Всем глупым — счастье от безумья, всем умным — горе от ума. А. Грибоедов
За час «до»
Мы все одиноки по своему и у каждого свой путь к этому чувству. Нет смысла убегать от него, особенно когда мы сталкиваемся с этим постоянно. Эскапизм, который дает лишь поверхностную почву и видение безопасности. Но это не плохо. Это тоже часть нашей жизни, нашего развития и принятия одиночества как целое. Вот это «одиночество» такая интересная штука. Невозможно отрицать, что каждый человек в мире был одинок. В абсолютно любой момент: предательство близкого, после которого ты остаешься совершенно один или пять секунд перед тем, как ты встречаешься с любимым после долгой разлуки, — ты крошечный человечек. Одинокий. Сам по себе и сам с собой. Люди клеймят за одиночество — всем подавай социальную жизнь. Но ведь одиночество такое разное! Человек может быть настолько по разному одинок! Возьмем для примера довольно похожих, и так же довольно разных, мужчин. Первый готов отдать жизнь за свободу. Второй готов отдать жизнь за близкого. Они оба похожи: одинаковое имя, поведение и даже принципы схожи. Но и различия присутствуют, конечно же. Самое основное, что их объединяет — их незримое одиночество, человеческое, пахнущее увядшими розами. Одиноки два Николая так же по разному — один ушел, оставив остальных, второй остался, глядя вслед ушедшим. Ворон тихо приземляется на заснеженный подоконник, черными глазами-бусинами вглядываясь в окно заброшенного дома в пригороде Йокогамы. Находящийся в доме человек ходит из стороны в сторону, проверяет, плотно ли прикованы заложники к своим стульям и правильно ли расположены пилы. Клюв настойчиво забарабанил в толстое стекло — Шут вздрагивает, оборачиваясь. Улыбка, с привкусом удивления, расползается по его лицу, Николай Гоголь спокойно подходит к окну, глядя на птицу. — Правду говорят, — хихикает Николай, игриво помахав ворону. — Птица, стучащая в окно — предвестник несчастья. — И давно ты в приметы веришь? — доносится из-за спины мужской голос. В удивлении охнув, Гоголь разворачивается. Граничащая с безумием улыбка озаряет его лицо. — Вот это трюк! — восклицает тот, энергично захлопав в ладоши. — Ох, сколько же лет мы не виделись, а ты ни капли не изменился, Коленька Вороной! Николай Вороной, во всей своей красе, приулыбнулся, вальяжно скрестив руки на груди. Он не мог сказать того же и про своего давнего приятеля — Гоголь со своего десятилетнего амплуа вырос. Он больше не был тем напуганным, загнанным в угол мальчиком, которого чужие дети недолюбливали из-за странностей. Хотя, в их компании деток-одаренных странными считали всех, но все мы знаем, что дети — жестокие существа. Им не важно кто ты только до определенного момента, как только возраст достигает определенного рубежа — пиши пропало. Из милых, дружелюбных существ они превращаются в жестоких и злых, в основном, из-за стадного инстинкта. В их компании от насмешек и откровенных унижений больше всего страдали двое: «Разукрашенный Лис» Франко из-за своего неестественного с рождения цвета волос и «трясущийся в припадках» Гоголь, из-за громкого и вечно веселого поведения. Никто не скажет точно из-за этого ли эти двое оказались там, где находятся сейчас — Гоголь прямо перед ним, а лисенок на Небесах. Смотреть в не скрытый за картой серый глаз больно не было. Вороной был слишком проницателен и в малом возрасте, знал, что такая грубость со стороны других обязательно возрастит что-то не хорошее. Пока все радовались тому, что десятилетнего Гоголя выкупили, надеясь на его светлое будущее, пернатый негодник знал, что так просто не бывает и бесследно не проходит. Да и сам Вороной, при всем желании, золотком в глазах других не стал. К двадцати годам он остался один, озлобленный и брошенный самым близким в его жизни человеком. К двадцати пяти смирился. Зачем же Вороной пришел? Николаю был интересен мотив. Для чего Шут продолжает всё это? Смерть Небожителей находиться на грани: Достоевский, для них, мертв, управляющий казино их предал, хоть об этом они тоже пока не в курсе, а личность Камуи известна каждому из Принципа Талиона и при желании о ней узнает вся страна с неопровержимыми доказательствами. Сама Судьба дала Вороному шанс присоединиться к Талиону несколько месяцев назад, и Вороной понимал, что когда об этом узнает Шева — рад не будет. Совершенно. Не то что бы Николая не волновали чувства своего любимого друга, но по другому быть ближе он не мог. Боль за боль. Нарушенное обещание за предательство. — Но зачем же ты пришел? — спросил Шут у молчаливого гостя. — Хочешь посмотреть на крах человеческий? — Смотря, кого ты имеешь в виду, — тот тихо хмыкнул в ответ, прищурившись. — Помниться мне, пятнадцать лет назад ты грезил о свободе. — О, переубеждать меня пришел? Отговаривать? Ха-ха, я бы в жизни в это не поверил! — засмеялся Гоголь, поправив цилиндр на голове. — Разве «это» свобода? — издевательски искривил брови Вороной. — Что за направление такое? — Мне очень нравится одно выражение, описывающее мое к этому отношение, — Гоголь усмехнулся, артистично выпрямившись, словно собирался сказать самую величественную речь в своей жизни. — Птица, рожденная в клетке, не замечает, что она невольница. Она умирает счастливой, так и не узнав, что была несвободна. — М, вот оно как, — отрешенно хмыкнул Вороной, задумавшись. — Завидую я тебе, — внезапно отзывается Николай. — И всем остальным ребяткам, что росли с нами. — Освобожденный завидует рабам? — мужчина презренно хмыкнул в ответ. — В тот момент я не прочувствовал то, что искал с самого рождения, представляешь? — тот засмеялся, опустив взгляд на пол. — Даже не представляю, как остальных могла захлестнуть эта эйфория, не достигшая моего сердца. Вороной вздохнул, не сводя карих, практически черных глаз с Шута. Черноволосый улыбнулся — легко и непринужденно. — Они её не почувствовали, — ответил Николай. Гоголь обернулся, удивленно глядя тому в глаза. — Думаю, нельзя сравнивать эйфорию от освобождения с эйфорией от смерти, — дополнил за собой Вороной. — Погибли? — взгляд Гоголя словно прояснился на один момент, стал мягче и грустнее, но так же быстро пришел в норму. — Значит, среди Небес они точно получили свободу. — Возможно и так, — Вороной цыкнул, закатывая от скуки глаза. — Но выжившие, как я погляжу, её как-то проварганили. — Ох, ну точно не ты! — засмеялся светловолосый, упершись руками в бока. — Ты вольная пташка, можешь улететь, когда и куда захочешь! Вороной опустил взгляд, тихо прыснув в ладонь. Николай даже не представляет, как все изменилось за это время. Их друзей нет в живых уж столько лет, освобождение от каторг радости больше не приносит, собака Джессика закопана в горах, а жизнь словно не продолжается, зацикливаясь на одном и том же дне, на одних событиях, мозг на одних и тех же чувствах. — Неугодным вольным пташкам вырывают крылья, — ответил Вороной, отворачиваясь и направляясь к выходу. Николай лишь смотрел ему вслед. Удивленно и заинтересованно. Так и не понял: «Нашел ли Коленька Вороной то, что искал?». Но видеть того Шут был рад, даже после стольких лет, когда принято считать себя чужими. Два Николая были практически друг другу родными, идентичными по своей натуре, в то же время реверсивными друг другу. Николай лишь смотрел на два шрама на спине, виднеющимися в разрезе ткани. Рваные, зажившие. Раны от вырванных крыльев. Ах, увидел бы второго Николая Достоевский, нарек бы ангелом. Падшим.***
Никто не знал, что происходило на самом деле. Кончик ручки мягко касается чистой стороны листка. Пишущая начинает медленно выводить иероглифы. Я тихо наблюдаю за этим, радуясь, что этим днем небо Йокогамы не окраситься в красный, провожая четыре души на моих руках. Мне бы хотелось никого сегодня не уносить, но вы знаете, как это бывает… Я слишком непредсказуем. Я сказал, что небо не окраситься в красный, но знаю, что его перекрасят в черный. И Я больше не буду спрашивать, соскучились ли вы по мне. Знаю, что теперь вы боитесь моего появления. Рампо, на удивление, всё время находился на связи с остальными детективами, как бы специально отговаривая их от самодеятельности. Куникида захотел отправить Ацуши на разведку — Эдогава эту идею забраковал. Времени оставалось мало. Не больше десяти минут. Такую частую ругань от Доппо услышать можно было не часто. Оно и понятно — на кону стоят жизни людей и идеалист ни за что не должен позволить настоящему террористу забрать их жизни. «Настоящему террористу» — вот это выражение! Куникида уже успел запутаться в своих мыслях несколько десятков раз и столько же переступить через железные принципы. Его идеалы, если и должны были разрушиться, но не таким образом! Принцип Талиона — вот, кто подставил под сомнения его собственные мысли. Идеалист всецело доверял и Директору, и Рампо, но понять их именно в эти моменты не мог. Обращаться к коллегам бессмысленно — им было или все равно, или те всецело шли на поводу приказов. Куникида ослушаться тоже не мог. Ни за что. Ни в коем случае. Но… в голове не укладывалось. Не могло же так быть, что великий детектив или Директор не видели полной картины — Принцип Талиона террористы, и Куникида пытался смириться с тем, что таковыми в его стране их не считают. Не смог. Преступники не могут творить добро, но могут объединяться с ним — таковой была последняя его внятная мысль. А дальше времени думать не оставалось — осталось ровно шесть минут. Небольшой фургон тормозит у ворот в заброшенное, двухэтажное здание. Детективы стремительно покидают машину, снег под ногами скрепит, предательски скользя. Выбегая из-за руля автомобиля на улицу, Куникида быстро оглядывается, вспоминая, что рядом должна стоять военная база.Но её и всех солдат словно след простыл.
