То, кто я есть, – никто.
То, чем я был, – ничто.
То, где я был, – нигде.
Я – не я.
На какие ответы
Я должен искать вопросы?
из «Тюремных стихов» Боба Кауфмана
двадцать девятая петля (продолженная)
Когда неизвестный черный седан останавливается у трейлерного парка, Стив может почти почувствовать панику Эдди, хотя тот внутри, а Стив на улице – он может почувствовать ее даже сквозь стены. Может, это то, что происходит с тобой, если на твоих глазах кто-то умирает двадцать девять раз. То, что позволяет тебе знать страхи этого человека так же хорошо, как и свои собственные. Стив прижимает руки к груди и ждет, Нэнси стоит возле него. Он все им рассказал – и они, кажется, поверили. Как он думает, теперь в его глазах есть нечто серьезное, убедительное, в каком-то смысле чужеродное. Он смотрит на себя в зеркало и едва ли узнает отражение: в ответ на него изможденным взглядом смотрят впалые глаза; внешне ничего не изменилось, но внутри – ему заметно. И он знает, что другим тоже. Вот почему они больше не подшучивают над ним. В каком-то смысле он скучает по этому. ― Я агент Стинсон, ― произносит женщина, вышедшая из машины; у нее жесткие профессиональные черты, волосы подстрижены коротко и аккуратно. ― Вы, должно быть, Стив Харрингтон и Нэнси Уилер. ― Да, это мы, ― отвечает Нэнси. Она смотрит на Стива широко открытыми глазами, нервничая. Как он заметил, она не очень знает, как теперь вести себя с ним. ― Точно, что ж, давайте постараемся закончить с этим как можно быстрее, да? Кто те двое, кто, как вы сказали, были «прокляты»? ― Если вы нам не доверяете… ― О, поверьте мне, мисс Уилер, я вам доверяю, ― что-то темное сверкает во взгляде Стинсон. ― Мы верим, что есть способ избавить жертв Один от его влияния, но это потребует проведения множества тестов, так что нам следует обсудить все прямо сейчас. Они к этому готовы? Да и нет. Макс и Эдди согласятся, Стив уверен, но без особой радости – и точно не без эмоций. Но если это их единственный шанс… ― Что до вас, мистер Харрингтон, боюсь, вы остаетесь для нас загадкой. Мы также проведем несколько тестов с вами. Он разводит руками – жест беспомощности. Что ему терять? Она следует за ними внутрь и встает посреди комнаты, пока остальные усаживаются, и скрещивает руки, пока объясняет, что нужно делать. На самом деле в ней есть что-то от Нэнси: все эти деловитость и ум – но они граничат с человечностью, не как у тех хмурых зануд, что заставили Стива подписать соглашения о неразглашении в 83, 84 и 85 годах. ― …это не та угроза, с которой вы можете тягаться в одиночку, ― подытоживает она серьезно. Ее речь слегка режет ухо, будто она говорит с акцентом. ― Я бы посоветовала всем остальным сидеть смирно и не высовываться, пока мы занимаемся ситуацией. Мы поговорили с местным департаментом полиции; они сотрут дела… ― она начинает читать из своей записной книжки. ― Дастина Хендерсона, Максин Мэйфилд и Лукаса и Эрики Синклер. Что касается вашего дела, мистер Мансон, ― она смотрит на Эдди, и Эдди дергается на диване, съеживаясь и не глядя на нее. ― С ним все более запутано. ― Что это значит? ― грубо спрашивает Дастин. Стив открывает рот, чтобы вмешаться, прежде чем тот успеет на нее выругаться, но это оказывается излишним; она вздыхает. ― Это значит, что мистер Мансон до сих пор является главным подозреваемым, несмотря на все мои заявления об обратном. Этот… Джейсон Карвер, по-видимому, оказался очень убедительным. Но, прошу, не недооценивайте силы моего департамента; дайте нам время, и я уверена, что мы сможем очистить ваше имя. ― Не называйте меня так, ― бормочет Эдди, все еще не глядя на нее. Стив вспоминает все то, что рассказал ему Эдди о своем отце, и думает, что, наверное, понимает его просьбу. ― Ну а пока нам лучше начать с тестами. Я надеялась отвезти вас к вашей подруге Одиннадцать, ― в этот момент все поднимают на нее взгляд. ― Но сейчас мы потеряли связь с доктором Оуэнсом, – боюсь, он был скомпрометирован, – так что вместо этого я отвезу вас на вторую точку. Если вы согласны. Макс пожимает плечами. Ее колено прыгает вверх-вниз. ― Нам уже нечего терять, так? ― Господи боже, ― говорит Эдди, потирая трясущейся рукой лицо. ― Если все это просто какая-то… какая-то уловка, чтобы загрести меня… ― При всем моем уважении, мистер Мансон… Эдвард, ― исправляется она, когда он поднимает на нее взгляд, но в итоге Эдди все равно не выглядит таким уж удовлетворенным этим исправлением. ― Если бы я хотела арестовать вас, мне бы не понадобились никакие уловки. Повисает молчание. Эдди нервно сглатывает, кадык вздрагивает, руки скручены между коленей. ― Что ж, не могу не согласиться, ― говорит он. ― Хорошо, вы можете… блять, вы можете провести какие угодно тесты. Только дайте мне минутку, окей? Она прищуривает глаза и затем кивает. Он уходит в ванную, пока все остальные разделяются на маленькие группки, бормоча и наспех что-то обсуждая; Стив сделал этот выбор, и теперь все вышло из-под контроля, раскручиваясь в нечто большее. Нет прецедентов. Нет предыдущих дней, а он уже слегка привык на них полагаться – на предыдущие дни. На прецеденты. Он следует за Эдди в ванную. Он стучит в дверь, говоря: ― Эдди? Мы можем