***
Драко — приведение, и он знает о своей «жизни» куда меньше, чем о посмертии. Этот факт он находил прискорбным. Он знает, что его дом в Хогвартсе — где-то в глубине души он почувствовал, что находится в правильном месте, когда в первый раз открыл глаза и увидел свою кожу прозрачной. Драко понимал, что технически, раз он именно здесь, то замок являлся еще и его надгробием, слишком пафосным (и как бы ему под стать, размерчик для такого эго, каким было его), но это не было… не было главным. Мысль: «Я здесь умер» не была негативной, потому что вряд ли было место лучше, чем это, чтобы прожить вечность. Потому что в его туманной голове были смутные картинки о другом величественном замке — с высокими потолками, с красивой резной мебелью, с множеством полупустых комнат, с металлическим запахом крови и электрическим, плесневым, от которого мутило, ощущением Черной магии на языке. Он не хотел бы умереть там. Этот возможный исход вызывает у него панический вздох, как будто что-то из прошлой жизни, как будто ему никогда этого не хотелось. В один день он открывает глаза и понимает, что стал бестелесным. В замке в тот момент так пустынно и пепельно, что Драко на секунду думает, что в Рай его не пустили, потому что тишина всегда была опасной, потому что тишина была пугающей. Его догоняет: «Я бы заслужил попасть в Ад», и он не совсем понимает, откуда, когда осознает, что чувствует металлический запах крови и слышит чей-то тихий плач. Он знает свое имя, но не фамилию. Он знает, что выглядит испаряющимся, что глаза у него — две луны, а волосы — выгоревшая трава в поле. Вокруг него пепелище, мертвые тела (свое он не ищет) и кто-то болезненно плачет на периферии. Драко не думает дважды, когда быстро поднимается (парить — весело) и исчезает в замке до того, как кто-то мог его увидеть.***
Ему удается оставаться незамеченным целую неделю. Драко отдает все лавры за это достижение своей жизни до, потому что прятаться от портретов, скрываться от голосов в коридорах и избегать других приведений казалось почти инстинктом, настолько хорошо и гладко его тело растворялось в стенах, когда чьи-то каблуки начинали стучать в почти не пострадавших Подземельях. Подземелья стали одними из его любимых мест для обитания. Не потому что были, действительно, наименее разрушенными на фоне всего остального (высокие башни с остроконечными крышами заставляли его глубоко и тяжело вздыхать, потому что их почти не осталось), а потому что казались… родными. Комфортными, Драко чувствовал себя здесь окопавшейся на дне озера рыбой. Озеро ему действительно нравилось тоже — русалкам было скучно пугать его бледно светящуюся фигуру на подоконнике, однако им было приятно, какими завороженными глазами он смотрел на то, как они выписывают вензеля у его окна. Поэтому, когда Драко тихими вечерами сидел на подоконнике у высокого вытянутого окна с видом на внутренности Черного озера, они иногда присоединялись к его одинокому существованию. В гостиную Слизерина редко кто-то заходил. Свечи тут приятно горели, поддерживаемые магией, камин был странно тих, хотя Драко казалось, что он слышит эхо потрескивающих дров. Наверное, было прохладно, но ему этого теперь уже никогда не узнать. Наверх подниматься ему не очень нравилось. Вид разрушенных коридоров нагонял на него тоску и какое-то ощущение вины, мимо проходящие дети и подростки, ссутуленные, поникшие и убитые горем, только заставляли ноготки печали и сожаления впиваться в него сильнее. Разбитые окна, порванные флаги и опаленные огнем шторы, витражные стекла на полу, перемешанные со спальными мешками и носилками с пострадавшими (мертвыми, заставлял думать себя Драко), Большого Зала заставляли его испытывать страх и боль больше всего. «Это было хорошее место», — что-то шепчет в нем, и иногда даже кажется, что он видит это место, это большое и открытое пространство, солнечным, наполненным детьми и запахами тыквенного пирога. Поэтому он старался туда не ходить и вообще не подниматься на верхние этажи. Он оправдывал это тем, что не хочет попасться на глаза другим людям.***
Докладывает на него, наверное, Кровавый Барон. Если бы было позволено, Драко бы и дальше избегал общения с другими привидениями, но так уж получается, что он не успевает спрятаться вовремя от факультетского призрака. Русалки резво уплывают, когда призрак появляется за его спиной, и Драко вздыхает, рука мягко стекает со стекла. Они со светловолосой русалкой почти что прикоснулись друг к другу, как отражения в зеркалах. На окне не остается следов от его прикосновений. Прятаться уже смысла нет, поэтому он оборачивается, даже не слезая с подоконника ногами. — Хм, — мрачно произносит привидение. Драко инстинктивно вздрагивает и обхватывает руками локти, чтобы защитить туловище. Минута проходит в молчании, пока они изучают друг друга. Драко — чужую старомодную одежду с рюшами, смешную прическу (выглядит, как парик), усы и отдающие жестоким блеском глаза, Барон — его черные брюки, узкие классические туфли, встрепанные белоснежные волосы и белую рубашку с широкими рукавами. Они оба светятся в полумраке, но Драко это не доставляет никакого дискомфорта. — Ты еще мальчишка, — Драко пожимает плечами и смотрит прямо, не прикрываясь. Кровавый барон вдруг усмехается, в глазах его мелькает узнавание. — А я тебя помню, ты же ведь староста Слизерина. — Староста? — и учился на Слизерине? Тогда это объясняет, почему именно в этой пыльной и темноватой гостиной ему комфортнее всего. Драко представляет себя чуть более плотным, (не добавляет больше цвета в картинку, потому что кажется, что он и при жизни был довольно… тусклым) без сияния и с зеленым галстуком на шее. Картинка получается до боли в зубах правильной, а ухмылку его воображение дорисовывает самостоятельно. Драко не может представить, чтобы когда-либо он ухмылялся так. За спиной маячат размытые тени, не оформившиеся в четкие лица, только три таких же ярких галстука выбиваются зелеными пятнами. Драко откидывает мысль о том, как они на самом деле выглядели. — Ты не помнишь? — хмурится Барон. — Ты постоянно припирался со мной, когда я пугал малолеток. — Не помню, — медленно говорит Драко, честно пытаясь вспомнить. В черепной коробке мелькает собственный громкий смех, фырканье сбоку, а потом «Знаешь, ты ведь не должен этого делать, на тебя нажалуются». Собственный голос все равно звучит слишком довольным и лишь мягко укоряющим. — Зачем ты их пугал? — интересуется Драко, не меняя позы, в то время как Барон лучится весельем и самодовольством, складывая руки на груди и задирая подбородок. — Это было весело, — Драко только кивает и шепотом улыбается: «Да, это логично». — Я пугал, пугаю и буду пугать этих детей, чтобы закалять их силу духа, — потом он вдруг одергивается, вид у него делается неуверенным, и он коротко взглядывает на бледного Драко. — Ну, может немного позже начну снова. Он просто кивает. Странно, что у такого призрака, как Кровавый барон, все же было какое-то мало-мальское чувство такта и сострадания, но Драко даже чувствует прилив симпатии. — Значит, ты тут с Битвы? — после короткого молчания вновь спрашивает Барон, разглядывая его со странным блеском в глазах. — Я не знаю. Наверное, да, — ему не хочется знать, что именно за «Битва». Потому что в голове еще свежи запахи пепла, оглушающая тишина, горький и тихий плач в гулких коридорах, полуразрушенные башни, развороченные стены в остальном замке. Ему не хочется знать, что это была за бойня. (учитывая сколько тел он видел в Большом Зале, в коридорах, на заднем дворе.) — Ты единственный из новеньких, даже странно…— между ними повисает тишина, и Драко неосознанно напрягает плечи. Тишина окутывала замок в эти дни и из-за этого верхние этажи казались чужими. В Подземельях же… кажется, что всегда было тише, но… Тишина все равно звучала опасной большую часть времени. — Хотя, если так подумать, то я не сомневался в тебе, — Драко хмыкает. — Приятно знать, — он встает с подоконника с желанием сбежать побыстрее. — Прошу меня извинить. — Эй, — он окликает Драко, чтобы заставить его обернуться. — Тебе нужно будет вступить в Совет призраков Хогвартса, — Драко автоматически закатывает глаза ("Я не хочу новой ответственности» и «Я не хочу ни с кем контактировать» одновременно) и думает, что ему нужно будет найти еще укромных мест. — Ладно.***
