считай до восьми

      Саше всё чаще кажется, что он только и делает, что решает чужие проблемы, и при этом никто не стремится решать его.       Эта мысль особенно чётко оформляется, когда он сидит на кухне уже утром воскресенья, сосредоточенно смотрит в стакан, на донышке которого плещется что-то мутно-красное, и уже даже не старается кивать головой так, чтобы попадать в слова собеседницы.       Оля? Ксюша? Лера? Боже, да как её зовут-то и почему так сложно думать; они познакомились, может, часа полтора назад, когда все, кто смог, разошлись по домам, а кто не смог — завалились спать в комнате, и теперь сидели на кухне за пьяными философскими разговорами.       Девушка рассказывает что-то о своём бывшем; Саша слушает чириканье птиц за окном, но время от времени соглашается, что таких придурков свет ещё не видел — хотя у него есть пара человек, способных составить конкуренцию.       Кстати об этом.       Лёша сваливает ещё до первых признаков рассвета, и, честно говоря, Саше очень не хочется знать, куда он там пошёл. У него даже хватает наглости подойти и попрощаться; хочется высказать ему что-нибудь очень нехорошее, но Саня ограничивается брошенным «ага, до встречи» и остаётся собой доволен.       То, что он злится — это вполне логично и естественно, хоть он и не сразу это принимает.       У него чувства преобладают всегда: сначала делать, потом думать и всё такое дальше по списку, так что мысль о том, что, если по-хорошему, Лёша ему ничего и не должен — пара предложений проводить до дома ничего не значат — появляется не сразу, но вскоре кажется самой правильной. Может, он просто боялся, что Саша заблудится по дороге и до следующего собрания книжного клуба не доберётся. На лбу у него ничего не написано, помощи ждать неоткуда, да и не надо уже — всем спасибо, поезд ушёл.       За неделю лучше не становится. Пару раз заезжает к Диме, выносит из дома мусорный мешок, доверху забитый бутылками, бросает в урну для стекла, как будто их вообще разделяют. Собирает вещи Андрея, получается средний пакет из «Пятёрочки»: пара толстовок, домашние штаны, немного учебников и какое-то кольцо — даже не тяжело.       Снова возвращаются мысли о том, что он только и делает, что решает чужие проблемы — но это потому, что он понятия не имеет, как решать свои.       В начале недели Андрей присылает ему сообщение о том, что на выходных идёт на свидание. Саша в ответ скидывает стикер «заядлый холостяк», но радость выражает; напоминает, что надо бы вещи забрать, но Андрей сейчас слишком занят восстановлением своей жизни, так что переносит это на когда-нибудь потом.       Собрание книжного клуба в воскресенье отменяется. Саша не хочет даже знать, в чём причина и насколько она связана с Машей, зато находит в себе силы наконец сообщить, что собираться в Диминой квартире они больше не могут. По объективным причинам. Лёша отвечает коротким «я разберусь», и кто-то шутит, что только такие сообщения хочет от него получать. Саша, если честно, согласен на любые сообщения от Лёши, но тот присылает только короткое «помощь нужна?», и Саша отказывается.       Нужна, Лёшенька, нужна, но только не твоя.       Понедельник начинается с того, что Лёша, облокотившись на парту, рассказывает, что в библиотеку обратно их не пустили, хотя он просил; Саша слушает его вполуха, витая где-то в своих мыслях, но неизменно залипая на том, как Лёша говорит. Саша думает, что то, что он уже не злится — это просто ужасно. И что ещё ужаснее — его отношение к Квашонкину никак не меняется.       То, что он чувствует, называется ревностью, и его от этого почти тошнит.       В четверг решают собраться у Веры, правда, ненадолго: даже не ради книг, а просто посидеть и, может, заодно понять, что делать дальше.       У неё уютно: они с родителями недавно переехали и только закончили ремонт в квартире. Двушка: они сидят в общей с её сестрой комнате и стараются ничего не зацепить и не сломать. Странно это — менять место сбора, когда только привыкли к старому, и Саша чувствует, что на него иногда странно пялятся, потому что он не объяснял всем, что конкретно случилось. — Кто-нибудь понял последнюю тему по стереометрии? — нарушает тишину Женя.       У него с математикой печально, очень печально — иногда даже кажется, что он вписался в компанию ради таких посиделок, на которых кто-то да объяснит ему очередные не-пойми-сколько-угольники. — Жень, на уроках надо слушать, — вздыхает Лёша тоном, достойным классного руководителя. — Если дашь листочек и ручку, объясню.       