Саша всё сильнее кутается в чужую олимпийку, на два размера больше его, и снимает закипевший, железный чайник с газовой плиты, предварительно завернув ручку в двести полотенец, чтобы не обжечься. За небольшим столом на шатающихся ножках и с дырявой скатертью сидит Лёша, молча уплетающий ту самую картошку.
"If I could ride a bike
I'd zoom around the world
With you sitting there behind me" на Квашонкистанский переводится как "Если бы я нормально рулил велосипед, я бы объехал всю Россию с тобой на багажнике"
И пусть не случилось ничего радостного, пусть оба сотрясаются от нервного смеха, громкого и неудержимого, но они рядом, и для Саши это так важно, важнее всего на свете.
Стеклянные голубые глаза смотрели снизу в верх задавая немой вопрос или же прощаясь. Лёша так и не понял. Как иронично, руки , что столько раз приставляли это же дуло ТТшника к ни в чём не винным людям, женщинам, мужчинам, матерям, отцам чьих то детей , сейчас дрожали, и дрожали впервые.
"он крот, стреляй" голоса за спиной всё подгоняли его. такие непривычные и такие подходящие в этой ситуации слёзы подступили.
Предохранитель снят, прости Сань.
На первом Пораразби Лёша сказал, что доедет до Грузии, чтобы дать с ребятами совместный концерт. Здесь мои размышления о том, что было бы, если б Лёша всё-таки приехал//
Саша возвещается к Квашонкину каждый чёртов раз.
Хочется просто перестать надумывать. Не искать больше скрытый смысл там, где его нет, не пытаться трактовать каждое Лёшино слово или движение в свою пользу и не строить сто тысяч разных теорий, в которых он на самом деле тоже влюблён, но почему-то об этом не говорит. Хочется просто жить жизнь и воспринимать существование Квашонкина как что-то само собой разумеющееся. Хочется, чтобы до каждой клетки в организме дошла мысль, что ничего и никогда ему здесь не светит, и просто успокоиться.