Осторожно передвигаясь по замку, он замечает, что обстановка немного меняется. Здесь стало больше людей, — живых людей, а тел в Большом зале больше нет, — Драко выдыхает с облегчением. Он все равно прячется от всех, кого видит, редко выглядывая из стен одной головой, чтобы проверить, что путь чист. В один из дней он находит невероятной красоты комнату. Он вспоминает, что это ванна старост, когда проходит сквозь дверь и останавливается, чтобы рассмотреть все лучше. Помещение темное, но открытое — высокие остроконечные окна нравятся ему больше всего, золотистые краны приятно поблескивают в слабом мерцании свечей, а пустой огромный бассейн выглядит странным без воды и комков пены. Сирена с витража резко оборачивается, когда Драко делает шаг от двери и смотрит на него несколько секунд, заставляя замереть на месте. Потом она игриво ему подмигивает и отворачивается, продолжая поглаживать свои волосы. Драко поднимает брови, дергает губами, но ничего не спрашивает, проходя дальше. Он глубоко вздыхает, воздух кажется ему прохладным, но он, конечно, не чувствует. Бассейн очень упорно привлекает его взгляд. В голове проносится несколько картинок с тех разов, когда он приходил сюда, как староста. Плечи неосознанно расслабляются при воспоминании о теплой воде и безопасном чувстве уединения, которое он ощущал. Возникает дурацкая идея. Драко, конечно, может открыть все краны, сделать воду зеленой, выпустить пену, но ничего из этого он в конечном итоге не почувствует, но… мысль залезть в пустой бассейн ощущается забавной и он медленно спускается в углубление. Это странно, находиться здесь. Само по себе действие не такое дикое, но это забавно. Тут должна быть вода. Пена и пузырьки. Он должен быть мокрым. Шагая в самый центр углубления, он глупо оглядывается и присаживается прямо на месте, подтягивая колени к груди излюбленным способом. Сидя в ненаполненном бассейне он чувствует себя приятно защищенным, свернувшись в клубок на дне. Когда он возвращается в свою гостиную, то находит там… имя со скрипом появляется в его голове: Минерва Макгонагалл, которую он пугает своим эффектным появлением из стены. Наверное, потому что он и его полупрозрачное тело кажется слишком ярким для темных Подземелий. — Извините, — тихо произносит Драко, в испуге ребенка сцепляя руки перед собой. Его лицо — сплошная луна с кратерами серебристых глаз. Минерве больно от того, как призрачно сияет его кожа. Она сглатывает и опускает глаза. Когда сначала Кровавый Барон пришел к ней, чтобы, как ответственный член Совета Призраков, сообщить: в Хогвартсе новый призрак, то она не поверила. Шутки призраков иногда бывают жестокими. Ей не нужен был еще один умерший, но слишком хотевший жить, ребенок в замке; не в такое время. Потом, когда Миртл в слезах появилась в ее кабинете, чтобы начать причитать о том, что мальчик с лунными волосами занимает ванну старост, она, признаться честно… сначала позволила себе слабость. Она и так многих потеряла за последний месяц, многих друзей, многих детей, которых должна была защищать и чью безопасность должна была обеспечить. В конце концов, мальчик-призрак все еще существовал, и ей нужно было позаботиться и о нем тоже. Из рассказов двух привидений она знала, что он любит бывать в ванной старост, — ох, Миртл была настолько расстроена, что почти залила слезами ее старый кабинет, — и в гостиной Слизерина. В местах, где было пусто. Минерва была умной женщиной и вполне умеющей понимать намеки — раз мальчик выбирает такие места и до сих пор никак не заявил о своем присутствии сам, значит, он не хотел компании. Ей все равно нужно было проведать его. Так что она успокоила Миртл, велела ей вернуться в свой туалет и коротко прибрала бумаги на своем столе. Нужно было лучше организовать работы по восстановлению замка, — Гермиона и Перси помогали ей, безусловно, но все же… много чего нужно было исправить, — но этим она могла заняться чуть позже. В глубине души ей одновременно хотелось знать и было страшно, какой именно ребенок был… убит, но отказывался это принимать. В ее голове вертелись списки погибших, она разделяла их на группы, стараясь смаргивать слезы. Конечно, когда ей сказали «мальчик с лунными волосами», она не думала, что сравнение окажется настолько верным. Или что это будет Драко Малфой, если уж на то пошло. Когда она только начала вести учет погибших в Битве за Хогвартс, то ей было немного горько смотреть на имя Драко Малфоя в списке; мальчик заслуживал услышать спасибо за свою храбрость, пусть и в самом конце. Поддержать Гарри, находясь в самой толпе Пожирателей Смерти, было сильным поступком. Ей было бесконечно жаль, что она не успела сказать ему спасибо. Шанс все же выпал, а она не могла сказать ни слова. Она просто стоит, застывшая, напротив светящегося ребенка, что смотрит на нее сначала пугающими пустыми глазами и в которых затем мелькает тень узнавания. — Ничего, — наконец говорит она хриплым голосом. — Я рада тебя видеть. Драко медленно кивает, как будто что-то рассчитывая в своей голове; у него было такое же лицо почти на всех занятиях, когда она давала тесты. Это немного настораживало. — Извините, но я… — говорит он внезапно и резко, а потом замолкает, словно сам удивлен, что открыл рот. Как же Гарри будет рад его видеть. Профессор мелко и доверительно кивает, побуждая продолжить. — Я не совсем… помню свою жизнь до смерти. — Ты ничего не помнишь? — эта растерянная и шокированная интонация заставляет его немного сморщиться. Как будто ее старческий голос никогда не должен был звучать с такими эмоциями. — Нет, — он помолчал мгновение, копаясь в своей голове и оценивая, насколько много можно было говорить. Наверное, это уже не особо важно, рассеянно думает, потирая светлую бровь, все худшее уже случилось. Решает все же добавить: — Я помню магию. — Магию? — Заклинания. Зелья. Животных и как за ними ухаживать. Руны, — тихо перечисляет он, расфокусированно уставившись в пол. Зрачки растекаются по радужке, как черная клякса. — Помню… полет? — шепотом спрашивает, уставившись вдруг резким взглядом на нее. В его глазах тают воспоминания: ощущение ветра на лице, слезящиеся глаза, свобода, гудящие мышцы, острое чувство соперничества, пузырьковое счастье в груди, «Мы выиграли», от которых Минерве неиллюзорно колет сердце. Может быть, после всего этого, она уйдет на пенсию. После того, как наладит все дела. — Ты играл в сборной Слизерина, — мелкая улыбка украшает ее лицо. Драко хмурится ей в ответ и будто хочет отступить на шаг. — Вы декан Гриффиндора, — констатация факта, и все равно она кивает в ответ. — Как часто я выигрывал матчи против вас? — С переменным успехом, — она посмеивается. Даже если Драко не вполне помнил свою жизнь (ей еще предстояло выяснить позже, почему), характер все равно просвечивал сквозь растерянность. — Ну ладно, — недоверчиво отвечает Драко, а Макгонагалл думает, что: «Я лучше сам как-нибудь проверю» крупными буквами написано у него на лице. — Я думаю… — декан Гриффиндора старается говорить мягко и медленно, потому что ее голос может сорваться в любую секунду, а это вряд ли поможет кому-либо. Видит Мерлин, ни Драко, ни она сама не смогли бы справиться с собственной слабостью. — что есть люди, которые хотели бы встретиться с тобой. — О, — говорит тихо Драко, с оттенком удивления в голосе. Голова его сама по себе склоняется набок, как будто его удивляет мысль о том, что у него остались люди, которые действительно хотели бы его видеть. — Да, верно… — он с искренним усердием маленького ребенка старается вспомнить хотя бы еще одно значимое имя, но в голове блаженная пустота. Поэтому он сдается и коротко, чуть виновато, взглядывает на профессора снова. — Кто, например? — Например, — она вздыхает, думая, чье имя назвать первым. Ответ находится довольно быстро. — твоя мама, — Драко кивает, вспышками пролистывая воспоминания: черно-белые роскошные волосы, созвездия, игра на пианино, цветы, пронзительные серые глаза, совсем как те, что он видел в отражении стекол, шепот, молоко с медом и поцелуй в лоб. Он думает, мама. Черт. — Нарцисса, — он не может остановить себя, не успевает прикусить язык; имя вырывается из него, оседая одновременно чем-то горько-сладким на языке. Минерва медленно кивает, наблюдая за эмоциями на его лице. — Хорошо. Мне бы хотелось ее увидеть, — последняя фраза повисает между ними, неловкая и робкая. — Я отправлю ей письмо сегодня же, — мягко произносит профессор. — И еще одно, — напоследок говорит Минерва. Драко вскидывает брови и внимательно внимает. Ему уже хочется остаться одному, чтобы его не трогали. Сегодня русалки должны были вернуться к его окну снова. — Тебе стоит вступить в Совет призраков школы. Драко закатывает глаза, и она улыбается. Все будет хорошо.***