Женя охотно копается в рюкзаке, вынимая небольшой блокнот с зайками и синюю ручку из «Ашана». Вера достаёт коробку с какой-то настолкой — так, на полчаса, просто отвлечься, и Саша подвисает минуты на две, пока она копается в картах, пытаясь понять, куда ему стоит присоединиться. Находит компромисс и садится за игру у противоположной стены, чтобы наблюдать сразу всех. Жаль, что отсюда не так хорошо слышно, что Лёша говорит — Саша понял последнюю тему, но этот тон голоса, на который Лёша переходит, когда объясняет математику — отдельный вид искусства. — Шайтанские проклятия какие-то, — бубнит Сидоров почти обиженно. — Как ты это всё понимаешь? — При помощи кувалды и какой-то матери, — тяжело вздыхает Лёша, разглядывая собственные чертежи. — Кто-нибудь хочет чай? — интересуется всё тот же Женя, видимо, решивший передохнуть от тетраэдров и прочих радостей жизни. — Я бы не отказался, — Саша чешет затылок, стараясь понять, что изображено на выложенной карточке. — Сходите и заварите, — не очень дружелюбно отзывается Вера, собственно, выложившая эту карточку; она любит покупать к играм всякие странные дополнения. — Чай в правом шкафчике сверху, сахар на столе. Кружку возьмите любую, только помойте потом.       Кухня такая приятная, в светло-голубых тонах. Чай действительно оказывается на полке: коробка чёрного и коробка зелёного, которые они с Женей честно делят пополам. Саша забирает себе чёрный, насыпает пару ложек сахара и жалеет, что не знает, где лимон или хотя бы лимонный сок — без него совсем другое — поэтому остаётся, чтобы поискать. Возможно, это неприлично — копаться в шкафах на чужой кухне, но он уверен, что Вера не обидится: он же просто планирует взять немного лимона, а не съесть половину содержимого холодильника.       Баночка лимонного сока, жёлтая такая, с зелёной крышкой, обнаруживается на одной из полок слева от раковины, что не может не радовать. — Санечка, ты не видел здесь где-нибудь кофе? — сзади неожиданно возникает Лёша, подходит непозволительно близко и, вытягивая руку, достаёт баночку с верхней полки, а затем вручает её Саше.       От его фразы неприятно коробит: так звучит, будто он издевается. Вообще, у Саши давно уже такое ощущение, что Лёша всё-всё знает и теперь просто тихо угарает про себя, и это обидно. Разве он такое заслужил? — Не видел, — отзывается Саша. — На полке с чаем не было. — У тебя, конечно, комфортнее, — резюмирует Квашонкин, хлопая дверцами. — Это не у меня фактически, — одёргивает Саша, помешивая чай. — Да я знаю, — отмахивается он. — Просто с тобой ассоциируется, как ни крути.       Когда Лёша наконец-то находит банку «Нескафе» в шкафчике над раковиной по какой-то причине и насыпает две ложки с горкой, Саша тихонько отпивает чай и глядит на него из-за кружки, зная, что сейчас не спалят. Наверное, если так подумать, в Лёше нет ничего особенного — разве что кофе без сахара пьёт, извращение какое — и почему именно к нему Саша испытывает какие-то чувства (эта мысль в голове звучит исключительно с огромной иронией) — да он сам бы хотел знать. Потому что кто-то в кои-то веки проявил к нему внимание? Почему люди вообще влюбляются? Вот где шайтанские проклятия, Женя, а не в твоей стереометрии. Посчитать площадь додекаэдра будет проще, чем понять, что же такого цепляющего в Лёше, что Саша всё ещё стоит на кухне, притворяясь, что просто очень медленно пьёт чай, а на деле смотрит, с каким сосредоточенным лицом Квашонкин мешает ложкой кофе. Или тоже делает вид, что ему важно только это, но, так или иначе, с кухни не торопится. — Лёш, — он зачем-то ловит его за рукав, хотя тот и не планировал уходить, и перебирает ткань рубашки между пальцами; шуршит странно, — верни тетрадь по истории, пожалуйста. Сдавать послезавтра.       Блестящая тема для разговора, ставьте десять из десяти. С другой стороны, о чём им ещё общаться — даже планы на будущее книжного клуба надо обсуждать всем вместе, а у них двоих будто ничего больше и нет. Если вообще было. Саша бы вообще с радостью с ним больше никогда не разговаривал, но ему слишком хочется.       Лёша на его жест внимание обращает, даже отрывается от кофе, хотя руку убирать не спешит. Смотрит сверху вниз, и то ли Саша совсем уже параноит, то ли ему от этого всего действительно забавно, но на просьбу он реагирует вполне серьёзно. — Извини, я забыл, — звучит искренне, хотя извинения от Лёши — большая редкость. — Завтра в школу принесу.       Саша кивает головой и сам разжимает пальцы на его рукаве, чтобы вернуться ко всем. Надо дать себе время.       