— Кенджи, проведай обстановку на базе! — скомандывал Доппо, ринувшись к зданию. — Остальные — за мной! — Вау, Куникида-кун, ты такой серьезный, — проворковал Дазай, бегущий следом. — Закрой рот! — рыкнул идеалист, оборачиваясь на Танизаки. — Время?! — Ещё пять минут! — криком ответил тот.«Ещё пять минут!» — криком ответил тот.
Ожидавший гостей Шут был весел и легок, хоть и смотрел на опустевший перед собой стул, который по изначальному плану был предназначен Господину Тонану. Какой позор — быть около полугода подставным секретарем, но пропустить его убийство! Гоголь вздохнул, глянув на часы — план с того момента и правда пошел под откос. Ни заговора тебе, ни личной неприязни к детективному агентству, ни подставы — все тщетно. Даже Камуи приказал Николаю не рыпаться до момента, пока они не организуют новый план. Но Гоголь уже не хотел его слушать — он в принципе хотел лишь одного. Удушливое чувство поселилось прямо на груди. Осознание краха. Провал. Лишь одна цель. Довести план, каким бы он не был, до конца, вопреки всем приказам главного. Николаю больше нет дела до этих политических игрищ. Он остался один. Принцип Талиона забрали того, кто легко мог решить все его проблемы. Того, кто понимал и верил в идеологию Шута. Всё, чего хочет Гоголь — освободить разум из клетки. Клетка — череп. Людям никогда не выбраться из этого влажного ада. И Гоголь прекрасно понимал, чем всё закончится. Ведь он — больше не шут у трона королей. И Гамлета в безумии страстей читать больше не будет для себя. Его последнее представление должно закончиться феерично. Навсегда войти в историю и вбиться людям в память. — Мы на месте, — уведомляет в рацию Ацуши, притаившись с остальными детективами в коридоре. — За этой дверью комната с заложниками, но преступник наверняка ожидает нападения. — У меня есть план, — констатирует Доппо, с помощью блокнота призывая гранату. — Взламываем дверь, кидаем звуковую гранату, но это всего лишь приманка. — Умно, — кивает Дазай, подловив идею коллеги. — Мы можем одновременно с этим разрубить стену позади них с помощью демона Кёки. — Да, — кивает Куникида, сглатывая слюну. — Сворачиваем шеи всем преступникам атакой со спины. На секунду между ними повисло напряженное молчание. Идеалист тихо дополнил: — Если эсперы начнут сражаться напрямую, заложники умрут. Другого способа нет. — Есть, — доноситься голос Рампо из рации. — Откройте двери ровно через… Сколько? — его голос стал тише, словно он уточнял время у кого-то позади. — Через тридцать, нет, двадцать девять секунд! — Что? — сжав зубы возразил Куникида.«Что?» — сжав зубы возразил Куникида.
— Двадцать семь, двадцать шесть, — Эдогава на другом конце линии вёл отсчет. — Двадцать пять, двадцать четыре… — Рампо-сан, остановитесь! — не выдержав, идеалист резко вырвал из лап тигра рацию. — Чем Вы руководствуетесь? Почему так уверенны? — Куникида, — Эдогава вздохнул, сделав паузу. — Я понимаю твои опасения. Враг однажды уже сломил тебя, не дай фантомным последствиям захлестнуть твою уверенность. Ворветесь ли вы через двери или используете отвлекающий маневр — все это не будет иметь смысла, только отнимет время. Ваша задача и в первую очередь твоя, Куникида, спасти всех семерых заложников. — Но заложников четверо, — нахмурилась Йосано. — Нет, их семеро, — ответил Рампо. — Что будет с террористом? — сделав глубокий вдох и совсем слегка успокоившись, Куникида взял себя в руки. — Поверьте, это зрелище не пропустит никто, — отозвался тот. — В каком смысле? — хмыкнул в ответ Дазай. — Пять, четыре, — Эдогава резко возобновил отсчет. — Куникида, сейчас!Три.
Откинув рацию в сторону, Доппо развернулся на пятках, приготовив гранату на всякий случай. Напряжение витало в воздухе, когда детективы стояли прямо перед ничем не укрепленной дверью. Капли пота стекали по их лбу, но выражение их лиц оставалось решительным. Сейчас всё закончится. Или же, к сожалению, начнется.Два.
Острый взгляд Доппо метнулся от напарников к двери, его мысли пробежались по последним моментам операции. Все попытки разведать обстановку — прерваны. Плана, как такового, у них нет. Просто беги и спасай. Полный идиотизм. Он чувствовал, как его сердце колотится в груди, адреналин струится по венам. От их точного исполнения зависели жизни заложников. Никто не должен умереть. Но если заложников семеро, то кто остальные четверо?Один.