В тот раз профессор Макгонагалл просит его еще о нескольких вещах, рассказывает о формальностях. Что ей нужно будет заполнить и отослать в Министерство бумагу о том, что он теперь призрак и технически не считается мертвым. Драко не спрашивает: «А что, я уже был официально оформлен?», как не спрашивает и: «А где мое тело?», потому что он не хочет знать, только сжимает плотно губы, чтобы точно не вырвалось. Она говорит ему спасибо, таким тоном, который одновременно подразумевает что-то куда большее, чем просто благодарность и ее отказ слушать его вопросы о том, за что и «Я не уверен, что заслуживаю», которое очевидно светится у него в глазах. Поэтому он просто молча кивает и задумывается о том, как много он упускает деталей. Чертовски много, должно быть. Потом она говорит о том, что чуть позже (Когда будет меньше работы с живыми, слышно между строк, даже если не прислушиваться. Драко хочет закрыть уши) ему стоит заглянуть в Больничное крыло, к мадам Помфри, чтобы она могла осмотреть его и понять, что пошло не так, почему он не может вспомнить, если по законам дурацкой магии должен. Драко снова безмолвно кивает, стискивая бледными пальцами рукава своей рубашки, и она наконец-то уходит, оставляя его с мерцающими огнями зеленой гостиной. Через пару минут приплывают русалки.***
Первой приходит Нарцисса. Обнаружение Макгонагалл как будто запускает какую-то цепную реакцию, как будто заклинание, позволяющее ему скрываться от людей наконец растаяло (он знает, что ни одно заклинание не может быть вечным, но ему все равно хотелось бы, чтобы это длилось дольше). После того, как Макгонагалл находит его, другие люди начинают находить его тоже. И первой приходит, спасибо Мерлину, Нарцисса. Он разглядывает ее статную, но чуть сутулую осанку, прямой стоический взгляд (ее глаза — серые, совсем как его, но живые), поднятый подбородок в жесте защиты, он знает это, потому что видит то же самое в мелькающих изредка отражениях. Нежные и аккуратные руки, скрещенные перед собой. Волосы с проседью на висках. Она не замечает его сначала, ее взгляд блуждает по комнате, освещенной камином, который домовики разожгли специально для нее этим утром. С отблесками огня гостиная нравилась Драко еще больше, в отблесках оранжевого огня его кожа не была такой серой, а свечение было легко объяснимо, так что даже казалось, что он не совсем призрачный образ, сидящий на диване. — Тебе не больно? — первое, что она спрашивает. Это логично для матери, думает он, узнать, как ее мертвый ребенок себя чувствует, но он не может удержаться от того, чтобы сморщить нос: «Честное слово, мам, я буквально умер, мне никогда больше не будет больно» — Нет, — он мотает головой для верности, потому что он, может, и тупица, который умудрился даже с нормальной смертью накосячить, но он не мудак и он не хочет ранить чувства своей мамы. Нарцисса не может избавиться от ощущения, что ее сын сейчас похож на ребенка больше, чем когда-либо, с этими большим глазами и светлыми волосами. И в то же время его поза, его скованные плечи и настороженность в глубине глаз все еще говорят ей о том, что он старше, чем должен быть ребенок его возраста, что эти глаза видели больше, чем положено ребенку его возраста. Это кладет очередной слой вины на ее плечи. — Хорошо, я… рада это слышать, — она делает несколько маленьких шагов ближе к дивану и осторожно присаживается, не отрывая от него глаз. Многие так на него смотрели бы, он уверен. Как будто если они оторвут глаза, он исчезнет — не это ли было одной из причин, почему он прятался? Слишком много внимания, когда ему просто хотелось спокойствия, хотя бы сейчас. — Драко, мне нужно, чтобы ты знал кое-что, — чуть срывающимся тоном говорит Нарцисса. В ее глазах настолько сильная эмоция, что Драко кажется, что он не имеет права поддаться секундному желанию испариться. Он остается на месте, мелко кивает, побуждая ее продолжать, и смотрит ей в глаза, слишком завороженный. — Я тебя очень люблю и тобой очень горжусь. Хрустальные слезы появляются в его глазах сами собой. Ему редко говорили это раньше, понимает он. Недостаточно часто, чтобы он действительно поверил в это с первого раза. Драко думает, не это ли выражение пряталось в ее грустных глазах? Сожаление, что она не говорила это чаще, сожаление и испуг, что она не смогла бы больше сказать ему этих слов. Драко молча плачет от облегчения и от такого огромного чувства привязанности, быстро-быстро моргает и тянет руки, чтобы обнять свою маму. У него не получается, но он тешит себя иллюзией, что он все еще может дотронуться до нее. — Я передам твоим друзьям, — возникла неловка пауза, слишком частая в последнее время, чтобы Драко обращал должное внимание. Все те живые люди, которых он видел, так старательно обходили в своих речах его смерть, что это было просто смешно. — что они могут тебя увидеть. — Друзьям, — эхом повторяет Драко, расфокусированным серебром наблюдая за переливами мантии. Немного пыльной, с кружевами на воротнике. — Да, — со слезами отвечает его мама, улыбка стягивает ее щеки. Драко вспоминает, что очень любил, когда она улыбалась. Она остается с ним еще несколько часов. Это время наполнено слезами обоих, осторожными вопросами Драко об их старой жизни, он просит рассказать про дом, который не помнит, про сад, немного про родственников (ровно до того момента, как мамин голос дрожит в третий раз на имени отца), просит поговорить с ним на французском и чувствует облегчение, когда понимает, что все еще умеет. Хриплые французские речи Нарциссы сопровождают несколько следующий ночей Драко, согревая его своей теплотой и ощущением дома.***
Мадам Помфри оказывается почти такой же, как и мимолетная картинка в его голове, всплывающая при ее имени. Она просит его покрутиться и произносит задумчивый горловой звук, когда он оказывается к ней спиной. Драко не ожидает, что она попытается его коснуться, его уже несколько недель никто не трогал и даже не пытался. Он бы предпочел, чтобы так и оставалось, но все, что он получает в действительности — покалывающее ощущение на затылке, которое почти заставляет втянуть голову в плечи, где ее суховатые и загрубевшие (он этого не чувствует, но знает все равно) касаются его. — Тут осталась кровь, — говорит она. — Ты ударился головой, перед тем как… — целительница замолкает, пытаясь подобрать более подходящее слово. Видимо, чтобы не ранить его нежную нервную систему, что-то насмешливо фыркает в Драко на это. —…стал призраком. Но ты вспоминаешь, верно? Драко кивает и размыкает будто пересохшие губы: — Да. Немного. — Значит, магия сама поставит все на место в твоей голове, — затем она осматривает его несколько мгновений с поджатыми губами. — Ты помнишь, как ты умер? Его накрывает почти ощутимым облегчением, когда он слышит это. «Умер», прямым текстом. — Нет. Мадам Помфри вздыхает, трет свой лоб, пробегаясь по нему взглядом и бормочет себе под нос: «Удар по голове не должен был быть таким сильным». Мадам Помфри тихо охает, когда просит его снять рубашку. Драко не знает, что в этом такого, но судя по тому, как женщина смотрит в центр его груди, — с легким шлейфом автоматического ужаса, с печалью и сожалением, от которых кожа начинает зудеть и ему хочется прикрыться, — это все же что-то особенное. — О, мальчик, — шепчет она, отворачиваясь и записывая пару строк на бумаге. После этого ему можно уйти, но он все равно заглядывает ей через плечо. На пергаменте написано — Причина смерти: Авада Кедавра, непростительное убивающее заклятие. В голове ничего не щелкает, поэтому он морщится сначала на «непростительное», а потом на «убивающее» и плывет в свои Подземелья. Единственный вывод, который он делает из этого, это — либо ему очень не повезло попасть не в то место и время во время «Битвы», либо он был ужасным засранцем при жизни. (Он почти-ошибается дважды)***