Следующее утро ничем от остальных не отличается: начинается со скучного урока биологии, на который Саша благополучно опаздывает, пропустив утренний автобус. У доски страдает Кирилл, рисуя какие-то круги, не понятные даже ему самому.       Саша едва ли слушает: он в биогеоценозах ни в зуб ногой. На биологии Лёша пересаживается вперёд, ближе к первому ряду, видимо, поближе к горшкам с геранью, и Саша невольно залипает на то, как он просто дышит и время от времени сводит лопатки, чтобы потянуться, и это чётко видно под светлой бежевой толстовкой. Ничего удивительного в том, что вопрос учительницы он пропускает мимо ушей. Ответ может быть любой: и еноты, и семь, и «я не успел на автобус сегодня», поэтому Саша хлопает на неё глазами, чувствуя, как на него обернулась половина класса, и от этого только хуже. Сидящая сбоку Вера тихо шепчет почти на ухо «Вернадский»; Саша доверчиво повторяет и оказывается прав. Точнее, Вера оказывается, если по справедливости.       И как вообще давать себе время, чтобы восстановиться, если всё время надо что-то делать? — Лёш-х, — начинает по привычке и тут же исправляется, так что по итогу получается какой-то змеиный язык; пытается отвыкать от того, чтобы называть его по-особенному, но получается из рук вон плохо.       Удивительно, Квашонкин этого не замечает: останавливается по пути в столовую на первый же оклик и небрежно поправляет рюкзак на плече. — Что такое? — Тетрадь, — выдаёт Саша на выдохе, почему-то чувствуя себя так, будто уже утомил с этим, но, в конце концов, это проблемы Лёши, если его это раздражает. — Ты обещал сегодня.       Лёша бьёт себя по лбу, несильно, но с душой, а вздрагивает от этого почему-то Саша. — Вообще всё из головы вылетело, — он вздыхает. — До трёх утра вчера искал варианты для собраний, нашёл только пару лофтов, но их мы не потянем. Понятия не имею, что делать.       Смотреть, как Лёша переживает за судьбу своего клуба, даже очаровательно; он лучше, чем может показаться с первого взгляда — Саша так считает, по крайней мере. — Ладно, это не твои проблемы, — отмахивается он, замечая, что Саша молчит, хлопает глазами и чего-то ждёт. — Пошли ко мне зайдём после уроков — и заберёшь. Там по пути, я знаю.       Сашу такая перспектива чуть до инфаркта не доводит: он же пытается максимально отделаться от Лёшиного общества, а получается ровно обратное, что бы он ни делал. — Может, всё же подождём до завтрашнего утра? Я тебе напомню. А то неудобно. Как-то. — Неудобно — это спать на потолке или не сдать из-за меня работу по истории, а со всем остальным можно разобраться. Можешь считать, что я приглашаю. И даже к чаю ничего не надо, когда ещё такое случится. — Но… — Бревно, Саш. Я тебя после уроков в раздевалке встречу.       Лёша действительно ждёт его у выхода из раздевалки, сидя на скамейке, и крутит в руках зажигалку: хорошую, такие на кассах не продаются. Саша в сигаретах не разбирается от слова вообще, а зажигалки раньше покупал — в детстве было весело поджигать тополиный пух. — Куртку бери, — спокойно говорит Лёша. — И пойдём. Вещи твои понести?       Это, конечно, очень благородно с его стороны, но Саша отказывается, да и у него с собой-то один рюкзак, к тому же, лёгкий. — Нам долго идти? — интересуется он, когда они выбираются на улицу. — Минут десять. Не холодно? — Не, нормально.       На улице действительно уже едва ли прохладно: заканчивается апрель, и куртку, в целом-то, можно снять, но Саша её использует как барьер от внешнего мира — ничего не знаю, я в домике. — Не знал, что ты ещё и в биологии разбираешься, — вдруг выдаёт Лёша и тут же переключается, обращаясь к кому-то из прохожих. — Извините, у Вас сигареты не будет? — Я не разбираюсь, — отзывается Саша, когда понимает, что имелось в виду. — Вера разбирается. — Тогда понятно, — отвечает он и зажимает сигарету губами. — А я уже думал, что ты идеальный. — Ох, извините, что разочаровал, — иронизирует он. — Дай-ка на секунду.       Протягивает руку за зажигалкой, и Лёша без вопросов её отдаёт. — Хорошая, — оценивает Саша и щёлкает, чтобы зажечь, подходит поближе и с первого раза прикуривает, хотя руки слегка трясутся. — Спасибо, — отзывается Лёша, смотря при этом в глаза. Или на руки. Или на всего Сашу целиком. Вообще ничего не ясно.       Хочется просто перестать надумывать. Не искать больше скрытый смысл там, где его нет, не пытаться трактовать каждое Лёшино слово или движение в свою пользу и не строить сто тысяч разных теорий, в которых он на самом деле тоже влюблён, но почему-то об этом не говорит. Хочется просто жить жизнь и воспринимать существование Квашонкина как что-то само собой разумеющееся. Хочется, чтобы до каждой клетки в организме дошла мысль, что ничего и никогда ему здесь не светит, и просто успокоиться.       