поговорить? ― и не ожидает, что Эдди откроет ее. Но именно это он и делает. Он открывает ее с подозрительно яркими глазами, будто он сдерживает слезы. ― Что ты хочешь, Харрингтон? ― спрашивает он, усаживаясь обратно на пол и откидывая голову на плиточную стену. Где-то двадцать пять петель назад Стив сидел на том же самом полу в ванной, выблевывал свои кишки наружу и пытался поцеловать Нэнси; это было будто жизнь назад. Он присаживается напротив Эдди и вздыхает. ― Хочу удостовериться, что ты в порядке. ― Что ж… ― Эдди снова закрывает лицо руками и смотрит на Стива сквозь пальцы. ― Учитывая, что мне осталось жить два дня, и миру… миру приходит конец, а я… я собираюсь разрешить ебаному правительству проводить над собой эксперименты… Не думаю, что ты услышишь, что хотел, Харрингтон. ― Да уж, ― выдыхает Стив, двигаясь, чтобы сесть рядом с Эдди, и вытягивая перед собой ноги. ― Так ты знаешь… ― Эдди дергается и замолкает, смотрит на Стива и затем отводит взгляд, и в воздухе повисает что-то незаконченное, какие-то нервность и напряжение. ― Так ты знаешь, что я проклят. Ты знаешь… черт, наверное, много всего, верно? О том… дерьмо, ты… дерьмо… ― Эй, ― говорит Стив успокаивающе. Он кладет руку на колено Эдди, и Эдди не отодвигается. ― Все нормально, окей? Да, я знаю о многом, даже о том, о чем, наверное, мне не следовало бы знать. Потому что ты еще не доверился рассказать мне это сегодня, и я все равно знаю об этом. Например, про твоего отца, и… и про то, что тебе нравятся парни, и… Он не знает, как сказать про шрамы. Эдди, кажется, все и так понимает. Его голова падает на руки и голос звучит приглушенно, когда он отвечает – тихо, слабо: ― И как… как ты отреагировал? На все это? Стив сжимает его колено. ― Как я и сказал. Все нормально. Все из этого нормально. В смысле, на самом деле, все, эм… все больше, чем нормально. Мы… ― он смотрит на плитку. ― Я не сказал этого перед остальными по очевидным причинам, но… мы с тобой, у нас, эм, был секс. Больше, чем один раз. Повисает очередное молчание. Когда он набирается смелости и бросает беглый взгляд налево, то видит, что Эдди недоуменно смотрит на него. С недоверием. Он качает головой. ― Я не уверен, что готов даже слушать все это, чел; знаешь, я уже наслушался жалостливой хуйни, но это следующий уровень… Стив приподнимает руку и касается подбородка Эдди, касается его шеи, притягивая ближе, и Эдди не сопротивляется, хотя его губы удивленно приоткрыты, хотя его глаза темные, огромные и ошеломленные… ― Это не из жалости, ― выдыхает Стив ему в губы. ― И никогда не было из жалости. Эдди молча смотрит на него, взгляд прыгает по лицу Стива быстро, неуверенно, почти напуганно. ― Думаю, тебе надо прекратить притворяться, Харрингтон, потому что я не уверен, что смогу… сдерживаться, когда ты… ― Тогда и не пытайся, ― отвечает Стив и целует его. И теперь все почему-то иначе – не такое, как поцелуи до этого. Возможно, потому что между ними больше не осталось секретов. Петли, Векна и все остальное – теперь они ничего не скрывают. И Эдди напуган, и Стив напуган, и каким-то образом сейчас это не имеет значения. Или, может, это имеет значение. Может, это то, почему поцелуй сработал, то, почему Эдди плавится рядом с ним, а Стив тонет в поцелуе, почему в том, как рука Эдди хватается за волосы Стива, сквозит нежность. Эдди дрожит, совсем слегка, когда они отдаляются друг от друга. Он рвано выдыхает и роняет лоб на плечо Стива, пальцами все еще держась за его воротник. ― Дерьмо, ― шепчет он. ― Мне кажется, я схожу с ума. ― Не больше, чем я, ― отвечает Стив, позволяя себе провести рукой по волосам Эдди, и они такие же мягкие, как он их и запомнил с прошлого раза. ― Все будет в порядке, хорошо? С агентом Стинсон. И с тестами. Я буду рядом все это время. ― Мне кажется, я получил все, чего я хотел, и все, чего я боялся, разом, ― шепчет Эдди в безрукавку Стива (Эдди). ― Скажи, что я не проснусь потом и все это не окажется сном. Или, черт, скажи мне это, потому что, может, это было бы и неплохо. Стив не может сказать ему, что он проснется и все это не окажется сном. Потому что так просыпается Стив – день за днем. Так что он вообще ничего не говорит, просто обнимает Эдди, пока он не перестает так сильно трястись. ― Нам нужно идти, так ведь? ― говорит Эдди после какого-то времени молчания. ― Они не будут ждать нас вечность. ― Ага, ― мягко отвечает Стив. Несколько секунд они все еще не двигаются, прижимаясь к друг другу, – последние несколько секунд, которые были их личными, – но затем они все-таки отдаляются, потому что они должны. Так что Эдди отстраняется. Он вытягивает руку, когда поднимается на ноги, и Стив хватается за нее, чтобы встать. Они все еще держатся за руки, когда выходят из ванной, едва ли заботясь о том, что подумают остальные. Все же у них есть более серьезные проблемы, о которых стоило бы беспокоиться. И никто, кажется, и не замечает этого, кроме Робин, которая улыбается им, кроме Нэнси, которая выглядит заинтересованной, кроме агента Стинсон, чье выражение лица абсолютно так же безучастно, как и всегда. ― Ладно, ― говорит Эдди, отпуская руку Стива. ― Нам нечего терять, верно? ― Верно, ― отзывается