Соблазна книг не одолеть

Никто не предугадает, когда рука на бедре может привести к ножу в спине.

      В мире, где каждое действие оставляет свой след, судьбы переплетаются, как нити великой вышивки. Каждый шаг, каждое слово, каждое решение — это капля, падающая в воду, и расплескивающаяся, образуя бесчисленные круги последствий.       Жил на свете человек. Был человек тот авантюрист, но самой высокой и лучшей марки. Из дальней страны, путешествуя по миру, отринутый всеми, набрел он на город: темный и серый. Название давно стерто с лица Земли и вряд ли мы когда-нибудь точно узнаем, что это было за место. Он жил нелюдимо, подальше ото всех, в деревянном доме на огромной поляне. По вечерам качался в кресле-качалке, читая книгу и попивая чай.       Был у этого, назовем его «Человеком», друг. Парнишка, кудрявый, сероглазый с пейсами наперевес. Звали его Давид — только одно единственное имя от этих двоих и осталось. Как по-настоящему звали Человека — знал только он.       Но так было не всегда. С одной стороны мира — диктатура Великобритании, упадок Америки и тихая «Океания» — такое поганое название хотели дать новой республике. С другой стороны — великая и спокойная Азия, неизведанные города, спокойствие и леса. И куда же деваться Человеку, если и там, и там, он чужой? Да и сам себе тот был чужд. В то время, а это приблизительно, допустим, лет шестьдесят назад, такие как Человек и вовсе по сей день были подвержены смертельной казни!       Уже догадались, кем был Человек?       Одаренных в те время не жаловали. Особенно тех, кто не может совладать со своим проклятьем. По ночам Человек не мог и глаз сомкнуть, Он приходил, садился на кровать и смотрел. Три широких глаза, мерзкие худощавые руки и вызывающая страх улыбка от уха до уха — так выглядел его дар. Человек никогда не понимал, что Он и Оно такое, никто его этому не учил! Черный силуэт за спиной лишь отравлял жизнь и пугал остальных людей. Дар, наносящий душевные раны — к такому выводу пришел его носитель.       И вот в глуши он нашел свое спасение — мальчика по имени Давид, такого же одаренного, как и он сам. Ах, но как же Человек завидовал его силе! Это не сгусток черной массы за спиной, шепчущей кошмары — это власть над словами! Над книгами!       Зависть поглощала с каждым днем. Его «черная» сторона нашептывала ему, что мальчик недостоин такой силы, что лучше уж он заберет её себе и перестанет страдать от одиночества. Вот только чума и несколько непрерывных недель без сна поглотила Человека раньше. Как он умер — не знал никто. Ходят слухи, что его черный цилиндр до сих пор пылится на чердаке того дома на окраине непонятно какого места. Но сущность живущая в нем, на удивление, осталась жить. «Черный человек» уж слишком сильно хотел заполучить эти волшебные писания «Книжного вора». Отделившаяся от хозяина способность пообещала себе процветать, сеять хаос, обманывая людей, как и было предначертано изначально. Черный Человек пообещал исполнить последнюю волю своего хозяина: заполучить «Книжного вора» Давида любой ценой.       И спустя столько лет Он выполнил обещание, лишь с одной маленькой погрешностью: заполучил не Давида, а его дочь.

***

      Снежное пальто накрыло лес своей мертвенной пеленой. Ветры холодные обнажили деревья, и теперь они возвышались как скелеты старых грехов, забытых в мрачном прошлом. На окраине, где звуки суеты поглощал закат, лишь дом и следы от машинных шин. Внутри, в мрачной тишине, властвовали лишь две тени. А на полу, словно забытый акт бессмысленной жертвы, засохла кровь. Как кисть художника, погрузившегося в безумие, и его полотно — мозаика страданий.       Золотистый солнечный свет проникал сквозь трещины в стеклах. В это место не доходили ни человеческие голоса, ни тепло, и лишь ветры шептали свои беспокойные истории о бессмысленности бытия. Они сидели на подоконнике, рядом, но не касаясь друг друга плечами. Довольно близко для ненавидящих, но запредельно далеко для двоих понимающих. Каково Лизель оставаться наедине со своим мучителем, параллельно натягивая на своё лицо ту же самую маску?       Она приходила к нему в те моменты, когда была на дне. Плакала, мужалась, просила о чём-то для себя, других. Зусак рассказала ему первому о камне на шее, показала глаза — усталые, затянутые серыми тучами, с редкими проблесками голубого неба. Иногда в них случались молнии, тогда темные прожилки выделялись особенно сильно и взгляд уже не казался таким мертвым. Оруэлл, как очередной опекун, уже который за жизнь, который чему-то её старался научить. Насильно, потому что ему казалось, что по другому она не умеет, остается лишь заставлять соображать переломав руки-ноги-шею, разбив голову, вытирать кровь с губ и тащить за волосы из подвала, в котором оказалась. А Оруэлл смотрит, всегда смотрит, заглядывает огромной тенью к ней в окно, в душу, и наблюдает, как Лизель барахтается в очередном, и цепляется за кого угодно, лишь бы помогли вылезти.       Полупустое помещение обрамляется прахом сотни лет назад погибшей звезды. Тёмные, кровавые следы въелись в прогнивший от влаги пол. Они молчат. Тьма вокруг них сгущается сильнее, стоит лишь ненадолго всмотреться в неё, словно сказав молчаливым вздохом нежное приветствие, оставленное ранами на чьих-то запястьях. Здесь тихо и громко одновременно. Лёгкие бегут в танце ветра у окна, поблекшие женские губы произносят просьбу, до мурашек ироничную:       — Поделись сигаретой.       — У меня с собой только самокрутки, — Джордж отвечает ей тихо, без особого энтузиазма хотя завязывать беседу.       — Мне всё равно, — говорит Лизель, легко протягивая ладонь в его сторону, забирая папиросу.       — Могла бы и «пожалуйста» сказать, — бубнит Оруэлл, слегка закатывая глаза.       — Ты действительно думаешь, что заслужил подобные слова? — спокойно вопрошает Зусак, заимствуя у него из нагрудного кармана зажигалку.       Оруэлл глотает эти слова комом в горле. Его сознание последние несколько часов просто разрывается от новостей и неожиданных открытий, и как же всё-таки повезло, что не все они были непредугаданными. Но ему никогда не давали отпора таким образом, бывало устраивали истерики, проклинали, угрожали убийством, уходили, обрывали связи, даже прощали пару раз. Лизель в его понимании поступила слишком феерично — поставила перед фактом «Ты теперь никто и зовут тебя никак». И ладно, если бы женщина отпустила предателя-мучителя восвояси. Нет. Оставила при себе как трофей, ибо Джордж ощущал себя именно им. Идентифицировал он себя как отрубленную голову оленя после удачной охоты, которую позже повесят на стену. Зусак смутно напоминает ещё одну женщину из его прошлого — такую же сломленную, но не собравшую себя по кусочкам. Та женщина из прошлого закончила жизнь самоубийством — случится ли подобное с Лизель?..       Мужчина оборачивается на Зусак, выдыхающую едкий дым в разбитое окно. Наверное, для извинений уже поздно, да? Слова крутятся на языке, но неведомая сила стыда его останавливает — ей они больше не нужны. Ей нужен верный и послушный пес, каким она была для него раньше.       — Меня интересует лишь один вопрос, — её внезапно возникший голос вырывает из подоспевших апатичных мыслей. — Ты же всё время лгал мне?       — Смотря, что ты имеешь в виду, — тихо отвечает Джордж, поджимая одну ногу под себя.       — Мэри, — она косится на его лицо, пытаясь правильно считать хоть одну эмоцию, хотя бы постараться это сделать, но всё, как и тридцать лет подряд, безуспешно.       — Не понимаю, что ты хочешь от меня услышать, — он поджимает губы, делая глубокую затяжку.       Продолжая сверлить Оруэлла взглядом, Лизель тихо хмыкает себе под нос.       — Да всё ты прекрасно понимаешь, — вздыхает она, переводя взгляд на небо. — Скажи, я тоже в один момент потеряю над собой контроль и прострелю кому-нибудь голову, как ты сделал это с Адамом? Каково это — очнувшись осознать, что ты только что убил семилетнего ребенка?       — Отвратительно, — Джордж напрягся и сжался, скрестив руки на груди. — Сложнее всего будет донести, что это был не я, а Он.       — Может, проще будет принять тот факт, что ты породнился с чудовищем и не пытался оправдываться? — женщина переводит уставший взгляд на него, страдальчески хмурясь.       — Я-то могу принять, что я чудовище, но если мы говорим о тебе, то просто представь себя на моем месте, — он хмурится в ответ, а внутри неприятно жжет. — Как ты отреагируешь?       — Ты не можешь принять, что ты чудовище, Джо, — Зусак не отвечает, продолжая гнуть свою палку, которая вот-вот и треснет. — Остальные — да, но не ты. Ты продолжишь упрямо доказывать своё, не замечая всего лишь одной маленькой детали, что грызет тебя изнутри. Что тебе мешает?       — Это так важно? — Оруэлл кривится, отворачиваясь то ли от женщины, то ли от мыслей, лезущих в голову.       Ему кажется, что он — маленькая овечка, загнанная в угол осторожным и хитрым хищником. Ищет его слабые стороны. Думает, на что надавить. Учится у него же самого, поступает как Большой брат во плоти. И Оруэлл ограждается от её вопросов, ощущая себя внезапно каким-то маленьким и полностью голым. Ему проще выслушивать от всех оскорбления, играть с умниками в игры разума.       — Воспринимаешь меня как врага? — она снова хмыкает, вытягивая на подоконнике ноги. — Понимаю, но я — не ты, хоть и учусь у «лучших». — Лизель выкидывает догорающую самокрутку через окно в снег. — Что тебя тревожит, Джо?        На языке возникает одно лишь слово: «Ты», а потом уже к мужчине приходит осознание того, что эта женщина, походящая именно в этот момент на незнакомку, хочет достать до самого сокровенного и интимного, что есть у Оруэлла — его мыслей и чувств. Настоящих, без дьявольской улыбки и закрытых поз.       — Ты хочешь, чтобы она тебя простила? — Зусак продолжает, слегка склоняя голову на бок в знак заинтересованности.       — Прекрати это, — мужчина осёкся, вставая с холодной поверхности, тут же встречаясь лицом к лицу с остановившейся в паре сантиметров от его лица книжной страницей.       — Когда я просила тебя прекратить, ты продолжал, — отрешенно отвечает женщина, впиваясь взглядом в опустевшее рядом с собой место. — Ты хочешь, чтобы она тебя простила?       — Я перебирал уйму вариантов, при каких обстоятельствах это могло бы произойти и не нашел того самого, — отвечает Джордж, как ему кажется, довольно искренно. — Иногда просто хочется, чтобы все было как раньше.       — Это как когда? — интонация Зусак звучит уже более насмешливо. — Когда ты не сломал этой женщине всю жизнь? Значит, это когда тебя не существовало?       — Как в самом начале, — тихо отвечает Оруэлл.       — Вот как… — женщина удивлённо вскинула брови к верху, а немного погодя приподнялась, беззаботно добавив: — Что же, ты не думал о том, чтобы заставить её забыть об этом?       Возникшую паузу прерывает звон в ушах. Джордж содрогается от холода, не понимая, когда это стало так мерзко и противно. И речь идет не о погоде. Этот насмешливый, безразличный тон вновь смутно напоминает кого-то из прошлого — ещё больше становится не по себе. Его старый лондонский знакомый перед уездом однажды сказал ему одну истину: «Если встретишь такого же, как мы — будь осторожней». Видимо, застряв в детстве, Джордж так и не научился слушать старших, не научился осторожничать с людьми и к четвертому десятку внезапно осознал, что слушать и слышать — разные вещи. Каковы открытия, да?       — Не только об обиде, — Зусак тихо прерывает паузу. — Заставь её забыть об Адаме.       — Ты сумасшедшая? — мужчина резко разворачивается, отмахивая страницу от своего лица.       — Я-то? — уставшее хихиканье разносится по комнате. — Значит, Мэри всё-таки особенная и с ней нельзя так поступать?       — Тебя грызет только внутренняя обида. Поэтому хочешь заставить всех остальных страдать? — рявкает Оруэлл, делая угрожающий шаг в её сторону.       — Мне казалось, что этим занимаешь ты, — цыкает женщина, делая глубокий вдох. — Я действительно думаю, что ей лучше забыть про это. Мэри сможет жить дальше.       — Мэри живет просто прекрасно! У неё есть всё, чего она хотела, — Оруэлл громко огрызнулся, скривившись от злости. — Какая надобность так с ней поступать?       — Ох, — не выдерживая, она громко и недовольно вздыхает. — Например, когда мы приедем в Лондон и она днями будет проводить время на кладбище, качаясь из стороны в сторону и рассказывая каменной плите, как у неё дела?!       Прикрикнув, женщина резко затихает. Неужели, её внутренний голос, срывающийся на крик последние несколько лет, звучит так обреченно и угрожающе? Прошлая Лизель никогда бы не смирилась с той, кем она является сейчас. Держу пари, они бы подрались из-за разных взглядов и убеждений, но драка была бы лишь в одну сторону. Взрослая Лизель позволила бы ей себя бить, унижать и говорить, какая она жалкая и мерзкая, никого не любящая, сумасшедшая, как она могла предать близких одними только мыслями и жить такой паршивкой дальше. «Лиза» разорвала бы Лизель в клочья.       Но женщина знает, насколько та маленькая девочка хотела быть понятой и услышанной. Знает, что на самом деле она нежная и ранимая. Помнит все попытки исправить. Лизель позволила бы ей из прошлого избить себя, потому что была уверена, что после этого ей стало бы легче. На данный момент же, женщина хочет, чтобы легче стало всем остальным, освобождая их душу от греха и страданий.       — Она… — оборвавшись на полуслове, Джордж опешил. — …так делала?       — Ты хоть что-то о ней знаешь? — фыркает Лизель, не понимая, на черта ему тогда прослушки и камеры в каждом углу. — Мэри грезит мечтами про то, чтобы оживить его, Джордж! Она проводит опыты на трупах, создает роботов по его подобию, и программирует их под детей! Смысл её жизни это вернуть сына и уничтожить его убийцу. — она приподнимается, тут же хватаясь рукой за трость умершего шута. — Хочешь прекратить её страдания хоть на минуту или несколько месяцев, пока воспоминания не начнут возвращаться? Значит заставь её забыть!       — Кхм… Я вам не слишком мешаю? — из-за спины доноситься низкий мужской голос. — Но вы если что продолжайте, я словно телек опять включил, представление — умора полная.       Оруэлл и Зусак медленно оборачиваются, заставая перед собой облокотившегося на стену мужчину в военной форме, с мечом наперевес. И каждый из них подмечает в мужчине разные детали — Лизель прикована глазами к трем шрамам на лице, в то время как Джордж проходится взглядом по закрученным вверх усам. Оба делают глубокий вдох. У обоих, на самом деле, бешено стучит сердце. Осознавая, что всё внимание этих двоих переключилось на него, мужчина выпрямляется, непринужденно почесав затылок.       — Заждались? — хмыкает тот.       Очи Фукучи. Лидер элитного боевого отряда специального назначения, под названием «Ищейки». Он же — «Камуи», лидер «Смерти Небожителей». А так же сильнейший воин человечества, который одной маленькой зубочисткой может надрать этому Принципу Талиона зад и даже не моргнуть.       Лизель и Джордж медленно кивают, склонившись в небольшом поклоне.       — Извиняйте ребятки, но молодежь совсем с ума сошла, — обрывисто вздыхает Фукучи, проходя в комнату глубже. — О вас трещит каждое корыто, ха-ха! Я даже немного завидую!       — Мы работали исключительно по плану, — отвечает Оруэлл, ухмыляясь.       — Справились отлично, — Очи легко улыбается, поправляя кончики усов. — Не думаете, что агентство легко могло догадаться о нашей встрече?       — Они думают, что мы выманиваем Вас, а не хотим обсудить дальнейшие детали, — хмыкает Лизель, устало облокачиваясь на край подоконника.       — Было бы хорошо, чтобы они продолжали так думать, — военный прыснул, глянув на женщину. — Что случилось с твоей ногой?       — Непредвиденный несчастный случай, сэр, — кивает Зусак, вымученно улыбаясь в ответ. — Ничего серьезного.       — Не видел вас с сезона Большой жары, — услышанную информацию мужчина действительно всерьез не воспринял, а продолжил говорить о своем. — Неужели не будет времени, чтобы выпить и поделиться веселыми историями, которые с вами приключились за эти полгода? — интонация Фукучи незаметно изменилась, когда он проговаривал следующее: — Я бы охотно послушал и про Информатора, убийство Тонана или сыр-бор, который вы привыкли устраивать на виду у всех детективов, вызывая к себе одно лишь неуважение.       Лизель медленно сглотнула подступившую к горлу слюну, выдохнув. Перевела взгляд разноцветных глаз на Оруэлла — мужчина стоял прямо, отвечая на придирки Очи лишь хитрой улыбкой.       — Увы, но времени в обрез, — говорит Джордж, скрепляя руки за спиной в замок. — Думаю, и без этих подробностей мы сможем обсудить дальнейшие планы.       — Ну-ну, — мрачно хмыкнул военный, явно не довольный таким ответом. — Чем ещё порадуете?       Вместо ответа Джорджа женщина услышала неприятный шепоток в ушах. Перед глазами очень не вовремя начали всплывать картинки из недалекого прошлого. Её серые глаза, некогда такие умные и внимательные, теперь были полны невероятной грусти. Лизель всегда ощущала, что что-то важное ускользает от неё, что её память начинает подводить. Челюсть неприятно обожгло фантомной болью. Да, всё верно! Та проклятая металлическая дверь, что чуть не лишила её лица.       Зусак усмехнулась, достаточно громко, чтобы «Камуи» по-настоящему и без любезностей обратил на неё внимание. Она вспомнила.       — Я действительно думала, что тогда на столе в морге лежал один из моих старых знакомых, — сказала Лизель, встретившись с Фукучи взглядами.       — О чем ты? — нахмурился Оруэлл.       — А…да, — словно что-то резко вспомнив, взгляд Очи прояснился. — Как там его… этого… адвоката из Китая? Ванденбург?       — Как Вы это сделали? — проигнорировав коллегу, женщина продолжила. Лизель зацепилась лишь за одно выражение: «Адвокат из Китая».