Получается целое ничего.       Дома у Лёши тепло и пахнет чем-то похожим на смесь увядающей травы, чеснока и только выкрашенного лаком дерева — это, на удивление, очень уютно. Почти тихо: только бормочет телевизор с новостями на фоне и слышно, как шаркают тапочками.       Лёша стаскивает кроссовки, наступая на пятки, и спокойно представляет: — Дед, это Санечка, я тебе рассказывал. Мы посидим немного, если что — зови, — говорит так уверенно, будто Саша сюда ходит по пять раз каждую неделю, а не стоит на коврике в одних носках с щенками и разглядывает интерьер, стараясь запомнить всё это место на случай, если больше никогда сюда не придёт.       Лёша искренне считает, что разглядывать тут нечего и «интерьер» — это громко сказано: советская мебель, ещё блестящая, классические серванты на кухне, обои с дурацкими узорами, как на пододеяльниках, и зеркало в некрасиво покрашенной раме, так что он Сашу за собой тянет в дальнюю комнату и предлагает диван-раскладушку, накрытый колючим покрывалом в клеточку. — Чай будешь? У нас, правда, только дешёвая заварка, но я могу добавить мяты или ягод с дачи, будет лучше. — Буду, — соглашается Саша, читая корешки книг в большом шкафу вдоль стены; понятно, почему именно Лёша собрал книжный клуб. — Любой, какой сделаешь.       Санечка. Раньше это звучало как издевательство, но, по всей видимости, Лёше абсолютно нормально так его называть при ком угодно и буквально представлять родственникам. Это странно. Приятно, но странно.       Ему как-то говорили, что нельзя думать за других. Есть что-то, что ты не можешь контролировать и знать наверняка, но, когда дело касалось Лёши, этот совет напрочь вылетал из головы. Саша постоянно переосмыслял свою значимость в Лёшиной жизни, то загоняясь, то мысленно выходя за него замуж.       Этот странный круг никак не останавливается, потому что, по сути, ничего и не меняется. Всё, что между ними происходит, происходит исключительно в Сашиной голове, пока реальность проходит мимо. Может, он что-то упускает, а может, жить в своих мыслях — самое правильное решение. Он никогда не узнает, пока не решится об этом поговорить, а этого точно никогда не произойдёт. Возможно, они увидятся на встрече выпускников через пять лет, и Саша поймёт, что это была одна большая глупость. Пока что только он сам — это одна большая глупость.       Лёша приносит чай в небольших чашках с синими узорами, ставит на подлокотник — тут же начинает пахнуть садом в конце июня, и это намного лучше, чем можно было ожидать. — Почему ты меня так называешь? — выдаёт он вдруг и тут же жутко хочет услышать ответ. — Как? — переспрашивает Лёша, ничуть не удивившись. — Санечкой? Тебе не нравится? — Нет, нравится, просто… Никто больше так не делает. — Может, мне нравится быть особенным? К тому же, тебе идёт. — У меня ощущение, что я что-то не понимаю. — Людям нравится быть особенными, Сань. Тем более, для кого-то. Даже самыми странными способами. — С этого обычно и начинаются проблемы. — Да нет. В том, чтобы хотеть быть особенным для кого-то, нет проблемы. Проблемы начинаются, когда не получается таким стать. — Думаешь, у тебя получилось? — А это ты решать будешь, а не я.       Домой Саша возвращается с пресловутой тетрадью и очередной головной болью в ситуации, в которой он, казалось бы, только начал что-то понимать.       В пятницу наконец-то возникает Андрей и соглашается забрать свои вещи, про которые Саша уже начинает забывать и далеко не сразу находит в комнате. — Как жизнь? — интересуется он бодро, когда они находят друг друга в парке.       Андрей выглядит каким-то чересчур радостным, хоть и уставшим. На нём неглаженая рубашка поверх белой футболки и расстёгнутая лёгкая куртка с неровно висящими шнурками. — Идёт, — отзывается Саша. — Правда, по мне. — Что-то случилось? — интересуется Андрей, принимая у него пакет. — Можем поговорить об этом, если хочешь.       