эхом Макс. Они тепло улыбаются друг другу, объединенные знанием того, как медленно, но неминуемо приближается к ним смерть. Ведь кто знает, как долго сможет продержаться Кейт Буш. Как долго сможет продержаться Led Zep. (Стив следит за тем, чтобы они по дороге сделали крюк, чтобы захватить кассету, которая нужна была Эдди. Если все пойдет не по плану). Стив не знает, что это за чувство. Стив не знает, что такое осознание смерти, погрязший в повторе одного и того же дня – бесконечном, до изнеможения, блять, бесконечном. Он раздумывает, что теперь ожидает его в новом месте. Он раздумывает, смогут ли они помочь. ― Клянусь богом… ― беспомощно говорит Дастин, когда они уходят: они втроем и Стинсон. ― Знаю, ― отвечает Стив, потому что он знает. И Дастин всех их обнимает: его, Эдди и Макс – что делает и Робин, что делает и Нэнси, что делают и Лукас с Эрикой, и затем они все стоят, выстроившись в линию, снаружи трейлера Макс, наблюдая за тем, как трогается машина. Во время поездки они молчат. Стив оказывается на заднем сидении посередине, его колено прижато к колену Эдди, и в какой-то момент они снова берутся за руки, или, скорее, пальцы Стива накрывают запястье Эдди и больше его не отпускают, и его пульс трепещет в руке Стива, до смерти напуганный, и Стив почти завидует ему – его страху. Ведь чего бояться Стиву? И что ему предстоит потерять? Макс глядит в окно, пока Кейт Буш приглушенно играет у нее в наушниках, и Стив хочет подбодрить ее так же, как он до этого подбодрил Эдди – я буду рядом все время. Но как это будет воспринято? Она отталкивала его уже тысячу раз до этого. Так что он останавливается на простой фразе: ― Ты в порядке? Она смотрит на него стеклянными глазами. Пустыми и грустными глазами. ― Ага, ― отвечает она – или, скорее, всхлипывает. Ох. Она плакала, отвернувшись к окну. ― Да и какое тебе дело? ― Эй, по контракту он обязан волноваться, ― говорит Эдди, высовываясь из-за Стива. ― Он нянька, помнишь? Макс закатывает глаза. ― Как я могла забыть? ― и она замолкает, ковыряя ногти. ― Жаль, что Лукаса нет рядом. Не то чтобы… не то чтобы он должен здесь быть. Я бы никогда ему такого не пожелала. Но я просто… ― Я понимаю, ― мягко говорит Стив. ― Но мы все исправим, хорошо? И ты сможешь вернуться к нему, и вам обоим больше никогда не придется слушать Кейт Буш – только если вы того сами не захотите. ― Что обязательно произойдет, ― добавляет она сразу же, прежде чем ее воодушевление снова угасает. ― Да, я знаю. Я… я знаю. Я надеюсь. ― Да, я тоже надеюсь, ― говорит Эдди, и Стив бросает на него предупреждающий взгляд: «прошу, не будь сейчас циничным, разве ты не видишь, что я пытаюсь…», но, как выходит, ему и не нужно было этого делать, и, наверное, делать это было не очень справедливо, потому что выражение глаз Эдди отстраненное, серьезное и полное надежды – как только может быть полон надежды потухший и обреченный взгляд. Но это все еще лучше, чем ничего. Около двух часов спустя Стинсон оборачивается к ним и говорит: ― Мы почти на месте, ― пока они проезжают сквозь сложную систему ворот. ― Эта база намного менее секретная, чем та, где находится ваша подруга Одиннадцать, но за вами никто не охотится; нам удастся сделать всю работу, и никто нам не помешает. Стиву не нравится, как все это звучит – секретная, охотится, никто нам не помешает. Но они уже внутри. Перед ними простирается большая и пустая дорога, поглощенная бескрайними полями. Они уже оставили позади знак Огайо, – так думает Стив, – и все кругом зеленое и серое под тяжестью громадных багряных облаков. В этот раз никаких ворон; возможно, они только в Индиане. Они едут еще двадцать минут, прежде чем перед ними появляются ряды гигантских просторных ангаров, высоких и серых на фоне пустого ландшафта, а между ними – кучка амбаров. Они заезжают прямо в центр этого всего, и затем кто-то в белом халате выходит встретить их, и Стинсон выходит, и Макс следует за ней, в то время как Эдди не двигается ни на дюйм – у него потрясенный вид, будто он сожалеет обо всем, что привело его сюда, и когда Стив смотрит на него, он пригибает голову и вытирает нос рукой – на ней остается кровавый след. ― Мы должны пройти через это, ― мягко говорит Стив. ― Я перепробовал… дерьмо, я перепробовал уже все остальные варианты. ― Блять, Стив. Что ж, полагаю, мне придется… мне придется довериться тебе, верно? Блять, нет. Пожалуйста, не говори так. Не полагайся на доверие. Стив даже в себя не верит к этому моменту. Он терпел неудачу слишком много, блять, раз. Но глаза Эдди громадные и отчаянные, и ему нужно это, видит Стив. Ему нужно что-то, – кто-то, – чему можно было бы доверять. И кто Стив такой, чтобы забрать у него надежду? Когда это может оказаться единственным, что сработает? ― Ага, ― говорит Стив, и его голос тихий, почти как шепот. ― Полагаю, тебе придется. Эдди долго смотрит на него. Затем он выходит из машины, Стив следует за ним – и теперь происходящее уже окончательно им неподвластно. Сначала их усаживают в длинном белом конференционном зале. Перед ними сидит группа мужчин в белых халатах с планшетами; посередине стола лежит диктофон, на который записываются все разговоры. Стинсон