***
Чимин: привет ты жив там? мне нужен мой осушитель воздуха могу я его забрать?
Чимин писал Юнги рано утром, собираясь ехать в офис, заниматься рутинными делами: заставлять механизмы, человеческую машину, работать слаженно, чтоб не отвечать за всех подчиненных потом своей головой. Когда ты зам, все чужие решения — твоя зона ответственности. О, Чимин ненавидел это так сильно, что зубы сводило. Законный отпуск уверенно шел в пешее эротическое. А на улице стояла дикая, почти невыносимая духота. Белье, заботливо постиранное в прачечной на первом этаже дома, не сохло неделями, а потому по всей квартире, большой и просторной, теперь стоял запах затхлости, сырости. Последнее, чего Чимин сейчас хотел, это разведение плесени где-то на балконе, где кондиционера не стояло. Как будто они справлялись в квартире. Юнги ответил, когда время переваливало за обед, а кофе — единственный перекус, который Чимину удалось урвать, заканчивался. маленькость бля нет не жив я ненавижу утра ты сможешь сам ко мне приехатьЧимин: я так и планировал что-то еще нужно? ты сегодня соня?
маленькость я сегодня выплевываю желудок чимин:(((((( если я умру, ты будешь по мне скучать?Чимин: мне приехать?
Страх закрался в сердце Чимина юрким, опасным червяком; экселевские таблицы, их множество, были отброшены в сторону. Альфа расслабил вмиг сдавивший горло воротник рубашки, которую ненавидел точно так же, как и всю офисную работу, полную глупых разборок и дедлайнов .Чимин: я позвоню?
Чимин знал, что Юнги не любит неожиданные звонки, за них буквально может нашипеть в трубку так, что эго и чувство собственного достоинства не то, что окажутся на полу — они отправятся к самому центру планеты, ведомые гравитацией, а собрать их будет ой, как тяжело. Омега умел быть грозным и колючим, как не мог ни один человек из всех, кого альфа знал. Но Юнги, спустя секунды, набрал сам, и звук рингтона прорезал шумный офис трелью высокой. — Хэй? — позвал Чимин шепотом, потому что, кажется, омега вовсе не планировал заговаривать; хриплое дыхание звучало в трубке. — Не вздумай приезжать, — низким голосом почти приказал омега. Чимину почти стало страшно. Больше смешно, конечно, от картины, нарисованной воображением: лохматый Юнги в домашней одежде, лежащий на постели и рычащий скорее грустно, чем грозно. — Я мог бы привезти, что ты там хочешь, — предложил Чимин, не долго думая. — Я сейчас ужасен, Чимин, — в трубке звучит хриплое дыхание. — Но я так хочу ебанную сливу, что готов сдохнуть ради нее. — Давай я привезу тебе сливу? — Напиши мне, как подъедешь, у меня в квартире мерзко воняет мной, поэтому я сам выйду. — Тебе не станет хуже? — спросил Чимин, уже собираясь выходить из офиса. Документы и увесистая сумка с личным ноутбуком остались за столом — альфа рассчитывал вернуться к работе после визита к Юнги. — Бля, нет, — Юнги недовольно просипел, и что-то вокруг него зашуршало, наверное, какой-то пакет с таблетками; заскрипели фольга и пластик упаковки. — Поездка на лифте не убьет меня. — Я напишу. — Ага. Был просто кошмарный не сезон слив, такой, что даже альфа за прилавком в милой небольшой фруктовой лавке, когда узнал, что Чимин выбирает фрукты для беременного омеги, посмотрел печально и сочувственно. Но теперь Чимин стоял, привалившись бедрами к капоту автомобиля, разглядывая окна омеги, будто в них можно было увидать, когда тот наконец спустится и заберет оттягивающий запястье пакет.Чимин: ты спускаешься? я подъехал со сливами твоими
маленькость бегу не ной, ты сам предложил Юнги не выглядел плохо, может, был чуть бледнее обычного, когда выходил из подъезда в мягком домашнем костюме и в тапочках. Он почти сразу, подбегая, вырвал пакет из рук альфы и уткнулся покрасневшим кончиком носа в фрукты, пока Чимину думалось, что мелкие синеватые плоды, на ощупь твердые, как камень, едва ли могут оказаться сильно вкусными. Но омега выглядел довольным, даже розовый румянец чуть залил щеки и скулы, придавая белому, как лист бумаги, лицу живость. — Ты бы хоть помыл их, — кривил Чимин лицо, когда омега откусывал совершенно несочный и, кажется, неспелый фрукт. — Это ужасно, Юнги. — Хуже от этого явно не будет, умник. — Закроют в инфекционке с пищевым отравлением, тебе точно не понравится, — пожал Чимин плечами, обнимая наконец Юнги. Смех омеги наполнил небольшой двор, и стайка птиц, срываясь с чернеющих на фоне неба почти голых веток, пролетела вверх над домами невысокими, серыми. Чимин оглянул улицу, приметил лавочки, на которых сидели группы жильцов, некоторые из которых разглядывали их с Юнги