Саша мгновенно решает съехать с темы. Не то чтобы он очень хочет сейчас обсуждать что-то серьёзное, тем более, он сам едва ли что-то понимает. Да и вообще, должно быть что-то важнее его постоянных страданий. — Никак не можем понять, куда приткнуться всем книжным клубом. В библиотеку не пустили, дома у всех вечно кто-то есть. Мы так скоро бомжевать пойдём. — Я думал, прошлое собрание отменилось, потому что Лёша пошёл на свидание, — наверное, Андрей так шутит, но сейчас не очень весело. — Прости, зря я про это начал. — Да не, нормально, — отмахивается Саня. — Мне стоит чаще вспоминать про реальность. Правда, это вообще не решает общие проблемы. — Подожди секундочку, у меня есть идея, — Андрей убирает ещё не подожжённую сигарету за ухо и достаёт телефон. — Только надо кое-что спросить. — Что спросить? — глупо интересуется Саша и в душе надеется, что идея хорошая, что не факт, поскольку это всё-таки Андрей. — Готово, — выдаёт он минуты через две. — Можем собраться у Димы.       Саша чуть все вещи из рук не роняет. — У какого Димы? — Я забыл, что мне теперь нужно уточнять, — Андрей слегка стукает себя по лбу. — Не пугайся так, я про Коваля. — Было бы забавнее, если бы ты говорил «мой бывший Дима» и «мой нынешний Дима». — Не я их называл, — возмущается Андрей и продолжает намного тише. — Как он там?       Дурацкий тон. Таким говорят только о бывших или об умирающих родственниках, к которым давно не заходили. Иногда это сходится в одном человеке. — Не в восторге, конечно, — тянет Саша. — Но восстановится, что ему будет. — Мне действительно жаль, если хочешь знать. — А не должно быть. Ты-то ничего плохого не сделал. — Ладно, лучше закрыть эту тему. Ты в беседу напишешь или я? — О том, что мы можем собраться у Димы? Думаю, будет лучше, если это Дима напишет. — Тогда я Лёшу предупрежу, чтобы он не думал, что у нас в книжный клуб через постель попадают. — Боже, ужасно, — хихикает Саша. — Спасибо, что не в постель через книжный клуб. — Это больше твоя цель, кажется, — бубнит под нос Андрей, отстукивая сообщение.       Собрание назначают на среду.       Саша умудряется опоздать, абсолютно случайно — запутывается в однотипных домах в районе и с трудом находит нужный корпус. В дверях его встречает Дима с не самым заинтересованным видом, показывает, куда повесить джинсовку, и успокаивает: — Не парься, они только начали. Ты ничего не пропустил. — Хорошо, если так, — отзывается Саша. — Где можно руки помыть?       Дима молча указывает ему на светлую дверь в конце коридора. — Я успел! — именно с такими словами Саша вваливается в общую комнату; возможно, это должен был быть вопрос, но что уж получилось. — Моя ж ты умница, — отзывается Лёша. — Садись давай.       Саша пытается понять, куда тут приткнуться, и только тогда замечает Машу, спокойно сидящую у дивана. Она на секунду поднимает голову, сталкивается взглядом с Сашей и коротко ему улыбается.       У Сани такое ощущение, что над ним издевается весь мир. — Откуда она здесь? — тихо спрашивает он у Веры, почти наполовину сев за её спиной, чтобы ничего не видеть. — Не знаю, — она жмёт плечами. — Может, с сегодняшнего дня присоединилась, я не слежу.       Вера вопросов больше не задаёт, и вот за это ей большое спасибо. Иногда появляется ощущение, что ей вообще параллельно на жизнь людей вокруг — не самое плохое качество, если подумать.       Саша так не умеет, поэтому его очень задевает тот факт, что Лёша привёл свою девушку в книжный клуб. Ну, то есть, нет, это логично — они должны разделять увлечения друг друга и всякое такое, но ощущение чего-то особенного и своего пропадает. Эти собрания, на которых он душой отдыхал, показали, что тоже могут сделать неприятно, и теперь хочется просто запереться дома и сидеть там ровно столько, чтобы забыть всю эту дурацкую историю.       Он сам себе это всё напридумывал, абсолютно точно. Наверное. В голове всё ещё набатом отзывается «моя умница».       Саша не выдерживает и быстрым шагом уходит на кухню, чтобы никто не задавал вопросов, а у него было бы время просто подумать. — Что читаете сегодня?       На кухне обнаруживается Дима, мерно потягивающий из кружки кофе. — Я тебя не заметил, — Саша вздрагивает и оборачивается. — «Мастера и Маргариту». — Это вроде школьная программа. — Да, но её сколько ни читай, всегда будет, что обсудить. К тому же, сам знаешь, как в школе преподают литературу: немного оттуда, немного отсюда, лишь бы на аргументы хватило. — Не поспоришь. Чай в правом шкафчике за пачкой соли, кстати, — добавляет Дима, верно истолковав Сашины метания по кухне. — Что-то случилось? — Не, всё в порядке, — отмахивается он. — А сахар есть? — На столе, — кивает Дима. — Уговаривать не буду, но, если тебе нужно высказаться — я тут.       