садится сзади, позволяя заняться опросом кому-нибудь другому, хотя ее руки скрещены на груди, и она нередко добавляет что-то от себя, иногда – чтобы прояснить вопрос, иногда – чтобы закрыть другой, как, например, когда один из мужчин спросил Эдди с этим врачебным безразличием: «И как давно вы занимаетесь селфхармом?», и Стинсон жестко ответила: «Не думаю, что это имеет значение», когда Эдди сжался в кресле. Она, в принципе, на их стороне, думает Стив, но он не может быть в этом уверен. Может, все это просто уловка. Затем Эдди закрывает руками глаза, пытаясь спрятаться от яркого света люминесцентных ламп сверху, и Макс понимает все быстрее, чем Стив, спрашивая: ― У вас тут есть тайленол? ― и после короткого и совершенно ненужного обсуждения ему приносят два офисных дешевых пластиковых стаканчика: один с прохладной водой, второй – с двумя таблетками тайленола на дне. Эдди проглатывает их разом и шепчет спасибо именно Макс, а не кому-либо еще. Никто не забирает ее плеер. Кажется, они достаточно быстро уяснили важную роль того в сохранении ее жизни, и к концу беседы какой-то мужчина, представившийся доктором Стерлингом, который, кажется, был здесь главным, сказал: ― Я бы хотел протестировать эффективность музыки в продолжительной перспективе – ослабевает ли ее влияние на вас с течением времени. Должно быть, эта песня все-таки начинает поднадоедать. ― И как вы собираетесь это сделать? ― Мы замерим ваш сердечный ритм, мозговые волны, расширение зрачков и так далее, когда вы будете слушать песню. Затем, скажем, через два часа, пока вы будете продолжать слушать ее на повторе, мы измерим все снова. И если, как я и опасаюсь, ваша физическая реакция на данный трек будет ослабевать, значит, у нас осталось мало времени. Макс сглатывает и бросает взгляд на Эдди, который продолжает оставаться спокойным и тихим. Он, кажется, уже принял это. (Конечно, он все это принял. Сколько раз Стив видел его смерть? Слишком много раз. Слишком, блять, много). Стив в какой-то степени восхищен тем, как ученые верят ему. Он рассказывает им все, – или большую часть, опуская кусок его открытий, связанных с Эдди, и открытий, связанных с собой, в общем, личные вещи, – и они внимательно слушают, записывая что-то в свои планшеты, хмурятся, бормочут и обсуждают услышанное. Он улавливает в разговоре слова вроде итеративный, рекурсивный и Эверетт и думает: «Эй, я знаю, о чем они говорят», и затем также быстро дискуссия двигается дальше, и он уже совсем ничего не понимает. ― Мы действительно не можем поговорить с Оди? ― тихо спрашивает Макс Стинсон, пока остальные ученые отвлечены обсуждением. Стинсон качает головой. ― Мои люди весь день пытаются связаться с базой; что-то произошло. Мне жаль, что я не могу сказать вам ничего определенного. Мы можем только надеяться, что Одиннадцать в безопасности. Стив не очень-то надеется – не позволяет себе надеяться, не может позволять себе надеяться, – но эти слова все равно выбивают землю у него из-под ног. Потому что Оди – центр этого всего, ведь так, и все это, конечно, очень хорошо, – позволять людям из правительства делать все, что они хотят, – но он не верит, что они смогут им помочь. Он верит ей. И теперь у него нет ни одного шанса. Они пытаются разделить их на время тестов; по крайней мере этого он не допускает. Он спорит с ними со всей авторитетностью, которую он может из себя выдавить, пока Стинсон не подходит и не говорит: ― Следует ли мне напомнить, что сейчас я замещаю доктора Оуэнса и если я скажу, что он не дал бы их разделить, то вы будете обязаны меня послушать? Доктор Стерлинг хмурится. ― Доктор Бреннер не согласился бы. Что-то проваливается внутри Стива при этих словах; Макс резко поворачивается к нему. Почему это имя звучит так знакомо? Бреннер, неужели это тот… тот тип из прошлого? Из лаборатории? Нет, не может быть. Он умер, так ведь? Так ведь? ― Доктора Бреннера здесь нет. ― Это будет стоить нам времени. Все в порядке. У Стива достаточно времени. Но они все-таки забирают Стива ненадолго, даже пока он протестует, потому что он умудрился ляпнуть что-то про укусы мышей, и теперь они не хотели отпускать его просто так. Медсестра прочищает раны без обыкновенной твердости, что так присуща Эдди; она, конечно, умелая и аккуратная, но все-таки это не то же самое. Затем его заставляют принять душ – на этом настаивали несколько ученых с того самого момента, как Стив упомянул, что он и Эдди провели ночь в Изнанке. Когда он выходит из душа, его одежду уже унесли, и все, что от нее осталось – это бумажный больничный халат и те самые резиновые тапочки, которые выдаются в больницах, прямо как когда в 1984 году у него было достаточно серьезное сотрясение для того, чтобы его продержали в больнице пару ночей. ― Последний раз, когда я носил это дерьмо – это когда меня пырнули, ― шепчет ему Эдди, когда Стива приводят в другую комнату, где он обнаруживает Эдди и Макс, одетых точно так же. ― Ты когда-нибудь расскажешь мне, что тогда все-таки произошло? Эдди ухмыляется, пальцы моментально замирают там, где они игрались с каемкой халата. «Больше нет колец, с которыми можно возиться», ― замечает Стив. ― Ну, у меня, по крайней