любопытно, будто шоу какое увидели, а другие кивали омеге в приветствие, когда тот на них голову поворачивал, заботливо отправляя косточку сливы, обглоданную, в мусорный контейнер. Двор был неплохим, чистым и даже красивым, с детской площадкой, что потом сможет стать местом для прогулок ребенку Юнги. Омега точно выбирал, когда покупал квартиру: за домами виднелся детский сад, в котором сейчас явно шло время прогулок, раздавались детские крики, а близко находилась школа. Чимин проезжал ее каждый раз, отправляясь к омеге на привычные с юных лет ночевки. — Звучит подобно отпуску, — улыбался Юнги; пакет слив планомерно кончался. — Завязывай с ними, а то правда плохо станет. — Ага, — омега и не думал слушать. — Но про плохо ты хорошо подметил. Так кстати придется просьба о походе со мной к врачу. — А я там каким боком? — На правах лучшего друга, ну. Руку на отсечение, что туда почти никто не ходит один. Одежда липла к телу Чимина от жары, а Юнги в теплом костюме почему-то все равно зябко ежился, как воробей во времена зимних морозов, на ветке прячась среди других ему подобных. Альфа губами касался теплого лба, думая, что возможно от утреннего недомогания у омеги температура могла подняться. Кожа была мягкой и нежной, пахла приятно чем-то сладким, наверное, одним из дорогущих шампуней. Глядя в глаза Юнги, усталые и красные, Чимин не мог найти в себе сил отказать. Да и приятно было входить в список тех людей, которых омега хочет взять с собой. Быть в этом списке единственным.***
Им недолго пришлось сидеть в очереди, благо, в платных клиниках запись была по времени, а потому и в коридоре сидели лишь пара одиноких омег и одна глубоко женатая пара, судя по возрасту и их недовольствам в сторону друг друга. Чимин сжимал руку Юнги, потную, очень горячую, в своей и чувствовал себя неловко, не в своей тарелке, а потому на стуле крутился в ожидании вызова. Вот только он не помнил, на чью фамилию записывался, и сейчас отчаянно пытался вспомнить. — Успокойся, — заглянул Юнги в его глаза, полные испуга. — Или я больше тебя с собой не возьму. — Я спокоен, — врал Чимин, буравя взглядом аквариум у соседней стены, в котором плавали маленькие оранжевые рыбки и лопались с шумом пузыри. Юнги только губы поджал, предпочитая молчать. Чимин совсем немного жалел, что все же согласился пойти с омегой, повелся на его несчастный взгляд и запах тошноты. Потом, правда, Юнги множество раз повторил, что альфе необязательно идти с ним к гребанному врачу — он же ребенку никто, а в Чимине просыпалась злость, а потому он не только отправился с омегой в клинику, так еще и лично записал его к, как он надеялся, самому лучшему и тактичному врачу во всем мире; он не зря провел неделю на работе за чтением отзывов, терпел смех заглянувших в кабинет коллег. Чимин сомневался даже тогда, когда врач, милый молодой омега с копной белых волос показывал что-то на мониторе УЗИ, а Юнги тихо всхлипывал в ладошку, расспрашивая и не уставая умиляться. Альфа находился в прострации, но свободную руку омеги не отпускал, удерживал себя от поцелуев ласковых, которыми отчаянно хотел коснуться чужих розовых костяшек. — Срок недель восемь-десять, — улыбался врач приветливо, пока Юнги кивал, а Чимин не понимал. Джейк? Джек? Джон? Короче тот самый бывший альфа явно был несколько позже и весьма, весьма недолго. — Развивается хорошо, почти как по учебнику. Возьмите салфетки, милый. — Сколько недель? — переспросил Чимин, решаясь, пока Юнги вытирал с лица сопли и слезы, а с живота прозрачный гель. Чимин почти на автомате помогал ему справиться со свитером и застежкой ремня. — Восемь, — повторил омега, записывая что-то в бумажку. — Вот тут витамины, которые нужно купить. А это направления на анализы и следующий прием. Чимин выходил из клиники с полными руками бумаг, пока Юнги плелся сзади совершенно свободный, но отчего-то удрученный. Он казался погрустневшим, каким-то серым, и альфа мог бы списать все это на тошноту, но во взгляде всегда светлом было что-то не то, что-то холодное и скользкое, неприятное. Чимин выбрал остановиться. Положил кипу справок на деревянную лавочку у входа и тихо потормошил притормозившего тоже Юнги за плечо. Его самого переполняла странная незнакомая нежность, а мысли о ребенке теперь казались такими прекрасными, приятными. Он был такой крохотный, в животе Юнги только намечающемся, прямо под его бьющимся всегда излишне быстро сердцем. Альфа ладонь положил на чужой теплый, скрытый плотной тканью широкого свитера живот, поглаживая большим пальцем. Взгляд Юнги отчего-то