Саша нервно перемешивает чай ложкой, стучит ей о край кружки; за стенкой ещё раз громко смеются, и он решает, что, в целом, хуже и не будет. — Я просто хочу быть для кого-то особенным. — Зачем? — Дима сдвигает брови и независимо откусывает печенье из вазочки на столе. — Странные у тебя вопросы. Не знаю, просто хочу чувствовать себя значимым для кого-то. — Нормальные вопросы. Я просто хочу понять, зачем тебе кто-то ещё, если ты значимый сам по себе. — Кто сказал? — Никто не говорил, это независимый факт. Зачем тебе его подтверждение? Никто не просит доказывать аксиомы. — Да не хочу я эту мотивационную историю про любовь к себе. Я могу любить себя сколько угодно, но любовь других людей мне всё равно нужна. Я себе хоть храм могу поставить, но нельзя одну потребность заменять другой и делать вид, что этого достаточно. — Вау, — кажется, он действительно удивляется. — Я не знаю, кто этот человек, но, надеюсь, он того стоит. — А я не знаю, — вдруг разочарованно вздыхает Саша и усаживается напротив. — У него есть отношения, но он ко мне действительно относится не так, как к остальным, или я себе всё это придумал, я уже вообще ничего не понимаю. — Стоило остановиться ещё до «но». — Что? — У него есть отношения — точка. Не загоняй себя в это болото, из него потом не выберешься. — И это говоришь мне ты? — Во-первых, я не знал, что у Андрея есть отношения, он мне об этом как-то не сообщал. А во-вторых, мы вообще не про меня говорим, — Дима взмахивает руками почти возмущённо. — И я его не отбивал, просто пригласил на свидание! — А мне прям подошёл и сообщил, — Саша ёжится, будто на кухне холодно. — Не могу находиться тут, всё время это в голове крутится. — Подожди, — он складывает в голове два и два. — Это что, Лёша?       Саша кладёт руки на стол и с каким-то непонятным звуком, обозначающим страдания, бьётся о них головой. — Как ты понял? — Ты сам сказал про «по-особенному». Пока тебя не было, он подошёл ко мне три раза и спросил, не писал ли ты, что не придёшь. — Может, просто хотел узнать, все ли придут на собрание?       Дима вздыхает так тяжело, будто ему приходится объяснять очевидное: — Сколько человек сегодня не пришло? — Кажется, три. Я не считал. — И что-то я не видел, чтобы он носился тут кругами, пытаясь выяснить, где они все. — И зачем ты мне это говоришь? Сам пять минут назад утверждал, что это плохая идея. — Не то чтобы я пытаюсь устроить твою жизнь, но я не помню, чтобы у Лёши были хоть какие-то отношения. — Вы друзья? — Вроде того. Спроси у него сам эту историю, если надо будет с ним заговорить. — Может, ты просто ещё не в курсе? — Или ты что-то путаешь. — Ничего я не путаю. Кто, по-твоему, с ним сидит? — Я откуда знаю? — удивляется Дима. — Чего ты у меня-то спрашиваешь. Друзья его какие-то, я же не обязан всех знать. — Спроси у Андрея, а, — грустно добавляет Саня. — Я уже не хочу об этом разговаривать. — Хорошо, спрошу, только успокойся, — уже мягче говорит Дима и отставляет в сторону пустую чашку. — Вам бы поговорить, на самом деле. — Я лучше повешусь, — тут же реагирует Саша. — Интересные приоритеты. Как скажешь, тогда больше не лезу. — Вообще понятнее не стало, — бурчит под нос Саша и, видимо, пытается утопиться в собственном чае.       Дима жмёт плечами. — И не должно было.       Расходятся довольно поздно, уже темнеет; по традиции толпятся в коридоре, хотя в этом даже сложно толпиться, разбирают обувь и дружно благодарят Диму за предоставленную квартиру. Тот в ответ старается улыбаться и молчать о том, сколько часов потратил на уборку.       Андрей выцепляет Сашу за руку из всей группы и говорит так, чтобы больше никто не слышал: — Если хочешь, можешь ещё остаться. Посидим, чай попьём, потом пойдёшь спокойно. — Не, спасибо, — он отмахивается. — Кажется, я в этой жизни испортил уже достаточно свиданий. Особенно твоих.       Андрей шутку оценивает, но отпускает будто нехотя, и Саша вываливается в подъезд последним, думая, что все уже разошлись.       Внизу, естественно, обнаруживается Лёша: если честно, Саня бы удивился, не будь его там. — Давай провожу, — произносит он непринуждённо, будто каждый вечер уже этим занимается. — А давай, — соглашается Саша вдруг; не можешь сопротивляться — примкни. — Только ехать в соседний район. — Сань, мы там оба живём. Пешком или автобус поищем? — А сколько идти?       Лёша что-то забивает в навигатор, приближает, потом отдаляет и трёт шею: — Где-то час. Тебе нормально? — Жаловаться не буду.       Всё так… обычно, что ли? Будто ничего не менялось, будто это не Лёша подошёл к нему две недели назад на вечеринке со словами «познакомьтесь, это Маша, мы с ней встречаемся». По крайней мере, Лёша точно ведёт себя так, будто этих слов никогда не говорил и всё нормально. — Давай в магазин зайдём, — предлагает Саша, завидев знакомую вывеску. — Я попить куплю. — Так и думал, что не стоит воду из рюкзака выкладывать, — усмехается Лёша и придерживает ему дверь. — Я с тобой схожу.       