***
Дом, стоящий в пригороде Йокогамы. Густой лес, где нет ни единой души, кроме усопшей, человеческой. Пустой гараж, с отсутствующей в нём Импале 1967 года. Но, сейчас всё это не имеет ни малейшего значения, а вот лаборатория, что находится на первом этаже этой обители вечных ссор и конфликтов, ещё как имеет. На полках нет ни единой пылинки. Кристально вылизанная поверхность рабочего стола. Шестерни и пневматические клапаны переплетаются с гладкими блестящими металлическими панелями, образуя замысловатый сплав. Группы стеклянных емкостей, каждая из которых содержит спектр пузырьковых жидкостей, выстраиваются вдоль стен, как любопытные экземпляры в мастерской несуществующего алхимика. Люминесцентные смеси, варьирующиеся от пульсирующей зелени до радужно-голубого, излучают жутковатое свечение. В этих полупрозрачных залах клубящийся туман поднимается и опускается. От нескольких рабочих столов, раскинувшихся по комнате, покрытых разбросанными чертежами и разобранной робототехникой, до возвышающихся металлических стеллажей. Воздух пропитан запахом озона с оттенком металлического привкуса. Жужжание, щелчки и гудение смешиваются. Сердце лаборатории, мэйнфрейм, пульсирующий электрической энергией, привлекает внимание завораживающим отображением мигающих огней и каскадных потоков данных. Его бинарная серенада эхом разносится по комнате. Мэри сидит на стуле, упираясь лбом в колени. Вначале она всё игнорировала. Стояла, смотря в окно, заправив руки в карманы. На улице ревущим потоком течет жизнь, грохочущая в своей вульгарной иногда красочности. Идет снег. И осознание, простое, приходит само собой, ведь Шелли знает, что катится она исключительно к своему трагическому финалу. Каждый в этой толпе преступников — одинок, но эта мысль не приносит удовлетворения. Каждый день, вновь и вновь она просыпается в этом уставшем теле, что давит, тянет к земле грузом. Вначале она боролась. Толкала тело с кровати, спускала по лестнице, катила в лабораторию и обратно, кормила это тело и едва ли выдерживала до ночи, что бы позволить душе криком изойтись в подушку. Вода точит камень. Душу Мэри точит медленная ржавчина из скорби, оставляя на своем месте уродливые торчащие прутья. Медленная коррозия лишает сущности, выдавливает все краски мира, превращая все в сплошную ночь. Этими же ночами ей снится лицо Адама, его смех и плачь. Его бездыханное тело, с пулей в голове, показывается во снах под самый конец. Все это время, пока она бежала от проблем — эта тварь внутри обретала силу, с каждым днем становясь все живее, пока не заняла полноправное место внутри. Паразит же будет шептать ей о отчаянии и смирении, никчемности и том, как иссушит до самой последней капли. Паразит восхваляет свою жизнь, пока у неё не будет сил даже на то, что бы прекратить дышать. Паразит пир устроит, выпивая соль, лишая слез. Она вся перегниет, но вместо хребта будет лишь тварь, зубы скалящая, слишком крепкая, чтобы отпустить. И этот паразит отчаяния появился ещё задолго до создания Принципа Талиона. Всё это началось в Южной Англии, при Оксфордском университете. Но, вот, кто тогда являлся главным паразитом её жизни, Шелли до сих пор не удалось понять…__________________
11 лет назад. Оксфорд.
Расположенный в престижном Оксфордском университете, очаровательный внутренний двор, находится в самом центре шумного кампуса. Это место, известное как «Убежище ученых», служит убежищем для студентов, ищущих передышки. Аромат цветов витает по двору, нежно смешиваясь с запахом старых книг и испачканного чернилами пергамента. Возвышающиеся каменные фасады, украшенные замысловатой резьбой и усиками плюща, окружают пространство. В центре ухоженный газон расстилается изумрудным ковром, приглашая утомленных студентов отдохнуть и набраться сил. Здесь часто собираются группы по пять человек, распластавшись на одеялах или сидя на скамейках, участвуя в оживленных дискуссиях. Чуть поодаль стоят кофейные столы и резные стулья. Как раз таки там можно увидеть Мэри Уолстонкрафт Годвин, корпеющую над учебниками с биоинженерии, её брови нахмурены в глубоком размышлении, в то время как другие, сидящие за столом девушки участвуют в страстных дебатах. Слушая их вполуха, Мэри лишь вздыхает. Это место не всегда обитель знаний. — Вообще не понимаю, как этой шлюхе могли дать эту тему для проекта, — шипит от злости Энн. — Что она такого сделала этому профессору? — В том году у меня была такая же ситуация, — пожимая плечами, отвечает ей Эмили. — Бедняжку отчислили, когда узнали, какими способами она себе баллы зарабатывает… — Ты про ту серую мышь? — смеется Шарлотта. — Уверенна, если бы она могла себе позволить откупится, этого скандала не было бы.Сестры Бронте.