мере, еще остались какие-то секреты. Я должен хранить тайну настолько долго, насколько смогу, верно? Стив чувствует неожиданную волну головокружения, какую-то панику, горящую у него в груди, что, может… может, все-таки будет последний раз. Когда-нибудь. Может, глупо полагать, что он будет просыпаться на диване рядом с Эдди каждое новое утро после ночи до этого – может, однажды Эдди умрет, и ничего уже нельзя будет исправить. А что до паники? Паника – потому что в нем вдруг возникает внезапный страх, что он не успеет услышать все, что Эдди захочет ему рассказать до того, как это произойдет. До того, как петли перетрутся и прекратятся. До того, как он выберется из всего этого – к лучшему или худшему. Страх, что время, благодаря которому он проживает этот день снова и снова, ограничено. ― Эй, ― говорит Эдди, касаясь его руки, брови сведены вместе в мрачной тревоге. ― Ты в порядке, Харрингтон? ― Стив, ― говорит Стив и проводит рукой по волосам. ― Ага. И так они сидят в этой комнате вместе: сдают тесты, отвечают на вопросы, надевают маленькие сеточки, которые закрепляют на их головах и показания которых измеряются с помощью маленькой скрипящей машинки, на диаграммы которой Стерлинг смотрит хмуро, постукивая ручкой по подбородку. Они проводят музыкальный тест с Макс и Кейт Буш. Они помещают их в большие аппараты для сканирования, точно так же, как сделали доктора, когда подумали, что у Стива может быть долгосрочное повреждение мозга (чего у него, к счастью, не обнаружилось). Они проводят больше тестов со Стивом, чем с другими, больше всяких штук с мозговыми волнами, результатов которых он не понимает, после чего ученые собираются в группки, бормоча, тыкая в диаграммы и поглядывая на Стива так, будто они не знают, что с ним делать. Он не винит их. Он не ученый; он не пытается извлечь из этого всего какой-то смысл. Он просто пытается выжить. ― Есть в этом что-то странное, ― слышит он, как говорит один из ученых. ― Что насчет того старого файла, еще из НЛХ? Ответ слишком тихий для того, чтобы Стив смог его услышать. Через несколько минут их отпускают и говорят, что они могут переодеться и сменить свои халаты. Эдди и Стиву дают темно-синие медицинские костюмы, бесформенность которых странным образом напоминает тюремную форму; Макс дают ее одежду. Стив смотрит на Эдди, когда они выходят из комнат, где им сказали переодеваться, и чувствует, как внутри все скручивается, когда он видит, каким маленьким, несчастным и худым он выглядит в медицинской одежде, будто последние ниточки петли начали изнашиваться. Затем их в каком-то смысле оставляют одних. В комнате, в которой они находятся, есть два дивана, кулер с водой и больше ничего – даже окон нет; Стив занимает себя тем, что наливает воды каждому из них, пока Эдди вытягивается на одном из диванов, а Макс усаживается на другой, уткнувшись в подлокотник. Стив садится рядом с ней и предлагает воды, после чего ставит стаканчик Эдди на пол рядом с ним. И затем они ждут. Спустя, быть может, часа полтора Макс опускает наушники и смотрит на Стива. ― Так, значит, ты уже проживал этот день. Сколько раз, можешь напомнить? ― Двадцать девять, ― отвечает он, потому что ученые заставили его посчитать. ― Не… этот день конкретно. Мы здесь еще никогда не были. ― Точно, ― она сглатывает. ― И после всех этих дней ты думаешь… думаешь, что в этот раз у нас есть шанс победить Векну? Когда теперь нам помогает правительство? Стив смотрит на Эдди, который, кажется, задремал, рукой все еще закрывая лицо. ― Не знаю, ― честно говорит Стив, потому что так и есть. Он не знает. Он им не доверяет, и, конечно, доверие – не такая уж важная штука сейчас, но не для Макс, не для Макс, которая сразу же на это и положилась – для нее это важно. Полагаю, мне придется… мне придется довериться тебе, верно? ― Это первый раз, когда все идет совершенно по-другому. В смысле, это ведь должно быть хорошим знаком, так? ― Так, ― шепчет она и снова надевает наушники. Он ничего не может сделать с чувством, что он дал ей недостаточно, недостаточно облегчил ее страхи, но что он может сделать? Он просто присаживается на диван и размышляет, что, может, если он заснет, то снова проснется в трейлере Макс. Или это не так работает? Он хочет, чтобы ученые объяснили ему, как это все работает. Он хочет поговорить с Оди. Он хочет все исправить, даже если идея о том, чтобы забраться куда-нибудь дальше, чем сегодня, похожа на несбыточный сон. Может, где-то через час ученые возвращаются за ней, и она качает головой, когда он пытается пойти следом. Это просто тест с Кейт Буш, вспоминает он и пытается успокоить этой мыслью неожиданно возникшую чернильную волну паники внутри. И, конечно же, спустя двадцать минут она возвращается, не пострадав. Она снова усаживается в кресло и коротко, бегло улыбается ему. Может, где-то еще через два часа умопомрачительно скучающего состояния Стив начинает считать зернистые трещины на белых пустых потолочных плитках. Голова Макс наклоняется в сторону – она тоже заснула, пока Кейт Буш все еще тихонько доносилась из плеера. Он доходит где-то до триста двадцать седьмой, когда углом зрения замечает, что Эдди дергается. ― Эдди? ― спрашивает