Когда Драко бесшумно парит в коридорах и выглядывает в окна — солнечный свет играет в кронах деревьев, почти восстановленный внутренний двор радует его уставшие глаза, — то случайно натыкается на группку людей, когда заворачивает в один из просторных, главных проходов. Драко останавливается так резко, как будто врезается в стенку (ах да, они же ему теперь не помеха). Замирает, замораживается в мгновении, это так сильно бьет его в грудь, что, даже если дышать ему больше и не нужно, он давится воздухом, не в силах закрыть рот или оторвать взгляд. Взгляд, что просто прилип к двум огненно-рыжим, обжигающим, макушкам и коричневой копне кудряшек на том конце коридора. Парень пониже резко, с очевидной привязанностью хлопает того, что повыше по плечу, и Драко отмирает под этот глухой хлопок, скрываясь быстрее, чем они успевают его заметить. Он действует на автомате, пока в голове прокручиваются расплывчатые картинки, несущие слишком смешанный посыл, чтобы он мог понять, какое место эти люди, — Мерлин милостивый, он даже не помнит их имен, он свое-то еле знал, — занимали в его жизни. Девчонка, еще мелкая, окидывает его заносчивым взглядом и поправляет кучу книг в руках, а потом коротко улыбается, замечая книжки на его столе в библиотеке; рыжий парень, что казался помладше, звонко смеется, не глядя в его сторону, у него солнечные морщинки в уголках глаз и черноволосый мальчик, на которого он опирается; девушка с темными, спутанными волосами лежит на полу его дома и плачет, из ее руки сочится кровь, а Драко совсем не может пошевелиться; высокий рыжий парень смешливо улыбается и его отражение вторит с секундной заминкой, вместе они наводят легкий страх-благоговение; из грязного окна Драко наблюдает за рыжей и черноволосой фигурами и в квиддичных мантиях, уродливо красных, которые им идут, зависть вспыхивает в нем, как пожар; резкая боль в скуле, рыжий парень повыше в квиддичной форме сидит на его бедрах и замахивается снова, его солнечные черты искаженны от ярости; девчонка смотрит на него с ненавистью и презрением, будто он слизь, на которую она случайно наступила, «Пойдем, Гарри, он того не стоит»; девочка замахивается и резко ломает ему нос, Драко откидывается головой на камень и стонет. Ноги принесли его в светлую комнату, Драко тратит едва ли секунды на то, чтобы подбежать к умывальникам и вцепиться в один из них. От того, как он стискивает фантомные пальцы на мраморе у него дежавю, но и хрен бы с ним, сейчас важнее убрать марево перед глазами, какого хрена он вообще плачет. Вместо того, чтобы думать, он старается освободить разум, прислушивается к скрипу водопровода, к подтекающим кранам, к ветру за окном, много-много моргает, чтобы призрачные слезы не мешали четкости зрения. — Эй, что ты там делаешь? — звучит писклявый голос за его спиной, звонко отдается эхом в пустой комнате, как и стук капель об плитку. Он оборачивается, хотя на самом деле, единственное, чего ему хочется, это провалиться сквозь пол. — …Миртл? — хрипло спрашивает он, мутным взглядом окидывая девочку, что была одновременно не сильно младше при жизни, но и значительно старше в посмертии. Черные волосы, круглые очки, это точно Миртл, он ее знает. Призрак. Миртл была призраком еще до того, как им стал он сам. — Драко, — удивленно признает его. Ее лицо мечется между двумя противоположными эмоциями — сначала она расцветает в улыбке, когда видит его лицо, но затем потухает также быстро, когда она замечает сияние его волос и тусклость серых глаз. Не зря она была на Когтевране, со скрипом вспоминает Драко. — О, Драко… Он криво ухмыляется, лицо похоже на гримасу, и сползает на пол. Миртл присаживается рядом с ним, резко падая на колени — Драко хочется по привычке вскрикнуть и сказать: «аккуратнее, больно же», но потом он вспоминает, что никому в этой комнате больно уже не будет никогда. Она выглядит взволнованной. — Это ты ходил в мою ванну, — говорит она высоким голосом. — Тебе можно, — разрешает Миртл, и Драко легко улыбается. Она ему кое-кого напоминает, эти черные волосы, снисходительно-дружелюбное разрешение пользоваться разрешенной всем комнатой. Эта мысль укалывает его. Где она? Он не видел Панси после смерти, ни разу. Все ли с ней в порядке? Она была его подругой. — Как ты себя чувствуешь? Быть призраком не очень приятно. — Да, — тихо соглашается он, стирая ладонями дорожки слез. Руки безвольно опускаются на колени, он рассматривает туалетные кабинки, каменную плитку. На ум приходит такая же, в мальчишеском туалете, на которой он когда-то лежал в красной луже. Грудь тут же хочется потереть, и плечо у ключицы тоже, и правое предплечье. Везде, где росчерками кинжалов остались белесые шрамы. — Не очень приятно. Миртл иногда приходит к нему в Подземелья, чтобы посидеть в тишине и поиграть с русалками. Драко начинает прокрадывается в ее туалет, вспоминая, как делал так и раньше.***
Драко не вспоминает многих по щелчку пальцев. Он знает, что большую часть встречаемых в замке людей он когда-то видел, когда-то знал, отголоски редкого смеха и чьего-то голоса кажутся знакомыми на периферии, но Драко не стремится подходить. Он разговаривает только с Миртл. Еще один раз заходит мама, кажется, через несколько дней. Она приносит ему колдографии сада, и Драко стоит несколько минут с картинкой в руках, не в силах понять, почему так крепко сжимает пальцы. Мама рассказывает, что проводит там много времени, Драко кивает, изо рта вылетает: «Справедливо», и замолкает, потому что зачем он это сказал? Нарцисса смотрит на него влажными глазами, улыбается, пытается автоматически потрепать его по голове, но Драко чувствует только покалывание, когда ее рука проходит сквозь от неожиданности. В ее серых глазах после этого — только горечь и боль, и скоро она уходит. Один раз к нему заходит уставшая сильнее него, — а устать сильнее мертвого это нужно постараться, — Минерва Макгонагалл, чтобы проведать его. Она спрашивает, вступил ли он в Совет, хитро улыбается, когда Драко мотает головой, слишком упертый. Она говорит, что наверху теперь лучше и чище. Драко кивает и говорит, что видел. И что в туалете Миртл подтекают краны. Через неделю Миртл восторженно говорит ему, что в ее туалете никогда не было так тихо; дурацкие капли сводили ее с ума. Драко только улыбается. Иногда он вспоминает о Панси. Ее улыбка, чуть хищная и родная, мелькает в голове, привычные жесты, вроде того, как она щелкала пальцами, невербально колдуя с простыми заклинаниями, как поправляла свои волосы перед зеркалом или как фыркала, когда Драко делал что-то глупое. Он вспоминает, что она не была единственной, что были еще двое, еще два низких голоса, с которыми он вместе смеялся в гостиной на диванах, еще двое, с которыми они похихикивали с мерзких шуток, еще двое, чьи объятия были роднее дома. Он не может вспомнить ни их имен, ни того, как они выглядели. Вспоминает только, что очень их любил. Мысли о том, живы ли эти трое преследуют его по пятам, поэтому он делает заметку для себя, спросить потом у профессора Макгонагалл. Он не пытается вспомнить о той девочке, что сломала ему нос, хотя часто видит ее мелькающие тут и там волосы. Он не пытается найти рыжих, выглядящих как братья, потому что они постоянно находят его сами, эти дурацкие рыжие головы. Драко успевает улизнуть раньше, чем кто-нибудь из них его заметит, и в процессе все же невольно задумывается о том, почему столько людей любили его бить. Мельком вспоминается еще какой-то парень с лохматой головой, сбитые костяшки и странное тянущее чувство в груди, в районе остановившегося сердца.***
Драко выбирается из своих Подземелий нечасто, но если все же случается, если желание все же просыпается, то он взлетает на шестой этаж, там широкие подоконники и видно восстановленный внутренний двор, который сейчас, в летнее время, выглядит очень зеленым и солнечным. Драко печально размышляет о том, что хотел бы выйти и почувствовать ветер на лице, тепло солнечных лучей, свежий запах лета, такой особенный, который пахнет свободой, тем временем после экзаменов, землей и травой. Он мечтает, что, выйдя за пределы замка, придется зажмуриться, потому что солнце будет слишком ярким и если он будет находиться там слишком долго, некоторые прядки волос побелеют еще сильнее. Драко так увлекается этими мечтаниями, что не замечает глухих шагов в коридоре. Он настолько засматривается на колышущуюся крону деревьев, что понимает, что кто-то стоит у него за спиной только тогда, когда что-то позади с тихим шорохом падает на пол. Эхо проходится по пустому коридору, а Драко чувствует, как застывает. Позади звучит шумный, прерывистый вздох, и он оборачивается. Нежданным гостем оказывается парень. Выглядит он, мягко скажем, так себе — Драко не может удержаться от преувеличенно выражающего отвращение взгляда на чужую свободную одежду в грязи. На лице у него синяки, свидетельствующие об огромной усталости, плечи у него ссутулены, рот в шоке приоткрыт, — симпатичный такой рот, за него Драко даже готов простить то нелепое вороново гнездо на чужой голове. Но самое притягивающее в нем — глаза. Зеленые, яркие глаза смотрят на него сквозь по-дурацки круглые очки, ощупывают каждый миллиметр его призрачного тела, что почти прозрачное в лучах. Эти глаза… Драко пугается, когда смотрит второй раз. Слезы блестят в них, он угадывает что-то вроде «да какого хрена» и «не может быть», такое отчаяние и такая удушающая тоска, что самому становится больно. — Я спятил, да? — спрашивает парень. Драко непроизвольно фыркает, чуть расслабляясь, фамильярно пожимает плечами, ухмылка, такая знакомая, налезает сама. — Кто знает, П-парень, — на имени происходит затык, заминка, которая смывает все смешливое настроение. Драко хмурится и облизывает губы. Что он хотел сказать? — Драко? — голос у парня ломкий и