Детективы со всей дури пробили ногами дверь. Что-то точно должно было произойти, но ничего не произошло. В эту же долю секунды они ворвались в комнату, встретив перед собой некие изменения вслед за оглушающей тишиной. Четверо прошлых заложников действительно сменились на семеро. На их лицах масок больше не было, детективы узнали в семерых людях самых различных депутатов и министров округа. За их спинами, не шевелясь, стояло четверо в масках. Комната, из пустой и заброшенной, была заставлена камерами. В каждом углу и в середине комнаты. Множество различного журналистского оборудования, от микрофонов до небольшого, запыленного радио. Ноутбук на столе. И тот, в чью сторону были обращены все камеры и лица. Гоголь сидел прикованный к стулу в дальнем конце комнаты. Его взгляд застыл при виде силуэтов детективов в дверях. Медленно переводя глаза с них, на изменившихся заложников, на стол с техникой и в конце концов встретился взглядом с объективом камеры. И тишина. Оглушающая. Никто из присутствующих не осмеливался пошевелиться, даже не смотря на маленький проблеск надежды. — Вот оно как, — воодушевленно вздохнул Шут. — Я и не думал, что все будет именно так. — Почему ты прикован к стулу? — крикнул ему Куникида через всю комнату. — Видимо, для дальнейшей расплаты, — захихикал Николай, но резко остановился, взглянув выше. — О. Часы пробили два, а пилы не сработали… Хах… — он повернулся на детективов, проговорив с улыбкой на лице: — Меня одурачили! Я понял… Вы поняли, что произошло, детективы? — Что же? — аккуратно переступая через порог комнаты, спросил Дазай. Осаму незаметно кивнул остальным, что ловушек и остальных способностей на территории не было, можно было без страха ступать дальше. — Я даже продемонстрирую! — охотливо закивал тот, поворачивая голову в сторону стоящих у стены, четверых, чьи лица до сих пор были скрыты за масками. — Фух, это так волнительно… Я не могу оплошать… Кхм! Штирлиц стрелял вслепую. Слепая испугалась и побежала скачками, но качки быстро отстали… Детективы сконфуженно скривились до того момента, пока не услышали приглушенное истерическое завывание, вперемешку со смехом. Один из преступников в маске сполз по стене, дрожа от смеха, словно от припадка. Второй, стоявший посередине, вздохнул, обреченно ударив себя по лбу. — Лизель, твою мать… — процедил тот. — Пошел в жопу, Оруэлл… — истерически простонала та, прерываясь на истошный крик чайки. — Я…не…могу… Впившись в них взглядом, сыщики оцепенели. Погрузившаяся в тишину комната содрогалась только от женского смеха. Но ведь тридцать секунд назад Рампо спрашивал у кого-то, сколько осталось времени и они предполагали… Что за чертовщина происходит? Неужели всё с самого начала было подстроено, а Принцип Талиона и Шут… на самом деле работали сообща, чтобы заманить детективов в ловушку? Голову Дазая, застывшего в шоке, посещали различные мысли. Противоречие за противоречием. Только ему показалось, что он прекрасно всё понимает своей гениальной головушкой, как всё развеялось прахом на ветру. Тканевые балахоны, служившие преступникам масками, сползали с их лиц. Этот момент разрушающий, казалось, бесконечный, вымывающий кости из тела. Почерневшие глаза Дазая сталкиваются с алыми глазами Джорджа, яркий цвет которых тут же перекрывается красными стекляшками очков. Они оба — гении недомолвок и полумер, наслаждающиеся добровольной изоляцией одиночества и страданиями других людей. Карие глаза скользят вдоль стены, зацепляя взглядом Мэри и Шеву, стоящих как двое каменных стражей. Лизель стаскивает маску последней, всё ещё неловко прерываясь на смешки. Волосы цвета древесной коры растрепаны, женщина приподнимается обратно на свои две, опираясь руками на стену. Её ногти зацепляют облезлые обои. Проходит всего лишь доля секунды, прежде чем Осаму позволяет себе подумать о том, что смеющаяся от анекдота в такой-то ситуации женщина — либо слишком гениальна, либо слишком глупа. Гоголь лишь улыбался, довольствуясь хорошо поданным анекдотом, хоть и знал, что такие экземпляры против Воровки книг беспроигрышны. Заложники опасливо оглядываются по сторонам, ещё не до конца понимая, спасены ли они. Куникида с помощью блокнота призывает, на всеобщее удивление, настоящее оружие, пистолет, направляя на Принцип Талиона. — Руки вверх! — крикнув, он делает аккуратный шаг вперед. За ним решительно подтягиваются и остальные. — Смотри, не зацепи заложников, — цыкает Джордж, хлопая по плечу одного из привязанных мужчин. — Они очень ждали подмоги, да? Скорость света превышает скорость звука. В глазах всех присутствующих успел лишь показаться предмет, похожий на лезвие ножа, и лишь после послышался треск веревок и падающего на пол метала — заложники были освобождены. Детективы быстро переглянулись, понимая, что никто из них к этому не причастен. Услышав краем уха шелест бумажных страниц, Дазай незаметно и мнимо улыбнулся. — Вы полностью переписали то, что я задумал, — тихо смеялся Гоголь, оглядываясь. — Даже шинель забрали. — Цыц, — шикнула Зусак, вздыхая. — С тобой попозже поговорим. — Я предупреждаю еще раз! — стиснув зубы, Доппо лишь нахмурился. — Не стреляйте, — внезапно отозвался один из заложников, вскидывая руки. — Они не преступники. Принцип Талиона все же отошли к стене, кивая остаткам одаренных на напуганных людишек. Думать и выдумывать больше смысла не было — Йосано стремительно направилась к заложникам, помогая аккуратно встать со стульев. К ней присоединились и остальные. Куникида не сводил с них взгляда, стараясь даже не моргать. — Мы лица этих людей впервые видим, — продолжил тот же заложник дрожащим голосом, указав пальцем на Николая. — Нас похитил он. — За пару минут до того, как вы приехали, сюда ворвались эти четверо в масках, — энергично закивала маленькая и худенькая женщина лет сорока, потирая передавленные веревкой запястья. — Приковали его к стулу, расставили все эти камеры и приказали ждать подмогу. Выбора у нас особо и не было. Дазай и Доппо медленно переглянулись. Эти взгляды понятны были и без слов — невозможно. Это во всем разниться с тем, что происходило минутами ранее. Такое могло случиться, умея они телепортироваться или переписывать реальность, однако… От осознания Дазая словно холодной водой с ведра облили раз пять подряд, присыпав под конец льдом и содой, в результате чего его кожа начала разъедаться, а мозги растекаться по черепу.Переписать реальность.
Он быстро перевел взгляд на четверых «преступников». Принцип Талиона всё так же стоял под стенкой на расстоянии, довольно переглядываясь. Словно так и говорили им: «Смотрите какие мы умнички, но вы, детективы, тоже ничего так, если бы хоть раз нормально мозгами пораскинули, отбросив установки в голове». Перебинтованная рука легко касается кисти напарника, опуская крепко сжавшую ладонь с пистолетом вниз. — Да… Я помню, — захихикал Гоголь, заставляя всех обернуться на него. — Воспоминания начинают возвращаться в память, но всё же… — он резко поднял взгляд с пола, хмыкнув. — Что может быть хуже анекдота про Штирица? Анекдот про стоматологов? От одного названия Лизель вновь захлестнул смех, который она попыталась скрыть, прикрыв рот рукой. В итоге, она совсем отвернулась к стене, будто бы самостоятельно вспоминая тот злосчастный анекдот про стоматологов, который не принято рассказывать вот так публично. Оставалось только додумывать, что же там за шутка такая, от которой у контр-террористки случается неконтролируемый припадок. Она, хотя бы, смеется. Идеалист, вдохнув и выдохнув, медленно, пытаясь абстрагироваться от происходящей путаницы, прикрыл глаза. Что же, в его глазах Принцип Талиона опять выставили себя спасителями, дожидаясь детективов. Передурили всех, включая самого Шута, прикованного намертво к стулу в конце комнаты. Один Бог, если он существует в этом алчном и порочном мире, знает, что они задумали дальше, но миссия детективов резко прояснилась, как «дважды два — четыре». Рампо говорил об этом и до Куникиды сейчас дошло — спасти заложников. Всё. Дальше эти четверо мразот разберутся сами, выставляя себя героями в лицах Специального Отдела по Делам Одаренных. Но на его месте, Я бы не спешил с выводами. Самое страшное — ещё впереди. Спрятав пистолет, Доппо педантично поправил очки на переносице, хмурясь. Вопросов у него было много: и к Талиону, и к Рампо, что помог им это провернуть. Возможно, он никогда не поймет выводы и доводы великого детектива их агентства, но глядя на Дазая, ни проронившего ни шуточки или подкола, который потенциально мог потягаться с Эдогавой в умственных способностях, Куникида потерялся окончательно. Выражение лица Дазая излучало ровным счетом ничего. Он лишь скучающе наблюдал за тем, как коллеги