он медленно, ведь это один из симптомов, не так ли? Симптомов кошмаров. Эдди не просыпается, просто дергается во сне с перекошенным лицом, и Стив уже готов подняться и разбудить его самостоятельно, но тот и так вскоре просыпается: с широко открытыми глазами, дыша рвано и быстро; на его коже поблескивает пот. Какое-то время он дико оглядывается, в лице читается паника, но затем его глаза останавливаются на Стиве, и это, кажется, его успокаивает. ― Господи, ― просто говорит он, потирая лицо рукой, бледной и теперь выглядящей почти уязвимо рукой – без колец и браслетов. ― Я ведь не… типа, не говорил ничего во сне, верно? Не кричал или что-то такое? ― Не, чел, все в порядке. Эдди выдыхает – вроде бы с облегчением. Он подтягивает ноги так, что теперь на диване рядом с ним есть место, – умышленно или нет, – и Стив расценивает это как приглашение и садится рядом с ним. ― Как давно мы уже здесь торчим? ― спрашивает Эдди, не глядя на него. ― Не знаю, чел, может, шесть-семь часов? Восемь? И еще дорога, с ней выходит еще часа три. ― Тогда недолго осталось, ― говорит он, слабо улыбаясь. ― Не могу уже дождаться сюрпризов, что приготовил для меня Векна. И ох. Стив не подумал об этом. Ведь… Сейчас он дальше, чем когда-либо забирался до этого? Видения, должно быть, уже близко. Он достаточно далеко, чтобы Эдди, наверное, дожил до шестого дня. Благословление и проклятие. ― Как ты думаешь, что там будет? ― спрашивает Стив мягко. ― В смысле, если ты не хочешь говорить об этом, все в… ― Кажется, я и так рассказал тебе обо всем остальном, ― Эдди громко вздыхает. ― Что ж, ты знаешь о моем отце, верно? Думаю, там будет примерно такое же дерьмо, наверное. Такое же старое дерьмо. Такая же история, как и в любой другой семье в этой ужасной ебаной стране – Векне же удалось в одиночку достать пятерых жертв, верно? Должно быть, ему легко. Используй ту же логику – капелька алкоголизма, щепотка гомофобии, целая кастрюля дэдди ишус и та-да! Любимое блюдо Векны. Стив не знает, что на это сказать. Он осмеливается положить руку на колено Эдди и чувствует, как все вздрагивает от тепла, когда Эдди накрывает его руку своей. ― Сумасшедший денек, верно? ― говорит Эдди с огоньком веселья в глазах. Стив улыбается. ― Сумасшедший блядский денек. ― Как ты считаешь, как долго нам еще ждать? ― Хер его знает, вот честно. Когда я был в Центральной больнице Хоукинса из-за сотрясения, они обследовали меня в девять утра и сказали, что будут через «несколько минут» – в итоге вернулись только в полпятого вечера. ― Я никогда не получал сотрясение мозга, ― говорит Эдди, приподнимая бровь. Стив закатывает глаза. ― Что, правда? Мы правда собираемся в это играть? Эдди пожимает плечами. ― А что, у тебя есть идея получше, Харрингтон? ― Полагаю, нет. Ты никогда не получал сотрясение мозга? Прям никогда? Ни разу? ― Неожиданно, но нет. Несколько фингалов, сломанные ребра и парочка вывихов плеча, но никаких сотрясений. Хотя в любом случае, как мне кажется, это травма для качков. С ребрами все куда более хардкорно. Стив усмехается. ― Ага, конечно, чел. К слову, я тоже сломал три ребра прошлым летом, но что мне знать? ― Знаешь, ты ввязываешься в драки слишком часто для того, чей гардероб почти полностью состоит из рубашек поло. Стив пихает его; Эдди смеется. ― Ладно, тогда меня никогда не пыряли. ― Оу, воу, удар ниже пояса, чел, удар ниже пояса, ― Эдди хватается за грудь так, – конечно, же, блять, – будто его пырнули в сердце. ― Я уже чувствую, как все происходит снова… ― Я никогда не заваливал выпускной класс. ― А удары становятся все ниже, дамы и господа, чемпион Харрингтон беспощадно укладывает оппонента-неудачника Мансона на лопатки, толпа буквально слетает с катушек… Стив не целует его. Но Стив хочет. Он хочет прервать глупую и увлеченную болтовню Эдди долгим, глубоким поцелуем, и, может, тогда они могли бы забыть обо всем остальном. Освободиться от всего остального. Но он не забывает обо всем остальном – он не забывает, где они находятся. Что, должно быть, за ними прямо сейчас кто-то следит, и осознание этого вызывает какую-то смутную тошноту внутри, потому что… стали бы к ним относиться иначе, если бы люди из правительства узнали о них? Хотели бы они все еще помочь? Рука Эдди сжимает его руку, возвращая его из потока мыслей обратно. ― Я никогда не застревал во временной петле, ― говорит он, и его голос звучит нежно, и его взгляд тоже нежный, мучительно нежный. С усилием Стив чуть-чуть улыбается. ― Не то чтобы я понимаю, о чем говорю, но уверен, что ты нарушил правила игры, так как, думаю, ты тоже застрял во всем этом. ― Ранен, ― шепчет Эдди, и ох, Стив и правда очень, блять, хочет поцеловать его. Но затем дверь открывается, и входит Стинсон, ее губы сжаты вместе в тонкую линию, и она говорит: ― Они считают, что нашли решение. Но я не думаю, что оно вам понравится. ― Выкладывайте, ― бормочет Эдди, пока Макс резко просыпается и настороженно смотрит на Стинсон. ― Что мне терять? Многое, неожиданно думает Стив. Нам много чего терять. Даже если мы снова начнем все заново завтра. Стинсон снова приводит их в конференционный зал, где они усаживаются в точно таких же позах, как