хриплый, как наждачка, Драко чуть ли не режется. Моргает несколько раз на него — очкастого, с растрепанными волосами, в мягких серых штанах и грязью на щеках. С глазами, цвет которых иррационально пугает. Драко осознает, что забивается в угол, жмется лопатками к стене, только когда обдумывает это. Потому ли, что зеленый это смерть? Потому ли, что эти глаза что-то делают с его сердцем, что-то, чего еще не случалось, как будто его призрачный, бесполезный орган вдруг подкатывает к горлу и мешает сглотнуть? Потому ли, что этот парень произносит его имя так, как будто это что-то значит, как будто Драко что-то для него значил? После секундной мысли он вспоминает его, в повзрослевших чертах угадывается тот темноволосый ребенок, что был в половине воспоминаний о рыжем и кудрявой девчонке. Но это открытие все равно мало что дает, потому что Драко помнит о них так мало, а об этом парне — еще меньше. Ему нечего сказать, внутри сворачивается что-то неприятное, потому что он не может сказать что-то такое простое вроде: «О, да, привет, я вот тут умер и ни черта не помню, а ты как поживаешь?», потому что он не может как-то облегчить боль в сверкающий глазах напротив. Поэтому он только осторожно кивает. Да, он — Драко. Все еще. Вроде бы. Глаза разбитого вдребезги парня напротив расширяются, дрожащая улыбка появляется, в то время как он обшаривает взглядом призрачного Драко. — Мне даже не понадобился Философский камень, чтобы увидеть тебя. — Философский камень это выдумка, — вырывается из Драко помимо его воли, и он тут же сжимает губы под тлеющими искрами веселья в глазах напротив. Парень так смотрит на него — насмешливо, но мягко, так бесконечно печально и так… привязчиво, что Драко становится неспокойно в своем теле. Хочется выползти. — Или нет? — когда минуту ничего не происходит, а улыбка на лице парня становится только шире. Отчего-то Драко чувствует мрачное удовлетворение, что-то из прошлой жизни, когда парень фыркает и расслаблено присаживается рядом на подоконник, на ходу подбирая кусок пергамента. Он все равно мало чего может сделать с тем, что сам напрягает плечи, но скребущееся желание испариться при малейшем контакте с человеком хотя бы пропадает. «Почему бы?», едко думает Драко. — Ну, — говорит он вслух. Вот сейчас будет неловко. — Как тебя зовут? И да, после этого наступает тишина. Драко боязно поднимать глаза от пола, но он все равно делает это, чтобы наткнуться на опустившееся и опустевшее лицо парня напротив. В его глазах целое ничего, а Драко чувствует себя так, словно он разбил что-то и без того хрупкое. — Так ты правда не помнишь, — хрипло говорит парень, сжимая пальцы на подоконнике. — Да, — снова облизывает губы. — Мне жаль. Извини, — они молчат еще мгновение, Драко шарит глазами по чужому красивому лицу, замечает кривую сеточку шрама на лбу слева, которая еле-еле доходит до брови. Хм. Похоже на его. Он решает этого не говорить. — Целительница сказала, что перед смертью, — тут парень крупно вздрагивает, и Драко впервые не ощущает злорадного удовлетворения от факта своей смерти вслух, ему впервые становится за это стыдно. — я ударился головой. Парень кивает, выглядя таким… сломленным, таким разбитым и таким горюющим. От этого вида у Драко проходятся мурашки по рукам и ему хочется пихнуть придурка рукой; он бы так и сделал, не знай, что рука пройдет сквозь и скорее всего сделает только хуже. Он откашливается. — Так… как твое имя? — Поттер, — парень переводит на него более осмысленный взгляд, чуть прикусывая губы, словно пытаясь сдержаться. Сдержать слезы, понимает Драко. — Гарри Поттер. — Поттер, значит, — усмехается Драко. Вот оно что. — Знакомое. Гарри сглатывает, рассматривая его большими, блестящими глазами и кивает. «Учитывая подтекст», Драко не говорит. Только сверкает серыми глазами, стекляшками на бледном лице, и пытается распознать стылые искры в чужом взгляде. Вот — вязкое, знакомое горе, вот — непонятное, окутывающее с ног до головы, как пуховое одеяло, облегчение. Вот — желание коснуться в нервно дернувшихся пальцах, в коротком, импульсивном шаге, сделанном к нему. Драко оставляет эти мысли себе, и они сидят с мальчиком, — с Гарри, поправляет он себя мысленно, — в тишине еще несколько часов, изредка задавая какие-то бессмысленные вопросы. Девочка с каштановыми волосами говорила Гарри, что Драко того не стоит. Драко не знает, что изменилось, не помнит, но в любом случае позволяет себе ощущать робкое тепло внизу живота.***
Время казалось вязким после смерти, мгновения растягивались, и если Драко проводил большую часть времени в Подземельях, то он не вполне мог понять, сколько времени проходило. — Я приду на следующей неделе, хорошо? — говорит ему Гарри вечность назад; глаза блестят чем-то непонятным, слишком много эмоций. Драко склоняет голову. — В субботу, ладно? — Хорошо, — и не добавляет: «Я буду ждать», но Гарри улыбается ему мягко и радостно, что быстро становится понятно, что и это молчаливое он тоже прекрасно понял. Драко понимает, что прошла неделя, когда Гарри приходит снова. В этот раз он спрашивает, как зовут девочку с каштановыми волосами, — ее голос в последние дни, командный, громкий, надоедливый, звучит в коридорах все чаще, но Драко даже почему-то рад. Гарри расстроенно поджимает губы, смотрит цепко и шепчет, что ее зовут Гермиона. — Гермиона, — повторяет Драко. Смотрит на свои руки, на языке вертится вязкое: «грязнокровка», такое ладное на языке и мерзкое по сути, что Драко его сглатывает и старается стать в посмертии лучшей версии себя живого. — Красиво. Ей подходит. Гарри светится. Светится одновременно каким-то странным весельем в духе: «матерь божья, они все умрут от смеха, когда узнают, что он это сказал» и каким-то дурацким горделивым довольством, что Драко хорошо отзывается о его друзьях. Для него это странно, потому что едва ли помнит Гарри, едва ли помнит Гер-ми-о-ну и всех остальных людей в замке, едва ли помнит себя, но это хорошо, когда Гарри улыбается так. Вопрос: «А моя фамилия?» вырывается сам собой и Драко смотрит по-совиному, когда Гарри давится и молчит. Как будто он не ожидал, что Драко может забыть так много. — Малфой, — выходит грубо и гладко одновременно, как будто вот именно с этой насупленной интонацией его фамилия обычно и звучала из уст именно этого человека. Драко вздергивает брови, почти заинтригованный. Что-то тугое шевелится у него в животе, одновременно: «его рот красиво выплевывает мою фамилию» и «от этого веет семейными проблемами». — Я бы хотел продолжить звать тебя Драко, если ты не против, — медленно говорит Гарри. — Мне-то что, зови, — только не делай снова такое напряженное лицо. Потом жует нижнюю губу секунду, зеленые глаза Гарри съезжают на это действие почти молниеносно. — Мы… раньше называли друг друга по фамилиям? — Да, — Гарри вздыхает. — Только по фамилиям. Мы… не были… не были друзьями, Драко. — Многое обретает смысл, — шепчет Драко, постукивая пальцем по виску. — Тогда почему ты сидишь здесь? — Потому что нам хотелось быть друзьями. Драко так удивляется, что не контролирует задравшиеся брови. Что-то в нем хочет разораться, хочет грязно и некрасиво подраться, облить как-нибудь Поттера грязью, потому что: «Да что ты мне пиздишь, хотел он». Вместо этого он подозрительно спрашивает: — Ты уверен? — Да. И это такое окончательное, твердое и непоколебимое: «Да», что разъяренная часть его растерянно затихает и он говорит: «Ладно». Когда Гарри уходит, медленно и неохотно, с «Я вернусь через неделю, хорошо?» на губах, Драко задумывается о том, что он теперь знает. От чего он умер («Авада кедавра» прямо в солнечное сплетение, заклинание отдает зеленым и неприятным), как его зовут («Драко Малфой», статно откликается собственное сознание). Что девушку, которая сломала ему нос, зовут Гермиона. Еще он знает, что Гарри никогда не был его другом, а Драко где-то в глубине души всегда считал его — очень симпатичным. Сейчас мальчик с невозможно зелеными глазами, который приходит к нему каждую неделю кажется еще красивее, взрослее и немного более сломленным. И грустным. Гарри кажется чуть ли не грустнее, чем вечно чувствует себя сам Драко (Малфой), но тем не менее. Грустить вместе всегда как-то приятнее. Однажды Драко хотелось бы увидеть его улыбку, чья картинка мелькает в голове, обращенная не к нему. Настоящую такую, без всяких там разных сортов «Я много кого потерял» (очевидно) и оттенков «Я так виноват» (читается в глазах). Ему хочется увидеть улыбку молодости и счастья на лице Гарри, потому Драко кажется, что эти губы заслуживают улыбаться; что красивое лицо Гарри создано для солнечных улыбок. Ему бы еще хотелось, чтобы Гарри перестал смотреть на него своими зелеными глазами так, будто если Поттер отвернется, то Драко испарится и развеется, как туман, ему бы хотелось, чтобы Гарри уходил от него не боязно, беспокоясь, что в следующий раз не найдет его, что следующего раза может не быть. Ему вообще много чего хочется. Вспомнить свою жизнь, чтобы мама была счастливее и не беспокоилась о своем мертвом сыне больше необходимого, — он же все еще есть, в самом-то деле, — чтобы Хогвартс отстроили заново, чтобы от него отстали с Советом призраков школы, чтобы Макгонагалл перестала выглядеть такой напряженной и хоть чуточку выдохнула, поцеловать Гарри или хотя бы обнять его, — и еще много-много вещей. Он знает, что не все из этого исполнимо в принципе, но мечтать о будущем оказывается приятно. Как будто оно у него впервые есть.***