С ним иррационально спокойнее, хотя он просто существует и разглядывает полки вокруг. Саша перебирает бутылки холодного чая, печально смотрит на ценники и отставляет их обратно; ладно, не трагедия, можно и воды взять. — Ты чего хочешь-то? — интересуется Лёша, наблюдая за этим. — Домой и чай с малиной, — отвечает Саша. — Но и вода подойдёт, главное, чтобы не газированная.       Лёша почему-то просит подождать его у выхода, и приходится на кассу идти в одиночку, а потом сидеть на перилах у магазина, сражаясь с чересчур сильно завёрнутой крышкой. Да, сегодня определённо не его день. — Держи, — Лёша вываливается из магазина следом и протягивает ему зелёную бутылку холодного чая с таким выражением лица, будто он выиграл её в драке с кассиром. — Пей. — В смысле? Это мне? — В прямом, Сань, не я же чай хотел. Пошли, там ещё километра два осталось. — Вот и зачем ты это делаешь? — Саша этот вопрос задаёт, как только он формулируется в голове. — Саш, я просто купил чай. Не хочешь — не пей, я же не заставляю. — Зачем ты купил чай? — Потому что ты его хотел, — Лёша с ним так разговаривает, будто он сумасшедший и слова надо подбирать. — Что случилось-то? — Ну вот зачем ты это всё делаешь? — переспрашивает Саша в два раза печальнее. — Это грустно. — Я ничего не понимаю, — признаётся Лёша, ускоряя шаг, чтобы его догнать. — Что тебя расстраивает? — Это я ничего не понимаю. Почему ты так ко мне относишься? — Так, давай сначала, — вздыхает он. — Как «так»? — Так, будто я — это что-то особенное. Я не знаю, сначала у меня было ощущение, что мне всё это кажется, а потом даже люди вокруг начали говорить, что ты меня выделяешь. Ты что-то делаешь и никогда ничего не объясняешь, а я понятия не имею, как я должен это воспринимать. Сперва это, может, и было весело, но сейчас я уже хочу сесть в угол и плакать. — Тебе хочется плакать от того, что о тебе кто-то заботится? — Нет, — вздыхает Саша. — Мне хочется плакать от того, что это делаешь ты. — И почему ты так меня воспринимаешь? — Хочешь сказать, это во мне проблема, а ты ничего такого и не делал? — Я этого не говорил. — Я первый задал вопрос. — Я знаю. Но я не понимаю, какой ответ тебе нужен. Ты хороший человек, мне хочется сделать для тебя что-то — я делаю. В чём проблема? — Да почему я? — А почему не ты? — Почему тебе постоянно нужно, чтобы я что-то аргументировал? — Потому что ты начал этот разговор. Значит, тебе есть, что сказать. — Я сказал. Я хочу понять, значит ли это всё что-нибудь, или я уже окончательно с катушек съехал. Для «ты хороший человек» ты чересчур стараешься. — Мне перестать? — Тебе объяснить. — Но я не знаю, что ты ещё хочешь услышать, — Лёша разводит руками. — Для тебя просто хочется сделать что-то хорошее, потому что я думаю, что ты этого заслуживаешь. Это всё. — Ты же врёшь, — вздыхает Саша. — Это же не с потолка взялось. Остальные тоже хорошие, но я не вижу, чтобы ты заваривал им чай и выяснял, почему они опаздывают.       Лёша как-то мрачнеет и закусывает губу; очевидно, последний факт до Саши дойти не должен был, но вот они здесь. — Почему ты думаешь, что я вру? — Потому что ты привёл на собрание свою девушку, а до дома провожаешь меня.       Саша говорит наобум, ничего даже толком не зная; может, за ней просто заехали родители, или она живёт в соседнем подъезде, но попадает. — Пошли сядем куда-нибудь. Я попробую объяснить.       За неимением прочих вариантов они устраиваются за ближайшими гаражами на асфальте; джинсы можно и постирать. Приваливаются спиной к каменной стене и пару секунд молча смотрят на растущую рядом берёзу. — Пообещай, что не будешь сильно ругаться, — просит Лёша, повернув к нему голову. — Я буду. Я точно буду. — Хорошо, — его это почему-то смешит. — Хорошо. Я бы тоже не обещал. — Объясняй, — Саша старается не нервничать и несильно торопить, но понимает, что, если Лёша не начнёт хоть что-то рассказывать прямо сейчас, с желанием взять его за руку или погладить по голове уже невозможно будет бороться. — Я не встречаюсь с Машей. И никогда не встречался.       