аккуратно выводят политиков из этой ужасной комнаты. Слушал в пол уха, как прибывший Кенджи докладывал, что на военной базе никого, кроме парочки охраняющих её солдат обнаружено не было. Смирившись, идеалист готов был открыть рот, попытавшись сдержано выяснить у остальных, что же тут собственно, происходит, но резко вернувшийся с мягких облаков Осаму опередил его. — Как вы это сделали? — сухо спросил тот. — Что именно? — спросил в ответ Джордж, скрещивая руки на груди. — Не издевайся над нашим проигрышем, — Осаму замотал головой, ухмыляясь. — Мне тоже интересно! — крикнул Гоголь с другого конца комнаты. Наконец-таки, Оруэлл улыбнулся во всей своей красе, словно это была лишь его заслуга. Большой брат, не говоря ни слова в ответ на вопросы, выудил из кармана штанов сложенный вчетверо листок бумаги. Шут захохотал, громко и пугающе. Прикусив ноготь на большом пальце, Дазай усмехнулся, оборачиваясь на Куникиду. Серо-зеленый взгляд коллеги встретил его с непониманием и раздражением. — Что вы пообещали этому предателю? — Николай практически невесомо выдохнул, успокаивая подступивший смех. — Как он передал вам страницу? — То же, что и пообещал ему Достоевский, представляешь? — хмыкнул Джордж, пряча лист обратно. — И страницу он не передавал. — Прошу прощения, — шикнул Куникида, осознавая, что из агентства в заброшенном доме остались только они с Дазаем. — Но что это за страница? — Это страница из книги, созданной неизвестным эспером, способной изменять реальность с помощью написанного в ней, — однобоко ответила Мэри, пройдя мимо детективов к аппаратуре. — Великолепный артефакт, выходящий за рамки любого оружия, созданного одаренными. — Ты был уверен, что подлинная страница у тебя, потому что вписал то же, что и планировал дать тому одаренному твой покойный друг — Небесное Казино, — Оруэлл, прошагав к новому заложнику поближе, приулыбнулся. — Но твоя страница оказалась лишь подделкой, мне нужен был подходящий момент, чтобы не вызвать у тебя подозрений. В итоге, с самого начала у Смерти Небожителей не было настоящей страницы, а всего-то кусок бумаги, которым подтереться можно. — Подделкой? Казино вписал ты?.. — Гоголь застыл, округляя глаза. Помещение внезапно оглушил истерический смех. — Так мой план изначально был провален! Боже, да вы понимаете, чего лишили народ?! По моей задумке эти никчемные детективы, все семеро, должны были разрубить вас четверых в прямом эфире напополам! Вы просто уничтожили моё последнее шоу в пух и прах, и теперь у меня нет даже возможности сбежать! Ха-ха! Кто из вас придумал это?! Оруэлл легко обернулся на сидящую на полу около стены Лизель. Женщина устало протерла руками лицо, поджав губы. — Без комментариев, — ответила та на прикованные к ней взгляды. — Думаю, рубрику «Ответы на вопросы» на этой ноте мы закончим, — кивнул Большой брат, оборачиваясь к Дазаю. — Извините, но нас ещё ждут дела. — Психопаты, — умозаключил Доппо, фыркая на всех четверых. — Это не приятный комплимент, — ответил, ухмыляясь, Оруэлл. — К черту, — выругался Куникида, разворачиваясь на выход. — Просто к черту. И просто вышел, позволив себе в одиночестве побраниться вслух. Грязно и громко. Наравне с Шевой или Зусак. Дазай удивленно присвистнул, оборачиваясь к Большому брату: — Впервые вижу его таким взбесившимся, — хмыкнул единственный детектив. — У вас талант. — Я бы повел себя так же, — пожал плечами Оруэлл, остановившись рядом с Дазаем. — Изначально мы думали, что я сегодня точно умру. — Очень жаль, что ваше пророчество не сбылось, — саркастично протянул Осаму, осознавая, что ведя диалог, Оруэлл провожает его наружу. — Что вы будете делать дальше? — Ничего из того, что ты бы мог предположить, — мужчина оскалился в ответ, остановившись около двери. — Посторонним вход запрещен. Но если хочешь посмотреть, то всегда можешь присоединиться к на… Затвердевшая книжная страница вонзилась в стену в нескольких сантиметрах от кончика его носа. Кинув быстрый взгляд в сторону обладательницы этих «чар», Осаму лишь столкнулся взглядом с её спиной, пока она внимательно разглядывала оборудование, что расставляла Мэри. — Видимо, приглашение можно считать просроченным, — прочистил горло Оруэлл, улыбнувшись. — Она явно не хочет, чтобы я продолжал зазывать тебя туда, где тебе и место. — Что же вы, все-таки, сделаете с ним? — отвернувшись от женщины, избегающей взгляд детектива, Дазай в вопросе выгнул бровь. — Он хотел устроить шоу, — пожал плечами Джордж. — Через десять минут по всем телеканалам страны, Дазай. Я даже выучил речь на японском, посмотришь? — Ну ради такого, — ухмыльнулся детектив. — Ни за что не пропущу. Не прощаясь, Дазай переступил порог, уходя. Он задержался и оглянулся лишь на пару секунд, захотев встретиться с ней глазами, прочитав в её взгляде причину, по которой они поступают именно так. Лизель крутила в руках трость, видимо, принадлежащую Шуту. Она знала, что он смотрит на неё и поэтому развернулась в пол оборота, на мгновение заглянув ему в глаза. Зусак больше не заливалась заразительным хохотом — разноцветные глаза поникли и устали. Психика после выхода из комы не восстановилась — так её сразу же дернули сюда. Насколько много можно понять по секундной стычке взглядов? И уместны ли именно такие взгляды в этой ситуации? Они разделили два понятия за две секунды: первая — ответ на текущую ситуацию, вторая — их мысли, обращенные к друг другу. Глупая женщина провернула бы такое за пять секунд — вывод Дазай сделал уже самостоятельно. Женщина, хохочущая в припадке, смотрящая на него сейчас стеклянными глазами — никогда не была дурочкой. Если брать из их первой секунды то, что Зусак молчаливо подтвердила — все только что произошедшее, — её рук дело, то Дазай возрадовался, показывая эмоции лишь расширенными зрачками. Но Дазай не ощущает себя глупее рядом с ней, он во многом её превосходит. Её интеллект дополняет картину, а не перекрывает композицию. Итак, первая секунда: Зусак похвасталась, Дазай высказал свое восхищение её стойкости и интеллекту. Вторая секунда была чуточку сложнее. Лизель высказала ужаснейшее сожаление, а Дазай не понял, к кому или чему. Что же произошло? Когда произошло? Что же такого ужасного сделала, а он был уверен, что уже сделала, Зусак, что смотрит на него так виновато. Этот вопрос ещё недолго будет терзать его, пока Осаму не догадается. Скорее всего, ему потребуется минут пять, а может и десять. Хотя, если она всё-таки настолько закрученная, как спираль и запутанная, как лесная тропа, то детектив сможет провозиться и двадцать. Часов. Как оказалось, потребовалось всего минуты три по дороге к рабочей машине. Её нервозность с самого пробуждения, перемена в поведении и многообещающие переглядывания с Оруэллом. Ярость Зусак с самого начала была обращена к нему одному, но не потому, что своими действиями Большой брат обрек её на месяц быть прикованной к постели, а потому, что стояло за этими действиями. Она обвинила его в том, что Джордж пытался провернуть с самого начала — найти своей способности подходящий сосуд и при гибели не дать дару погибнуть. Если подумать, то с искусственными силами такое провернуть вполне возможно, если знать как. Оруэлл знал прекрасно — он ученый, работающий с этой способностью долгие годы, в конце обреченный стать последним выжившим семнадцать лет назад от катастрофы в лаборатории. Зусак сказала, что у него не вышло, а Большой брат подселил к ней кого-то другого. Кого? Замерев перед дверьми автомобиля, Дазай хмыкнул сам себе. Холодно и не по-доброму. Кого ещё Джордж мог впустить в сознание Лизель, если не себя и свою способность? Черный Человек. Она пыталась ему это сказать. Не смогла. Назревает уже другой вопрос: «Почему?», но Осаму решил больше не гадать. Он спросит у неё лично, как только представиться возможность. Что теперь с ней будет? Насколько ей больно сейчас и что она ощущает? Голову же посетила совершенно иная мысль. Смерть Небожителей — это те, ради кого Принцип Талиона весь этот сыр-бор и устроили. Но что именно они хотят сделать? Перебить всех? Судя по словам Оруэлла, один из них, тот, кто и отдал настоящую страницу, а экземпляр Гоголя подменил, жив и здоров, просто переметнулся на более сильную сторону. Тогда, для чего? На кой черт они постоянно провоцируют Небожителей на действия, страдая от этого сами и подвергая страданиям непричастных? Вместе с открывающейся дверью щелкнуло и в голове детектива. Он понял, чего они хотят. А точнее…кого.«Камуи»