Он жив.

      — Архив такая интересная штука, Воровка книг, — смеясь ответил Фукучи. — Там можно добыть столько полезной информации, и если не о тебе, так о твоих близких и их близких, и близких их близких. Но не серчай, я хотел всего-то приукрасить и добавить подлинности твоим эмоциям.       — После удара дверью в челюсть они и так были бы на пике, спасибо, — недовольно процедила в ответ та.       — Перестарался слегка, — «Камуи» пожал плечами. — Но всё ведь пошло по плану? Мальчишка Тачихара лично сознался Боссу Портовой мафии в том, что он двойной агент.       — Вот только Мори Огай ничего с этим не сделал и оставил его под своим крылом, — вклинился Оруэлл, поправив очки на переносице.       — Не вижу проблемы, — несерьезно отмахнулся тот. — Мичизу славный малый, служащий мне и моему отряду верой и правдой. Огай сильно ошибается, если думает, что вместо «Ищеек», он предпочтет мафию.       Оруэлл и Зусак быстро обменялись многозначительными взглядами. Они вдвоем так не думали.       А это значило лишь то, что всё идет по их плану. Их настоящему плану, в котором нет места Смерти Небожителей, совместным целям с Фукучи и всеобщему обману доверчивых им людей. В настоящем плане есть только они и Книга, способная избавить мир и их самих от страданий. Но давайте мы поговорим о настоящем плане чуточку попозже, когда для него настанет подходящее время. Сейчас же Принцип Талиона должны думать о том, как не выдать себя перед Фукучи.       Хотя, всё же, два года подряд у них это отлично получалось. И когда «Камуи» распознал в Воровке книг шпионку, но устранять не стал. И когда Фукучи решил объединиться с Принципом Талиона, чтобы начать действовать отдельно от Демона Федора и придумать свое собственное развитие действий. Для этого, правда, пришлось еще всем вместе придумать, как этого же Федора и устранить, в конечном счете сойдясь на мнении, что устранить или вывести из плана придется всех его подручников. И, конечно же, когда Очи Фукучи специально убеждал правительство в том, что действия Принципа Талиона на территории их страны — детский лепет и угрозы они в себе не несут.       Или когда Сигма, один из самых безобидных подручников Достоевского, согласился отдать страницу всего лишь в обмен на свое единственное желание. Или когда Талиону потребовались данные от телеканалов страны. Или когда нужна была помощь при заложении бомбы в автозак, в котором должен был сидеть Федор. Даже когда Директор Фукудзава начал сомневаться в их намереньях, а Эдогава захотел глубже покопаться их деятельности — одного достаточно было убедить, второго припугнуть ликвидацией агентства. И ещё, когда…       — Условия изменились слегка, — продолжил Фукучи, после подозрительно продолжительной паузы. — Не полгода. У вас будет четыре месяца, чтобы достать мне Великий приказ.       Оружие, контролирующее разум, считавшееся «одним из величайших бедствий», к счастью, запечатанных. Это устройство, заставляющее каждого военного в мире действовать точно так, как приказано. Первоначально он размещался на общей базе управления Великобритании, Германии и Франции, но в действительности он находиться под мягким крылышком Ордена Часовой Башни.       Великий приказ был создан специалистом по способностям и предназначался для использования командирами на передовой для отдачи приказов своим подчиненным и автоматического их выполнения. Концепция Великого приказа была разработана с идеей, что армиям нужен «гуманный» инструмент для защиты солдат от самой войны. У некоторых солдат развилось посттравматическое стрессовое расстройство и участились самоубийства в результате армейской подготовки «стрелять рефлекторно, не думая». И один Бог знает, на кой черт эта махина понадобилась Фукучи.       — Орден Часовой Башни крепкие орешки, сэр, — сказал Джордж, недовольно поджав губы. — Четыре месяца — очень мало.       — Впрямь таки? — «Камуи» злорадно усмехнулся. — Дай-ка посчитать… Сентябрь, октябрь, ноябрь и декабрь… Именно столько вам хватило, чтобы натворить дел огромных масштабов, господа! В этот раз, что, не справитесь? Мне казалось, у вас талант.       Оруэлл и Зусак вновь переглянулись. Эти взгляды подразумевали лишь одно:

Мы в дерьме.