тяжелел только сильнее. — Я сделал что-то не так, — не спрашивал, утверждал Чимин, утыкаясь носом в макушку друга, обласканную теплым солнцем. — Скажи мне, где я снова ошибся, и я все исправлю. Все-все. — Ты упрекаешь меня в том, что я не знаю, от кого собираюсь рожать, — раздался всхлип, но Чимин не видел, правда ли Юнги плакал сейчас; омега утыкался лицом в его плечо, не щадя размазывал косметику по рубашке. — Я, блять, правда не знаю, потому что трахался со всеми подряд, не особо думая о последствиях. Я чертова шлюшка. О нет. Этого Чимин явно хотел в последнюю очередь, точно не думал, что его невинные шутки без капли злого умысла повлекут за собой такую истерику: Юнги прижимался к нему сильно, всхлипывал, а в горле у него клокотало, пока прохожие и клиенты клиники смотрели на них странно. Чимин бросал на каждого злые взгляды, мягко поглаживая тонкие плечи, целуя высокий лоб. Слезы стекали по лицу холодными каплями, и альфа стирал их с лица, чувствуя щемящую боль в сердце. На слезы Юнги было больно смотреть. — Я не осуждаю тебя, — произнес Чимин, когда Юнги стал успокаиваться и лишь мелко подрагивал в его руках. — Мне жаль, что я заставил тебя думать, что могу относиться к тебе с пренебрежением. Больше и слова не скажу про твоих ебучих альф, ладно? — У моего ребенка все равно не будет отца, — сказал Юнги слабым голосом спустя длинные, бесконечно долгие секунды. — Зато буду я, — заверил Чимин, вновь касаясь губами лба; омега все еще смотрел в землю, на кроссовки изношенные, но очень удобные. — Всегда. Юнги кивнул, наконец отстраняясь, и улыбнулся. Ветер нежно ласкал его мягкие волосы. — Я хочу пиццу, — продекларировал Юнги, уже улыбаясь, и Чимин не мог не ответить ему тем же. Губы сами растянулись приветливо, мягко.***
Чимина накрыла волна ностальгии, когда он добрался до своей квартиры, поводив Юнги по аптекам в поисках тех витаминов, что на бумажке заботливо расписал доктор. После шумного города, торговых центров, полных гомона, и салона автомобиля, в котором постоянно играла музыка, комнаты показались альфе слишком тихими, а вся квартира — слишком пустой, какой-то печальной. Одежда еще хранила запах Юнги, когда альфа открывал пыльный ноутбук, что хранил сотни файлов с отсканированными или просто скинутыми со старых носителей фотографиями его и Юнги еще в детстве. Они находились в папке на рабочем столе, и, признаться честно, альфа никогда прежде не открывал их, а вот сейчас листал, разглядывая красивый костюм Юнги с их совместного выпускного, где они напились вместе, а потом, вместо встречи рассвета, пошли плавать в ближайшее еще холодное озеро. Тогда они шутили, что это свидание, а сейчас Чимину отчего-то не смешно. Юнги на фотографиях, даже из глубокой юности, с университетских посиделок с кучей алкоголя, лохматый и пьяный, грязный после падения в дождевую лужу, покрытый комьями глины, казался безумно красивым. Он выделялся на изображениях, среди других казался особенным, мягким и светлым, всегда смеющимся. И Чимин на фото всегда находился где-то рядом, то за талию обнимал нежно, то за руку держал осторожно, и выглядело это так правильно, будто там, в окружении объятий и поцелуев в щеку от Юнги, он находился в самом нужном месте. До Чимина доходило долго, только тогда, когда ночь забирала все права у вечера и воцарялась над городом, а бутылка ягодного честера, всегда бьющего в голову, подходила к концу, и стекло ее звякало в мусорке. То не нежность детской привязанности, не трепет и желание заботиться о ком-то более хрупком, а чувство ко всем кавалерам Юнги вовсе не недовольство. Они были достойны Юнги, просто не были им самим. Это влюбленность, любовь и глупая ревность. Он, блять, любил Юнги. — Пиздец, — тихо выдыхал Чимин, закуривая нечто горькое, давно забытое в ящике стола за ненадобностью. — Это такой пиздец. Чимин соврал бы, если бы сказал, что не рефлексировал весь вечер, не сомкнув к утру глаз. Он сидел в кресле в гостиной, затягиваясь отвратительно вяжущей в глотке сигаретой, пока солнце вставало над городом, а лицо Юнги то и дело появлялось перед взором, румяное и красивое. Чимин чувствовал себя форменным дураком, тем самым, фото которого должно быть изображено в словаре напротив определения слова «придурок».***