Дазай лишь беззвучно сел на переднее сидение фургона, в котором коллеги его заждались. Он обернулся назад, не найдя взглядом заложников, но рот открывать не стал — их уже забрали и увезли. Рука выуживает из кармана смартфон, набирая в поисковике прямые телетрансляции местных каналов. Нажимает на первый попавшийся, кладя телефон на колени. — Ты телевизор посмотреть решил, чтобы совсем отупеть? — рявкнул Куникида, заводящий автомобиль. — Я кое-что узнал, — легко ответил Дазай, обернувшись к коллегам. — Они не собираются сдавать его властям. — После подрыва с Достоевским — ожидаемо, — обреченно отвечает Ацуши. — Но что они собрались делать? — Я точно не знаю, — протянул Дазай, закидывая руки за голову. — Думаю, они убьют его прямо в прямом эфире.***
— У тебя хороший музыкальный вкус, — цыкает Мэри, настраивая эфир. — Срочно посоветуй мне песню на задний план. Устало склонившись над клавиатурой, Лизель быстренько напечатала в поисковой строке название, с которым Принцип Талиона будет ассоциироваться у населения Японии после увиденного. Хотела ли она так сильно перевернуть прошлые ассоциации этой песни, связанные с Вьетнамской войной? Отнюдь, только приукрасить. Шева стоял перед Гоголем, впившись голубыми глазами в его лицо. Воспоминания нахлынули, как стремительная река, унося их обоих в то время, когда они были молоды и беззаботны, когда мир был полотном серости и грязи. Они делили мечты, смех и тайны под ночным небом. Когда-то. Все вместе. Лет пятнадцать назад. Взгляд Николая смягчился, когда он посмотрел на своего старого приятеля, ища в голубых глазах Шевы следы ребенка, которого он когда-то знал. Тихий и скромный мальчик, общающийся в темноте с душами умерших предков. — А вот ты очень изменился, — хихикнул Николай. — Ты сравниваешь меня с теми, кого никогда больше не видел? — фыркнул Шева. — Ну почему же? Твой близкий друг совершенно не поменялся с десятилетнего возраста, — ответил Гоголь, разрывая зрительный контакт, уводя взгляд в окно. — У меня тоже был близкий друг до того момента, пока вы его зверски не убили. Что ты почувствовал, если бы Вороной погиб? — Ничего, — солгал мольфар. — Значит, мне стоило его убить, когда он внезапно появился передо мной, — захихикал тот. — Вот умора. — Он…был здесь? — голос Шевы задрожал, а кулаки с силой сжались. — Ох, так ты не в курсе? — издевательски ухмыльнулся Шут. — Так сильно переживаешь за пернатого друга? Плюнуть Гоголю в лицо — мечта Шевы номер один в данный момент. — Ты ведь знаешь, что умрешь? — выцедил из себя мольфар, нахмурившись. — Конечно, — он усмехнулся в ответ. — Вы думаете, что наказываете меня, исполняя ваш никудышный принцип — наказание, равное по силе совершенному преступлению. Но вы дарите мне то, чего я так давно хотел — свободу. — Здобудеш волю — заслужиш небо, — проговорил Шева, разворачиваясь. — Рабів до раю не пускають. Если ты, конечно, не забыл родной язык. Краем глаза наблюдая за тем, как Мэри быстро и нещадно бьет по клавиатуре ноутбука, печатая, Лизель крутит в руках трость. Темное дерево с резным светлым набалдашником. Шут, скорее всего, использовал её как аксессуар, очередную деталь для своего образа, ибо светлое навершие круглое, неудобное для опоры. Холодный женский взгляд скользнул в сторону — шинель, по сюжету страницы снятая с него в порыве небольшой драки, покоилась в углу, накинутая на стул. Зусак смотрела на ткань и представляла, как она постепенно загорается, пылает и превращается в обугленные куски, или вовсе, мерцает пеплом. Она ведь хотела её сжечь и от мыслей своих не отказывается, но на душе кошки скребут. Словно с каждой новой мыслью, с каждым шагом или вдохом она становиться кем-то другим. Мысли голову посещают совершенно не добрые. Хотя, когда они в последний раз таковыми были? Лет в пятнадцать? Нет, в четырнадцать скорее всего. В голове всё меньше проблесков позитива и все больше жестокости — вот так. Что-то с Лизель происходит странное и она впервые не в силах понять, что. Не связано ли это с её низким эмоциональным интеллектом или эмпатией? Нет… Что-то другое. Ответы на изменения в своей голове и теле она всегда находила в книгах, но сейчас она не могла вспомнить ни одной, где описывалось похожее. А раз Зусак не могла вспомнить — значит такую книгу она не читала. Была одна «книга», которая могла дать ответы на вопросы. Обложка её, скорее всего, черная. Или же, если Лизель всё ещё верит в то, что в Джордже Оруэлле ещё есть хоть капля хорошего, то она будет темно-темно-темно-темно-темно-темно-и-ещё-раз-сто-так-серой. Кстати, про этого мерзавца — а он вообще где? Оглянувшись вокруг, в комнате она его не обнаружила. — Начинаем через три минуты, — докладывает Мэри, выпрямившись. — Лиз? — М? — Зусак оборачивается, понимая, что совершенно всё пропустила мимо ушей. — Три минуты, — цыкает Шелли, облокотившись бедрами об стол. — О чем задумалась? Лизель вздохнула, повертев трость в руках. А что будет, если ногу, которой завладел Черный Человек на просто отрезать, заменив протезом, таким же механическим, как у Мэри? Эта мысль, почему-то, въелась в сознание Зусак так же быстро, как и появилась. — Ты никогда не говорила, как потеряла руку, — тихо отвечает Лизель, глянув подруге в глаза. — Пока рожала от боли откусила, — невозмутимо ответила та, нахмурившись. — Что, тупые анекдоты смешнее? — Это больно? — поджимая губы, интересуется Зусак. — Родишь — поймешь, — фыркает Шелли, но резко осекается, понимая, что она только что сказала. — Кхм… Извини. — Я про руку, — задето шикает Лизель, закатывая глаза. — Я не помню, — Мэри виновато оглядывает собеседницу, но прячет взгляд среди густых ресниц. — Вспоминать тоже не желаю и ногу я тебе не сделаю. — Я не просила, — цыкает женщина. — То, как ты смотришь на эту палку, говорит само за себя, — вздыхает ученая, завязывая пышную, выбеленную копну волос резинкой. — Если хочешь поговорить, то… — Эфир через полторы минуты, а ты молчишь, — прерывает их разговор внезапно появившийся из-за спины Оруэлл, хлопая обеих женщин на плечам. — Пора начинать. Мэри громко и недовольно фыркает, отбрасывая его руку со своего плеча. Её обиды резко обострились, но кто такая Лизель, чтобы обвинять Мэри в таком отношении к другим. Шелли и самостоятельно понимает, что её пассивная, а иногда и не очень, агрессия, до добра не доводит, рушит коллектив и выстраивает стены. Но внутренняя обида настолько закипела, что теперь выходит из неё ядом. Шелли превращается в тайпана, ядовитую змеюку, чей укус считается самым опасным в мире. Это нужно прекращать, а раз Зусак теперь у руля, на шестьдесят процентов принадлежащему ей, то ей придется самостоятельно разруливать проблему. — Поговорим дома, за чашкой кофе, — шепнула ей Зусак, незаметно улыбаясь. — Ты ведь его не пьешь, — оборачивается к ней Мэри, прекращая пожирать взглядом спину Оруэлла. — Но пьешь ты, — пожимает плечами Лизель, натягивая тканевую маску на лицо. Мэри приулыбнулась. День стал чуточку лучше. Механический палец нажимает на «Enter» и этот же самый день приобретает новые краски.Телевиденье потемнело.
В мире, привыкшем к нежному сиянию телевизионных экранов и успокаивающему смеху ситкомов или повседневных аниме, в один момент, внезапная и жуткая тишина поглотила эфир. Когда семьи расположились в своих уютных гостиных, ожидая, что их развлекут любимые шоу, телеканалы по всей стране были взломаны. Дазай резко выпрямился, когда заметил, что гул какой-то глупой телепередачи вдруг стих, сменившись на секундные помехи. Замешательство прокатилось по гостиным, люди обменивались озадаченными взглядами. Пульты дистанционного управления оказались бесполезными, поскольку все каналы были захвачены. На экранах появилось единственное пугающее сообщение, написанное белыми буквами:«Внимание! Уберите детей, беременных женщин, людей с неустойчивой психикой и стариков от экранов!»
Осаму подвелся, держа телефон так, чтобы на задних сидениях остальным детективам тоже было видно. Некоторые переглянулись, скептически нахмурившись. — Если они собираются сделать то, что Вы предполагаете, Дазай-сан, то разве Министерство не должно вмешаться? — спрашивает Ацуши. — Оно могло бы вмешаться, если бы знало об этом заранее, — хмыкает Дазай, поворачивая голову к Куникиде за рулем. — Не будешь смотреть? — Больно надо. Надпись сменяется:«Внимание! Это серьезно! Уберите детей, беременных женщин, людей с неустойчивой психикой и стариков от экранов! Дальнейшие кадры не предназначены выше упомянутым лицам!»
— Какие заботливые, — едко произносит Йосано, закидывая ногу на ногу. Первые реакции жителей Японии варьировались от недоверия до гнева. Резкий переход от беззаботных сериалов к этим загадочным визуальным эффектам заставил многих почувствовать себя неловко. Выключить свои телевизоры они тоже не могли. Им оставалось лишь смотреть на меняющиеся на черном экране надписи, вплоть до того, как не появилась третья:«Внимание!» «Спасибо за внимание! Приятного просмотра!»