      — Надеюсь, нам не придется ждать, чтобы получить свою часть сделки? — прокашлявшись, Джордж натянуто улыбнулся.       — Нет, — легко ответил седовласый мужчина. — Всё зависит только от вас. Опять же, мне казалось, что у Большого брата должны быть связи в правительстве Британии.       Орден Часовой Башни… Британская государственная организация, посвященная в рыцари, что дает им право защищать Королеву. Членами организации были высшие имперские гвардейцы Королевы. Их охрана известна своей нерушимостью, поскольку способности одаренных, принадлежащих к организации, были на том же уровне, что и у Трансцендентов. Утверждалось, что каждый член способен в одиночку уничтожить целую террористическую организацию за одну ночь. Одно лучше другого!       — Вам не показалось, — уверенно отвечает Джордж.       — Конечно, чего ещё мне стоило ожидать от подопечного придворного ученого? — Фукучи засмеялся, потерев ладони. — Иногда я задаюсь вопросом, чего вообще от вас всех мне следует ожидать. Вы утверждали, что держите подпольный бизнес Англии в страхе, так почему так пугаетесь?       — Мы разве испугались? — непринужденно вклинивается в диалог Лизель.       — Не знаю, — отвечает Очи. — Поживем — увидим.       — Зачем Вам нужен Великий приказ? — спрашивает женщина, прокрутив в руках трость.       — И это спрашивает у меня бывшая военная? Ха-ха! — отмахнулся тот, поправив на поясе меч. — Воровка книг, тебе разве никогда не хотелось отомстить тем, кто эту войну и начал? Не хотелось докричаться до народа, который уговаривал её продолжать? Тебе не хотелось, чтобы дома агрессоров также прошибли снаряды?       — Нет, — спокойно говорит Зусак. — Мне хватило ненависти на фронте.       — А некоторым её не хватает всю жизнь, — парирует Очи, разворачиваясь к выходу. — Великий приказ — проклятие в чистом виде.       Они разом замолчали, думая о своем. Жизнь была огнем и жертвами, а война стала бессмертным кошмаром, окутавшим каждый аспект человеческой деятельности. Ужасы этой страшной эпохи оставили свои шрамы в самых негласных закоулках человеческой души, и их последствия продолжали распространяться, как эхо пушечных выстрелов, влияя на жизнь и общество в целом. В мире искусства, творцы стали свидетелями трагедий и хаоса. Живопись перестала быть лишь красками на холсте, она стала отражением боли и страха, которые проникли в каждое человеческое сердце. На фронте медицины война принесла террор и страх. Ученые посходили с ума. Одаренные отмывали свою репутацию самыми едкими белилами.       Куски мяса. Тогда, сегодня и всегда — люди лишь куски мяса, разменная монета для решения конфликтов тех, кто не считает себя вот таким вот «куском».       — И да, Информатор, — он обернулся, зыркнув на «коллег». — У меня не будет времени разбираться с этим внезапно возникшим недоразумением.       — Я хотел повесить это расследование на детективное агентство, — произвольно кивает Оруэлл. — Задачка как раз для них.       — Можете, когда захотите, — бросает Фукучи, уже окончательно разворачиваясь на выход. — Бывайте.       Хруст снега под военными сапогами, резко поднявшийся ветер — он уходил медленно, изучая территорию. Тишина в лесу словно усиливается. Закатные лучи, пробиваясь сквозь ветви деревьев, создают поистине волшебную игру света и тени, что даже начинает казаться, что всё вокруг — сон. Но увы и ах! Фукучи удаляется, вновь оставляя Джорджа и Лизель наедине.       Тяжелый взгляд Зусак прожигает в голове Большого брата дыру, но он всё так же беспрерывно глядит на пустой дверной проход, словно увидав в нем призрака или барабашку, коими родители часто пугали в детстве. Сейчас же можно сказать, что этими таинственными и злыми сущностями являются и он сам, и Лизель, и все остальные коллеги с помощниками. Все они — один большой организм, один проворный паразит, одно чудовище. Женщина молча ждет ответного взгляда, в который раз изучая привычный мужской профиль перед собой. Хмыкает, на удивление, самой себе.       Она никогда не найдет дважды одного и того же человека, даже, в одном и том же человеке. Ведь, если вы находите одно и тоже дерево в лесу дважды, значит, вы заблудились. Но Джордж Оруэлл не меняется — он всегда в её глазах одинаковый.       Ей настолько осточертело думать, что Зусак готова прямо сейчас вырвать себе с корнем мозг. Её невероятно бесит то, что она не может разобраться в чувствах — ни в своих, ни в людских. Лизель надоело постоянно угадывать мотивы, искать подсказки в языке тела, ловить ключевые слова! Особенно последнее — да ей всё равно, с какой интонацией ты это произнес или что имел ввиду! В жизни цитаты кавычками не выделяют. Добивает последнее — Принцип Талиона, как оказалось, в огромной жопе и теперь эти мягкие, удушающие бедра на её плечах.       Тихо вздохнув, Лизель прогоняет нагнетающие мысли в голове, хоть и выходит это, мягко говоря, не так быстро, как бы ей хотелось. На пару секунд всё становиться даже хуже — тихий шепоток Черного Человека вырывается наружу, за ним же потоками выплывают мысли об Осаму, и о том, где он, что он, как он и почему он.       Она отворачивается, аккуратно хватаясь за голову. Внезапно накрывает волной страха и тревоги. Лизель ничего не понимает — почему Оруэлл игнорирует её, почему никогда не обсуждает свои планы с ней? Разве своими словами шатенка его задела? Разве такого, как Джордж Оруэлл, можно задеть обычными словами и «советами»? Руки начинают дрожать, но вся внезапная паника резко проходит, когда Зусак чувствует мужские ладони на своих плечах и приказывающий, искаженный голос:       — Успокойся.       Кажется, что имея иммунитет к его способности, она работать не должна, но и в этот раз всё переворачивается с ног на голову. Вздохнув поглубже и через рот, женщина благодарно кивает, хоть и до сих пор не понимает, что она только что почувствовала — гремучая смесь ужаснейших эмоций. Впервые за всю её жизнь такой резкий всплеск.       — Это нормально, — говорит Оруэлл уже привычным голосом. — Твое тело и сознание чувствуют себя не в безопасности из-за стресса и Его влияния. Пару месяцев и пройдет.       — Месяцев? — шокировано спрашивает та, выпрямляясь.       — Скажи спасибо, что не лет, — ухмыляется тот, глядя на наручные часы. Стрелка почти перешла за первую половину циферблата .       — Спасибо, — вздыхает Лизель, от неопределенности сжав ладони в кулаки.       И всё же, несмотря на панику, Зусак кое-что да и поняла. Джордж одинаковый. Один и тот же. У Оруэлла всегда есть пути отхода, запасной план, если не несколько. Он до безумия педантичен и продуман, только сумасшедшая женщина, пуляющаяся в людей книжками, могла привнести в его графики и планы перчинку. Но не суть. Если Джордж продумал появление Фукучи, а до этого придумал, как его можно обхитрить, чтобы военный не заподозрил неладное, то наверняка у него есть способ контролировать и остальных во время их отъезда. Например, Вооруженное Детективное Агентство.

«Задачка как раз для них»

      — Так ты все-таки в курсе, кто этот Информатор, — тихо умозаключает Лизель, поворачиваясь к нему лицом.       — Оставим этот секрет между нами, — Джордж оборачивается на неё в ответ, устало приулыбаясь. Алые глаза быстро зыркают в дальний угол комнаты, где над потолком еле-еле светится красный огонек от видеокамеры. — Как думаешь, мы хорошо получились?       — Если он не заметил, — фыркает в ответ Лизель.       — Не заметил, — ухмыляется Джордж.       — Уверен? — переспрашивает Зусак, недовольно прищурившись.       А в ответ Большой брат лишь легонько постучал подушечками пальцев по горловине свитера, в месте, где в его шею въелся старый радиопередатчик.       — От таких, как он, лучше не ждать слепой наивности, — поджимая губы, Зусак легко облокачивается спиной на стену, поджимая под себя занывшую от боли ногу. — Если Фукучи раскусил меня в начале, то ему ничего не мешает сделать это вновь и со всеми нами. Если он согласился на то, чтобы убрать Достоевского, который, между прочим, был его соучастником, то мы легко можем быть следующими.       — Вот поэтому мы и едем в Лондон, — бросает Джордж, прикуривая самокрутку.       — Я думала, что мы едем туда подделывать Великий приказ, — она удивляется, искривив тонкие брови в немом вопросе.       — И это тоже, — Оруэлл непринужденно пропускает смешок. — Но в первую очередь — ради защиты.       — Класс, — недовольно вздыхает Лизель. — Мы настолько в дерьме…       — О, нет, дальше — хуже, — всё так же смеясь, отвечает мужчина. — Унижаться придется перед всеми и много.       — И расхлебывать это мне? — тянет Зусак, глубоко и утомленно вздыхая.       — Ну, что ты, сорок на шестьдесят, — прыснул тот. — Всё по-честному.       — Наговорились? — прервал их громкий голос Шевы и сам парень в дверном проёме. — Вы бы хоть переоделись, а? Всё в застывшей кровяке стоите, припизднутые.       Переключившись на блондина, Лизель спокойно улыбается, пока Оруэлл фыркает себе под нос, разминая плечи. Несмотря на все трудности, что они сейчас переживают, главное, хоть они его и не замечают, лишь одно — они все до сих пор вместе. И почему так произошло — та ещё загадочка. Может, Судьба не так уж и жестока?       — В ковер предлагаешь завернуться? — хмыкает Джордж, оглядывая кровавые капли на своем комбинезоне, переводя взгляд на чистенького и переодетого мольфара. — В душ, как некоторые, сходить не успели.       — Ну… В снег прыгнули бы, — фыркает Шева, складывая руки на груди. — Все дела сделали? Едем домой?       — Нет, сразу в агентство, — мотает головой Большой брат, двигаясь на выход. — Нас заждались.       — В таком виде? — блондинистые брови изгибаются в недовольстве.       — На мне всего пару капель, — недоуменно возмущается Джордж.       — Ты такой нарцисс, — цыкает Шева, закатывая глаза. — Лиз выглядит так, словно искупалась в крови.       — Красный ей идет, — саркастично хмыкает Оруэлл, оборачиваясь. Наконец заметив то, как сильно вымазана в красной жидкости женщина и как от неё будет нести трупным смрадом, он вздыхает. — Пожалуй, всё же заедем домой.       Закатывая глаза, Шева лишь аккуратно берет Зусак под руку, помогая идти. Нога ноет ужасной болью и женщина больше не считает это равной платой. Она прокручивает в голове всё, что было сказано сегодня, придумывая отговорки для детективов, как вдруг внезапно замирает, оборачиваясь на идущего сзади Оруэлла:       — Подожди… — разноцветные глаза застывают в недоумении. — А зачем ему Великий приказ, если он добудет Книгу?       Оруэлл молчит. Очень напряженно.       — Джордж…? — нервный смешок вырывается из женских уст.       В нем в один момент что-то разбилось. «Что-то» под названием «контроль». Джордж смотрит ей в глаза, осторожно прищуриваясь, боясь выдать нервозность и смятение, а в голове пробегает лишь одна красная строчка «SOS». Он застыл, без возможности и отступить, и продолжить движение вперед. Закаменел, как древняя статуя, вот только воздушности и красоты в нем не было. Состояние стремительно ухудшилось и мужчина уже не мог это скрывать — заиграли жилки, заскрипели зубы.       — Кхм, — мужчина отмирает, тихо отвечая. — Кажется, я всё же допустил одну оплошность.       — Ахуеть не встать! — восклицает Шева. — Мы в пизде!