Такое ощущение, будто пластырь оторвали, не спросив. Саша даже не знает, была у него такая версия или это что-то из разряда заоблачных фантазий из идеального мира с радужными единорогами. — Я просто попросил её мне помочь. Ей не понравилась эта идея, но у меня не было ничего лучше. По крайней мере, тогда мне так казалось. Сейчас, когда я это всё объясняю, у меня полное ощущение, что я придурок. — И в чём идея? Соврать нам всем, что вы встречаетесь, чтобы что? — Идея была в том, чтобы соврать тебе. Кто ещё услышит эту версию, мне без разницы было. — Ущипните меня, — Саша трясёт головой и отчаянно пытается осознать происходящее. — Зачем мне-то врать? — Ущипнуть не смогу, я и так уже натворил. Я хотел понять, как ты отреагируешь, и вообще не думал, что вот так по итогу получится. Мне просто нужно было узнать, нравлюсь я тебе или это всё-таки я с катушек съезжаю. — Подожди. Ты подумал, что ты мне нравишься, и не придумал способа лучше, как сказать мне, что у тебя есть девушка? — Да, — признаётся Лёша и едва успевает перехватить Сашу за оба запястья; тот действительно пытается его ударить. — И тебе показалось, что это отличная идея? — Успокойся, пожалуйста, — тихо говорит он. — Не предлагай мне успокоиться! Что у тебя вообще в голове? — Паника. Как в финальной сцене мультика «Головоломка». Делать что угодно другое было просто страшно. — Можно было спросить у меня! Что в этом такого страшного? — Что ты скажешь, что это не так. Это не то, что хочется слышать. — То есть, тебе было проще сделать мне больно, чем открыть рот и поговорить? Я всё это время хотя бы просто отойти пытался. Я всю голову себе сломал, пытаясь понять, что со мной не так. Я решил, что я себе всё придумал и вообще слишком много хочу. И это только потому, что ты не смог собраться и нормально поговорить? — Я не знал, что это превратится во что-то серьёзное. И понятия не имел, что у тебя в голове. Мне казалось, ты просто посмеёшься. — Такое ощущение, что тебе голова нужна для того, чтобы в неё есть. Сам влюбил меня в себя и сам же в это не поверил. — Это ещё каким образом?       Невозможно. Саша же должен на него злиться, а ещё лучше — уйти, но это просто не получается сделать, пока Лёша всё ещё аккуратно держит его за запястья и просто смотрит. — Почему ты продолжал обо мне заботиться? Это же вообще никак в твой план не вписывается. — А у меня и плана-то не получилось. Я просто не смог этого не делать. Знаю, это так не выглядит, но я около тебя перестаю соображать, по-моему. — Да, я заметил. Ужасный план. — Прости. Не думал, что это тебя так заденет. И в целом не думал. — Я хочу домой, — тихо произносит Саша, пытаясь вытянуть свои руки обратно. — Отпусти, пожалуйста.       Лёша его отпускает по первой же просьбе, хотя и не хочет. — Я провожу. — Я что, километр не дойду? — Дойдёшь. Просто со мной. — Я не буду с тобой разговаривать. Вот с этой самой фразы. — Я молча провожу. И вещи сюда давай.       Лёша действительно несёт и свои, и его вещи до самого подъезда, хотя по тому, как Саша театрально закатывает глаза пару раз, становится понятно, что до самых дверей можно было его и не вести. — Ты злишься? — интересуется он, возвращая рюкзак.       Саша кивает головой; лицо у него по-прежнему грустное.       Странно. Вот вроде и поговорили, и выяснили всё, а лучше не стало ни разу. Зачем было так усложнять, на самом-то деле? — Напиши, когда захочешь поговорить. Если захочешь. Или если нужна будет помощь. В любом случае, в общем. Я буду рад.       Саша кивает ещё раз. Наверное, ему захочется. Нет, ему уже хочется, но это ощущается как-то неправильно. Ну да, он извинился, но это не значит, что Саша больше не может злиться. Может. И даже будет. — Можно? — интересуется Лёша почти неловко и вытягивает руки, чтобы предложить обняться.       Спрашивать всё напрямую, видимо, совершенно не его конёк, и он просто стоит на месте и ждёт, ответит Саша на это или нет. Если да — может, не всё он ещё потерял, может, ещё есть какой-то шанс.       Саша вздыхает так, будто у него объём лёгких в три раза больше нормального, делает буквально шаг навстречу и почти падает в руки. Обижаться он может и до второго пришествия, но конкретно сейчас хочется просто чувства защищённости и какой-то безопасности.       Если не думать — а в данный момент не думать — отличный вариант, потому что иначе, по ощущениям, его поимеет собственный мозг — то кажется, что всё в порядке. Стоять вот так вот — хорошо, удобно и спокойно, кажется, что Лёша способен решить все его проблемы и даже собирается это сделать.       Сначала всего лишь надо, чтобы кто-то решил его проблемы с Лёшей, который аккуратно укладывает подбородок ему на голову и бурчит что-то неразборчивое и тихое. Нет смысла переспрашивать: если бы он смог, он бы сказал прямо.       Ничего, ещё научится.