому повороту событий, и постучала в дверь приемной.       Марта, как всегда в трауре, сидела за столом и напряженно прислушивалась. На Верку она даже внимания не обратила. Говорила Алова, и в голосе ее слышалось едва сдерживаемое отвращение.       — …давай, объясни, как я должна на это реагировать?       Робкий голос пискнул что-то в ответ. Верка покосилась за стеллаж. Посреди комнаты стояла девочка, явно студентка, очень расстроенная. Алова сидела на краю стола и показывала ей экран телефона.       — Ты видела, чтобы люди так писали? Это про тебя мне звонили, я правильно понимаю? Кто тебя сюда такую устроил, папа? И кто же у нас папа?       — Бабушка, — прошептала та, едва сдерживая слезы.       — Так, прекрасно, а бабушка кто?       — Директор… директор текстильной фабрики.       — То есть ты лучше меня знаешь, где твое настоящее место, я права? Отвечай, когда я спрашиваю.       — Да.       — Где, я не поняла?       — На текстильной фабрике, — ответила та упавшим голосом.       — Позвонишь своей бабушке и скажешь ей сама, что журналистика — это, к счастью, не твое. Потом обе благодарить будете.       Верка медленно обернулась к Марте, та с безразличным видом уставилась в компьютер, будто ничего не происходило.       — Марта, — негромко позвала она, — что это? Этому же нет названия.       — Почему же? — Марта наконец соблаговолила обратить на нее внимание. — Минимальный зазор между словом и делом, так это у нас называется. Тебе что-то нужно?       Несчастная студентка прошагала мимо них на выход, прижимая сумку к груди.       — У меня все еще нет рабочего места. — Верка проводила студентку взглядом.       Бедная девочка. Если бы с ней так разговаривали на стажировке, она бы умерла. Ей все это показалось невыносимо ужасным.       — Вера, — рука Аловой легла ей на плечо, и Рейгель едва не подпрыгнула от испуга, — хорошо, что заглянула. Держи. Ты знаешь, от какой двери.       От нее все еще веяло не выветрившейся горячей злостью, хоть она и старалась говорить спокойно.       Она протянула ей карточку от замка. Верка, конечно, догадалась, от какого. Лицо обдало жаром, будто ее окунули в кипяток.       — О-го, — протянула Марта, — кто-то у нас на таком хорошем счету.       — Да я просто узнать… — Верка окончательно смутилась. Марта так сказала это, будто о чем-то догадывалась. — Я не хотела подслушивать.       — Но подслушивала, — усмехнулась Алька. — Теперь мы все тебя порицаем, да, Марта?       — Разумеется, — серьезно подтвердила та. — Сейчас я попрошу кого-нибудь подключить тебе технику и познакомлю с Горисветовой, она поможет разобраться, что к чему.       — Мы уже познакомились.       — О, Рита зря времени не теряет, — ядовито процедила Марта.       — И в этом она лучше многих, — строго сказала Алова. — Горисветова пашет так, что кони оборачиваются.       — Я… пойду, — пробормотала Верка. Карточка жгла ей руку. — Спасибо, Горисветову я сама найду.       Они обе смотрели на нее, пока она не закрыла дверь, отрезав себя от этих взглядов: вопросительного Марты и внимательного Альки.       Верке хотелось скакать от счастья. Собственный кабинет, с ума сойти! Но несчастная студентка не шла у нее из головы. «Отвечай, когда я спрашиваю» — звучало как пощечина. Что же она там написала, чтобы заслужить такое?       С зажатой в ладони карточкой Рейгель подошла к столику, где пирамиду из кофе уже порядком разорили, и теперь на полу валялись перевернутые картонные лотки. Верка присела, подобрала их, пристроила с краю стола.       — Ну и свиньи! — Вместе с ней к кофейному эльдорадо приблизилась энергичная девушка с веселыми кудрями. Верка помнила ее по разным городским событиям.       С ней пришел Миша с закрученными усиками, которого хвалили за статью на прошлой планерке. Подтяжки у него на этот раз были в шотландскую клетку.       — Я тебя знаю, — заявила кудрявая. — Ты Рейгель, да? Я раньше в «Городских новостях» работала. Мы с ребятами тебя прозвали Вера-Заткнись, после того как ты министерше из здравоохранения задала шесть вопросов подряд, а она ни на один нормально ответить не смогла и еще визжала так: «Следующий вопрос! Следующий кто-то задавайте! Кто следующий?!» Вот мы ржали.       — Меня после этого дальше музеев и балета больше никогда не пускали, — призналась Верка, не зная, быть ей польщенной или оскорбиться.       — Ты у нас теперь будешь? В новостях? — Она подхватила один стаканчик с кофе, протянула ей другой.       — Нет, я редактор в «Культуре», и если честно…       — Подождите, в какой культуре? — встрял Миша. — В какой культуре, я не понял? В культуре древних этрусков? Я же Аловой говорил, что буду заниматься разделом!       — Тшш, — кудрявая сочувственно погладила его по локтю, — не бузи, Миш. Она же ничего тебе не обещала.       — Да что значит «не обещала»? — взвился он. — Я ей еще на прошлой неделе стратегию прислал на пяти листах, как мы этот раздел будем развивать!       — О, черт, — испугалась Рейгель. — Извини, я, правда, не знала…       — Нет, ты меня послушай. — Он придвинулся к Верке так близко, что она могла разглядеть волоски у него в носу. — Думаешь, ты можешь вот так с порога прийти, и все? Я тебе устрою райскую жизнь. Ты тут ненадолго, поняла меня? Поняла?       Верка отшатнулась от него, едва не разрушив кофейную постройку.       — Не надо на меня кричать, — предупредила она.       — «Кричать»? Я еще не начал кричать, милая моя. Я сейчас вот туда пойду, — он гневно потыкал пальцем в сторону приемной, — и скажу, что или я увольняюсь, или тебя, крысу поганую, пусть убирают с глаз моих. Вот тогда посмотрим, кто тут редактор!       — Брейк, — сказала Рита за их спинами. — Хатхи возвестил водяное перемирие у этого столика. Идите к водопою без страха. Миша, если ты и вправду решил ругаться с Аловой, пригласи нас посмотреть. Всю жизнь мечтала увидеть своими глазами, как лев пожирает храброго гладиатора. А лучше бери свой кофе и иди к себе, ты мне две новости до обеда торчишь. И ты тоже, Марина. Давайте, давайте.       Мишу и кудрявую Марину как ветром сдуло. Рита стояла, уперев руки в бока, и толстые косы гневно торчали в разные стороны, как у валькирии.       — Так, — сказала она, деловито оглядывая кофе, — со сливками и сахаром все выпили, гады! И чтоб ты знала, Вера, каждый первый тут сидит на строжайшей диете. Сахар и лактоза — главные враги человечества, но почему-то через десять минут остается только это адское пойло.       Верка, все еще немного остекленевшая после Мишиной атаки, сняла несколько картонных лотков сверху. Ей очень хотелось сделать для Риты что-нибудь хорошее за то, что она спасла ее от нелепой грызни. Среди стаканов с черными крышками чудом отыскался единственный с белой.       Горисветова завладела стаканчиком, отпила, жмурясь от удовольствия.       — Когда уже кухню сделают? — посетовала она. — Вот тогда заживем. Три кофеварки обещали. Три! Да что ж ты бледная такая? Послушай, Миша у нас что-то вроде хлопушки. Одно неловкое движение — и ты уже по уши в конфетти. Внимания не обращай.       — Но он сказал, что уволится.       — Да уволится он, как же. — Рита скептически наморщила нос. — Где ему за его писанину столько платить станут? Так, ты у нас курящая или бросившая?       — Да я только иногда, за компанию.       — Божковская мне спустила сверху указ ввести тебя в курс дела, так что пойдем на улицу. Курс дела там на одну сигарету как раз. Спойлер — «копаем от забора и до рассвета».       — До обеда? — уточнила Верка.       — Нет, до рассвета. Это не армейская шутка, а наша, локальная, с поправкой на коэффициент полезного действия.       — Ой, можно я на улицу не пойду? — Рейгель замялась. — Не хочу никого встретить из бывшей газеты.       — Плохо расстались?       — Ну, так. — Она неопределенно взмахнула рукой. — Когда тебе шеф говорит: «Ты сюда еще приползешь и скрестись под дверью будешь», — это же не очень нормально, да?       — Не очень, — согласилась Рита. — Ладно, тогда не на улицу.       Они вышли на лестницу, последний пролет которой упирался в чердачный выход. У выхода стояла консервная банка, полная воды и окурков.       — Значит так, — Рита сердито прикусила сигарету, протянула Верке пачку и зажигалку, — в «Культуре» сейчас бардак, развод Петросяна и Джигурда каждый день, так что тебе придется гнуть свою линию, чтобы привести все в порядок, а это никому не понравится. К тому же Миша, правда, все уши прожужжал, как он на этот раздел рассчитывает, а его тут многие любят, такого импозантного мужчину. Так что клыки советую точить заранее. Что до Аловой, она авансов никому не раздает, пускай Михаил не брешет. Если уж она решила, что ты подходишь, значит, ты ей подходишь.       — Ясно. — Верка чувствовала, как уши ее полыхают пламенем.       Значит, она ей подходит, — конечно, что тут непонятного? Скоро все будут в курсе. Чтобы скрыть смущение, она добыла из пачки сигарету, тоненькую, как зубочистка, отдающую на вкус ванильными духами.       — Материалов публикуешь — три-четыре в день…       — Сколько?! — Рейгель закашлялась. — Да я в неделю столько писала!       Горисветова снисходительно подождала, когда ее отпустит.       — Добро пожаловать на наши галеры. Да не трясись так, посмотри на меня. Хочешь спросить, сколько делаем мы? Не спрашивай — да не спрашиваема будешь! Пока ты там одна, что-то серьезное старайся писать сама, найди на кого сбросить мелочевку. В крайнем случае, тут всегда ошиваются стажеры. Мы же очень прогрессивное издание, к нам очередь стоит. Одной рукой Алова показывает молодежи путь к свету, а другой — собирает сливки, насколько их вообще можно собрать в этом проклятом городе. — Она задумчиво поболтала кофе на дне стакана. — Ну и кидать себя не давай. Вот и все введение в курс дела.       Верка задумчиво разглядывала сигарету.       — А вот Алова, — начала она нерешительно, — ее больше боятся или любят?       — Ну ты даешь! — восхитилась Горисветова. — Детей с ней крестить собралась?       — Я… да нет, это про другое, забей. — Верка уже пожалела, что спросила.       — Если бы ты вдруг просила у меня совета. Ну, мало ли, вдруг тебе нужен совет, — Рита задумчиво почесала губу, — я бы сказала, что есть смысл поддерживать с ней хорошие отношения. Ну, это как со всеми, конечно. А вот так, чтоб дружбу водить, наверное, не стоит.       — Это еще почему?       — Не знаю, — та пространно пожала плечами. — Двумя словами и не объяснишь. Поломанная она какая-то. Бывает так, что у нас все хорошо, все молодцы и отлично поработали, Алова шутки со всеми шутит. А вдруг смотришь — ходит уже мрачнее тучи. Ну и тут понятно, народ наш тоже начинает напрягаться. Чувство, знаешь, словно под топором разгуливаем. И так днями может продолжаться. Потом раз — и уже какая-нибудь бедняжка рыдает, а то и увольняется — было тут дело разок. Зато редакторша наша снова как солнышко сияет. Такое, короче.       — Какое? — Рейгель въедливо смотрела на нее. Критику Аловой она отчего-то в момент стала принимать на свой счет.       — А вот такое, что мы уже, как детки алкашей, по шагам в коридоре научились определять: отлично мы сегодня поработали, или жди беды.       «Какие шаги, у вас ковры на полу», — сердито подумала Верка, а вслух сказала:       — Так может, поработали плохо?       Ей не нравилось, что Горисветова рассуждает так, будто Алова ей недруг какой-то. Вечная эта история, что подчиненный — лучший начальник. Как бы сделала я, если б умела. В чужом глазу соринку видно.       — Нормально мы поработали. Как в любой другой день. В этом и проблема.       — Ну и что тогда все не уволятся?       — Зарплаты. — Рита вздохнула. — Видела когда-нибудь такое, чтобы в этом городе белые зарплаты, да вовремя, да за щелкоперство? Ну вот, и я о чем. Престиж, опять же. Я не знаю, как ей удалось за полгода развернуть такое предприятие, а только помяни мое слово: еще пара лет, и тебя отсюда куда хочешь в городе возьмут, хоть в краевую пресс-службу.       Дверь внизу приоткрылась, и показалась голова Марты. Она посмотрела наверх, спустив на нос очки.       — Вот кто тут болтает, — сказала она, разглядев их обеих. — Лентяйничаете?       — Разумеется, — отозвалась Рита с нескрываемым сарказмом, — отсюда очень приятно смотреть, как другие работают. Попробуй сама. Впрочем, не мне тебя этому учить, да?       Марта презрительно фыркнула и исчезла.       — Вот же!.. — в сердцах выдохнула она, оборачиваясь к Верке. — И ведь лучше других знает, что я отсюда последняя ухожу! «Ой, Риточка, а что это ты тут? В две смены вкалываешь?» Жучка! Вот с ней будь поосторожнее. Чихнуть нельзя, чтобы об этом отчет не составили и Аловой на стол не положили.       — Поосторожнее — это как?       — Лишнего не болтай. — Горисветова понизила голос, как в шпионском фильме. — Захочешь что-нибудь обсудить, обсуждай со мной. Да и со мной тоже не стоит. А пойду-ка я, пожалуй, поработаю, пока Марта не обвинила меня в саботаже. Как ты, справишься?       — Я постараюсь, спасибо, — сказала Верка. Вышло суховато.       Дверь в крошечный кабинет была все так же открыта. Пока они с Горисветовой курили, кто-то уже подключил здесь компьютер — новый моноблок без единой царапины, клавиатура в защитной пленке.       Верка огляделась и наконец сообразила, что на их этаже есть такая же комната, только вместо стола и шкафа там стояли полки, доверху забитые пожелтевшими газетами с середины прошлого века и до наших дней.       На окне виднелся отпечаток ее щеки.       В кармане завибрировал телефон, Верка открыла сообщение.       «Меня не будет до вечера. Поужинаем после работы, если у тебя нет других планов?» — спрашивала Алька, как будто ответ не был ей очевиден. Как будто какие-то дурацкие планы могли иметь значение. Но Рейгель едва не умерла от облегчения, что она не сердится на нее за вчерашнее.       И еще ей нравилось, что она спрашивает. Что она уважает ее время и ее выбор.       На полу под подоконником что-то блестело, она присела и подняла с пола сложное кольцо, состоявшее из трех, перекрещенных между собой. Примерила на все пальцы, и оно идеально село на указательный.       У Верки внутри разлился сладкий восторг. Носить кольцо она, конечно, не могла. Положила в карман джинсовки, чтобы отдать вечером.       — Ну, грозный Миша, — сказала она, сдирая пленку с клавиатуры, — давай посмотрим, кто тут у нас редактор.