Чимин не особо горел желанием выходить на улицу сегодня: под глазами наливались синие круги, усталость наполняла кости свинцом жидким и горячим, а зрение плыло, обещая, что одного из спешно перебегающих улицу пешеходов альфа точно не заметит. Утренние пробки раздражали, пока машины гудели, а за окнами раздавались человеческие крики, особенно злые в столь ранее время. — Привет, — здоровался Хосок у входа в кафе, весь из себя прекрасный и свежий, точно не он на работу вышел час назад, еще затемно, чтоб официантов науськать за ошибки и не протёртые столы. — Угу, — буркнул ему в ответ Чимин, падая за ближайший столик, чтоб утонуть лицом в ладонях подрагивающих; к жизни и запах кофе, летающий по помещению, не возвращал. — Можешь принести мне кофе? — Бесплатно нет, не могу, — Хосок улыбнулся ехидно, опускаясь на сидение рядом; очевидно, он мог себе позволить такое только тогда, когда Юнги нет на месте. Скорее всего, беременность омеги и его вынужденный отдых разбалует весь персонал, в том числе и самое верное лицо и лучшего сотрудника — альфу, что сейчас на Чимина смотрел со смешинками во взгляде. — Но мне нравится прозрение в твоем взгляде. Колись! Чимин незаинтересованно буравил взглядом белую скатерть, застилающую стол. Солнечные лучи восходящего светила скользили по светлой ткани, заигрывали в солонке со стеклом яркими бликами, что радугой цветастой застревали в глазах. Хосок, будто на зло давя на тонкие струны нервов, стучал пальцами по столешнице, и звуки ударов отдавались в ушах чем-то подобным выстрелам, звучным неприятным хлопкам. Чимин перевел плывущий взгляд на альфу, вымученно растянул губы в подобии улыбки. Хосок никогда не был Чимину близким другом, хотя знакомы они были со школы; Юнги с альфой общался намного ближе, но никак не обозначал их отношения, наверное, чтоб у друга не вызывать ревность ту, что только альфам присуща. Но в лице Хосока всегда было что-то такое приветливое, мягкое и открытое, что и говорящих с ним делало уязвимыми, нагими будто. Язык всегда развязывался, а Чимину этого сейчас ой как не хотелось. — Не понимаю, о чем ты сейчас говоришь, — пожал Чимин плечами, а кофе все же появилось перед его взором, принесенное милым, пусть и неулыбчивым, официантом. — Так беременность нашего общего друга не открыла твои замыленные детской привязанностью глаза? — Он мой друг, — скривил губы Чимин, едва ли не утопая носом в чашке. Напиток оказался сладким и не очень горячим, приятно оседающим на языке вкусом карамели. — А для тебя он руководитель, начальник, босс. — Ты феерично тупой, Чимин, — просто ответил Хосок, доставая телефон из кармана простого пиджака. Он что-то печатал бегло. — Ты или говоришь, или мы заминаем тему, будто никто из нас и слова не произнес. В заведении с утра не так много людей, как могло бы быть. Чимин даже успел удивиться, что столь малое количество офисных клерков сегодня спешило за порцией бодрящего кофеина, от которого и он, не сомкнувший за ночь глаз, приходил в себя, собирался с силами наконец. Тихо шумела вентиляция, кондиционер наполнял кафе приятной прохладой, и кажется, что к лицу альфы, до этого бледному, как он видел в зеркале, приливала кровь румянца. — Да, я понял. Наверное, понял, если мы говорим об одном и том же. — Мы говорим о твоей безнадежной влюбленности в Юнги, если ты об этом, — Хосок говорил просто, не меняя интонаций. — И говоря про безнадежную, я имею в виду: ты не встречаешься ни с кем со старшей школы, а на партнеров Юнги смотришь так, будто они обещали поработить планету и сделать всех живущих своими рабами. — Не смотрю я на них так. — Ага, — вытянул Хосок гласные. — Верю. Больше они не говорили, но Чимину и не хотелось. Он и так узнал достаточно о том, насколько был очевиден, и, возможно, Юнги действительно понимал что-то вперед него. Альфа чувствовал себя еще большим дураком, тем самым, с каким-нибудь призовым местом на конкурсе «Придурок года». Кофе заканчивался, а бодрость покидала тело, когда теплые руки обняли за плечи, а запах улицы свежий, перемешанный с ароматом омеги, наполнил легкие. Чимина снова клонило в сон, когда он уже держал ладонь Юнги в своей, думая, что пальцы у того необычно холодные, согревая их зачем-то теплом своей кожи. Наверное, чтоб еще больше прочувствовать собственную ничтожность перед омегой. — Ты не отвечаешь, — недовольно говорил Юнги, кивая официанту. — Достань телефон из задницы в следующий раз. — Ты бы все равно пришел сюда, — улыбался Чимин вымучено. — Он на беззвучном. — На меня оставляй включенный звук всегда. Обещал помогать, так будь добр, — Юнги клюнул его в щеку тепло, отходя в сторону служебных помещений. — Мне нужно сделать кое-что, подождешь? — Я же обещал помогать.***