Драко слышит шаги задолго до того, как его обладатели останавливаются у входа в ванную старост. Он собирается испариться как только откроется дверь; если она действительно откроется, потому что некоторые просто останавливались и называли странные сочетания слов, а дверь оставалась надежно закрытой, скрывая Драко от толп людей. Это место было одним из самых безопасных. Он знал, что позже это может измениться; он же был старостой, теперь он помнит, что сюда могут приходить другие люди. Но не сейчас. Сейчас — нет. — Я не… — слышит он сломанный глубокий голос, и мурашки проходятся по загривку. Драко поднимает голову от колен и в ожидании смотрит на дверь, оцепенев. — Я не могу, — снова звучит, чуть приглушеннее, чуть грубее. Несколько шагов назад, в груди у Драко что-то замирает, он не знает, что. В горле застревает плаксивое: «нет, не уходи, ты не можешь уйти», но он не знает, откуда это, поэтому просто проглатывает горчащий детскими слезами комок обратно и стискивает пальцы на одежде, чтобы не потянуться к двери. — Мы должны, — раздается ровный женский голос, чуть резкий, как будто с неправильной интонацией. — Я хочу его увидеть. — Я тоже хочу, но я просто… — слова обрываются странным звуком, спазмом. Драко морщится и потирает собственное горло. — Я не уверен, что смогу. — Я буду рядом, — она молчит секунду, будто подбирая слова. — Он будет рядом. — Он ничего не помнит, — доносится задушенное до ушей. Драко подается вперед и почти шипит: «С чего ты взял, что я не вспомню тебя?» вслух. Голоса кажутся знакомыми почти до боли, слезы все сильнее подкатывают к горлу и неприятно щиплют глаза, но в какой-то степени это еще и облегчение — знать, что двое из трех точно живы. Проходит еще минута или две, в которые они все молчат. Драко думает, что он струсил. Что она не смогла убедить его. Что они сейчас развернутся и уйдут, а он сам не уверен, что у него будут силы встать и догнать их, что он сам сможет с этим справиться, что он готов заставить их испытать эти эмоции, а не подождать, пока они будут готовы увидеть своего лучшего друга безоговорочно мертвым. Однако дверь со скрипом открывается, и он несколько раз потрясенно моргает, разглядывая их фигуры. Должно быть, Макгонагалл дала им правильный пароль. Вместе они делают неровные, дерганные шаги внутрь, как будто невероятным усилием заставляя себя делать каждый. — Ты… светишься, — мягко шепчет Панси, когда замечает его сидящим на бортике пустого бассейна, улыбка подрагивает, пока она разглядывает его влажными темно-зелеными глазами. «Как мох», думает рассеянно Драко. — Вы — нет, — все, на что его хватает. Драко не знает, как выразить все чувства, что стесняют грудную клетку, в последнее время это происходит все чаще. Чем больше людей из его прошлого он встречает, тем быстрее пустота в его груди и теле заполняется эмоциями и воспоминаниями. Легкая меланхоличная улыбка расползается на лице самостоятельно. Он замечает, что Теодор бледнеет и в глазах его собираются слезы, из-за чего черные глаза бликуют слишком заметно в свете дрожащих свечей. — Ты не можешь просто, — выдавливает густым голосом Тео и сжимает кулаки, как будто ему хочется ударить его. В очередь, думает Драко и улыбается ярче, даже если это больно и ему, и им. Тео не договаривает, просто подходит ближе и буквально рушится рядом с ним, цепляется за воздух и немного задыхается, когда понимает, что цепляться не за что. Драко бросает панический взгляд на Панси, потому что даже если его руки автоматически вскинулись, чтобы привычно обернуться вокруг плеч Тео, он все еще чертов призрак и теперь обнимать Тео, когда он ломается — работа вполне себе физической Паркинсон. Благослови Мерлина за нее, думает Драко, когда подруга подходит и ласково ерошит черные волосы мягкой рукой. Тушь остается на ее щеках, но Драко видит, что она улыбается. — Все хорошо, Тео, он в порядке, да? — она спрашивает Малфоя, и он спешно кивает: «Да, я в порядке, мне не больно и никакого птср — вот тебе прелести амнезии». — Вот видишь, давай, все хорошо. Так продолжается еще несколько минут, пока Тео немного не затихает и не сворачивается в защитный кокон на холодном полу рядом с коленками Драко. Панси вздыхает, щелкает пальцами, накладывая Согревающее (как же Драко скучал) и пересаживается по другую от него сторону. Еще немного проходит в комфортном молчании. Это почти напоминает ему вечера, переходящие в глубокую ночь, в гостиной. Только один из них мертв, другого здесь вообще не наблюдается и все четверо испытали прелести войны. Идиллия. Драко глубоко вздыхает с чувством удовлетворения, но смутным чувством тревоги. Где третий? — Мы пропустили твой день рождения, — глухо говорит Панси, пустыми глазами шаря по дну бассейна. Драко пожимает плечами и спрашивает: — Когда он был? — Пятого июня. — Мм. В голове крутятся рассеянные мысли о том, что они могли бы принести торт в следующий раз, даже если он не сможет его съесть, это было бы мило. Нужно ли ему отмечать теперь и день смерти? Некоторые призраки так делали. Не то чтобы он помнил конкретную дату, но и «поздней весной» тоже понятие растяжимое. Спрашивать такое в присутствии все еще нестабильного Нотта ему как-то не хочется. Дружеский инстинкт подсказывал ему, что сейчас не лучшее время. — Где… — начинает Драко, не уверенный, чье имя хочет назвать, когда оно приходит к нему само, вместе с картиной резкой ухмылки с ямочкой. — Блейз? — В Италии. Его мать запретила ему возвращаться. — А его это остановит? — почему-то Драко очень смутно догадывался, что если Блейз чего-то хочет, то Блейз это делает. — Вряд ли, — безумно улыбается ему Панси. Драко так рад, что с ними все в порядке. Даже если Теодор не вполне способен остановить слезы и заставить свой рот разговаривать, даже если все, что Тео делает — это пытается лежать на его бестелесном теле. Даже если глаза Панси больны, даже если ее глаза всегда покрасневшие и немного тусклее, чем раньше, Даже если Блейза пока нет рядом, но он живой, где-то там, в солнечной Италии, ругается со своей матерью, побитый, но не сломленный. С самыми родными людьми Драко все в порядке, и тиски в его груди разжимаются.***
Панси говорит, что они с Тео не планировали продолжать обучение, но в свете открывшихся событий, — «Что ты, придурок, сумел открутиться даже от Смерти за своим плечом», — они решили, что лучшим для них всех будет вернуться. Не только потому что Драко было бы одиноко без них, но и потому что им самим было бы очень одиноко без него — хотя Драко очень сомневался, что призрак лучшего друга в качестве напоминания о том, что война сделала со всеми ними охуенно бы помог справиться с птср. Он все равно пытается. (Они говорят, что он помогает, но Драко не обманывается) Блейз приезжает через неделю, так сильно улыбается и сверкает своими ямочками, что, наверное, сияет ярче Драко. В конце концов, он пытается обнять Драко и в итоге падает на пол лицом, забыв, что призраки не вполне приспособлены к таким взаимодействиям. Тео дразнит его этим еще неделю, и в наказание становится заменителем Драко, поэтому Блейз обнимает его каждый раз, когда хочет обнять Драко (то есть все время). В какой-то момент Забини со сверкающими глазами спрашивает, пробрался ли он в Тайное Сообщество Призраков Хогвартса, и тогда Драко закатывает глаза. Сколько можно-то? Когда в субботу Драко красочно пересказывает, как лицо Блейза встретилось с полом, Гарри смеется с малфоевской карикатуры еще несколько минут, и не это ли замечательно? (Единственное, что его немного расстраивает — это то, что он не может сцеловать эту улыбку с лица Поттера. Тот, кажется, думает о том же) Перед первым сентября Драко просит у Макгонагалл разрешения посидеть в Большом Зале, пока они его украшают. Пускать в ход аргументы, — Я буду тихо, вы меня даже не заметите, я не буду мешать, — ему даже не приходится, потому что профессор Макгонагалл быстро соглашается