***

      — …Вот как-то так! — завершил свой длинный монолог Эдогава, сунув чупа чупс в рот. — Удивлены?       — Рампо-сан… — Куникида глубоко вздохнул, да настолько, что некоторым детективам показалось, что идеалист и впрямь накричит на старшего коллегу. — Спасибо Вам за то, что всеми силами защищали агентство.       Доппо медленно поклонился на все девяносто градусов, слегка шикнув на застывших в ступоре коллег, сподвигнув поклониться в благодарности и их. Дазай, упираясь взглядом в пол, ухмыльнулся.       Рампо не в чем было винить. Все уступки, на которые он шел — были ради агентства. Все провокации, которые он игнорировал — ради детективов. Все договоренности, которые он заключал — ради этой группы эсперов. Это конечно привело к трудностям, но по другому суверенитет Вооруженного Детективного Агентства было не сохранить. Они вместе способны преодолеть любые преграды, чем по отдельности и более масштабные.       — Да-да, спасибо, — отмахнулся Эдогава, раскручиваясь на стуле. — Всё равно, без разрешения Директора я бы это не провернул.       — Разрешения? — аккуратно переспросил Ацуши, оглядываясь назад.       Директор Фукудзава отсутствовал на своем рабочем месте примерно пол дня. Когда сотрудники агентства поспешили на помощь, в тот же момент, по словам секретарей, Директор покинул свой кабинет, направившись на какую-то незапланированную, но важную встречу.       — Всё же, Принцип Талиона — преступники, — Эдогава пожал плечами, хмыкнув. — Я пришел к Директору и вывалил на него всё, что успел узнать за пару минут нахождения с Воровкой книг. Думаю, ему не сильно хотелось с ней сотрудничать, но он был ей должен, а она прекрасно об этом знала. Я лишь пролил свет на истинные намерения, дабы он осознавал все риски.       — Неужели ты и правда смог узнать так много за пару минут? — удивленно хмыкнула Йосано, приулыбнувшись.       — Эй! Что за глупый вопрос? Я же великий детектив в конце-то концов! — по-доброму воскликнул тот.       — Вы знали и о том, что они сделают с преступником? — прокашлялся Доппо.       — После того, что они сделали с Достоевским — догадаться было не сложно, — легко отвечает Рампо.       Осаму легко и незаметно хмыкнул, огибая рабочие столы. Значит, Рампо прямо подтверждает, что Демон Фёдор мертв. Подозрения клубились, как туман в залитом лунным светом лесу. Дазай чувствовал это: сложная паутина обмана и схем, в результате которой он мог оказаться живым и невредимым. Любопытство, неверие и гложущая жажда истины. Сам воздух, казалось, потрескивал от напряжения.       Он решил, что полученной информации от Рампо ему достаточно. Подробный пересказ событий, происходящих параллельно их операции по спасению заложников, не дал Дазаю совершенно никаких ответов. И вот же черт — с помощью страницы они не просто оказались в нужном месте и в нужное время, Принцип Талиона подчистую переписали реальность. В то, что они помогли спасти заложников, верят все. Заложники дают «ложные» показания, но в этой реальности они оказываются подлинными. Даже детективы не могут припомнить, чтобы Принцип Талиона оставался в агентстве по их уходу, отчего голова начинает раскалываться. Воспоминания не могут подмениться целостно, и даже у Осаму всё внутри сжимается. Но не от измененной реальности, а просто от ощущения, что все, кому он мог доверять, что-то скрывают.       Начиная от смерти Федора, книги «его жизни», которую детектив всё же на досуге почитал и мог охарактеризовать это чтиво одной лишь фразой: «Невыдуманные истории, о которых невозможно молчать». С долей сарказма, конечно же. Далее продолжая украденными документами с корабля, похищением Лизель, у которого была лишь одна цель — сломать её ещё больше. Осаму мог поклясться своим бьющимся в груди сердцем — это была проделка Оруэлла, но никак не личный приказ Огая. Детектив думал, что нет на свете такого человека, способного перехитрить и сманипулировать Боссом Портовой мафии, но Большой брат отличился своей жестокостью.       Всё большие подозрения о том, что Федор мог выжить. На кой-то черт сюда ещё впихнули Мичизо и наслали на него духов, чтобы он сознался в содеянном? Что с ним сейчас? Огай решил его оставить, но зачем? Что обсуждали Принцип Талиона на встрече с Портовой мафией? Дальше — месяц затишья, ещё дальше — появление этого Шута. Кома Лизель, Информатор, преследующие по пятам вороны на каждом углу.       Детектив вышел из офиса, направившись вдоль по коридору. С левой стороны промелькнула черная, ровная челка и милый офисный наряд. Конечно, до Шута появилась еще и Ямадзаки.       Он лишь приятно улыбнулся ей, не останавливаясь. Случайных случайностей не бывает. Бывает только иллюзия случайности. Дазай не верит в судьбу. Он всегда думал, что это не более, чем стечение обстоятельств. Но если встреча из простой случайности превращается в неизбежность и это называется судьбой, то он ещё более категорически на это настроен. То, что люди называют хаосом — это всего лишь закономерности, которые они не сумели распознать. То, что называется случайностями — это всего лишь закономерности, которые люди, да и сам Осаму, не в состоянии расшифровать. То, что мы не можем понять, мы называем бредом. То, что мы не можем прочесть, мы называем тарабарщиной.       Томиэ Ямадзаки — бред и тарабарщина. Та самая частичка пазла, над которой ты ломаешь голову битый час, а оказывается, что она вообще не является частичкой этой картинки. Дазай остановился на лестничной клетке, нахмурив брови. Если вычесть Томиэ из общей картины — он не увидит её. Он все равно не увидит полной картины. Не сложит пазл. Не размотает клубок. Не решит сложную задачку в голове.       Дазай обхватывает локти, сжимая их пальцами. Впивается ногтями. Сминает плоть пальцами. Вокруг него — шум и звон, хаос и звуки. Внутри расширяющийся немой ужас, что закладывает уши, разгоняет мысли, сдавливает легкие. Он медленно оседает, словно раненный метким выстрелом. Пуля реальности впилась в мясо, пробила кости и застряла вместе с осколками хребта где-то в селезенке. Шумно вздыхает, но воздух не питает рассудок, только застревает в глотке мерзким, тягучим комом. Всё и все играют против него: джокерами, тузами, королями и дамами. У него открытые всему миру двойки и собственное желание погубить себя вместо козыря.       Он сдается. Он больше не хочет в этом разбираться.       Дазай Осаму признается самому себе в том, что проиграл. Его гениальный мозг разорван Талионом в клочья.       Приходя в себя, он идет прямо, но не видит дальше кончика собственного носа. Вроде, он заходит в Узумаки на чашечку чая, вроде, говорит с официанткой. Осаму поступает так, как привык — смеется, заполняя звуком тугое пространство и ребра его вместо шипов и колючей проволоки разрывают опасно приближающиеся тени.       Детектив осознает, что смотрит на заснеженную улицу через окно заведения. Он смотрит на черные волосы Ямадзаки, что контрастируют с белым снегом на земле и инеем на деревьях. Смотрит на Томиэ. Ему хочется бросить свое самобичевание, выбежать к ней на улицу, сжать в теплых руках её личико и свернуть ей шею, приговаривая при этом, словно безумец: «Это ты меня отвлекла! Я потерял все нити, что имел!». Но тут Дазай хмыкает самому себе: «А что если она и была нужна как раз для этого? Чтобы отвлечь?». Опять он уходит в рассуждения. Опять он пытается раскрыть этот план.       Девушка, словно чувствуя чужой взгляд на своей спине, неуверенно оборачивается. Разве могут быть настолько черные глаза? А настолько черные волосы и бледная кожа? Разве может такая прелестная девушка, напоминающая овечку, иметь хоть какое-то отношение ко всему происходящему?.. Нет, не может. Но почему она тогда выбрала именно эту работу, именно в детективном агентстве? Кто же ты такая, Ямадзаки Томиэ и помнишь ли ты тот поцелуй? Поэтому ты сейчас краснеешь, отворачиваясь?       Черные глаза блестят, отражая в себе закат. Когда смотришь в эти глаза, понимаешь, что за ними нет никого, с кем можно поговорить.       Девушка слегка дрожит. То ли от холода, то ли от изучающего взгляда Дазая за своей спиной. Томиэ глядит в экран своего телефона, не зная, улыбаться ли ей или плакать от сообщения, что она там видит:        «Мы с командой уезжаем через четыре дня. Детективы будут за тобой следить, поэтому будь аккуратна с Чеховым. Разберись с ним и живи, как тебе вздумается до моего приезда, но не забывай о своей миссии. Хороших выходных, Эйлин, удачи. LMK.».       Неуверенная улыбка расползается на девичьем лице. Ямадзаки прячет телефон в карман вздутой куртки, облегченно вздыхая. Неделя отпуска в её понимании — это ежедневный обряд самокопания, вечный самоанализ и всё это в виде часового чтения книг, просмотра только полезных телепередач, а ещё и дополнительная работа на пол ставки. Томиэ не умеет ничего не делать, старший брат её такому не учил. Оруэлл постоянно твердил ей и показывал на своем примере, что сидеть на одном месте — тратить свое время. Дядя Олдос, когда заходил погостить, крутил пальцем у виска, показывая в пример своего сына, одногодку Эйлин — он ничего не делает, но при этом остается любимчиком в семье. Этот Олдос говорил, что любви и признания не обязательно достигать.       Она нахмурилась, вспоминая все это по дороге домой. Сейчас, получается, как в детстве? Она продолжает делать всё, ради внимания брата к своей личности? Ямадзаки остановилась посреди улицы. Что-то больно и громко треснуло в груди. А она точно всё делает правильно?       Глядя вслед уходящей журналистке, Дазай прикрыл уставшие глаза. Это была случайность. Томиэ случайность. Их много бывает в жизни. И многие из них роковые. Гул посетителей кафе перебивал мысли, не давая концентрироваться — пора сматываться обратно в агентство, пока его не хватились или пока не случился новый инцидент. Вот только он прекрасно слышит как кто-то подсаживается к нему за стол с противоположной стороны. Осаму устало и обреченно вздыхает, не открывая глаз. Кто же ты, загадочный гость? Куникида, Ацуши, Рампо или может возникший из пустоты Джордж? А может тот парень в черной мантии, что любит выходить не через дверь, а через окно с четвертого этажа?       Официантка вновь подходит к его столику, принимая заказ у пришедшего гостя. И гость оказывается гостьей.       — Пять американо, с собой, пожалуйста.       Резко распахивая глаза, он уставился на женщину перед ним. Разноцветные глаза Лизель радостно приветствуют его, хоть и выглядят уставшими. Она бледна, совсем не весела. Пушистые волосы около лба заплетены в небольшую гульку на макушке, больше не скрывая седые пряди, спрятанные глубоко в густых волосах.       Не самый подходящий момент для умиротворенной встречи в кафе и, кажется, его ждет не совсем приятная информация. Но он улыбается ей легко и непринужденно. Словно пару часов назад не видел воочию, как она пытала Шута на всех телеканалах страны, словно не запутался окончательно в том, что происходит и, словно не думал о другой девушке несколько минут назад. Казалось, самое страшное из этого всего именно последнее.       Зусак, хмыкая, вытаскивает из кармана пиджака свернутую вчетверо бумажку, аккуратно протягивая детективу.       — Прочитаешь, когда я уйду, — уточняя, кивает она, слабо приулыбаясь.       — Ух ты, — Осаму удивленно вскидывает брови ко лбу, но послушно кладет записку себе в карман даже без попыток подглядеть. — Становиться всё интереснее и интереснее.       — Там такая себе информация, — Лизель забарабанила ногтями по поверхности стола, уведя взгляд в сторону. — Оруэлл с остальными сейчас наверху, а мне уже не хочется в сотый раз выслушивать то, что я и так знаю.       — Многим думается, что вас сейчас должны искать по всей стране, хоть и понятно, что после такой шумихи — вас вряд ли решатся ловить, — со смешком хмыкнул Дазай, сделав глоток свежего чая. — Но так нагло заявиться к нам, ха-ха-ха, даже дня не прошло!       — Боюсь, у нас нет более подходящего времени, — пресно улыбается в ответ Зусак, закидывая ногу на ногу с большой сложностью.       — Будешь чай? — ненавязчиво спрашивает Дазай, словно пропуская её слова мимо ушей. Он двигает к женщине чашку, из которой успел сделать лишь один глоток, на что Зусак вздыхает, беря ту в руки. — Думаю, вам нужно залечь на дно, о чем вы и пришли сообщить, да, Кими?       Лизель медленно подняла на детектива глаза, нахмурившись.       — Кими? — переспросила Зусак, явно не понимая, что она только что услышала.       — Кими, — довольно кивнул Дазай, ухмыльнувшись самой нахальной улыбкой в мире. — Полистаешь словарик на досуге, вспомнишь, может?       — Заинтриговал, — она прищурилась, достав из кармана телефон. — Но да, по большей части мы приехали сообщить как раз об этом, а ещё о том, что на вас не будет никаких подозрений и обвинений из-за нашего сотрудничества. И, так как мы уезжаем и тихонечко будем покоиться на дне, пока не запахнет жареным, мы хотели дать вам одно новое дело, которое касается…       Она замерла, вытаращившись в экран телефона. Дазай же не подал виду, но про себя хмыкнул: «Прочитала».       — Касается кого или чего? — расслаблено спрашивает Осаму, подпирая подбородок кулаком.       — Информатора… — прошептала Лизель, встревоженно посмотрев на мужчину. — Я не уверена, что прочитала то значение, которое ты имел ввиду.       Она повернула к нему экран телефона, на что Осаму очень «вовлечено» вчитывался, поджимая губы. Он задумчиво почесал подбородок, а после легко отпрянул, улыбнувшись.       — Да нет, всё то, — пожал тот плечами, подмигнув. — Думаю, у меня получилось слегка разбавить обстановку. Да, Ки…       — Не нужно называть меня так, — она вытянула руку вперед в предупреждающем жесте. — Лизочек-цветочек и то уместнее звучит.       Между ними воцарилась тишина, и детектив почувствовал на себе тяжесть её взгляда, немного осуждающего, как будто Дазай только что нарочно и издевательски пошутил неуместную шутку. Задел.       — Как скажешь, — он усмехнулся, делая вид, что ничего не произошло. — Так что там про Информатора?       Она недовольно нахмурилась, откашлявшись. Сделав глоток предложенного чая, женщина отставила чашку в сторону, глядя на официантку, что уже несла к ней один подстаканник с четырьмя стаканчиками и пятым отдельно. Лизель совершенно не волновало то, как он обратился к ней, скорее волновало «С какой целью?» и «Почему?». Может, он пытался на что-то намекнуть, а не просто разбавить обстановку? Но домыслы заканчивались, даже не начавшись.       — Мы бы хотели, чтобы детективное агентство полностью занялось поисками Информатора, пока нас не будет, — ответила Зусак, вздохнув.       Не сдержавшись, Осаму недовольно закатил глаза. Он чувствовал себя так, будто ему опять вручили сранный пазл, в котором не хватает важных частей, и разочарование вновь терзало Дазая, поскольку он жаждал более честного и полного отчета о событиях и ответов на свои вопросы. Эта новость не смогла утолить его жажду истины, наоборот, только сильнее вводила в скуку. Он терял интерес к этому делу лишь потому, что очень долгое время не мог догадаться или хотя-бы предположить, что стоит за этой загадочной буквой «И». Сейчас же он был практически уверен, что Принцип Талиона водят их за нос, пытаясь вовлечь в происходящее и максимально отдалить от того, что скрывается глубже.       — Это было решение Оруэлла, которое я не в праве отменить, — дополнила Лизель, делая ещё один глоток. — Я, если честно, сама его не совсем понимаю.       — Он просто не хочет разбираться с Информатором лично, — пробурчал Осаму, вздыхая.       — Нет, дело не в этом, — ответила ему Зусак, прикусив губу. — Скорее, он хочет, чтобы вы занимались чем-то важным, пока не поймете, что вас обвели вокруг пальца.       — Что? — впал в ступор Дазай. Он удивленно проморгался, резко обеспокоившись тем, можно ли вообще ей так выражаться?       — Мне всё равно, будет ли он «рад» тому, что я тебе рассказываю, ведь твоим коллегам он затирает сейчас абсолютно противоположное, но, Осаму, — женщина провела ногтем по стенке чашки, медленно поднимая на детектива взгляд. — Оруэлл знает, кто такой Информатор и я уверена в этом если не на сто, так на восемьдесят процентов. Мне он ничего не говорит и не собирается, словно, Информатор с самого начала не был преградой для нашей организации, а только для других.       — Значит, Информатор — очередная игрушка Оруэлла, с помощью которой он манипулирует другими организациями и их действиями? — хмыкает Осаму, скрещивая руки на груди. — А что если мы начнем его игнорировать?       — Не получится, — машет головой Лизель. — Он нацелен именно на вас и, кажется, сделает всё, чтобы не лишиться вашего внимания.       — Но ведь Информатор был причастен к твоему похищению, делу с Тонаном и тремя убитыми журналистами и, к покушению на Шеву, — задумчиво перечислил детектив, смиряя взглядом шокированную Лизель. — Что такое?       — Какому, нахер, покушению на Шеву? — разноцветные глаза тут же вспыхнули яростью.       — Я думал, тебе рассказали, — озадачено отвечает Осаму. — Видишь ли, пока такая Спящая красавица, как ты, занималась своими делами, на Шеву хотела напасть какая-то банда, которую, как я узнал, нанял Информатор.       — Как ты это узнал? — недоумевающе спросила та.       — Я был там, — улыбаясь, он непринужденно пожал плечами.       Теперь Зусак выглядела ещё более озадачено, чем раньше. Оказалось, что покушение на её друга и коллегу помешало мыслить рационально и дальше. Для чего это Информатору и в первую очередь, Оруэллу? Какой бы паршивой мразью он не был бы в глазах окружающих, но с Шевой бы так не поступил.       — Что-то ещё там было? — нахмурилась Зусак.       — Потом появился любитель сигать с четвертого этажа в окно и, как я понимаю, его вороны заклевали тех бедолаг насмерть, — подытожил Осаму, наблюдая за выражением лица Зусак.       Может он хотел, чтобы Вороной себя проявил? Но тогда бы он не продолжал бы избегать Шеву и всех остальных. Хотя, больше взор бывшей Воровки книг привлекало то, что в каждом из трех перечисленных событий, были детективы. Точнее, один. Сам Дазай.       — Я запуталась, — обреченно вздыхает та, почесав лоб. Хотя, на самом деле, Лизель немного приврала.       — Это не твоя ответственность, — вздыхает Осаму, смягчая и тон, и взгляд.       — Уже моя, — отвечает Лизель слегка подрагивающим голосом.       — О чем ты? — непонятливо хмурится Дазай, но его вдруг прерывает телефонный звонок, поступающий на устройство Лизель.       — Мне пора, — поджимает губы та, сразу сбрасывая вызов.       Дазай, не успев возразить, лишь молчаливо наблюдает за тем, как женщина пытается быстро ретироваться из кофейни без лишних разговоров. Но встает Зусак тяжело, опираясь руками об стол. Она уже слишком сильно перенапрягалась, пытаясь ходить, не хромая, но боль в ноге отдавала постоянным напоминанием о «плате» в обмен на власть и силу.       Если Черному Человеку просто хотелось посмотреть на хромую Воровку книг, он мог бы сказать прямо. Теперь же Он будет наблюдать сверху над тем, как людишки продолжают отбирать трость у калеки.       И людишки эти окажутся здравомыслящими, если под «калекой» будут подразумевать Лизель Зусак.       Не оставаясь в стороне и с желанием получить ответ на свой вопрос, Осаму любезно помог ей донести подстаканник до выхода и, даже, попридержал дверь, когда завернутая в черное пальто женщина недовольно фыркнула. Конечно, Зусак постоянно презирала слабость в себе самой, а сейчас же она тихо высказывает свое «фи», но бесхребетно принимает помощь. Ей обязательно нужно будет научиться принимать её без угрызений совести. Когда-нибудь так точно.       Или найти того, кто научит её этому.       Обдуваемый морозным ветром детектив только хотел переспросить, что же имела ввиду его Воровка книг, когда говорила, что «Это» — теперь её ответственность, как тут Дазай прервался, даже не начав говорить. Джордж Оруэлл привычно улыбнулся ему во все свои белоснежные тридцать два зуба. За его спиной скучающе переговаривались о чем-то Мэри с Шевой, ещё дальше на парковочном месте стояла Импала, а над головами кружил в полёте черный ворон, приветливо каркнув вышедшим из кафе. Мерзавцы были бы в полном составе, стоило бы Дазаю уйти, а парнишке, призывающему воронов, наоборот, показаться.       Тягучая мерзкая аура собиралась там, где они собирались вместе. И конечно же, появление Принципа Талиона больше никогда не сулило бы ничего хорошего, но сейчас ситуация иная. Они уходят. Вновь наступит «Золотая тишина» или их отбытие ещё больше сгущает черные тучи над Йокогамой?       — Дазай! Как жизнь? — более чем радостно задает вопрос Оруэлл, вглядываясь алыми глазами в нутро детектива.       — Ты виделся с ним три часа назад, идиот, — фыркает Зусак, обреченно потирая лоб. — Где мой чизбургер?       — Мало ли что могло измениться? — смеется тот, непривычно часто оголяя ровный ряд зубов. — Ждет в машине.       — Отлично, — вздыхает Зусак, разворачиваясь к Осаму. — До встречи.       И тихо ковыляет по снегу вперед, останавливаясь рядом с остальными коллегами. Дазай кивает ей, но вряд ли женщина заметила этот кивок. Она оставила за собой легкий флер недосказанности, словно, должно быть что-то ещё. Но что? И когда?       — Надолго вы? — на первый взгляд безразлично спрашивает Дазай, обращаясь к Оруэллу.       — О, она не сказала? — удивляется Джордж. — На месяца четыре. Как тебе моя речь?       — Могло быть и лучше, — хмыкает Осаму, ухмыляясь.       Они бы могли прерваться на неловкое молчание, испытывающее их до такой степени, что они бы разошлись по своим сторонам, не проронив ни слова, но Большой брат незаметно кивнул в сторону, обращая внимание на остальных. Шева пересчитывал количество стаканчиков кофе и логически подумав, озадаченно выдал:       — Почему их пять?       — А сколько должно быть? — нахмурившись, спрашивает Лизель.       — Я, ты, Мэри и Оруэлл, — перечисляет Шева. — Четыре.       — Нет, я не просчиталась, — хитро улыбается Зусак. — Есть ещё кое-кто.       Мольфар оборачивается на Осаму, глядевшему на это всё.       — Дазай с нами? — Шева вскидывает брови ко лбу, удивленно моргая. Его голубые глаза на закатном солнце выглядят практически прозрачными.       — Я, вроде, не собирался, — в ответ пожимает плечами детектив.       — Не Дазай, — отвечает уже Джордж, переманив у Лизель хитрую ухмылку.       Сердце ускорило свой темп, словно ритмичный барабанный бой. Мольфар замолчал, выровнявшись. Оглянулся. От его проницательного взгляда не скрылась и легкая улыбка Мэри, что, кажется, тоже додумалась до происходящего. Глаза метались в поисках.       Ворон так аккуратно приземлился на его плечо, что парень сначала не почувствовал когтистые лапы, зацепившиеся за куртку.       Но вот голубые очи встретились с черными глазами-бусинами. Он так и хотел промолвить прямо в птичью морду: «Где он?».       Где Вороной? Это про него они говорят? Почему он и что он всё-таки здесь делает?       Шева перевел взгляд на первую, кто ему попался. Лизель же спокойно кивнула в сторону. Прямо на ворона, сидевшего на плече.       Все мысли куда-то пропали, мольфар был абсолютно в недоумении, и пока его коллеги стояли молча, парень смотрел в одну точку, не понимая, что сейчас происходит. Казалось бы, сколько всего отвратительного произошло за этот день, но Шева не чувствовал ничего. Он шумно сглотнул. Выпрямился, всё ещё глядя в глаза птице.       А потом как дошло.       Шокировано вытаращившись на птицу, он лишь медленно схватил ту за хвост, не сдержавши крика:       — Ах-ты, мразота пернатая!       Это последнее, что он мог выдержать. Его руки неистово тряслись, когда ворон, что-то заподозрив слишком поздно, начал выбираться. Опять. Руки тряслись так, как не тряслась дамба префектуры Фукусима в 2011 году. Он готов был растерзать птицу или того, кто под ней скрывается, в клочья. Из края в сторону, пытаясь метнуть глазом в случайный объект, на котором Шева возместил бы свою ярость. Его выражения лица испугался бы даже мертвец.       — Отпусти, больно же! — внезапно донесся жалобный крик от животного.       Или, точнее говорить, от того, кто скрывался под мягкими перьями, а теперь лежал на снегу и только одна из его ног осталась в руках у мольфара. Дазай, наблюдавший за всей этой драмой, присвистнул. Так Николай Вороной лично мог перевоплощаться в своих подчиненных птичек. Это хотя бы объясняло, куда он пропадал, когда выходил в окно.       Но это ещё и говорило о том, что он всё время был здесь. Рядом. И в агентстве, и с Шевой и даже в палате с Лизель сидел он, а не ворон-сиделка.       — Заший рота по саму сраку, ти, опудало! — зашипел Шева, отбросив его ногу в сторону. — Бісовий син, блядь!       — Ох, и я ужасно рад тебя видеть! — воскликнул тот на английском, тут же резво поднимаясь на ноги. — Но зачем же так сильно, Шевочка?.. У тебя раньше не было таких пристрастий!       — Ебало завали! — Шева обернулся к остальным. — Вы знали?!       Мэри и Дазай тут же отрицательно замотали головами в стороны, а вот Лизель с Джорджем увели свои взгляды в сторону, словно, их не спрашивали.       — Коне-е-ечно же никто не знал, — проворковал Вороной, размяв поясницу, подойдя к мольфару со спины. — Сюрприз не удался? Разве, ты меня не искал?       — Да ты! — Шева гневно обернулся на него, замахнувшись, но не всерьез, естественно. — Да ты… Ты! Да какого черта вообще?!       — Давай ты побьешь меня после того, как мы приедем в теплый и уютный домик? — Николай расплылся в нежной улыбке, вскинув руки.       — Да пошел ты к черту, — фыркнул на него Шева, хватая за рукав мантии.       Вороной чувствовал напряжение в его плечах, когда Шева резко и без лишних криков заключил его в объятья. Шева сильнее обхватил его торс, проходясь ладонями по выступающим через мантию ребрам, напоминая Николаю о том, какой он костлявый и тот невольно хмыкнул. Щекотки боится. По движению челюсти на его плече, мольфар понимает, что его дорогой друг улыбается. Но это быстро схлынуло, и кажется, они даже одновременно вздохнули. Шеву пугает чувство опустошенности, но жавшись к парню все ближе, он не мог это восполнить. Страшно. Вороной, казалось, тоже не понимал, почему не ощущает привычного спокойствия рядом с ним. Оба слишком хорошо друг друга знают. Его слишком долго не было рядом.       Никто больше и слова ни проронил. Они прошли к машине и скрылись в салоне автомобиля. И только отъехав приличное расстояние от центра Йокогамы, Шева заговорил первым:       — Мы все кое-что забыли.       — Что? — спрашивает Оруэлл, глядя на него в зеркало заднего вида.       — Панянке корма купить надо было.       Дазай тормошил ботинками снег, поджимая губы. Хоть одна тайна успела раскрыться до того, как они покинули эту улицу — прогресс. Рука выуживает из кармана слегка помятую записку, что ему оставила Лизель. Аккуратно разворачивает. На листке бумаги лишь одна надпись:

«Вечером. У тебя. Я принесу выпить.»

      Тихо ухмыльнувшись, Осаму вздыхает с неожиданным облегчением.       Это ещё не всё. Ещё что-то будет и он в самом эпицентре.

***

      Дазай перечитал содержимое записки ещё раз:

«Вечером. У тебя. Я принесу выпить.»

      Он сначала не до конца верил, что записку действительно написала Лизель. Может, кто-то попросил её передать? Не то чтобы это не в её стиле — ещё как, но как она сможет доползти до его дома после всего случившегося, грубо говоря, беспокоило. В Узумаки на ней не было лица. Зусак была бледна, как Смерть, еле держалась на ногах, пока уходила, а пока та говорила, голос слегка подрагивал. Нельзя было забыть её взгляд и выражение лица, когда она пересказывала слова Оруэлла о том, что в следующий раз они встретятся, когда совсем запахнет жаренным, то есть, когда вернутся из Лондона. Конечно, Зусак знала о поездке, но опустошение этой новостью моментально отображалось на лице. Она выглядела так, словно уже ничего не хотела.       Дазай считал предстоящую встречу прощанием на неопределенный срок.       Звонок в дверь. Дазай мельком взглянул на экран телефона, проверяя время: 21:02. Он слегка занервничал, пока шел прямиком к двери — ноги внезапно стали словно ватными и совсем отказывались гнуться. Звонок раздался во второй раз, когда Осаму внезапно прозрел, осознавая, что неподвижно застыл посреди небольшого коридорчика. Ладонь застыла прямо над дверной ручкой — какую маску ему натянуть на свое безобразное лицо? Обеспокоенного парнишки или неспокойного, гиперактивного шута? Или попробовать не надевать сегодня ничего лишнего, представ перед женщиной таким, какой есть — запутавшийся, уставший.       Мужчина открыл дверь как раз в тот момент, когда женщина занесла руку для третьего звонка. Его встретил пушистый пуховик и обвязанный вокруг лица фиолетовый шарф, из-под которого гневно выглядывали разноцветные глаза и покрасневший от холода нос. К вечеру действительно резко похолодало, что было в новинку для жителей Японии. Обычно, улицы припорашивает снегом к середине января, но в этом году всё перевернулось с ног на голову — к двадцать седьмому декабря Йокогама превратилась в новогоднюю сказку и страх всех мерзляков. Лизель, кажется, была из вторых. Женщина без лишних слов протянула шатену бумажный пакет, который все это время теребила в руках и, протискиваясь внутрь квартиры, чихнула от холода.       — Будь здорова, — шепнул детектив, но благодарности в ответ не получил. Зусак даже не удосужилась на него взглянуть.       Лишь медленно моргая, мужчина закрыл дверь, обернувшись на снимающую с себя верхнюю одежду Зусак. Она тяжело оперлась рукой на стену, расшнуровывая сапоги. Карие глаза только сейчас заметили тонкую, деревянную трость, свесившуюся на локте у Лизель благодаря закрученному навершию. Это была другая, новая трость, не та вычурная и яркая, что была у Шута и которую женщина забрала себе как трофей.       — Как добралась? — тихо спрашивает Осаму, смотря на неё снизу вверх.       — Начинаю ненавидеть лестницы, — едко отвечает та, выпрямляясь. Недовольный взгляд смягчается при виде встревоженного выражения лица Осаму. — Нужно поговорить.       — И судя по бутылке виски, разговор будет неприятный? — хмыкает Дазай, заглядывая внутрь пакета.       — Это зависит лишь от тебя, — она невольно и неуверенно пожимает плечами, оборачиваясь к двери. — Зайду в ванну, умоюсь.       Не успев одобрительно кивнуть, Дазай остался в коридоре один. Нахмурился, непонятливо глядя то на дверь, то на бутылку. Избегает его? Специально нагнетает? Или попросту не знает, с чего начать? Бутылка выуживается из пакета и аккуратно ставится на стол котацу. Он прислушивается к тишине, окутавшей его квартиру — из ванной слышится лишь небольшой напор воды.       Вода полилась и на небольшой кухне, делящей одну комнату с футоном и столом. Детектив споласкивал два стеклянных стакана, выуженных из шкафа. Сзади послышались тяжелые шаги, похожие больше на шарканье по полу. В тускло освещенных уголках комнаты две души запутались в лабиринте эмоций, в тонком танце тоски и колебаний. Лизель — буря невысказанных чувств, искавшая утешения в безмолвном шепоте своего сердца. Осаму — загадочный странник своих мыслей, скрывающий свои эмоции под тщательно созданным фасадом.       Как-то внезапно запахло миндалем. Мужчина обернулся, поставив стаканы на поверхность котацу. Лизель тихонько примостилась в углу коридора, облокачиваясь на стену. И выглядела так просто — растянутая футболка и широкие штаны. Слегка запутанные волосы, влажные у лица от умываний. Перед ним стояла Зусак, самая настоящая, похожая на пушистый комок шерсти.       Нужно было как-то начать диалог и Лизель, смотрящая в пол, оказалась в тупике. Её сердце трепетало нежными крыльями бабочки, когда ей хотелось затронуть тему, которая тяготила ее душу. Ради которой она, собственно, и пришла. И всё же слова казались неуловимыми, как светлячки, танцующие вне её досягаемости в сумерках. Симфония тоски, составленная из тихих нот — её дыхание.       — Все хорошо? — прерывает тишину Дазай.       — Да, — вздыхает Зусак, поднимая глаза на мужчину.       — Как на самом деле прошла встреча с Камуи? — переключает её внимание тот, задавая вопрос.       Словно резануло по коже. Зусак недовольно нахмурилась, не радуясь такой перемене и такому переводу темы. Он, стоический хранитель своих чувств, избегал их разговора так же ловко, как тень, скользнувшая сквозь щели в залитой лунным светом комнате. Его сердце было крепостью, укрепленной кирпичами осторожности и опасений. Он спрятался за парапетами двусмысленности, неуверенный в собственных эмоциях, не желая нарушать хрупкое равновесие своего существования.       — Нормально, — недовольно отвечает та.       — Вы ведь не поймали его, — продолжает Дазай, закусывая губу. — О чем договорились? Это связано с вашим побегом в Лондон?       — Ты называешь это побегом? — она тихо возмущается себе под нос. — Нет, это не связано.       Дазай на секунду замолчал. Между ними лежало невысказанное, огромное пространство постоянного напряжения, держащее в плену. Они обменялись украденными взглядами, каждый из которых был наполнен спектром эмоций, но ни один из них не осмеливался нарушить тишину.       — Выглядит именно так, — он хитро хмыкает. — И то, и то. Почему так надолго уезжаете? Что ищете?       — Я пришла не о работе поговорить, Осаму, — Лизель слегка недовольно цыкает, хмурясь.       — Но она ведь тоже важна, верно? — он легко улыбается, усаживаясь на футон. Он на подсознательном уровне знал, о чем она хочет поговорить перед своим отъездом. Симпатия к ней вызывает у него тревогу. — О чем вы договорились с Фуку…       — Дазай, — женщина обрывает его, не давая договорить вопрос.       Видимо, от этого не сбежать, а от, на вид, обычного обращения в его адрес, по спине пробежали мурашки. То, о чем хочет поговорить Зусак, у него ассоциируется с потерей своего «Я», своей независимости и разочарованием. Дазай тоже человек. Он боится привязываться к другому такому же человеку, потому что это влечет за собой тревожность, напряжение, дискомфорт, активирует страхи. Ему лучше и спокойнее никого не подпускать к себе.       Вот только Дазай Осаму уже погряз в этом и без серьезных разговоров. И не просто подпустил, а буквально принял её с распростертыми объятиями. Сам проделал тысячи шагов к ней.       Мужчина застопорился говорить что-то дальше, закусив щеку. Неприятная боль перекрывала разбросанные в голове мысли. Задавание вопросов, чтобы выиграть побольше времени, больше не срабатывало, а если бы он попытался развивать это дальше, Лизель скорее всего влепила бы ему громкую пощечину или, что более вероятно, развернулась и ушла. Оттолкнуть её намного проще, чем расположить к спокойному разговору, особенно после недавних ярких событий.       Итак, они погруженные в вечный вальс тоски и постоянного напряжения, разом решили замолчать, порождая слишком натянутое неловкое молчание.       — Мы уезжаем тридцать первого ночью, — негромко говорит Лизель, скрещивая руки на груди.       — Вот как, — однобоко хмыкает Дазай. — Вернёшься, как я понял, не скоро?       — В апреле, — отвечает та. — Но я вернусь.       — Звучит так, словно обещаешь, — он быстро улыбается, сжав губы. Карие глаза пытаются словить женский взгляд, заставить смотреть не под ноги, а ему в глаза. — Может, тогда и перенесем наш супер важный разговор на апрель?       Тихо и недовольно хмыкнув себе под нос, Лизель неуверенно спрашивает:       — Не хочешь об этом говорить?       — Словно ты хочешь, — так же неуверенно фыркает он. — Кажется, после всего произошедшего нам нужно просто напиться.       Прыснув в кулак, Зусак тяжело вздыхает, нервно улыбаясь. Такими темпами они будут пить постоянно, сопьются и составят серьезную конкуренцию Шеве в алкоголизме. Зусак прямо хочется вывалить на Осаму все свои мысли и чувства, но не знает, как начать и с чего. А он не хочет её слушать — она так видит и чувствует. Ошибочно конечно, но Дазай тоже не объясняет, чего же он молчит. Они оба знают о своих чувствах к друг другу. Вот только детектив, кажется, намного больше, чем Воровка книг. Зусак просто хочется упасть от бессилия посреди комнаты, беззвучно лежать и не двигаться. И чтобы Осаму лег рядом. Кажется, он прав. Им не нужно говорить, ибо получается это в край плохо.       Они созданы для того, чтобы лежать рядом и молчать. Молчание будет говорить за них.       — Возможно, ты прав.       Погрузившись в мысли, женщине пришлось прикрыть глаза, чтобы сосредоточиться на собственных чувствах, забыв о Дазае на секунду. Он встает с футона беззвучно. Приближается к ней в два шага тоже. Худощавые, жилистые ладони аккуратно, но быстро, обхватывают опущенные женские плечи. Тело Лизель обмякает в неожиданных объятиях, а голова сама опускается, утыкаясь носом в его грудь.       — Есть хочешь? — задаёт вопрос Осаму, медленно запуская длинные пальцы в корни её волос.       Она лишь отрицательно вертит головой. Лизель утыкается лицом в его тело, не двигаясь. Даже не обнимая в ответ. Мраморная статуя, разбитая на куски неожиданно осознала, что без скульптора она не сможет собраться по кусочкам.       — Не хочешь стать скульптором? — выдавливает она из себя обессилено.        Вопрос, кажется, звучит комично и нелогично, но Дазай прекрасно понимает контекст, упираясь подбородком в её макушку.       — Работа с мрамором — дело кропотливое, — выдыхает тот. — Я не уверен, что у меня хватит смелости.       — Мрамор подождет, — сглатывает женщина.       Дазай закусывает губу, уже не думая, как бы ему ответить. Детектив обнимает Лизель чуть сильнее, оставляя легкий поцелуй на лбу. Он громко сглатывает, приоткрывая рот. Слова так и вертятся на языке, а мозг буквально подает сигналы сказать их сейчас. Эти слова могут подействовать на решение Лизель больше, чем угроза мирового уровня. Услышав то, что хочет сказать Осаму, она никуда не поедет.       Но детектив сомневается. В себе. В правдивости этих слов. В серьезности своих намерений. С одной стороны — слишком рано и глупо. С другой же — слова для Дазая не имеют такого же веса, как поступки. Он готов говорить много приятностей, расплываться в комплиментах и без угрызений совести сказать эти поганые три слова, но это его и пугает. Даже больше, чем то, что это может напугать Лизель. «Мрамор подождет» — странная фраза, но исконно правдивая. Только вот Зусак не по-настоящему каменная, она живая, состоящая из кожи, костей и плоти, а с её родом деятельности её может не стать в любой момент. Она легко может солгать — не приедет. Кто знает, что может произойти за четыре месяца?       Дазая резко стало посещать слишком много навязчивых мыслей. Внезапно, она наконец-то обнимает мужчину в ответ.       Набрав побольше воздуха в легкие, Осаму негромко выдает:       — Лизель.       — М? — она лениво поднимает голову, утыкаясь взглядом в перебинтованную шею.       — Я… — начинает он уверенно, но тут же замолкает.       Сомнения. Их всё больше. А то, что она теперь внимательно его слушает и даже смотрит, слегка заставляет нервничать. Совсем слегка. Как когда-то сказал Честер Беннингтон: «Вы можете закрыть глаза на вещи, которые вы не хотите видеть, но вы не можете закрыть своё сердце на вещи, которые вы не хотите чувствовать». Нужно выплескивать чувства наружу. Хуже, если перестать это делать. Иначе они будут накапливаться и затвердевать внутри. А потом — умирать.       — Мгм, — протяжно мычит Лизель, спокойно отстраняясь от Осаму. Она ловит его взгляд и улыбается лишь одним кончиком губы. — И я.       На секунду он застывает, лишь слегка побольше приоткрыв глаза. Догадалась? Неужели? Или сама хотела сказать? На неё не похоже — хотя откуда Дазаю знать, какая она в этом деле. Он не чувствует и не ассоциирует себя с Лав, а значит, и сравнивать не станет. Просто это… необычно.       — Что «ты»? — переспрашивает мужчина прежде, чем успевает подумать над этим вопросом хорошенько.       Она смотрит на него, как на идиота. По крайней мере, впечатление создается именно такое. В моменты нервозности детектива он становится невнимательным. Лизель в его глазах сейчас абсолютно нечитаемая. Она смотрит так…странно. То ли сейчас взорвется диким хохотом, то ли гневно нахмурится.       — И я тоже хочу выпить, — спустя минуту молчания отвечает та. — Отвлечься тоже.       Стряхивая с себя незаметный ступор, он привычно ухмыляется, хмыкая себе под нос. Этот разговор становился всё более неловким. Детектив даже благодарен ей, что Зусак решила прикинуться дурочкой и увести этот момент в другое русло. Из всех предположений, как именно хотела бы отвлечься Лизель, Осаму почему-то выбрал самый крайний:       — Хочешь что-то посмотреть?       И был прав. Женщина наконец-таки радостно улыбнулась. Искренне.       — Хочу, — Зусак медленно кивает.       — Что же?       Замолкая в раздумьях, она поджимает губы.       — Есть два варианта, — отвечает тихо, подозрительно приулыбнувшись. — Первый — «Спящая красавица».       Дазай затрясся в беззвучном смехе. Лизель упивается иронией к ним обоим, да так мастерски, что вызывает мгновенную улыбку.       — А второй? — спрашивает детектив, думая, продолжит ли она насмехаться или предложит что-то неожиданное.       Задорная улыбка медленно сползает с уголков её тонких губ. Склонив голову набок, Лизель хитро щурит разноцветные глаза и взгляд её меняется. Самое неожиданное то, что Дазай помнит этот взгляд. Он видел его тут же, в этой квартире, около месяца назад. Реакция не заставила себя долго ждать и, соответственно, прищур Осаму тоже стал чуть острее.       — А второй… не успела придумать, — Зусак наигранно-виновато поджимает губы, хохотнув под нос, видимо, уже самой себе. Или от нервов.       — Могу тебе кое-что предложить, — отвечает детектив, кидая на Лизель аккуратный взгляд.       — Да что ты, — хмыкает она в ответ, улыбаясь. — Могу даже представить, что.       