За окном шумели машины, гудели поезда, а голоса прохожих заползали в комнату гомоном неприятным, резкими высокими звуками: кто-то там, в вечерней прохладе улицы, ее тихом благоговении, ссорился нещадно. Чимин сидел на диване, закинув ноги на стол, и чувствовал силу нарастающей головной боли, что всегда рождалась после тяжелого рабочего дня, подобного этому, бесконечно долгому. Рядом, расслабленно привалившись к теплому боку, лежал круглеющий планомерно Юнги, что каналы по телевизору переключал бездумно. Чимина все еще одолевали странные мысли, вроде тех, про сладкий запах омеги, его красивые мягкие губы, сейчас чуть красные от острой лапши, коробки от которой кучами лежали на столе, пачкая стол стекающим с картона маслом. Альфа старался не касаться Юнги, лишь тихо принюхивался к лохматой макушке, что аромат молока и геля для душа, каких-то приторных тропических фруктов, источала; запах омеги менялся вместе с ним, приобретая какие-то особенно манящие черты. Бедра Юнги становились круглее, ладони — мягче, а еще щеки набирали цвет, придавая жизнь всегда бледному лицу омеги. Тот, к слову, совершенно перестал краситься, и Чимин теперь, лишь чуть голову наклонив, с великим удовольствием мог рассмотреть точки рыжих веснушек на его светлой идеальной коже. Живот тоже начинал выпирать, и, видимо, Юнги мешали резинки на домашних штанах, потому сейчас он не трудился их надеть, лишь ниже натягивал широкую футболку, которая, кстати, принадлежала Чимину. Прошли месяцы, в которые Чимин пытался мириться со своей влюбленностью. — Хочешь сходить в магазин для будущих пап? — спросил Чимин, поглаживая мягкие волосы, кажущиеся совсем светлыми в свете мигающего экрана телевизора. — Купим тебе удобные штаны и футболки. Милые кофточки? — Не-а, — тянул омега, опуская ложку в банку мороженого, которое ел весь вечер. Лапши его неутомимому теперь аппетиту было мало, на радость Чимину, что все переживал о крохотности порций пищи, предпочитаемых Юнги. — Мне так лень выходить из дома, Чимин. Я хочу лежать на диване и не шевелиться. — Доктор сказал гулять. — Мне плевать пока, — сказал Юнги, наклоняя голову так, что Чимин мог видеть его большие светлые глаза. Щека была мило испачкана мороженым, а губы все еще казались необычайно яркими, манящими. — Я хочу так. — Как хочешь, конечно, — Чимину осталось только пожать плечами, усилием воли переводя взгляд с Юнги, чтоб вернуть его к экрану, на котором наконец-то работал один конкретный канал, выбранный Юнги. Чимину казалось, что он все портит своей странной, всплывшей неожиданно любовью. Но теперь, после осмысления, казалось, что она существовала всегда, просто имела другие формы, нечеткие, а теперь вдруг обрела границы, становясь реальной. Юнги рядом казался слишком теплым, слишком мягким и таким манящим, пахнущим так сладко, точно призывно. Чимин глубоко вздохнул, пытаясь разобрать аромат на ноты, а Юнги все смотрел; альфа чувствовал это кожей левой щеки. — О чем ты думаешь? — спросил Юнги, неожиданно проводя ладонью, холодной из-за мороженого, теперь стоящего на столе, по скуле альфы. — О тебе, — не стал врать Чимин, скользя ладонью по тонкому запястью, теперь лишенному браслетов разных: Юнги вечно жаловался, что и руки у него опухают. — О, — коротко выдохнул Юнги, разворачиваясь так, чтоб ноги теперь покоились на бедрах альфы, а глаза смотрели прямо в глаза. Чимин сглотнул тяжело, а ладонь, до этого держащая чужую, холодную и мокрую, отдавалась разрядами тока по всему телу. Альфе было достаточно одного краткого касания, чтоб голову заволокло дымкой, а мысли спутались в неясный клубок, смешиваясь, играясь с разумом здравым. Они выигрывали у сознательности: Чимин уже вел рукой по чужому мягкому бедру, покрытому короткими светлыми волосками, ответную дрожь чувствуя. Юнги смотрел, а Чимин не отрывал взгляда от омеги. Его зрачки чернели, набирали размер, перекрывая черноту радужки темнотой, а щеки наливались краснотой яркой, пусть и едва заметной в приглушенном свете комнаты. Чимин наслаждался мягкостью чужой кожи под ладонью, находил старые шрамы от детских, он сам помнил, падений с велосипеда на точеных костлявых коленках, пальцами гладил чувствительные места под ними, и омега дрожал, пока альфа запоминал тончайшие детали, самые сладкие мелочи. — Чимин, — тихо выдохнул Юнги, ближе придвигаясь. Некая интимность момента застыла между ними, заменяя собой неловкость альфы. Звук работающего телевизора отошел на второй план, свет не имел значения, лишь ощущение чужой теплой кожи под ладонями и мелкой дрожи омеги были важны Чимину, чьи чувства были полностью обращены в пальцы, тактильность. Юнги прижимался все ближе, его дыхание уже чувствовалось на закрытых