Шарлотта, Эмили и Энн по убыванию. Старшая, средняя и младшая. Поколение главных сплетниц университета. Мэри к ним попала совершенно случайно, ведь, как выразилась старшая, Мэри Годвин относилась к классу бедных, серых мышей. Последние несколько месяцев в их компании гарантировали безопасность от злых ртов и проблем с упертыми преподавателями, но и сулили всеобщей промывкой мозгов и вечными разговорами о такой мерзкой вещи, как деньги. — Да и хватит тебе нападать на эту Кристи, ради Бога, — хмыкает Шарлотта, делая глоток черного чая. — Она никогда не пробьется по этой политической лестнице, если папочка место не купит. — А нам он его разве не купит? — округлились глаза у средней, Эмили. — Мы сами можем его купить, — улыбнулась Шарлотта, бросив прищуренный взгляд в сторону Годвин. — Мэри, дорогуша, может хватит над учебниками сидеть? Ты даже не говоришь с нами. — А о чем с этой зубрилкой говорить? — смеется Энн. — Я вот смотрю в её книгу и ни черта не понимаю. Ах, да. Присутствие в их компании, конечно, гарантировало закрытые рты, но только не у них самих. — Это потому, что ты тупая, Энн, — тыкает её локтем Эмили. — Не все мы такие вундеркинды, как Мэри. — Я не вундеркинд, — тихо отвечает девушка, заправляя прядь черных, натуральных волос за ухо. — Просто перескочила через два курса. — Нет, ну ты слышала? — громко восклицает Энн. — Не прибедняйся хоть, а? Если деньгами и лицом не вышла, то пусть мозг всё компенсирует. — Боже, неужели Энн раз в жизни сказала что-то умное?! — засмеялась Эмили, поправив золотую цепочку на шее. — В отличии от тебя, я умею так говорить, да, — нагло хмыкает младшая. Шарлотта тихо вздыхает, закатывая глаза. Испанский стыд, это по другому не назвать. Она сильно отличалась от своих младших сестер. Последний курс факультета ботаники, двадцать один год. Сплетни обычно только поддерживала, закрывая глаза на то, какую невообразимую дичь иногда вытворяли младшие. Эмили училась на музыкальном направлении, как всегда выделившись. Как же Мэри иногда бесили её попытки игры на скрипке. Младшая, Энн, училась на политологии. Хотя, Мэри даже не может сказать, учились ли когда-то эти двое вообще. Разговоры лишь об одном: деньги, секс, деньги, шлюхи, деньги, бедность, деньги и ещё раз деньги. Обучаясь на бюджете, у Годвин иногда начинал типать глаз, от того, что та может с него слететь и в год будет вынуждена платить двадцать пять тысяч фунтов, которых у неё не было и никогда не будет. Бронте было проще. Хоть и в их родословной аристократической крови, как кот наплакал, а у Мэри еще меньше, их отец, священник, был не последним человеком в этой стране. Настолько не последним, что денег хватало на обучение трех дочерей, четвертого, второго и первого курсов. Завидовала ли Мэри, будучи самой последней беднячкой? Слегка. Как сказала Энн: «мозг всё компенсирует». — Сделаешь доклад по гомеопатии? — обратилась к брюнетке Шарлотта. — Наши специальности схожи, так что, тебе будет не сложно. — У меня у самой куча работы, — тихо ответила Мэри, вновь утыкаясь в учебник. Шарлотта лишь тихо положила перед ней пять купюр номиналом в сто фунтов, хотя обычно за работу давала по одной. Мэри сглотнула, кивнув. Девушка аккуратно передвинула деньги к себе, пряча между страниц учебника. Она задавалась вопросом: знала ли Шарлотта о том, что это полугодовая зарплата её отца, Уильяма Годвина? Наверное, догадывалась, ведь старшая сестра Бронте всегда знала, за сколько можно купить интеллектуальные способности своей подруги-зубрилки. Эмили хмыкнула, переглянувшись с Энн. — Мэри, повышай райдер, — сказала средняя. — Глядишь, состояние себе насобираешь. — Ох, ну знаешь, состояние можно заработать и другим местом, — недовольно хмыкает Энн. — Это точно не по моей части, — ответила Мэри, закрывая учебник по кибернетике. — Оно и видно, — недовольно поджимает губы Эмили. — Не обижайся, конечно, но вряд ли на тебя хоть кто-то, кроме нас, посмотрит. Перекинувшись ещё парой фраз в стиле: «На себя посмотри» и «Что ты сказала?!», две сестры переключились на обсуждение мимо проходящей девушки, с длинными, золотистыми волосами, той самой, как выражалась младшая Бронте, «шлюхи». Мэри проследила за их взглядом, мяв в пальцах корешок учебника. Тихо сидевшая Шарлотта перевела взгляд на его обложку. — Кибернетика? — ухмыляется девушка, делая ещё один глоток чая. — Не рано тебе? — В самый раз, — Годвин сглотнула подоспевший к горлу ком, спрятав учебник в сумку. — На…на когда тебе нужен доклад? — На завтра, — ответила та, закинув ногу на ногу. — Профессор Гибсон нагоняй устроит, если я его не сдам. В этом и была проблема этих троих девиц. В тот момент, когда две младшие отличались только привлекательным лицом и состоянием своего отца, у Шарлотты был ум. Она была невероятно умной, эрудированной девушкой, у которой есть деньги. Всегда проще и