Экран понемногу начал проясняться. Фоновый шум рассеивался, обнажая фигуру, что всё это время пряталась за черным экраном. Дазай, увидев спокойное выражение лица Джорджа Оруэлла на телефоне своего смартфона готов был завыть. На самом деле, Осаму хотел, чтобы его теория была неправдивой. Однако… — До-о-о-брое утро, Вьетнам! — Оруэлл улыбнулся во все тридцать два, слегка склонив голову на бок. — Правда, сейчас совсем не утро, а вы ни черта не Вьетнам, но продолжая так напугано пялиться в экраны, не зная, что происходит у вас в стране — рискуете повторить его судьбу. Он говорил на японском, без запинок, будто бы вызубрив этот текст так, что он въелся в него и всегда принадлежал ему. В кадре был лишь Большой брат да его белоснежная улыбка. — Приносим свои глубочайшие извинения за то, что потревожили в столь мирный час, но зло не дремлет, оно ждет, — хмыкнул тот, беззаботно помахав в объектив камеры. — И передаем привет правительству, что до сих пор не может отследить наш сигнал. Не переживайте, у вас не получится. Оруэлл улыбнулся, загадочно глянув в даль. Мимо скрытых за камерой коллег, куда-то в стену. — Как вы относитесь к одаренным? — тихо спрашивает тот, прикрыв глаза. — С интересом, наверняка. Они трудятся на благо вашей страны, защищают от опасностей и имеют силы, превосходящие человеческие способности, тем самым отбирая у большинства граждан работу. Мы интересные существа, происхождения которых не знает никто. Но знаете ли вы, что ещё творят такие, как мы? — Джордж усмехнулся, повернувшись лицом к камере, снимая с лица очки. — Устраивают войны. Покушения. Теракты. Из-за чего? Из-за скуки. Джордж Оруэлл, да ты полный безумец! Люди в массе своей — слабые, трусливые создания, они не могут выносить свободу, не могут смотреть в лицо правде, поэтому ими должны править и систематически их обманывать те, кто сильнее их. Те, кто находятся по ту сторону экрана — такими и являются. — Мы называемся «Принцип Талиона». Многие из вас знают, что это значит, да? Из общедоступных фактов, что я могу вам поведать, чтобы ввести в курс дела, скажу только то, что бывая в других странах и сталкиваясь с одаренными там, мы ещё не видели такого ужаса, что твориться на территории Японии, — Оруэлл хихикнул, почесав нос. — Знаете, сколько всего страшного произошло за последние месяцы, пока вы просиживали свои диваны? Напрягшись, руки Куникиды сжали руль сильнее. Детективы увлеченно поглядывали в экран — это надо же! И на всю страну! Хотя, сейчас это выглядело не более, чем безобидное предупреждение, которое должно заставить нацию задуматься и усомниться в своей безопасности. — Вы наверняка слышали о том, что в начале ноября был пойман и убит опасный эспер из Европы. Признайтесь, вы радовались его смерти. Вы боитесь эсперов. И зная теперь, что ваша несчастная страна кишит ими, а правительство ни черта не делает — что вы чувствуете? Зная, что приспешники того одаренного всё ещё на свободе? — он тихо захохотал, улыбаясь шире обычного. — А что же ваша власть? Ничего не говорит? Когда народ много знает, им трудно управлять. Ацуши сглотнул, оборачиваясь к детективам: — Может нам нужно развернуться? — И прервать всё веселье? — хмыкнул Дазай, глядя на экран смартфона. — Не переживай, Ацуши-кун. Они не смогут убить его в прямом эфире… Кишка тонка. — Рампо наверняка предсказал то, что они собираются сделать, — донесся подбадривающий голос Танизаки. — Он бы не позволил. Верно? Осаму лениво пожал плечами. Голос Оруэлла доноситься из динамика, низкий, с явным британским акцентом. Его голос звучит как веревка для повешения, а сам мужчина в кадре ассоциируется с аутолизом — самопожирание клетками самих себя в следствии кислородного голодания. Джордж, наверняка, рассказчик, слушатели которого так и просят: «Поведайте нам историю. Достаньте свои внутренности, угостите скучающего и скучного». То ли это эфир искажал его голос, то ли...Сами знаете ответ. — Спешу вас обрадовать, один из них находиться прямо за моей спиной. Поймать его было нелегко, но прибегнув к одной хитрости, мы это сделали. В чем же, собственно, суть? — выпрямившись, Оруэлл сделал шаг назад и в сторону, показывая, что всё это время было скрыто за его широкими плечами. — Как вы думаете, что он собирался сделать? Интересно, насколько Николай Гоголь считал себя живцом во время происходящего? Оно будоражило чувства. Трепетало сердце. Тот самый момент, когда он понимает, что происходит. Шут планировал свою гибель с самого начала, прекрасно ведая, какие последствия за это понесут окружающие его людишки. Он знал с самого начала, чем закончиться его последнее шоу, но даже не догадывался, что публика будет не на его стороне, а спецэффекты обращены против самого фокусника. Это возбуждало ещё больше. Адреналин струиться в крови. Она сочиться через тело, окрашивая мысли в красный. Непреодолимое желание нарастает, дыхание учащается. Образы не исчезают. По мере того, как мысли возвращаются, разум покидает Шута. От мыслей мозг Николая пронзает резкая боль. Это отвратительно. Абсолютно отвратительно. Как он мог позволить себе поступить так и смириться с судьбой в одно мгновение? Николай заслуживает такого финала? Что же, если да, то он бы непременно будет блуждать за Принципом Талиона призраком, узнавая, какой финал заслуживают они. Но ошибки быть не может. Страсть к свободе струиться в его венах. Боль в мышцах происходит из-за не находящего выхода напряжения всего его тела. Трудно быть птицей. Крылья — сотканы из стекол. Их разбить не сложно. — О, я знаю ответ! — вскрикнул заинтересованный и восхищенный происходящим Гоголь. Большой брат устало закатывает глаза, фыркая. — Я хотел заставить Вооруженное Детективное Агентство помочь мне провернуть грандиозное шоу с распиливанием твоего тела под конец представления! — Убить в прямом эфире, оклеветав на всю страну, ай-ай-ай, как ужасно, — замотал головой Джордж. — Кажется, такое нельзя оставить без внимания, да? Но прежде, чем мы начнем, я хочу вам кое-что сказать. Принцип Талиона могут выкармливать гусеницу и шептать что-то куколке, но во что она превратиться — им неподвластно. Когда в голове у людей что-то щелкает, становится по-настоящему страшно. Когда глаза распахиваются, становится по-настоящему жутко. Люди боялись, это так, да. Но кого они будут бояться теперь? — Мы тоже, как и вы, хотим мира на всей Земле. Мы против насилия. Нам тоже хочется быть хиппи и вставлять цветы в дула автоматам, но, — Большой брат подошел поближе, сверкнув безумным блеском в алых глазах. — Пацифизм не работает. Сохранение мира требует обороны. Только сила может спасти общество от распространения преступности среди эсперов. Иногда, поверьте, невозможно изменить систему, не применяя силы. Он тихо отстранился, вновь улыбнувшись в привычной манере: — Наслаждайтесь. Не переставая улыбаться, он отошел в сторону, полностью переключая внимание зрителя к преступнику, прикованному к стулу. На заднем фоне заиграла музыка. Для одних — это песня о войне во Вьетнаме. Другие видят в ней намеки на противостояние с коммунистами, католическую религию, посещение публичных домов и что-то еще. О смысле песни до сих пор идут споры. Либо смысл композиции «Paint it, black» заключается в том, чтобы показать слушателям, насколько пагубными могут быть негативные эмоции.I see a red door and I want it painted black No colors anymore I want them to turn black
— М-м-м? — удивленно промычал Гоголь, глядя по сторонам. — Будет что-то ещё? Красная дверь представляет собой символ яркой и насыщенной жизни. Желание раскрасить его в черный цвет отражает склонность рассказчика превратить мир в более темное и мрачное место из-за своего эмоционального состояния. Отсутствие цветов символизирует эмоциональную пустоту и оцепенение, которые часто сопровождают горе. Желание, чтобы все стало черным, предполагает, чтобы мир соответствовал внутреннему смятению рассказчика.I see a line of cars and they’re all painted black With flowers and my love, both never to come back
Ряд машин, окрашенных в черный цвет, символизирует траурную процессию. Цветы олицетворяют скорбящих и потерянную любовь, которые никогда не вернутся. Эти образы отражают окончательность смерти и боль безвозвратной утраты. Каждая строчка создает впечатление, что она пропитана самыми ужасными людскими эмоциями. Но какое же у неё звучание! Музыка словно выковыривает душу из тела, поддевая край острым ногтем, вытягивает, как нитку из ткани. Джордж Оруэлл стоит с краю, лишь наблюдая. Ухмылялся происходящему, отвернувшись от камеры. Мэри стоит за аппаратурой, каждые десять секунд проверяя, исправно ли работают глушилки. А вот Лизель… Леди, которая знает всё, стоит за Гоголем. Прямо за его спиной. Запах свободы, как далекий аромат полевых цветов, доносимый ветерком, манил Николая. Это была мечта, сотканная из нитей побега, освобождения из темницы собственных проступков. Он жаждал нежного прикосновения забвения, святилища, где демоны вины больше не могли преследовать его беспокойный разум. «Принцип Талиона» — наказание, равное по силе совершенному преступлению. Они были предвестниками справедливости, не сдерживаемой милосердием, быстрой, как клинок, искавший его жизнь. Сама земля, казалось, затаила дыхание, шепча его имя, словно скорбный ветер сквозь голые ветви. Но какое же преступление совершил Николай? Он не успел его совершить.Это справедливость?