Он секундно ухмыляется, делая пару шагов назад, замечая, что всё это время женщина стояла практически на одной ноге. Дазай изучает её, но не просто так — оценивает состояние, как физическое, так и психологическое на данный момент. И, хоть женщина не выглядит потрепанной, глаза у неё уставшие. Ей бы их закрыть и вновь провалиться в глубокий, успокаивающий сон.       Но только не такой, как в прошлый раз. Только не опять.       — Правда? — тот тихо переспрашивает. — И как тебе идея?       — Можно попробовать, — отвечает Зусак, непринужденно кивая ему. — Видимо, это проще, чем просто поговорить.       Он смеётся. По телу Дазая мягко расползается удовлетворение её словам. Он бы, конечно, не расстроился, если бы та отказалась, но сейчас был ужасно доволен. Ему казалось, что если Лизель уедет, то они больше не увидятся. Даже, если она клянется приехать, Осаму все равно допускает мысль, что у женщины есть все шансы подохнуть в этом проклятом Лондоне, а он и пальцем не успеет пошевелить. Или, она найдет там себе новую жертву, а к нему, старой, возвращаться уже не захочет. Мрамор найдет себе нового скульптора, который сможет высечь из него шедевр, позабыв о старом, что собирал её по кусочкам.       Его грудь тяжело вздымается. Осаму делает осторожный шаг вперед, Зусак, тем временем, не пятиться назад, но и не идет навстречу. Выжидает, что же будет и поняли ли они друг дружку правильно. Оно начинается как шепот, как первый мазок по чистому холсту. Сердце начинает писать мазки любопытства, с каждым ударом добавляя в смесь оттенок интриги. Дыхание, медленное и томное, становится нежным ветерком.       Дазай подходит совсем близко.       Лизель непрерывно смотрит ему в глаза.       — Лизель, — вновь подает голос Дазай.       — М? — Зусак еле заметно хмурится, смотря на мужчину снизу вверх, буквально запрокидывая голову.       — Сделай вдох.       Ох. Видимо, в этот раз они действительно поняли друг дружку правильно и решили закончить давно начатое.       И она делает глубокий вдох, показательный и громкий. Дазай медленно поднимает руку и нежно скользит по щеке Зусак, задерживаясь на мгновение. Резко хватает тонкими пальцами за подбородок и тянет женщину на себя, жадно впиваясь в её губы. Кажется, где-то между этими маневрами с его губ сорвалось тихое «выдох», ведь дыхание Лизель немного обожгло. Их руки начинают скользить по телам друг друга, прикасаясь к каждому уголку и каждой кривизне, словно хотят запомнить каждую деталь.       Лизель стоит ещё более неустойчиво, даже в порыве эмоций думая о боли в ноге. Дазай неожиданно подхватывает её за талию одной рукой, а второй подтягивает за бедра и теперь между ними совсем нет никакой дистанции. Женская грудь упирается в мужской торс, а тонкие руки обвивают перебинтованную шею. Зусак не чувствует под ногами пола и не видит, что происходит вокруг — она доверяет его действиям.       Последний поцелуй вышел более вязким, с привкусом лени на кончике языка и с каждым разом, когда поцелуй углублялся, он становился все похабнее и похабнее.       Виски не затуманили горечью разум, как должно было быть. Их вообще не было в организме. Они до них не дошли. Язык Дазая заскользил от подбородка до ключицы. Медленно и нежно, будто каждый чертов сантиметр её кожи ни за что не должен быть пропущен от его ласк.       Она пахла заброшенными мечтами, алкоголем и кремом для рук с запахом миндаля, что стоял у него на полке в ванной и пылился. Лизель разрушающая, заставляющая позабыть про реальный мир, скрытый за дверью квартиры детектива. Футон уступчиво прогнулся под навалившимся весом, а одеяло, накрывающее матрас, слегка скомкалось.       Осаму был аккуратен, но в то же время оставался тем ещё пошляком. Длинные, худощавые пальцы, на которые так пристально поглядывала женщина, сминали грудь под футболкой. Он больше не боялся её касаться там, где ему хотелось бы. И момент не растягивал — плавно задирал ткань выше, пока не помог просунуть прижатой к футону женщине голову через воротник. Соски же сначала были расцелованы, потом легко искусаны, под конец ставшими чуть ли не самым сокровенным детектива. И он изводил. Повторял движения вновь и вновь, прислушиваясь к тихим вздохам. Казалось, что мужчина даже в какой-то момент заигрался — так сладок был этот плод. Но не был тот запретным — не для него.       Прелюдия своей длительностью потягивала внизу живота. Бабочки давно издохли, превратившись в пыль. Хотелось большего до дрожи в коленях, несмотря на то, что Лизель впрямь таки была из доминирующих персон. Мысли метались из стороны в сторону. Его прикосновения ощущались слишком по новому. Наверное, то, что происходит впервые, всегда ощущается более ярко, чем в последующие разы. Его излюбленный шрам на левом бедре не остался одиноким — как только тот легко расправился со штанами, Дазай прильнул к рубцу, оставляя за своими поцелуями мокрый след.       Чувства не имеют с разумом ничего общего. Иногда просто необходимо сойти с ума, чтобы привести в порядок чувства.       Медленно покрывая поцелуями внутреннюю часть бедра, мужчина пальцами пробегался по внешней части и талии, поддевая края нижнего белья. Порой, он задевал мягкую кожу языком, заставляя её покрываться мурашками и в тот же миг старался каждую из них зацеловать, прижимаясь губами вновь. Сладострастие да и только. Затуманенный взгляд карих глаз, глубоких настолько, что они засасывают своей неизвестностью. Эти глаза и вправду завораживают, томят, влюбляют в себя. Лизель, если бы и захотела что-то сделать, то не смогла бы — Дазай держал её крепко, впиваясь короткими ногтями в кожу. Пальцы скользнули под ткань, заставляя Зусак приоткрыть рот в тяжелом выдохе.       Пальцы бережно скользнули вдоль половых губ. Тысячи нервных окончаний. Дазай ухмыльнулся, приподнимаясь — если действовать на нервы, то лучше уж только так. Естественная смазка смочила кончики его пальцев, позволяя двигаться более нежно. Не прекращая мучительно медленных движений снизу, мужской язык заскользил от пупка до ребер, прошелся между грудей, останавливаясь на ключицах. Разноцветные глаза приоткрылись, глядя вниз, на копну непослушных, волнистых коричневых волос. Лизель потянула его голову на себя, отрывая от жадных поцелуев собственной шеи.       Соприкоснулись кончики носов, вызывая приятные мурашки на лице. Выбивало из колеи только одна деталь — Зусак по прежнему была холодная. Прикосновение её рук к его лицу вызывало такую сильную контрастность температур, что детектив готов был сейчас всё прекратить, послужив обогревателем. Закутать бы её в сотни теплых одеял, обставить обогревателями, чтобы хоть на пару минут вернуть прежнее тепло её тела. Их губы сомкнулись более нежно, чем в прошлый раз — обаятельно и приятно до узлов внизу живота. Хотелось быть с ней таким аккуратным, ласкать мягко и практически невесомо, застыть в этой нежности на часы, а то и дни. Перспектива, конечно, чудная, поэтому Осаму скользя пальцами вдоль половых губ, отстранился от них, меняя положение кисти. Он прикусил ей губу, пока вводил пальцы во влагалище.       Невольно вырвался гортанный стон прямо в мужские губы. Женские ноги напряглись, сводясь к одной точке, но нависнувшее тело Дазая над ней не позволило закрыться. Замедленные, но грубые движения внутри изводили, вынуждали откликаться на прикосновения. Шершавый большой палец Дазая уперся в клитор. Между тем, Осаму успевал ещё и целовать её, легко прикусывать губы, оттягивая то верхнюю, то нижнюю. И смотрел он прямо на неё. Не выше, не в сторону, не ниже — прямо в прикрытые от удовольствия глаза.       Его пальцы творили чудеса, способные уничтожить великую Воровку книг в пух и прах. Она не прогадала. Закинув голову ввысь, она тихонько простонала, резко закусывая губу. Что он делает? Почему изводит так долго, до унизительного хныканья? Хочет услышать приятную мольбу из уст женских? Ох, тогда это будет стоить им акта любви, равному самоубийству.       Руки. Пальцы. Фаланги. До истомы. Движения то ускорялись, то замедлялись, не давая покоя. Нежные поцелуи в подбородок и щеку. Лизель притягивает Осаму ближе к себе, слегка царапнув ногтем подбородок, оттягивая страстный танец сплетенных языков, вместо этого она измученно стонет прямо в губы, с тяжелым выдохом в конце:       — Прекращай издеваться.       Смеётся. Был один небольшой нюанс, который Дазай решил не озвучивать вслух: тело её гладкое. Лизель — хитрая мерзавка, которая, кажется, тоже разговаривать на глубокие темы не собиралась. Он склоняется над ней всем телом, притягивая к себе ближе, но продолжает двигаться дальше, массируя пальцами стенки влагалища. Кажется, у неё поднялось давление, а он ластиться к ней, как послушный кот, просящий добавки. Дазай контролирует ситуацию, контролирует женщину и довольствуется проделанной работой — видеть её раскрасневшееся лицо, поистине, лучшая награда на данный момент. Ногти поддевали пуговицы мужской, полосатой рубашки. Руки совершенно её не слушались, из-за этого Лизель напрягалась ещё больше, а ощущения становились отчетливее. Их дыхание сбилось разом — холодные женские руки, бессвязно путешествующие под рубашкой, отрезвляли разум. Щекотно и холодно.       Дазай вынул пальцы когда Лизель начала дрожать, а стоны, отдающие хрипотцой, становились немного громче. Он слушал бы их дольше, намного дольше. Возвышаясь, он начинает рассматривать её самым внимательным взглядом, помогая расстегивать рубашку снизу вверх, пока женские пальцы борются с пуговицами на воротнике. Зусак его завораживала. От тесноты в штанах до медленно расплывающемуся чувству влюбленности в груди. Разве Осаму совершил преступление против природы, когда его собственная природа таким образом обрела покой? Если он был таким, каким был, то виной тому его кровь, а не он сам. Кто вырастил крапиву в его саду? Не он. Она росла там сама по себе со времен его детства. Дазай начал чувствовать её кровожадные укусы задолго до того, как понял, к чему это приведёт. Разве детектив виноват в том, что, когда он пытался обуздать свою страсть, чаша весов с разумом оказалась слишком легкой, чтобы уравновесить чувственность? Его ли вина, что Осаму не смог успокоить свои бушующие чувства?       Погрузившийся в свои мысли Осаму даже сначала не понял, что женщина, потянув его обратно к себе, обхватила мужской таз бедрами, прижимаясь вплотную. Дазаю титанических усилий стоит оторваться от губ Воровки на секунду, чтобы они оба могли сделать спасительный вдох, и затем с прежней рьяностью возобновляет распаляющую страсть. Она резко и, даже, яростно, снимает с него рубашку — видимо, непослушные пуговицы её нехило разозлили. Теперь дрожащие руки принялись разбираться с ремнем и молнией на брюках — детектив помогает ей и вот, он оказывается над ней уже без брюк. Глаза в глаза. Дыхание, при взгляде на друг друга, кажется, замедляется.       Особенно восхитительны паузы. Как будто в эти секунды накапливается нежность, прорывающаяся потом сладостными излияниями. Её поцелуи застывали на его теле, словно снежинки на заледеневшем окне. Почему-то становилось холодно. Прощальные поцелуи теряют теплоту. Если бы Дазай знал, что когда видит её такой — это последний раз, он бы во всех деталях постарался запомнить её лицо, её тело, всё, связанное с Лизель.       Но зачем им думать сейчас об будущем, если можно о настоящем? Даже, если это настоящее — одна ночь.       Разноцветные глаза взирали на его шею — бинт размотался, обнажая кожу. Это было намного интимнее, чем видеть его просто голым. Дазай и смущение — разные вещи настолько, что вместе их представить нельзя, но заметив женский взгляд на оголенной коже, мужчина неловко закусил внутреннюю сторону щеки. Её ладонь потянулась к ткани и Осаму понял, что она хочет убрать их совсем, взглянуть на то, что же он под ними прячет, прикоснуться и расцеловать места, к которым не было доступа. Но Зусак заправляет выпавший край под обвивающий шею бинт, как просто что-то мешающее процессу и, обхватывая детектива за шею, порывисто тянет на себя. Целует, тут же забывая про кусок ткани, пока Дазай расплывается в улыбке от удивления. Бабочки в животе оживают, когда Осаму, разгоряченный чувствами, стягивает оставшееся нижнее белье вниз. И хотя его вес был в основном перенесен на локти и предплечья, расположенные по обе стороны от её головы, Лизель была придавлена и беспомощна.       Он ещё раз смотрит ей в глаза, пока рукой поддевает лежавшее рядом брюки и выуживает из заднего кармана презерватив. Дазай, возможно, уже сходящий с ума от твердости внизу и от женщины, что лежит под ним, ждет от Зусак активного согласия. И она медленно кивает, разводя колени шире. Придавливая её своим телом, он входит размеренно, не спеша, раздразнивая. Губы запечатали требовательный стон, а руки сильнее стиснули прикованные к постели запястья. Прикусывая соски, Осаму наслаждался тем, как её тело отзывается на мучительные ласки. Она хмурится от неприятной боли и сухости, но со временем морщины на лице разглаживаются и Лизель запрокидывает голову вверх, простонав что-то бессвязное. Женщина притихла, расслышав тихие мужские стоны. Самое приятное — они доносились у неё над ухом.       Дазай пытался растянуть момент, сдержаться, но инстинктивно входил настойчивее и грубее. Закрыл глаза, отдаваясь процессу. Языки вновь сплетались, перемешивались с жалобными стонами, кои затуманивали разум обоих. Тело Лизель — скрипка, и надо быть прекрасным музыкантом, чтобы заставить его звучать.       У Осаму перехватывает дыхание, когда Лизель игриво кусает его за плечо, простонав одну небольшую просьбу тому на ухо:       — Придуши меня.       Несмотря на сбивающееся дыхание, он хитро ухмыляется, поворачиваясь к ней лицом.       — Я подумаю.       Её смех теряется где-то между шутливыми всхлипываниями и стонами с обеих сторон, при чем Дазай старается вести себя не громко, но издает, по мнению Лизель, такие шикарные звуки, что она задерживает дыхание, слушая их внимательнее. Мягкие женские ноги ступнями устало скользят по простыне, ногти впиваются в плечи и спину, чередуясь. Толчки ускоряются, набирая темп.       И Дазай, чувствуя, что еще на минут пять его не хватит, переносит весь свой вес на одну из рук, второй сжимая её горло. Лизель хрипит, сдавленно стонет в ответ, но улыбается в огромной благодарности и удовольствии. Она размыкает губы, жадно глотая ртом воздух. Само время, казалось, замедлилось. Время в плену. Они в плену у друг друга. Они наслаждались каждым мгновением, каждым изысканным кусочком, с изяществом раскрывающимся. Заботы и бремя, когда-то охватившие их разум, превратились в простое эхо, отдаленное и слабое.       Воздуха совсем не хватало, а силы были на исходе. Рука Лизель двинулась вдоль своей мягкой кожи, доводя себя до пика. Хрупкие колени задрожали, а тело, в след за сомкнутыми губами, издало сладостный стон. Ещё пара последних, резких толчков, и Осаму мягко простонал за ней вдогонку, мгновенно расслабившись. Не выдержав, он легко свалился на женщину сверху, довольно засмеявшись, а Зусак, успокаивая дыхание, тихо и сдавленно захихикала в ответ. Губы требовательно рыщут в пространстве, требуя заключительный поцелуй.       И они получают желаемое. Мягкое и нежное.