практичнее заплатить за работу тем, кому требуются деньги, тратя свои знания и силы на что-то глобальнее и существеннее. Мэри просто мечтала быть такой же, как Шарлотта. Старшая Бронте улыбнулась, видя, как брюнетка отводит взгляд в середину своего портфеля, продолжая читать абзац. — Ты очень далеко пойдешь, Мэри, — говорит та, и юная Годвин резко поднимает голову. Спорящие сестры тоже повернулись к ним. — Куда? — удивилась Эмили. — Вверх по карьерной лестнице, — ухмыльнулась старшая Бронте. — Диву даюсь, девятнадцать лет, а уже заканчивает со мной один курс. Щеки Мэри покрылись легким, смущенным румянцем. Не нужно говорить, чтобы понять — любая из таких богатых девиц не часто так говорит. Она благодарно кивнула. — Как же она пойдет вверх по этой лестнице, если таких, как она, туда пускают только за взятку? — засмеялась Энн. — Энн, — холодно произнесла Шарлотта в сторону младшей сестры. — К друзьям так не относятся. — Пф, друзьям… — младшая закатила глаза, но от серьезного тона сестры замолчала. — Но к деньгам тоже надо стремиться, — закивала Эмили. — Деньги — самое главное в жизни! — Скрипачки много не зарабатывают, — насмешливо посмотрев на среднюю, скривила губы в ухмылке Шарлотта. — А вот роботостроители — да. — И кто же тут у нас в них заделался? — с долей крысиного любопытства зашептала Эмили, уже приготовившись пойти и растрепать это всем своим поганым языком. Мэри с надеждой в глазах глянула на Шарлотту, умоляя взглядом, чтобы та не говорила. Пойдут слухи, а там и люди своего додумают. Ещё хуже будет, когда студенты узнают, что это способность, а не мировое открытие. Чёртова, ненужная одаренность. Возможно, в будущем Мэри найдет плюсы в этом проклятии, но сейчас… Сейчас она готова заплатить все деньги мира, чтобы эту дьявольщину у неё отняли. Её обвинят в том, что это не её старания. Скажут, что никакой кропотливой работы не было и это будет хуже смерти. Отвратительнее сплетен про раздвинутые ноги. — Смотри, Перси идет, — Шарлотта кивнула за спину сестре, на что та молниеносно ретировалась, вновь начав перешептываться с Энн. Глубоко выдохнув, Годвин благодарно кивнула подруге. Шарлотта улыбнулась, уставившись в журнал, что без дела лежал на столе.Перси Биш Шелли.
Тот ещё экспонат. Каких поискать. Потомок аристократического рода — для многих этого уже было достаточно, чтобы стать его другом, слугой, рабом, кем угодно, лишь бы молодой Биш заметил. А он, особо, никогда никого не замечал. — Боже, боже, боже! — Эмили резко развернулась назад, ударив Энн хвостом по лицу. — Вы слышали?! Мать Перси заставила его пойти свататься к какой-то курице! — Да? — Шарлотта как-то по странному поджала губы, словно была недовольна этой информацией. — И зачем? А у Мэри на лбу выступил холодный пот. Всё становится только хуже, ведь, именно Годвин и была той самой «курицей». И мать его не заставляла. Она, наоборот, была против, когда узнала. — Благотворительность, — цыкнула Эмили. — Зачем же ещё? Проспонсируют чью-то бедную жизнь. — Решили выбрать невесту из низшего класса? — нахмурилась старшая. — Ну естественно, — прыснула ядом Эмили. — Везет же некоторым. — Перси моральный урод, каких поискать, — Шарлотта покачала головой. — Жалко девочку. — Богатый монстр, — вздохнула Энн. — Он же пальцем может шевельнуть, и разбитое корыто станет целым замком! Не понимаю, чем ты так недовольна? Ревнуешь? — Ты меня вообще слушаешь? — огрызнулась на сестру старшая Бронте. — Он чудовище, Энн. И семейка у него такая же. Все Шелли моральные уроды. Мэри молчала, просто слушая. Хватала всё, что говорит каждая из них. На одной чаше весов были деньги и любовь. На второй — свобода. Вот только Мэри себе эту свободу позволить не могла. Семья Биш Шелли и сам Перси — спасительный круг для семьи Годвин и тепло, что заставляет сердце трепетать. Инвестирование в её проекты, хорошее жилье, учеба. Перси не мог быть настолько ужасным, как отзывалась о нём Шарлотта. Что она вообще может знать? — Ты просто завидуешь, — насмехается Эмили. — Да, Перси бабник, каждой пятой присунул, ну и что? — Он паразит, — стояла на своем Шарлотта. — Бедность — вот паразит, — ответила Эмили. — Представь, как та бедняжка небось рада. — Извините, — не выдержав, Мэри резко встала из-за стола. — У меня скоро важная лекция, пойду готовиться. — Стой, Мэри, точно! — остановила её Энн. — А что бы ты сделала, если бы семейка Шелли предложили тебе такое? Вышла бы замуж за…паразита? — Да, — серьезно ответила Годвин, и, взяв свой портфель, быстро зашагала прочь. Лишь перепуганный взгляд карих глаз Шарлотты провожал её следом. Бронте всё поняла и без слов. Она скрыла свое лицо за журналом, не давая печали вырваться на съедение младшим сестрам. Ей было искренне жаль. Годвин имела два пункта из трёх: ум и красоту. И от этого Шарлотте стало ещё более паскудно за девушку.Красавица для Чудовища.