и до этого, и Стинсон передает им дымящийся черный кофе в пластиковых стаканчиках. Доктор Стерлинг стоит рядом, передавая им ранее сделанные диаграммы, и весь этот брифинг не то чтобы для них, вдруг понимает Стив. Они здесь просто из вежливости. Стерлинг прочищает горло. ― Прежде всего, я хотел бы затронуть тему способности музыки предотвращать вторжение Один в тело жертвы. Кажется, сейчас она определенно работает; но тесты продемонстрировали, что эффективность выбранной песни начинает спадать после длительного прослушивания. Если вкратце, должно быть что-то еще, что будет защищать субъектов от Один, кроме как прослушивание одной единственной песни для сохранения их жизни. Краем глаза Стив замечает, как Макс смотрит в пол, рвано вдыхая, и Стив чувствует то же сосущее чувство в груди, как когда они впервые узнали, что она проклята – потому что это значило смерть, неодолимую и несомненную. Неизбежную. Смерть Макс – и Эдди тоже. ― Итак, держите это в голове, ― продолжает Стерлинг. ― Объекты 1А и 1В представляют ЭЭГ субъектов Эдварда Мансона и Максин Мэйфилд соответственно. Видите сходства в осциллограмме, когда было запрошено вспомнить те травмирующие моменты, которые Один использует для преследования жертв, здесь и здесь? ― он указывает на промежутки на графиках. Все они выглядят просто как волнистые линии для Стива. ― Далее, возьмем объект 2А. Видите схожую модель? Это результаты ЭЭГ, проведенной на субъекте Уилле Байерсе в НЛХ в 1984. Глаза Стива расширяются; он смотрит на Макс, которая глядит на него в ответ с такой же тревогой. ― Затем рассмотрим объект 3А. Вы можете заметить его схожести и различия с объектом 2А. У них есть общие черты, но в некоторых местах модели значительно разнятся. 3А – ЭЭГ, проведенная на субъекте Одиннадцать в 1983. ― На той девчонке с суперсилами? ― шепчет Эдди Стиву, и тот кивает, устремив глаза на графики, которые все еще ничего для него не значат – вообще ничего. ― Но давайте рассмотрим объект 1С, который является ЭЭГ, проведенной на Стивене Харрингтоне, ― Стив слегка выпрямляется при этих словах. ― Здесь прослеживается сходная траектория с 1А, 1В, 2А и 3А, но какой из четырех объектов ближе всего? 3А. ЭЭГ Одиннадцать. ― Погодите, что? ― вмешивается Макс. Глаза Стерлинга сужаются, но он позволяет ей продолжить. ― Так вы говорите, что наши с Эдди результаты – а мы оба прокляты – похожи на результаты Уилла, когда он был одержим? А результаты Стива похожи на наши, но в то же время не очень похожи, так что они вообще… что? Больше как у Одиннадцать? Вы пытаетесь сказать, что у него теперь есть суперсилы? Ох, Стив настолько не в себе, что это даже не кажется реальным. ― Не совсем так, ― говорит один из ученых, нервно поглядывая на Стерлинга. ― Все-таки корреляция – это не причинно-следственная связь. Но это определенно любопытно. Конечно же Стив бы знал, если бы у него были суперсилы. Если бы он… если бы он делал все это сознательно. Перезапускал ебаное время. Конечно же он бы знал. ― Но что это… так, значит, это, эм, итеративные петли? Или они рек… рекурсивные? ― на каком-то небольшом и легко достижимом уровне он до абсурда горд, что смог правильно выговорить слова. Стерлинг приподнимает брови. ― Впечатляющие знания. Но, боюсь, при ответе мы не можем быть уверенными. Нет никакого возможного способа для нас доказать одно или второе. Что мы можем сделать – это попытаться спасти Эдварда и Максин, и, если у нас получиться, временной триггер для петли больше не появится, так что в теории время продолжит течь, как и должно. И в таком случае мы можем обсуждать вашу ситуацию с меньшей срочностью. Стиву не нравится, как все это звучит. Он обменивается взглядами с Эдди, чье выражение глаз нечитаемо, после чего снова смотрит на Стерлинга, пока тот продолжает: ― Моя гипотеза основана на примере Уилла Байерса в 1984. Его одержимость развивалась поэтапно. Он говорил, что осознавал, что нечто живет внутри его мозга; «я могу его чувствовать», цитирую. Но ситуация все равно быстро ухудшалась, пока сознания совсем не осталось; он полностью стал тем, чем был одержим. Вирус одолел носителя. То же происходит и с жертвами Один, я полагаю, только он сразу их убивает, а не контролирует, как было с Уиллом. Здесь… ― и Стерлинг кивает молодо выглядящему парню, который управляет прожектором, после чего тот выводит на экран изображение, похожее на сканы головного мозга. ― …сканы ПЭТ Уилла. А здесь… сканы Максин и Эдварда. Думаю, мне не нужно объяснять, на что вы смотрите. Все ученые начинают задумчиво бормотать. Все, что может Стив сказать – это что мозг Уилла разделен на два участка, один ярче, один темнее, и ни у Макс, ни у Эдди нет настолько ярких участков, как у Уилла, но Макс ближе всего к нему. Это почему-то кажется дурным знаком. ― Смерть жертв Один, как я полагаю, похожа на припадки. Именно так вы ее описали, верно, Эдвард? Эдди кивает с закрытыми глазами. ― Что значит, что в мозге происходит электронный шторм, который невозможно остановить – точно так же, как и было невозможно остановить развитие вируса в мозге Уилла. Только если… ― Стерлинг делает паузу, будто бы для акцента, будто бы он говорит вступительное