веках Чимина, когда омега тихо и умоляюще произнес, обдавая запахом мороженного лицо: — Поцелуй меня, — просил он, и Чимин не мог не слышать. — Прямо сейчас целуй. А Чимин с самого детства подчинялся просьбам омеги, шел с ним на самые глупые выходки, из-за которых потом сидел без сладкого неделями, месяцами. Он не мог не прижаться своими раскрытыми губами к приторному, пропитанному мороженным, рту Юнги, ловя его отчаянный вздох. Пальцы заскользили в волосы, больно дергая за пряди, а хрупкая нежность момента была упущена в тот миг, когда острые зубы вонзились в мягкую плоть с неожиданной страстностью. Юнги стонал в его рот, перебираясь на колени альфы, обвивал руками шею и цеплялся так, словно хотел стать с Чимином одним целым. Живот альфы наполнила до боли знакомая теплота возбуждения, когда разум все же забился в голове пойманной птицей, призывая к себе: Чимин целовал, впиваясь пальцами в талию тонкую, кусаясь и сплетаясь языками, своего лучшего друга, которого знал с детства самого раннего. Друга, в которого неосознанно был влюблен так безмерно долго. Нужно было прекращать, а потому Чимин, скрепя сердце, оторвался от сладких губ Юнги, медленно выцеловывая линию точеной челюсти, касаясь языком круглого кончика носа теплого. Он решился открыть глаза, чтоб понять, что Юнги тоже смотрит на него не менее испуганным взглядом; зрачки вдруг стали совсем узкими, а карамельная радужка вдруг слилась по цвету с чем-то холодным, отталкивающим. — Прости, — произнес Чимин, убирая со своих бедер ноги омеги. — Прости. Зажженный им свет сильно ударил по глазам, по лицу же дало выражение лица Юнги, ожесточившееся, ледяное. По спине вдруг пробежал холодок, а вещи, принесенные на ночевку по старой детской памяти, будто сами, полетели в сумку, смятые, без пакетов, неаккуратно: Чимин собирался домой, собирался подальше сбежать от того стыда, что, кажется, едва ли не физическую форму приобретал, становясь осязаемым. — Прости. — Хватит это повторять, — Юнги тоже поднялся с дивана, тяжело и недовольно. — Ты собрался сваливать, поджав хвост? — Да. — Хорошо. Уходи. Чимину оставалось кивнуть, а после — покинуть чужую квартиру, пропахшую молоком и самим альфой. Юнги наблюдал за метаниями Чимина молча, дверь захлопывал тоже не произнося ни единого слова, а лишь смотрел на альфу так грустно, как тот не видел никогда. Вина впивалась когтями в спину, раздирала плоть до кровавого месива. Кажется, он все просрал.***
Утром Чимин чувствовал бы себя не выспавшимся, только если бы все эмоции не заменило желание вновь увидеть Юнги. Хотя бы чтоб извиниться, поставить между ними жирную точку и никогда не встречаться более. Под кожей зудела вина, руки сами собой тянулись к телефону, желая написать омеге, а текст набирался сам, жалкий и ненавистный, как и то, что видел альфа в зеркале, пока чистил зубы до кровоточащих десен.Чимин: эм прости я не хотел можно я приеду?
Юнги не отвечал, а Чимина совершенно не волновало, что утро только наступало, и солнце еще не успело встать над городом, чтоб поделиться со всеми теплом и светом; альфа уже собирался к омеге, искал свои ключи от его квартиры в рабочей сумке среди папок бумаг и кучи флешек. Дверь правда оказалась закрытой, а на звонок, его тихую трель, музыка которой обычно разносилась по всей квартире, никто не спешил прийти. — Милый? — позвал Чимин, откладывая ключи на полочку у входа, ожидая ответа, который так и не прозвучал. Чимин шел по квартире омеги тихо, стараясь не задеть случайно какой-нибудь цветочный горшок; они стояли у Юнги повсюду, красивые и хрупкие. Стояла приятная, точно прохладная, утренняя тишина, а скрип половиц под ногами казался громом в спокойствии квартиры; омега спал на диване, будто не уходил никуда с тех пор, как Чимин его там оставил, расстроенного и злого. Веки Юнги трепетали, щеки румянились, пока губы шевелились: во сне, должно быть, происходило что-то беспокойное. Альфа коснулся его тонкого плеча легко, ощущая влажность ткани, пропитанной потом, под ладонью. Омега все равно, несмотря на то, что Чимин тронул его едва ощутимо, неспешно, дернулся, просыпаясь, а веки его открылись, являя утреннему миру недовольный взгляд красных, возможно не только от недосыпа, глаз. В комнате вдруг похолодало, или от страха перед разговором по спине побежали мурашки? — Пришел, — голос Юнги был сиплым и ломким; омега прокашлялся, тяжело поднимаясь с дивана, чтобы сесть на мягких подушках как можно дальше от Чимина. — Дай угадаю? Просить прощения и говорить, что ты не хотел, верно? — Верно, — сконфуженно произнес