_________________
Наше время.
Не стану описывать чувства тех, у кого беспощадная смерть отнимает любимое существо; пустоту, остающуюся в душе, и отчаяние, написанное на лице. Немало нужно времени, прежде чем рассудок убедит нас, что те, кого мы видели ежедневно и чья жизнь представлялась частью нашей собственной, могли уйти навсегда, — что могло навеки угаснуть сиянье любимых глаз, навеки умолкнуть звуки знакомого, милого голоса. Таковы размышления первых дней; когда же ход времени подтверждает нашу утрату, тут-то и начинается истинное горе. Но у кого из нас жестокая рука не похищала близкого человека? К чему описывать горе, знакомое всем и для всех неизбежное? Наступает наконец время, когда горе перестаёт быть неодолимым, его уже можно обуздывать; и, хотя улыбка кажется нам кощунством, мы уже не гоним её с уст. Устало оторвав лоб от коленей, Мэри обвела взглядом лабораторию. Ей неистово хочется всё это сжечь с собой заодно, став единым целым с проектом всей своей жизни. Ведь, этого и хотят ученые? Безумные, возможно, но кто из них не хотел поставить жирную точку в своем деле каплей своей собственной крови. Предаваясь воспоминаниям, Мэри Шелли лишь сжалась сильнее.Шарлотта была права.
Во всем. И в том, что Мэри далеко пойдет, и в том, что Перси был чудовищем. Вот только, Шарлотта наверное даже и представить себе не могла, что жизненный путь Шелли приведет её к этому дому в лесу, к Принципу Талиона и к образу поехавшей на андроидах учёной, а чудовищность Перси приведет её к Адаму. К решению сложного уравнения, к глотку свежего воздуха, к лучу света, в конце-то-концов. Но уравнение не решаемо, воздух перекрыли, а солнце взорвалось. Вот так последние три года чувствовала себя Мэри. Каждая мысль о том, как перерезать глотку этому ублюдку, что живет за стенкой. Как отомстить ещё одному паразиту за смерть Адама. Взгляд зеленых глаз зацепился за сложенные в стопку бумаги, что она разгребала совершенно недавно. Анализы ДНК. Вот оно. То, о чем Лизель не хотела выслушать, и то, о чем Мэри постоянно думала. Один крошечный, каштановый волосок. Женщина подорвалась с места, за два широких шага приближаясь к столу, начав судорожно разгребать бумаги. Результаты были где-то здесь, но, как назло, словно испарились. Она резко подняла голову, и оглянувшись, вскрикнула: — В лабораторию никто не заходил? — Нет, мисс, — ответил ей стоявший в темноте «Ноль-Первый» Адам. — Судя по ведомостям, что Вы заполняли две недели назад, нужный Вам документ лежит левее, в ящике стола. — Как ты узнал, что именно за документ я ищу? — удивилась Мэри, открывая ящик. — Вы сами включили синхронизацию разума, — ответил тот. — Точно, — прошептала себе под нос та. Она совсем про это забыла. — Нашла… Прошмыгнув взглядом по строчкам, от имени и фамилии, до всех возможных химических соединений аденина, тимина, гуанина и цитозина. Не глядя взяла ещё один случайный документ с результатами, сверившись. Природа эсперов всегда была закрыта, даже не прикрыта, а намертво заколочена завесой тайн, даже великие исследователи и первоклассные ученые никак не могли четко прийти к выводу откуда они взялись. Генная мутация, древний эксперимент, раздвоение души? Но вот, к чему пришли ученые, так это к тому, что эсперовская одаренность видима в их ДНК. Она спрятана между нуклеотидов, закодирована в последовательности. Если сравнить анализы обычного человека и одаренного, то отличия заметит человек, даже не понимающий в биологии. Но Мэри держала