Руки Лизель Зусак легли тому на плечи. Николай усмехнулся, повернув голову на неё, насколько мог. Женщина спокойно склонилась над его лицом, разноцветные глаза сверкнули в солнечном свете. Тихий шепот был слышен лишь Шуту: — Стоит ли человеческая жизнь книги? Он захохотал. В жуткой симфонии своих последних минут и песни, орущей на всю комнату, он обнаружил, что разрывается между желанием принять холодные объятия смерти и инстинктивным желанием выжить. Ткань его существования, сотканная из тьмы и света, казалось, распускалась у него на глазах. Николай жаждал восхода солнца отпущения грехов, но боялся тьмы, которая могла встретить его за завесой. — Только если эта книга — справочник гробовщика, — ответил Гоголь, отворачиваясь. — Это самый точный и правильный ответ из всех, которые я слышала, — хмыкнула Зусак. — Ты надеялся, что больно не будет. Прости. Больно будет. Худые пальцы вжимаются в его плечи. Он закрыл глаза, сдаваясь неизбежному, но в этот момент сдачи он обнаружил что-то, к чему готов он не был. Левую руку словно выкручивало. А потом и ногу. И остальные конечности. Нестерпимая боль пронзила тело. Николай Гоголь хотел умереть быстро и с улыбкой на лице, но эта идея покинула его уже на четвертой секунде «пытки». Федор предупреждал — не касайся её. Но женщина отпускает руки, убирая те на секунд пять, а после продолжает вновь. Это не «пытка». Это пытка. Кричал он громко. Долго.I wanna see it painted black, painted black Black as night, black as coal
Кричал, перекрикивая песню. На десятом подходе он умолял остановиться. Хотя, скорее всего, Шут лишь играл свою последнюю роль. Он ведь хотел, чтобы его последнее шоу запомнилось и закрепилось у других в головах. Принцип Талиона это желание исполнил. Он понял, что с ним покончено, когда сломалась оставшаяся, нетронутая силой нога. Первыми ушли его руки — их вывернуло, сломало кости в первые два. А раз конечности закончились, остается лишь последняя часть звезды. Шея. И вот, когда мир вокруг Шута растворился в тишине, прозвучали последние строчки. В это последнее мгновение он обрел свободу не от рук своих врагов, а от оков собственного прошлого. С освобожденным сердцем он отдал свою жизнь танцу судьбы, приняв смерть не как бегство, а как последний акт искупления. Посмертное охлаждение. Тело охлаждается до температуры предметов в комнате, становится простой декорацией, реквизитом истории. Очередной вещью.I wanna see the sun, blotted out from the sky I wanna see it painted, painted, painted, painted black.
Я же говорил, что небо Йокогамы перекрасят в черный. Задам Вам вопрос… Как думаете…это — справедливость? Песня закончилась. Мертвый Шут покоился на стуле, будто бы восседая на троне в свой последний раз. Книга нежно приземляется в окровавленные руки Леди. Знаете, какого она цвета? Золотая. Золотой цвет исторически означал веру, справедливость, щедрость, доверие, богатство, свет и силу, а также его называют священным цветом. Золото часто рассматривалось как посланные на землю солнечные лучи или настоящие посланные богом частицы, к которым люди могут прикоснуться. Пробило на тишину. Слышны лишь массивные шаги — Большой брат возвращается к камере, заходит в объектив непринужденно, закрывая собой всё то, что находиться сзади. Алые глаза смотрят прямо в душу через стекляшку. Мужчина тихо хмыкает: — Спасибо за внимание. Спустя целую безмолвную минуту дополняет, улыбаясь: — Ещё увидимся. Эфир оборвался. — Кишка у них не тонка, — Ацуши сглотнул, переведя взгляд с пола в окно. Последние минуты две он не смотрел в экран. Детективы ехали в тишине. В загородных домах и шумных квартирах зажигались разговоры. Соседи звонили соседям, семьи связывались с друзьями, а социальные сети просто взорвались в дискуссиях. В Министерстве тоже было не спокойно — сигнал, с которого велась трансляция отследить не смогли, оттого Отдел по Делам Одаренных вскипел. Всеобщая паника захлестнула каждый этаж офиса. Более-менее спокоен был лишь Шеф Танеда и скорее всего потому, что эфир он предпочел не смотреть. С наступлением ночи вся Япония то и будет делать, как говорить об этом. Обсуждать намерения так званных Принципа Талиона, кто они такие, что они хотели сказать этим посланием, стоит ли раскрыть его смысл. Или же они всего-то злонамеренные хакеры, играющие с психикой нации, бросающие правительству вызов? Сам факт того, что они проникли во все каналы без предупреждения, демонстрировал их способности. С наступлением ночи Японию накроет паника. Рассуждения будут превращаться в любопытство, а оно — в коллективный поиск понимания. Люди будут напуганы. Умники начнут бороться с загадкой, скептики отвергать заявления власти по этому поводу. Принцип Талиона этим эфиром сделали две самые страшные вещи: показали зубки «Камуи» и посеяли в людях сомнения. Мнения начнут расходиться. Некоторые будут считать Принцип Талиона героями, раскрывающими преступников, скрытые истины, изменяющие общество к лучшему. Другие будут сохранять свой скептицизм, опасаясь, что эфир был манипулятивным инструментом, призванным посеять хаос. Это случиться с наступлением ночи двадцать седьмого декабря и не забудется перед Новым годом. На улицах, на работе, за семейным столом — во время праздника вся Япония будет обсуждать прямой эфир этой недели больше, чем планы на год грядущий. Это и было основной проблемой Министерства — если правительство арестует Принцип Талиона, это ни за что не останется незамеченным. У них наверняка есть свои люди по всей территории — каждый шаг власти простив новых «праведников» будет подан огласке. Поддерживающий народ взбунтуется. Люди, ненавидящие одаренных в моменте стали спасательным кругом для этих самих одаренных. — Мы ведь должны что-то сделать?.. — Ацуши прервал тишину в автомобиле. — Разобраться с ними?.. — С Принципом Талиона мы будем разбираться позже, — сухо ответил Куникида. — Сначала нужно узнать, знал ли об этом Рампо, а если знал, почему допустил. — Разбираться? — нахально хмыкает Дазай, откидываясь на спинку сидения. — Ох, Куникида-кун, Куникида-кун… — Что? — Доппо огрызнулся, нахмурившись. Детективы насторожились, полностью внимая словам Дазая. — Как же мы будем разбираться с теми, кто из такого могут выйти сухими из воды? — Осаму лениво потянулся, поджав губы. — Должен признать, замыслы Достоевского я разгадывал гораздо быстрее. — Что же нам тогда делать? — понуро спросил Ацуши, переглянувшись с остальными. — Единственный вариант решить все проблемы, созданные Талионом — это избавиться от самого Принципа Талиона, — недовольно ответил Дазай, почесав макушку. — Но мы всего лишь детективы. Мы с ними ничего не сможем сделать, сколько бы не попытаемся. — Иногда мне кажется, что они совсем не та неизвестная, слабая подпольная организация одаренных, как нам сказали в самом начале, — хмыкнула Йосано, тяжело вздохнув. — Они и никогда не были такими, — серьезно ответил Доппо. — Одно не могу понять: на кой черт? Они хотят устроить переворот или искоренить организацию Достоевского? Для чего это? — Это не его организация, — невзначай бросил Осаму. Куникида даже развернулся к нему лицом, отвернувшись от дороги. — У Смерти Небожителей есть главный, и это не Фёдор. Его называют «Камуи» и наши талиончики хотят выманить его. — А нам ты когда собирался