и оставляет его в углу. (У него сложилось впечатление, что она только рада тому, что он вылез из своей норы в людное место) Если бы Драко мог, он бы попросил домовиков сделать ему кружку горячего шоколада. Угол быстро становится его любимым, хотя он бы предпочел полетать над потолком, между свечей, где его было бы не так заметно. В любом случае, ему нравится наблюдать, как все оживает. Он имеет в виду не только пространство, — замок уже давно не выглядит таким разрушенным и больным, как в первую неделю, — но и людей тоже. Он так давно не выползал из своих Подземелий, что сейчас отчетливо видит разницу между общественным настроением. То есть, да, конечно, они все все еще сломлены — война и Битва многих пожевала и выплюнула, но они справляются. Они улыбаются, даже если это все еще больно. Драко счастлив видеть, что все эти люди, — знакомые профессора, мадам Помфри и мадам Пинс, бывшие ученики, — в таком приятном возбуждении от предстоящего праздника. Им всем действительно нужно что-то хорошее, хотя бы короткая вспышка нормальной, прежней жизни. И пока он тихо впитывает общую атмосферу… он немного забывается? И приходит в себя только тогда, когда около него в шоке застывает Гермиона. — Привет, Гермиона, — вежливо говорит Драко, потому что его учили быть вежливым; потому что он ее почти не помнит, но они с Гарри не были друзьями, но она сказала ему, что «Драко того не стоит», но она сломала ему нос. Ее лицо выглядит в достаточной степени ошеломленным и удивленным, чтобы подтвердить свою догадку о том, что он не был вежливым с ней раньше. Он постарается быть лучше. — Привет, — она упускает мгновение, чтобы это было незаметно, но довольно быстро исправляется. — Драко, — между ними повисает странная, почти напряженная тишина, но Драко нечего сказать. Ничего, кроме: «Мне так жаль, я знаю, что сделал тебе много плохого, и мне так страшно жаль, что это все произошло, прости меня», но оно не вписывается в дружелюбную атмосферу праздника, и он не хочет напоминать ей о плохих временах. Драко оставляет это для момента получше. В глазах Гермионы горит вопрос, как будто она не может удержаться, и он заинтересованно склоняет голову набок. — Я просто, — быстро и немного запальчиво говорит она, бегая глазами то по полу, то по его фигуре. — Мне кое-что интересно, и я не понимаю, почему ты до сих пор… — Драко ждет чего-то некрасивого, чего-нибудь грубого в свой адрес, потому что он, в конце концов, заслужил, но Гермиона удивляет его. — Почему ты не вступаешь в Совет призраков? Он молчит, широко раскрытыми глазами глядя на ее немного упрямое лицо. Как будто она все еще помнит о том, что он сделал и сказал, но почему-то хочет дать ему шанс, как будто он этого заслужил. Почему она так старается не врезать ему снова? Драко отвечает на удивление честно, тихо опуская глаза в пол: — Потому что я не хочу им быть, — он прокашливается, а Гермиона молчит. — Если я вступлю, то это будет… материальнее, понимаешь? Мне хочется сохранить иллюзию, как бы я не отпирался. Быть мертвым не очень клево. Когда он поднимает глаза, Гермиона все еще стоит рядом, ее глаза разрываются между пониманием и сожалением. В конце концов, она кивает: — Хорошо. Я попрошу профессора пока не трогать тебя с этим, — и даже после, Гермиона все еще стоит рядом с ним. Драко поднимает брови, и она сдается, вздыхая: — Я никогда не говорила тебе спасибо. Что ты тогда кинул свою палочку Гарри, — Драко недоумевает, и это явно видно по его лицу, и это не первый раз, когда его так благодарят за что-то, чего он не помнит, но Гермионе это важно, так что он не перебивает и послушно слушает. — Благодаря тебе все получилось, и ты… я думаю, что ты заплатил свою цену за это, — тихо заканчивает она. Драко медленно кивает. В этот момент Гермиону окликает рыжий мальчик, Перси, кажется? Их так много, этих рыжих, что Драко не уверен, что помнил их и раньше. Гермиона спешно кивает ему, задерживаясь глазами еще на секунду, а потом убегает на помощь. Драко чувствует, что сейчас он начал что-то новое.***
В новом году не очень много людей поступает в Хогвартс, и Драко не может винить их за это. Даже если большинство лиц, что присутствуют в Зале заставляют его чувствовать боль и несоизмеримую с этим вину. Когда маленькие дети вздрагивают и бледнеют при громогласном: «Слизерин» от шляпы и не торопятся вставать со стула с дрожащими коленями, Драко чувствует свою причастность к этому. Когда первый ребенок из трех, что отправляются на Слизерин, сидит в тишине и смотрит большими глазами на стол своего факультета, и никто не радуется и не поддерживает, как делали с каждым другим до него, Драко чувствует горечь. После пятнадцатисекундной задержки Тео с нечитаемым лицом упрямо начинает хлопать, пока все остальные тупят и строят виноватые лица под праздничную музыку, Панси и Блейз тут же его поддерживают, безоговорочно и как-то сначала бездумно. Медленно, весь стол с немногочисленными людьми с зелеными галстуками начинает хлопать, слабые улыбки растягиваются на их лицах, потом стол Рейвенкло подключается к общему шуму, — кто-то даже весело свистит, — и оставшиеся два стола начинают хлопать тоже. Мальчик сползает со стула и медленно идет к своему столу. Кто-то с пятого курса направляет на него палочку, — по Залу проходится резкий испуганный вздох, — но все, что происходит — серый в крапинку галстук на ребенке перекрашивается в изумрудный со змеей. Остальные двое получают должную поддержку, наравне с остальными факультетами. Драко улыбается и зависает над столом своего факультета, даже если за свечами его незаметно, странно гордый за своих друзей. Чей-то взгляд продолжает сверлить ему лопатки примерно все время с середины пира. После он шикает на Гарри, что это отвлекает, но несносный Поттер только смеется и пытается взъерошить ему волосы.***
Теперь, когда в замке куда больше людей и в его любимой пустынной гостиной чаще всего кто-то есть, даже если учеников там определенно меньше, чем в других спальнях, это все равно бывает много. Он готов терпеть на постоянной основе только трех слизеринцев, но никак не весь факультет. Так что иногда он сбегает. Иногда это туалет Миртл — девочка всегда только рада его визитам, и она, конечно, понимает его потребность в тишине. Приятно иногда просто посидеть с ней рядом. Иногда это ванная старост, хотя несколько раз ему все же приходилось убегать и оттуда. Миртл бы осталась посмотреть бесплатное шоу, но ему не особо интересно — но вот если бы это был Поттер… (Миртл рассказывает ему, что была в ванне в тот момент, когда Гарри открывал яйцо во время Турнира, и Драко весь покрывается завистью с головы до ног; потом она начинает рассказывать еще и про Седрика и вот тут становится весело. Хотя и горько тоже) Иногда они с Миртл меняются. Она убегает в ванную старост, обычно попадя в пикантные моменты, а Драко занимает ее пустой туалет, где больше не слышно стука капель. В один из таких дней на него натыкается кот. Вернее, книззл, если Драко хорош в Уходе за Магическими существами так, как помнит. Кот рыжий и дружелюбный, хотя сначала застывает прямо перед призрачным Драко на полу и внимательно его оглядывает. Малфой старается выглядеть не угрожающе и даже улыбается, хотя кот в любом случае ничего ему не сделает. Все заканчивается тем, что пушистик пытается поймать призрачную руку Драко, и они играются так полчаса, а потом кот задремывает у его колен. Драко жаль, что он не может ощутить мягкую шерсть под пальцами, однако он все равно делает попытку взъерошить рыжий комок. Кот открывает глаза только на секунду, окидывает его взглядом: «Что, правда? Удачи пытаться дальше» и засыпает обратно, а Драко остается сидеть с ощущением, что его отчитали одним взглядом, как первокурсника. Когда он рассказывает об этом Гарри, тот смеется, и говорит, что Драко похитил сердце Живоглота — кота Гермионы. Драко снова чувствует себя немного смущенным, как будто он прошел какой-то тест и украл любовь всемирного любимца.***