перед собой анализы ДНК какого-то проходного одаренного и Дазая Осаму. И, они отличались. Женщина достала и третий документ — самый обычный. Тот также отличался от других. Пробежав глазами между строк, сравнивая каждый символ, Шелли тихо охнула. Ей раньше не приходило в голову сравнить результаты двух одаренных. Естественно, каждый нуклеотид у каждого разный, но их положение, количество, всё то, что обозначало у одаренных их силу… По результатам Дазай Осаму не был одаренным. Он был антиодарённым. Дальше от обычного человека, и еще дальше от среднестатистического эспера. Мэри усмехнулась. Вот же ирония судьбы. Интересно, какого это, не быть ни тем, ни другим? Не человек, но и не одаренный. С издевающейся приставкой «анти-». С такой поистине могущественной силой прикосновением отменять чужие дары. Шелли тут же подумала про сингулярность. Если предположить, то этот Дазай с легкостью может её вызвать, но вот только вступая в контакт не с другими эсперами, а с самим собой. Это могло бы стать огромным открытием, но… если бы женщина была заинтересована именно в этом. Её же цель была иной. Что будет, если Осаму использует свой дар на таком «человеке», как Оруэлл? Ведь, он тоже, мягко говоря, не тот и не другой. Какая-то дикая сущность, захватившая людскую оболочку. Существо, объединяющее других вместе, чтобы добиться большего, чем они достигли бы в одиночку. Тут же, Мэри еще раз удостоверилась в том, что такое на самом деле Принцип Талиона.Синергия.
И эту синергию может разрушить одно прикосновение антиодаренного. Может разрушить как и по частям, начиная с малого, а может начать с ядра. С Джорджа Оруэлла. С Большого брата. С Черного человека. Да. Это то, чего хотела Мэри. Прекратить быть частью плана, разорвать контракт, отомстить за Адама, за зверства над Лизель, за издевательства над невинными людьми в подвале этого сранного дома, за истребление, за промывку мозгов,Только как это сделать?
Размышления прервал звук автомобильного двигателя. Шелли взглянула на андроида, что послушно, по стойке смирно, стоял в углу. Мэри знала и без диагностики, и не выглядывая в окно. За четыре года она выучила абсолютно все возможные звуки, что издавала эта машина. Виновник всех её неутешительных мыслей и страданий. Приехал Оруэлл. Мэри даже знала, что сейчас будет, ведь этот алгоритм не менялся у него столько же лет. Иногда казалось, что это он — робот, следующий указаниям, а не её подопечные железяки. Сейчас он выйдет из машины, после того, как загонит её в гараж, зайдет в дом, стряхнет с себя снег или пыль, зайдет на кухню, выпьет стакан воды, и как бы ненароком пойдет дорогой мимо её лаборатории, постучит три раза, но всё равно зайдет без приглашения, спрашивая, как обстоят те или иные дела. Он именно так и сделает. Он делает так на протяжении четырех лет! Раньше, это безумно выводило женщину из себя, но со временем она просто проиграно подняла две руки вверх, сдаваясь. Она притихла, сосредоточившись на звуках в доме. Входная дверь с грохотом закрывается. Расшнуровываются берцы, которые весят по десять килограммов каждый — Мэри как-то попыталась их поднять, когда переставляла обувь. Безумство — носить такую тяжесть. Она слышит тихие шаги. Грохот посуды, стакан, вода из-под крана. Она слышит даже громкие глотки. Он споласкивает стакан, ставит на стол, направляется в сторону. Шаги приближаются. Шелли тут же принимает рабочий вид, поправляя челку и бездумно начав рыться в бумагах.Но Оруэлл проходит мимо.