об этом сказать?! — прикрикнул Куникида, сбавляя скорость. — А я не собирался, — пожимает плечами Дазай. — «Камуи», — повторил Накаджима. — Это псевдоним? — Да, — однобоко кивнул Осаму. — Принцип Талиона знают, кто за ним скрывается? — Ацуши напрягся. — Да, — всё так же ответил детектив. — А ты? — холодно спрашивает Доппо. — Ты знаешь, кто этот «Камуи»? Дазай слегка усмехнулся, глядя в лобовое окно. Лизель, когда рассказывала ему, кто это, вела себя очень опрометчиво. Словно, для неё это не такой уж и большой секрет. Но нужно ли его сохранить? Кто такой Камуи не только её секрет, а и Принципа Талиона в целом. Он глянул на коллег, ждущих ответа. Они не поверят. — Ага, — ухмылка расплылась на лице. — Знаю. — Ты, что, издеваешься?! — Куникида обреченно нахмурился, казалось, истратив всю энергию на злость. — Нет, что ты, Куникида-кун, — вздохнул Дазай. — Но мне и правда интересно, насколько много знает Рампо-сан… — Много, понятное дело, — хмыкает Йосано. — Не лучше ли выведать, почему он им помогает? — Вы считаете «это» помощью? — глянул на женщину Осаму. — Для них было бы куда выгоднее умереть на глазах у всей страны, если бы те хотели нести раскол или же, мы бы могли не успеть спасти дипломатов, что сыграло бы куда большую роль в их эфире. Они могли бы встретиться с «Камуи», просто прийдя к нему домой. — Они ведь изменили реальность с помощью страницы, — поправил напарника Доппо. — Вот про это я и говорю, — кивнул Дазай. — Этим куском бумаги очень тонко можно манипулировать. Получается, что это они помогли нам, а не мы им. В салоне автомобиля вновь повисла тишина. Гоголь рассказал им свой изначальный план — детективы должны были стать преступниками. Что бы тогда началось — знает только он. И, соответственно, Принцип Талиона. Получается, это не Вооруженное Детективное Агентство помогло Принципу Талиона, а террористы спасли детективов от этой участи. — Мы им должны за это будем? — фыркнул Доппо, паркуясь. — Нет, — легко цыкнул Осаму, улыбаясь. — Думаю, соучастие Рампо и его молчание были нашей платой за спасение. — Значит, мы должны Рампо-сану, — кивнул Ацуши. — Придется идти в магазин, — закатила глаза Акико. — Придется, — кивнул Куникида. — Интересно, — бросил Ацуши, выпрыгивая из машины. — Чем сейчас занимаются Принцип Талиона? Подчищают следы или, может, прячутся от Отдела? — Хм, — протянул шатен, встречаясь лицом с морозным ветром. — Интересная загадка.***
— Мы приехали в Японию чтобы Макдональдсом питаться? — фыркнул Шева, пакуя аппаратуру в коробку. — Вы ебало этого несчастного курьера представьте: заказываем мы, он приезжает и видит тех, на кого час назад в телевизоре смотрел. — Так ты не будешь? — спрашивает Оруэлл, облокотившись об дверной косяк. — Буду, — цыкает Шева, протягивая Мэри шнур. — Я тоже, — поднимает руку Лизель, не отрываясь и от своего увлекательного дела — распиливания тела напополам. — Мне чизбургер без лука и огурцов. И картошку. — А ты-то как о еде можешь говорить? — кривиться Мэри, подавляя рвотный рефлекс. — Хочешь вместо меня попилить? — хмыкает Зусак, смотря на свои руки, по локоть комбинезона перемазанных в крови. — Это очень увлекательно, честно. — Зачем мы вообще это делаем? — Шелли отвернулась, запаковывая коробку. — Чтобы он внезапно не воскрес, — поясняет Оруэлл, выбирая себе еду. — Если мы, например, кинем его труп в камеру к Достоевскому, а его способность резко окажется воскрешающей, то весь наш план — коту под хвост. — Ты собираешься кинуть его к нему? — скептически хмыкает Шева, глянув на застывшее в крике лицо. — Ты, что, совсем подурел? — А что в этом такого? — вопросительно тянет Джордж. — Поломаем нашу игрушку ещё чуть-чуть. Черт… не могу выбрать: Биг-Мак или с терияки? — Вот наймешь мастера, чтобы починить второй унитаз в доме, тогда ешь свои яки сколько хочешь, — возмущенно процедил Шева, беря в руки коробку с камерами и прочей аппаратурой. — Зачем нам мастер, если есть Мэри? — возмущается Оруэлл. — Я за тобой ещё унитазы не чинила, спасибо, — язвительно выражается та, кривясь. — Я роботостроительница. — Но в теории сможешь же его починить? — ухмыляется Джордж, оглядывая блондинку, всучившую Шеве ещё одну коробку сверху. — Прибавка к зарплате сто процентов, — хмыкает Шелли, гордо задрав подбородок. — Вызову мастера, так и быть, — Большой брат незаинтересованно опускает голову в телефон. — У меня тоже есть претензия, — прикрикивает Лизель, вытирая с щеки кровь. — Ты, миллионер поганый, когда микроволновку нам купишь? Если, конечно, ты не соизволил это сделать за месяц моего отсутствия. — Зачем нам микроволновка? Мы питаемся доставками или в ресторанах, — непонимающе хмуриться Оруэлл, глядя на женщину. — Да за тем, что когда я просыпаюсь посреди ночи в потугах что-нибудь съесть, я хочу достать еду из холодильника и разогреть её, а не ждать нахуй несколько часов до открытия доставки! — раздраженно ответила та, допиливая поясничные позвонки. Кость треснула с характерным звуком, оставалось лишь допилить само тело, следя за тем, чтобы органы не растеклись по всей комнате. Неприятно захлюпало. Звук рвущейся плоти разносится по пустынному пространству, смешиваясь с тяжелым дыханием Зусак. Казалось бы, одним взмахом руки она может располовинить тело несколькими страницами, но вот незадача — сколько же их понадобиться, сколько силы ей стоит приложить, чтобы разрезать людской позвоночник? Пила и крепкие руки куда надежнее. Руки Лизель запятнаны как в переносном, так и в прямом смысле, пока она методично выполняет свое гнусное задание. Запах крови тяжело витает в воздухе, навязчивое напоминание о жизни, которая когда-то пульсировала в теперь бледных венах. Запах крови и книга в яркой, золотой обложке — всё, что осталось от Шута. «Человек умирает тогда, когда умирает последнее воспоминание о нем» — Зусак хмыкнула. Не таким должно быть последнее воспоминание о Николае, люди, увидевшие, как Леди, которая знает всё собственноручно убила его, даже имени его не знали. Последний надрез пилой — верхняя часть тела наконец отделилась от нижней. — Ну всё, — выдыхает Лизель, медленно вставая. — Пакуйте его. — И уезжайте, — дополняет вслед Оруэлл, заставляя Мэри и Шеву обернуться. — Мы разве не планировали дождаться главаря этих Небожителей? — хмуриться Мэри, скрещивая руки на груди. — Нас с Лизель хватит, — кивает Джордж. — Вы отвезите аппаратуру и киньте тело в одну из камер. Пустых, пожалуйста. — А еда? — спрашивает Шева, приходя с улицы за новой порцией коробок. — Я заказал через полтора часа в здание детективного агентства, — ответил мужчина, склоняясь к телу, начиная заматывать выпавшие органы. — Знаю, долговато, но к тому моменту мы уже забудем этот прекрасный трупный запах и доедем до сыщиков. — Если они нас впустят, — хмыкнула Лизель. — Рампо больше незачем нас прикрывать и помогать. — Но они ведь хотят получить ответы на свои вопросы? — Оруэлл победно ухмыльнулся. — Тот великий детектив славный парень, но даже он не сможет предугадать наши дальнейшие действия. — «Фейерверки» с «шоу» же как-то предугадал, — фыркает та. Джордж засмеялся, погрузив остатки тела в мешок, протянув Шеве. Бросив ключи от машины белобрысой, мужчина обернулся к Зусак, прошептав: — А то, что мы достанем Фукучи «Великий приказ» в обмен на Книгу — нет.