Теперь, когда учеба началась и все его друзья слоняются по замку, он одновременно чувствует себя лучше, — он помнит больше, они напоминают ему о многом с удивительной терпеливостью, Драко тянется к ним с непреодолимой силой и практически не хочет отпускать их из поля зрения, — и хуже. Потому что как только они уходят в полупустые кабинеты, на него накатывает одиночество, почти как в самом начале лета. Драко даже не осознавал, как был одинок в то время, сидя на своем подоконнике часами и невербально общаясь с русалками. Драко скучает, оставаясь в своей прежней спальне, в которой теперь спят только двое и иногда Панси, потому что ей иногда сложно справляться с кошмарами, — как и всем им. Поэтому иногда они, как щенки, собираются в стайку и тихо сопят в темноте, а Драко охраняет их сон и разгоняет тени, которые их пугают. После таких ночей отпускать их как-то тяжелее. Иногда он провожает их до кабинета, весело паря рядом в воздухе и стараясь не обращать внимания на зуд по коже из-за чужих взглядов, но не остается на уроках, потому что как бы они его не приглашали, он — призрак, больше не ученик этой школы. Профессора все равно смотрят ему с сожалением в спину, когда просят покинуть кабинет. Пару раз, конечно, с подачи игривого Блейза, он высовывает голову с потолка и с жадностью слушает лекцию по ЗоТи и Зельям. Еще несколько учеников, которые его замечают, хихикают, но ему удается избежать взгляда новых профессоров. В конце концов, в середине сентября Панси хлопает в ладоши и объявляет, что ей больно смотреть на его бесячее лицо, и зовет их всех учиться в библиотеку, как раньше. На осторожное замечание тут же поднявшегося Тео, начавшего собирать книги, о том, что за распространение информации их могут отправить на отработки Панси только закатывает глаза, а Блейз корчит такую рожу: «Правда, Тео? Когда тебе волновали эти ебанные правила?», что Нотт просто пожимает плечами. Драко смотрит на них всех, деятельных, с растерянной нежностью. Он следует за ними осторожной тенью, безмолвный, все еще не совсем уверенный, что они собираются делать. Панси, как инициатор этой идеи, занимает им большой столик у окон — стол куда больше, чем им действительно нужно, но какая разница? Драко присаживается на стул, залезая с ногами, и обнимает руками колени, наблюдая за тем, как Блейз вытаскивает ворох полудоделанных письменных заданий с безумной улыбкой, а Панси отходит, чтобы найти нужные книги. Теодор мягко усмехается, глядя на него, и достает из своей пухлой сумки стопку аккуратных и полных конспектов. Друг аккуратно и нарочито незаметно подталкивает их к Драко: — Держи. Это все лекции за две недели по Зельям, — в улыбку закрадывается нотка лукавства, когда Тео отворачивается, оставляя растерянного Малфоя перебирать листы. — Думаю, ты захочешь изучить их в первую очередь. — Спасибо, — срывающимся шепотом бормочет Драко и утыкается в листки, исписанные каллиграфическим почерком лучшего друга. — Без проблем, я помогаю тебе с Трансфигурацией, но ты будешь объяснять мне Астрономию, потому что я дерьмо, — ворчит Блейз, зарываясь по уши в заданиях. Малфой что-то утвердительно мычит в ответ. Следующий час Драко потерян для мира. Иногда он одергивает Панси и просит объяснить что-то подробнее, обычно она подталкивает к нему книги с нужными абзацами или тыкает пальцем в Тео, если он разобрался в теме лучше. Драко хотел бы иметь возможность выполнить практику, чтобы лучше схватить материал, но и потреблять новые знания ему тоже нравится. В какой-то момент в библиотеку забегает Гарри — его волосы как всегда растрепанны, а на лице удивительно растерянное выражение лица. Когда он замечает Драко, носом уткнувшегося в конспекты, то подбегает и бесцеремонно присаживается рядом, мельком кивая опешившему Тео, не обращая внимания на отпавшие челюсти Блейза и Панси. Поттер начинает суматошно объяснять, что Гермиона до него добралась и что сегодня она устроила им с Роном лекцию по ЗоТи, что даже если они грохнули Волан-де-морта (слизеринцы вздрагивают, и на секунду Драко хочется, чтобы Поттер заткнул свой рот, чтобы с лица его друзей пропало это уязвимое и ранимое выражение лица, но потом Тео откашливается, и они приходят в норму) это еще ничего не меняет и им все еще нужно изучать новые вещи. Драко медленно кивает и с ухмылкой спрашивает: — А я тебе чем могу помочь? — Панси проницательно поднимает брови от его фамильярного тона, и тут Драко понимает, что как-то забыл им пояснить, что они вот тут с Поттером «всегда хотели дружить», и что они теперь «дружат», но взаимно хотят поцеловать друг друга до потери пульса (ха-ха). Забыл как-то, да. Кхм. — А я… — на лице Гарри милое донельзя выражение. Сердце Драко тает, как мороженое в солнечных лучах. — А мы… эм, — тут Поттер обращает внимание на бэкграунд и немного розовеет щеками, оглядывая слизеринцев, что уставились на разворачивающуюся сцену с почти научным блеском в глазах. — То есть? А можно мы позанимаемся с вами? Мне кажется, что Гермиона может отвлечься на вас, а мы с Роном спокойно завершим свои задания? Драко тянет похихикать и никто ему не запрещает. Так Гермиона Грейнджер сидит с ними за одним столом и нависает над Блейзом угрожающей тучей, объясняя ему Астрономию вместо Драко — наблюдать за этим оказывается до ужаса весело. Так оказывается, что Поттер не против обсудить с Теодором ЗоТи и их нового препода, и разговор у них, судя во всему, довольно живо развивается. Так оказывается, что Драко меньше обращает внимания на теодоровские заметки, чем должен, разглядывая своих друзей. В какой-то момент его отвлекает недовольное бормотание рядом — это Рон, рыжий мальчик из воспоминаний и лучший друг Гарри, теперь он это знает. Они еще не общались должным образом, хотя Драко подходил извиниться и в процессе получил очередную благодарность за «палочку, это было круто». — Я могу объяснить тебе это, — медленно говорит Драко, не уверенный в том, что это хорошая идея. Рон, по нему так видно, не уверен тоже, потому что сначала он в шоке застывает, что предложение такого рода вообще поступило, потом поднимает глаза на Драко, быстро скашивает их на Гарри, который улыбается самой радостной и уверенной улыбкой на свете, а потом кивает Драко в ответ. — Хорошо, да. Давай. И Драко объясняет. — Черт, — бубнит Уизли, опуская глаза на пергамент и начиная скрипеть пером. На лице Тео нежная усмешка, и Гермиона выглядит приятно удивленной. — Может, Макгонагалл разрешит тебе закончить учебу? А то как-то несправедливо получается. За столом повисает тишина, и Драко сглатывает благодарные слезы. Гермиона нарушает молчание тем, что обещает поговорить об этом с Макгонагалл с решительным лицом. (Что означает, что она приготовит полную и подробную презентацию, почему это отличная идея, и деканше останется только согласиться и сделать для него исключение. Драко так, господи, благодарен)***
— У меня вот тут, — тихо говорит наконец-то Драко еще через неделю, прикладывая раскрытую ладонь к середине груди, прямо в центр солнечного сплетения. — Шрам. Как твоя молния. — Что? — резко и задыхаясь, оборачивается на него Гарри. Драко улыбается и пожимает плечами. — Как твоя молния. У нас парные шрамы. — Тебя… тебя прокляли Авада Кедаврой? — Драко и остается только что кивнуть. Да. Авада Кедаврой. Прямо в грудь. Хм. — Могу я… посмотреть? Драко не сложно. Собственное тело кажется эфемерным, не-его, поэтому пуговички на рубашке поддаются легко, пальцы не дрожат, даже тогда, когда он стягивает левый рукав и слышит прерывистый вздох от Гарри. А, да. Татуировка. (Метка, всплывает в голове, и он морщится. Как животное, что ли? У Панси она тоже есть и она ее ненавидит) Он постоянно о ней забывает, но всегда машинально натягивает рукава поглубже. Его грудь бледная и сама по себе мягко сияет потусторонним светом, только вот… она исполосованная мелкими линиями шрамов, что светятся чуть ярче, чем его кожа. Сеточка тонких линий, похожих на молнии, расползается точнехонько из середины его груди, перекрывая и застарелые шрамы, потому что светится белым совсем как настоящая молния. Драко даже может признать, что это выглядит красиво. — Это… Мне жаль, Драко. — Мне немного тоже, — он жует губы. — Но это было не зря, так что не сильно. — Да, — шепчет Гарри с дрожащей улыбкой, его рука подбирается к руке Драко, и по его коже проходятся мурашки, даже если он не чувствует прикосновения. — Это того стоило. Спасибо тебе. В ту ночь Битва взрывается вспышками воспоминаний в его голове, и он тихо плачет в комнате мальчиков-слизеринцев, чтобы никого не разбудить. Панси ворочается, когда он всхлипывает особенно громко, а Блейз машинально тянет руку в его сторону, чтобы попытаться обхватить за запястье. Утром Теодор просыпается первым и спрашивает, все ли в порядке. Драко со скрипом кивает, чувствуя соль на щеках — потому что да, все в порядке. Ведь в Подземельях ему комфортнее всего, ведь теперь он помнит, кто он и кем был, и ему есть над чем поработать, ведь Тео недавно смеялся своим бархатным смехом почти как до, ведь Панси недавно перестала бояться теней, ведь недавно Гарри трогательно попытался его поцеловать, ведь Гермиона иногда сидит с ними в библиотеке и не стесняется швырять перья в Блейза, а Рон над этим только хрипло смеется, ведь Макгонагалл перестала выглядеть такой отчаянно уставшей. Ведь жизнь продолжается и все, кажется, налаживается.