Шаги удаляются дальше по коридору — он поднимается к себе, на второй этаж. Мэри застыла, нахмурив брови. Это, конечно, может и к лучшему, но странно. Пугающе. Словно тебя выдрессировали, но внезапно прекратили. Мэри глядит перед собой, не понимая. Почему это её вдруг так задело? Она должна игнорировать этого человека, равнять его с пустым местом, но сейчас Шелли бездумно выходит из-за стола, не скидывая с плеч белый, словно медицинский, рабочий халат, покидает лабораторию. Она проходит вдоль коридора с неприятными глазу темно-синими обоями, к лестнице, чуть ли не на носочках. Задерживает дыхание, поднимаясь. В мыслях застревает лишь один вопрос, на который Шелли не находит ответа: «Что я делаю?». Прежде чем ступить на второй этаж, заглядывает в коридор. Никого, а дверь его кабинета, что граничит с его же комнатой, приоткрыта. Вздохнув, Шелли тихо идет в логово того, кого она меньше всего хочет сегодня видеть. Но ноги сами ведут. Ведет интерес. Хоть дверь и приоткрыта, и она слышит его тихий, слегка уставший голос, та стучит, заходя. Сделала, как он привык делать с её лабораторией. Стучать и заходить, не дожидаясь ответа. Оруэлл резко захлопывает дверь небольшого шкафа, разворачиваясь. Возможно, ученой только показалось, что тот что-то прячет. Они молча смотрят на друг друга секунду-вторую, и тут же на мужском лице расползается его притворная улыбка. — Мэри, какими судьбами? — спрашивает Оруэлл, отходя от шкафа к рабочему столу. — Ты очень вовремя, как раз нужна. — Чего тогда не зашел в лабораторию? — отвечает она скептически. — Забегался, — хмыкает Джордж. — Навалилось очень много дел. — мужчина наигранно вытягивает лицо в удивлении. — Ты поэтому зашла? — В чем я тебе там нужна? — закатывая глаза, Шелли переводит тему. — Да так, — усмехается тот. — Мне нужен еще один клонированный андроид или… как ты там их называешь? — Андроид на основе дезоксирибонуклеиновой кислоты, — цокая себе под нос, вздыхает Мэри. Оруэлл, спустя несколько секунд тишины, хмыкнул себе под нос, засмеявшись: — И еще меня занудой называешь. — Мне нужна слюна, волосы и… — начала женщина, но тут же прервалась. — Знаю, — Оруэлл положил перед ней на стол зип-пакет, внутри которого аккуратно лежали три небольших, стерильных баночки. Взяв в руки пакет, Мэри ещё раз проверила количество и качество, удивляясь тому, как всё было идеально разложено. Дотошность, что была под стать Оруэллу. — Одна рабочая неделя и готово, — ответила Шелли, смерив мужчину снисходительным взглядом. — Кто этот несчастный? — Я, — беззаботно сказал ей Джордж, смотря в окно. — Ты? — переспросила Мэри. — Зачем тебе твой клон? — Некоторые дела приходиться решать одновременно, — вздохнул тот, проведя рукой по напряженной шее. — Я лишь слегка облегчу работу себе и усложню тебе. — В принципе, ничего нового, — Шелли вздохнула. Кабинет погрузился в вдумчивую тишину. Эта мгновенная пауза, мимолетная интерлюдия, которая опустилась подобно густому туману, заслоняя путь дискурса и повергая в неуверенность тех, кто осмелится вступить в него, не несла в себе что-то хорошее. Каждая секунда становится вечностью. Груз невысказанных слов висит тяжелым грузом, и тысячи мыслей проносятся в мыслях у обоих. Молчать в присутствии Оруэлла — равносильно пытке. Этот тяжелый взгляд красных, практически алых глаз, эта улыбка, что застыла и не несла в себе радости, эти напряженные плечи и огромные руки, что один раз могут сомкнуться на её шее, и мир Мэри раз и навсегда погрузится во тьму. В молчании не было очарования. Был дискомфорт и страх. — Как… дела? — неуверенно интересуется Оруэлл, поворачиваясь к ней лицом. Мэри молчит, находясь в нелепом ступоре. Все, чем ты гордишься, рано или поздно будет выброшено на помойку. Как так просто можно спросить «Как дела?»? Мэри искренне не понимала. Как у него только хватает наглости? По факту, Мэри всегда была вспыльчивой особой, чья ядовитость порой не видела границ, но всё это оттого, что её чувства и её саму порой часто мешали с говном. Не разрывая зрительного контакта с мужчиной, она молчала. — Я думал, мне сегодня улыбнется удача, — хмыкнув, пожал плечами Джордж. — Но, вижу, она так же непреклонна, как и раньше. — Займись лучше своей супер дотошной и сложной работой, Оруэлл, — отчеканила Шелли, отводя взгляд. — А не задавай тупые вопросы. — Тебя так послушать, моя дорогая Мэри, то каждый мой вопрос — тупой, — хихикнул он, сделав несколько размеренных шагов вперед. — Можешь оставить эти лестные фразы для Лизель, когда она проснется или для «гостей» в твоем подвале, — шикнула на него женщина. И тут же потупилась, понимая, что Лизель не выходит из комы уже добрые две недели. — Хотя, зная Зусак, она больше на такое не купится. — Что ж, с моей стороны было губительно предположить, что на них купишься ты, — губы ещё больше расплывались в ухмылке. — Если тебе есть, что ещё колкого мне сказать, то милости прошу. — Ох, поверь, у тебя уши в трубочку от такого свернутся, — язвительно ответила та, скрестив руки на груди. — Вот только времени у меня на это нет, — она помахала пакетом перед его лицом. — Работа ждет. — Тогда, не смею больше тебя задерживать, — он развел