***

      Но с ночью всегда наступает рассвет, а с ним — утро. Морозное, неприятное, зимнее утро. Наконец-то, проклятое двадцать седьмое декабря сменилось двадцать восьмым. Под одеялом холодно и просторно.       Дазай не помнил, в какой момент они заснули и кто был первым сдавшимся в объятия сна. Воспоминания говорят, что Лизель слегка уже после душа, а Осаму успел пригубить стакан виски, отправив мысли погулять восвояси. И как прошла оставшаяся ночь — тоже не помнит. Детектив успел лишь приобнять её и провести рукой по шрамированной спине, прежде, чем провалиться в глубокий сон.       Открывать глаза и не видеть никого на второй стороне футона было тяжелее, чем он мог себе представить. Детектив пробудился с зевком, вяло потягиваясь на матрасе. Воспоминания минувшей ночи приятно ударяли в голову, заставляя ухмыляться. Но карие глаза заискрились, когда вместо ушедшей рано утром женщины, на её месте покоилась книга в бордовой, как кровь, обложке.       Перебинтованная рука тянется к кладезю знаний, мягко поглаживает корешок. Кажется, для Лизель доверять кому-то свою книгу — высшая мера как такового доверия. Чтобы детектив не заскучал и не забывал, с кем имеет дело. На эту мысль, Осаму улыбается, пролистывая замыленные для него страницы. Он может узнать ответы на все интересующие его вопросы, но не с утра пораньше! Поэтому, мужчина загадывает книге какую-то ерунду, наблюдая за тем, как страницы самостоятельно начинают перелистываться, а его сознание потихоньку меркнет. И вот, Дазай надеется оказаться где-то в её детстве, посмотреть на приятные воспоминания, как тут оказывается…       В абсолютно черной комнате.       А застывшее в паре метров перед ним человекоподобное существо напрягается, резко оборачиваясь на нежданного гостя в своей черной-черной обители.       — Вот так трюк, — хмыкает Черный Человек, смотря на ничего не понимающего Осаму. — Действия оборачиваются всё интереснее и интереснее! Должно быть, это означает, что я победил?

Конец арки «Трагедия не воскресного дня»

Конец второй части «Принцип Талиона»