Чимин, взгляд в пол опуская. Там все еще лежали крошки вчерашней еды, неубранные; коробки до сих пор украшали стол. — Я правда не должен был тебя целовать. — А то, что я просил сам, тебя не волнует? Юнги все еще красивый. Лохматый после сна, со следом от диванной подушки на щеке и опухшим лицом. Чимин касался его бедра, ведя пальцами по коже, и омега смотрел на его руку так, будто она была ядовитой и оставляла ожоги на тонком эпителии: мурашки ощущались явно, дрожь чувствовалась. Он едва ли мог вдохнуть, но запах Юнги вынуждал втягивать воздух так сильно и много, что грудная клетка болела. — Я хочу тебя, — говорил Чимин, забираясь пальцами под чужую свободную футболку. Выпирающий немного живот напрягся, и омега втянул воздух носом, краснея. — Хочу касаться твоей кожи своей, целовать твои бедра, пока они будут дрожать, сжимая мои плечи. Хочу наполнить тебя, а потом слизывать вытекающую из тебя сперму. — Да, — Юнги кивал, придвигаясь ближе, давая Чимину почувствовать жар тела желанного. — Да, пожалуйста. Поцелуй, расцветающий между их губами, был вкусным и сладким, а еще содержал пару миллионов градусов, настолько горячим он был, пылким. Мокрый язык омеги пачкал слюной подбородок, скользил по зубам и щекотал мочку уха альфы, пока тот обнимал тонкое дрожащее тело, прижавшееся близко. Слои ткани раздражали, и от одежды хотелось избавиться, обнажая кожу. Юнги забирался к Чимину на колени, и, спустя время поцелуев, движений быстрых и смазанных, полных огня страсти, выдохнул все же тяжело, впиваясь ногтями в шею альфы: — Я так устану, — шептал омега в приоткрытый рот альфы, пока тот избавлял его от белья, отбрасывая его в сторону, на засыпанный крошками пол. Член стоял почти болезненно, давил на ширинку слишком узких теперь джинсов, и задница омеги, давящая, трущаяся , не приносила никакого избавления, а только сильнее раззадоривала. Голос Юнги сорвался на стон, когда Чимин прикоснулся губами к мягкому шелку кожи в том месте, где плечо соединялось с шеей; на эпителии расцветали краснеющие следы засосов. — Устанешь? — Сейчас я не совсем готов седлать тебя, — говорил Юнги. Его голова была откинута, а шея подставлена доверчиво поцелуям. — Я читал, что можно на боку. Диван скрипел под ними, а плед, которым Юнги укрывался, мягкий и теплый, шуршал громко, падая на пол, к сбрасываемой планомерно одежде. Молочная кожа омеги обнажилась, когда Чимин стянул с омежьего тела футболку широкую, свою, нагло приватизированную омегой; Юнги пальцами расстегнул ремень на джинсах, зазвенел замок, и член Чимина оказался на свободе. Ягодицы Юнги были влажными, а пальцы в него входили легко. Чимин наклонился к омеге, чтоб вдохнуть сладкий запах его тела, феромонов, что поднимались в воздух к потолку ароматом густым, липнущим к коже и застревающим в горле. — Ага, вот так. Пожалуйста, — шептал омега, пока Чимин входил в него языком, добавляя пальцы. — Я готов, Чимин, пожалуйста. Чимин двигался в омеге, входя неторопливо, стараясь больно не сделать, пока глаза Юнги не полыхнули чем-то недовольным, даже капризным. — Не издевайся надо мной, — требовательно попросил он, насаживаясь самостоятельно глубже, жарче и сильнее. Чимин балансировал на диване, уперев коленку в подушки, и кожу, потную, возбужденную, саднило, когда он переходил на быстрый темп, выбивая из Юнги сдавленный скулеж. Смазка хлюпала, вытекая на диванные подушки. Она капала на бедра Чимина, подсыхая в неприятную полупрозрачную пленку, и лишь немного ее, останавливаясь под недовольное рычание Юнги, успевал собрать сладкие благоухающие капли пальцами, отправляя их в рот, чтоб слизать, глаза закатывая, вкуснейшую теплую жидкость. Хотелось шлепнуть чужую круглую задницу, но выпирающий живот давал опомниться и действовать нежнее. Руку покрывали полосы — борозды от ногтей; Юнги цеплялся коготками за руку Чимина, пока тот пальцы с ним не переплел, входя под другим углом в омегу, новые звуки из него выбивая. Юнги дышал загнанно, хватал крупицы раскаленного кислорода влажными губами, глаза закатывая. Стоны его срывались, тонули в закрывающей рот ладони, становясь глуше и отрывистее. — Не могу больше, — хрипло выдыхал Юнги, сдувая прилипшие к мокрым щекам волосы с лица. — Все нормально, — заверил его Чимин. — Кончай. Красивое лицо исказилось в один момент, и омега напрягся, кончая со слабым хрипом. Тело Юнги напряглось, ноги затряслись, а внизу живота Чимина наконец развязался болезненный узел; член запульсировал внутри горячего тела, извергая потоки семени теплого. — Бля, почему я раньше, — начал Чимин, выходя из расслабленного, уставшего тела, покрытого потом. По ягодицам текла сперма, пачкая диван, а раскрасневшийся вход притягивал внимание глаз альфы. — Потому что ты дурак, — просто ответил Юнги, вновь раздвигая ноги, дрожащие, непослушные. — Что ты там говорил про слизывать? Чимин рассмеялся, возвращая пальцы к разработанному горячему анусу, полному сладкой влаги, перемешанной с солоноватым семенем альфы. Жар в груди снова разрастался, когда язык наконец распробовал смешение ярких вкусов, а ладони дальше исследовали тело омеги, не оставляя места воображению.***