руками, не прекращая улыбаться. Покинув кабинет, Мэри не проронила ни слова, даже не обернувшись, пока шла к себе в лабораторию. Окрестила в мыслях всеми ругательствами, на всех языках, которые знала. Поколения за поколениями люди работают на ненавистных работах только для того, чтобы иметь возможность купить то, что им не нужно. Нового Адама она себе не купит, но благодаря деньгам, что она получает, Мэри может пытаться воссоздать его тысячи раз. А ещё, у неё есть ДНК Джорджа Оруэлла. И она готова низвести его до атомов. Оруэлл остался наедине со своими мыслями, закрыв за женщиной дверь. Мужчина глубоко вздохнул. Он лишь хотел попробовать нормально с ней поговорить, но та оставалась непреклонной. В шкафу послышалось недовольное пыхтение, дверь отворилась, с грохотом выпуская на пол из своих пыльных объятий мужчину, с косичкой на плечах. «Неизвестный» недовольно поднялся, обтрусив от пыли свою длинную и черную, как ночь, мантию. — Тофда не фмею тебя больфе задерфифать! — передразнил тот того. — Я чуть не задохнулся! Боги милостивые, всё помялось! На себе гладить прикажешь? — Вороной, потише, пожалуйста, — вздохнул Оруэлл, присаживаясь за свое кресло. — Ты и так в этом доме… на птичьих правах. — Как остроумно, — ухмыльнулся Вороной, склоняясь над лицом Джорджа, утыкаясь указательным пальцем в его грудь. — Но это было не по-человечески! Засунуть в шкаф не предупредив! — Ты, в принципе, там помещаешься, — Оруэлл пожал плечами. — Не вижу проблем. — У офтальмолога давно был? — ехидно спрашивает шатен. — Старость штука такая, не заметишь, как хуже видеть станешь. — Я тебя на суп пущу, — ухмыляясь в ответ, сказал Джордж. — Все вы так говорите, — хмыкнул Вороной. — «Оттого, что ты засунул в жопу перо, ты ещё не стал павлином». — А у тебя и там перья есть? — удивленно спросил Оруэлл. — Это цитата, — оскорбился мужчина. — А ты, кажется, спешил? — А ты, кажется, тоже, — улыбнувшись, Оруэлл откинулся на спинку кресла, внимательно разглядывая лицо хмурого собеседника. — Забыл? — Ой, а не слишком много ты от меня хочешь? — цыкнул себе под нос Вороной, артистично вскинув руки. — Мои вороны и так следят за абсолютно каждым нужным тебе человеком в этом городе. — Да, это была всё-таки хорошая идея, — довольно поджал губы Джордж. — Проследи знаешь ещё за кем? Новенькая девушка в агентстве, Томиэ, кажется. — У меня так птицы закончатся, — недовольно пробубнил в ответ тот. — Ла-а-а-адно. Всё равно, наблюдая за Дазаем, я заметил, что она с ним довольно сильно сблизилась за последние полторы недели. — Тебе же проще, — мужчина пожал плечами, вставая с кресла. — А меня, и правда, ждут дела. Вороной спокойно оглядел Оруэлла, слегка улыбнувшись. Парень безумно интересовался, сколько планов, сколько мыслей, сколько ходов содержит разум Большого брата. Сколько темных тайн хранится в черном доме, на черной улице, в черной комнате Черного человека. И кем же он был сейчас? — Что за дела? — спрашивает шатен, склоняя голову на бок. — Крыс в подвале травить буду, — завуалированно ответил Джордж, улыбнувшись напоследок. — Не засиживайся тут. Вороной хмыкнул, провожая мужчину взглядом карих глаз. По его мнению, Оруэлл сейчас был где-то на грани между Большим братом и тем злополучным существом. Конечно, на грани срыва он тоже мог быть, но Вороной не думал, что хоть кто-то в этом доме видел, как Джордж высвобождает свои истинные эмоции. Его притворство когда-нибудь сведет его в могилу — так он думал, глядя на него. Парень усмехнулся себе под нос, качнув штору, дабы посмотреть в окно. Глядел на то, как притрушенная снегом открывается дверь в подвал. Вороной даже мог предположить, что там находилось: одна комната с стеклянной, бронированной клеткой, доверху заполненная книгами и несколько помещений, которые грубо можно было обозвать камерами. Но, это только его предположение. Когда Оруэлл спускается по скрипучей лестнице, каждый его шаг отдается трепетом, холодок пробирает до костей. Воздух, кажется, шепчет зловещие секреты, раскрывая лишь фрагменты невыразимых деяний, происходивших в этих заброшенных стенах. Спускаясь, Джордж тихо присвистывал себе под нос. Включает свет, быстро нажав на небольшой переключатель на стене, оглянувшись. В воздухе висит жуткая, зловещая тишина, которая цепляется за каждый темный уголок. Тишина почти удушающая, ее гнетущая тяжесть давит на его же плечи, напоминая, что Оруэлл тоже когда-то может попасть в похожее место. Каждый шаг осторожен, как будто сама земля под ним хранит секреты, которые могут вырваться наружу и поглотить его целиком. Здесь, в этом нечестивом месте, Джордж находит утешение и дарит «шанс» тем, кто его давно потерял. Каждый мучительный вздох, каждый вымученный крик разжигает кровь. Это место, где надежда увядает и умирает, где крики сломленных поглощаются глубиной отчаяния. И тут нет черной-черной комнаты, в которой хранится черный-черный сундук, и так далее, как было в той страшилке для детей. Хотя, иронично, что одно из имен такого человека, как он, тоже стало байкой, которой пугают детей. Да про его образ даже стих написали!Черный человек На кровать ко мне садится, Черный человек Спать не дает мне всю ночь.