Чимин не может сказать, что видит какие-то коренные изменения в их отношениях. Он все так же зависает у Юнги, в его небольшой уютной квартире, кучу времени, остается ночевать так же привычно по выходным, да и в совместных ужинах по всяким кафе и ресторанам мало что меняется; привычная жизнь. Правда, альфе начинает казаться, что они до этого встречались всю жизнь, только не признавали этого. Единственное, что добавляется в их взаимоотношения — секс. Сейчас в постели особо не разгуляешься, потому что живот Юнги становится все больше, а ребенок начинает проявлять себя, толкаясь. Но они стараются импровизировать, даря друг другу столько, сколько могут: Чимин обожает вылизывать Юнги, наслаждаться вкусом его смазки во рту и твердостью мышц вокруг языка, а сам омега прекрасно отсасывает или принимает член, лежа на боку и тихо подаваясь назад, под ласку ладони, сжимающей ягодицу, раскрывающей сильнее для альфы. Секс с Юнги правда оказывается хорошим. А еще хорошими оказываются ночные объятия и мягкие поцелуи по утрам. И беготня по магазинам за тем, что нужно Юнги непременно сейчас прямо в эту секунду. Не нравилось только то, что омега продолжал носиться по своим кофейням по всему городу, забывая про витамины и прогулки, что, вообще-то, рекомендовал врач. В один из дней Чимин почти разозлился, когда телефон брякнул уведомлением от Юнги; у альфы на него стоял особый, отличительный звук. маленькость: прости ужин придется отложить, любимый мне правда очень жаль но тут такой пиздец ты ахуеешь, когда я расскажу Чимин не расстроился. Почти. Он просто старался, впервые за множество их совместных вечеров, приготовить ужин, такой, чтоб странным вкусовым рецепторам Юнги понравилось все до последнего кусочка. Альфа даже постарался уйти со своей работы пораньше, чтоб заехать в магазин, кишащий людьми, и купить там свежие, хрустящие на зубах салатные листья и овощи. Но он коротко выдохнул, отправляя Юнги ответное сообщение.Чимин: все в порядке жду тебя дома
Чимин правда не злился, когда Юнги вернулся поздно вечером, уставший и голодный. На нем расстегнутое пальто, которое точно пропускало ветер, пока он шел по парковке до подъезда, а еще нет шарфа, который Чимин сам завязывал на его шее с утра, когда они расходились каждый по своим делам. Чимин не злился, он просто чувствует себя какой-то курицей наседкой, когда Юнги целует его на пороге крепко и горячо, а альфа может думать только о его холодных щеках. — Так что там было? — спросил Чимин, когда омега ел на радость его глазам. — Какие-то ублюдки подрались в моем кафе, — кривил губы Юнги, кусая брокколи. — Разбили бар, ну, стеклянную стойку. Вызывали, блять, полицию. — Кто вообще будет драться в гребанной кофейне? — Чимин отпивает чай, который уже был совершено холодный и невкусный. — Чтоб я знал. У меня буквально нет ничего крепче бейлиса. Они умостились на диван вдвоем, и Юнги прижимался к боку альфы, наконец-то позволяя себе немного расслабиться. Чимин же принялся гладить его живот, по тихому шипению и недовольным гримасам понимая, что ребенок сегодня особенно активный. Наверное, его всполошило волнение омеги, которое он точно испытывал, разбираясь с полицией и разбитой стойкой. А еще, стопроцентно, с уборкой стекла и крови с пола: он не любил оставлять дела на других. — Ты волновался? — Чимин уткнулся носом в теплую макушку омеги, пока тот иступлено нюхал его шею, ища спокойствия. Ребенок тоже успокаивался, чувствуя альфу. — Еще бы, — грустно кивнул Юнги. — Думаю, мой ребенок думает, что ты его отец. Чимин и сам понимал, что так быть не должно: чужой ребенок должен не любить, и это как минимум, чужие феромоны. Но малыш Юнги даже на его смех реагировал, радуя омегу, который думал, что с ума будет сходить между этим молотом и наковальней, стараясь не умереть от пинков внутри и без ласк Чимина одновременно. Но все шло хорошо. Как нельзя лучше. — Ты этому не рад? — Я офигеть, как рад, — мурчал Юнги. — И я офигеть, как люблю тебя.