Какой, к несчастью, он вышел правдивый. Из углов комнаты, кажется, косятся и ползут тени, их извилистые формы колеблются в злобном восторге. Воображение ли это? Однозначно. Его ли страшные кошмары? Ещё бы. Разве людям когда-то было интересно, что именно сила этого Черного человека остановила войну и заставила подписать мир? Нет, людей всегда волновал страх. Что-то пугающее — значит, злое. Принудили — плохо. Заставили подавлением воли закончить войну… Люди видят лишь часть «подавлением воли». Остановившись перед одной из камер, ища ключ, Оруэлл вдруг заговорил стихами: — Мой старый друг, мой верный Дьявол, пропел мне песенку одну: «Всю ночь моряк в пучине плавал, а на заре пошел ко дну… Джордж, найдя подходящий ключ, тихо отворял камеру: — Кругом вставали волны-стены, спадали, вспенивались вновь, пред ним неслась, белее пены, его великая любовь… Мужчина тихо зашел в камеру, сначала игнорируя присутствие пленного привязанного к стулу, что устало опустил голову в пол: — Он слышал зов, когда он плавал: «О, верь мне, я не обману»… Но помни, — молвил умный Дьявол, — Он на заре пошел ко дну». Развернувшись лицом к пленному, Оруэлл широко улыбнулся, пряча руки за спину. — Как тебе стих? — спросил тот. Пленный не ответил, всё продолжая смотреть в пол. Он неподвижен, его тело кажется слитым с тишиной, которая поглощает комнату. Его глаза, скрытые под вуалью нечесаных, черных волос, не отрываются от холодного пола, как будто он хранит секреты, которые только они могут разгадать. Вот так уже целых полтора месяца. Какой бы шквал вопросов ни сыпался в его сторону, губы пленника остаются плотно сжатыми, отказываясь расстаться даже на шепот. Конечно, у того бывало «хорошее настроение». Он в наглую издевался над Оруэллом, но второму это даже нравилось. Орешек, который можно расколоть рукой, не настолько вкусен, как орешек, который надо дробить до боли в руке. — Друг мой, — тихо начал Оруэлл, не переставая жутко улыбаться. — Зная тебя, ты по правде можешь молчать целую вечность. Прошло больше месяца, а я так и не осмелился тебя пытать, верил, что ты заговоришь. — мужчина начал по кругу обходить стул, медленно, словно хищный зверь. — Думал, что тебе хватит храбрости начать пудрить мне мозги. Пленный медленно поднял взгляд. — Ох, не смотри с таким укором, — хмыкнул Оруэлл, обступая всё ближе. — В наш великий век такие игры не в новинку. — Думаю тому, кого я вижу перед собой, больше, чем один век, — тихо ответил пленный. — А вот и не правда, — ответил Джордж, остановившись прямо перед ним. — Тому, кого ты видишь перед собой каких-то несчастных тридцать девять. Комната погружалась во мрак. Медленно, вязко, словно темнота сочилась из углов, текла по стенам, окрашивая всё в черный. Казалось? Преломился свет? А может… эта та самая черная-черная комната, в черном-черном доме?.. — А кого я вижу перед собой? — пленный сузил глаза. — А ты разве не знаешь? — удивленно, более наигранно и дразня, поинтересовался Оруэлл. — До тебя ко мне приходил ты, — закручено ответил тот. — Извини, забыл назваться… Джордж прикрыл глаза, а его голос тут же становился ниже, неестественнее. Старое, дряхлое радио, которое когда-то въелось ему в шею и ключицы.Черный человек Водит пальцем по мерзкой книге И, гнусавя надо мной, Как над усопшим монах, Читает мне жизнь Какого-то прохвоста и забулдыги, Нагоняя на душу тоску и страх.