слово на конференции. ― …мы не разведем мост. И оставим вирус тонуть в канаве. Стив смотрит на Эдди – ведь это вроде бы его стихия, верно? Замки, разводные мосты и рвы – но Эдди выглядит таким же озадаченным. Но позади него стоит Стинсон – с плотно сжатыми губами и скрещенными на груди руками. ― Каллозотомия. В комнате звенит тишина, будто это было нечто инновационное, нечто, что заставило содрогнуться землю. ― Эм, что это? ― осмеливается спросить Стив, и Стерлинг тонко улыбается. ― Каллозотомия – операция, в ходе которой отделяются полушария мозга. При ней рассекается мозолистое тело, что не позволяет припадкам затрагивать другое полушарие и, как результат, поражать мозг полностью. Аналогичным образом, как я полагаю, подобное не позволит Один получать доступ ко всему мозгу сразу и таким образом контролировать им. ― Операция на мозге, ― у Эдди недоверчивый голос. ― Вы хотите провести операцию на наших мозгах. ― Да. Повисает молчание. Эдди рвано выдыхает, и Стив поднимает на него взгляд, замечая, как колено того подпрыгивает вверх-вниз. Стив хотел бы взять его за руку. Но он не может. Как и не может сказать, хорошая это идея или плохая. Хорошая это идея или плохая? ― Конечно же, есть риски – как и при любой операции. Это необратимая процедура, и у нее могут быть побочные эффекты, например, синдром расщепленного мозга – но, как я думаю, это все блекнет на фоне последствий того, если мы позволим Один и дальше жить в ваших головах, не так ли? Повисает очередное молчание. Стинсон встает. ― Им следует решить самим, ― уверенно говорит она. Стерлинг поднимает руки, сдаваясь, и ученые выходят из комнаты; прежде, чем он уходит, Стерлинг дает Эдди машинописный буклет, который при более близком рассмотрении оказывается озаглавленным таким образом: «КАЛЛОЗОТОМИЯ: ИНФОРМАЦИЯ О ПРОЦЕДУРЕ». Эдди бросает его на стол и роняет голову на руки. ― Операция на мозге, ― плоско говорит Макс. ― Это их ебаное решение? ― Я не имею ни малейшего понятия, хорошая это идея или нет, ― говорит Стив, опуская руки на стол. ― Ни малейшего понятия. ― Это полностью ваше решение, ― тягостно говорит Стинсон. ― Но мне придется попросить вас принять его как можно скорее. Учитывая то, что нам известно про музыку… ― Ага, ― отвечает Стив. Его горло кажется сорванным, будто он кричал. Будто оно в ожидании крика. Он так, блять, устал. ― Боже, мне нужно, блять, покурить, ― Эдди поднимает голову, и в его глазах нечто безнадежное, покорное. ― Почему бы вам не выйти на улицу? ― предлагает Стинсон. ― Подышите свежим воздухом. Эдди кивает, почти не глядя на нее. Они втроем следуют за ней к пожарному выходу; когда она открывает дверь, их накрывает холодный ночной воздух. ― Сколько сейчас времени? ― спрашивает Стив, вглядываясь в мрачное тяжелое небо. ― Одиннадцать двадцать два, ― отвечает Стинсон, недолго поглядев на часы. Нечто странное охватывает Стива – осознание, что он забрался так далеко, дальше, чем он когда-либо забирался во времени и в своей жизни, боже, осознание, что он может дотянуть до полуночи и, может, даже дольше. Она дает Эдди пачку Мальборо и зажигалку. ― Наслаждайтесь, ― говорит она. ― Я гарантирую, что у каждого из вас будет место, где спать. Полагаю, вы предпочтете, чтобы койки были в одной комнате? Спустя пару секунд все трое кивают. Затем Макс вздыхает. ― Могу я просто… пойти сейчас с вами? Все, чего я хочу – это спать, я не могу даже… не могу даже ни о чем думать. Стив хочет сказать нет. Он хочет сказать: «Ты остаешься прямо здесь у меня на виду, чтобы они не украли тебя, чтобы все равно сделать эту… каллозотомию». Но она действительно выглядит уставшей, и Стинсон до сих пор не навредила им, так что что он может сказать? Потому он позволяет ей уйти. И затем остаются только он и Эдди, глядящие на поля в темноте. У Эдди руки трясутся слишком сильно, чтобы справиться с зажигалкой, как замечает Стив, так что он аккуратно забирает ее и наклоняется ближе, чтобы поджечь сигарету, которая уже зажата между губ Эдди. Это похоже на странный реверс, как в прошлый раз – в прошлые разы. Флирт Эдди. Стив делает это не ради флирта; он делает это, чтобы помочь. Хотя он и не против флирта. ― Что ж, если что-то пойдет не так, всегда будет новое завтра, верно? ― говорит Эдди, и его слова звучат менее игриво ироничными, чем обычно – в его голосе нечто плотное, удушающее и тяжелое. ― Ты не можешь так думать, чел. Думаю… думаю, единственная причина, почему я еще не сошел с ума – это потому что я воспринимаю каждый день, как будто он… как будто он что-то значит. Эдди смотрит на него, и его глаза мерцают в темноте. ― Хорошо, ― говорит он мягко, искренне. Секунда, и затем. ― Ну так что, у тебя теперь суперсилы, да? Сексуально. ― Заткнись. Нет у меня никаких суперсил. Эдди играет бровями. ― Твои путешествия во времени с этим бы не согласились. Представь все возможности для секса с такой силой. Или, может, тебе и не нужно представлять. ― Ты невыносим, ― говорит Стив, двигаясь ближе к Эдди и пихая его плечом. Эдди улыбается затаенно, искренне и смотрит на руки, а не на Стива. ― Ага, что ж, выходит, тебе это нравится. Стив осмеливается снова взять его за руку, пока Эдди выдыхает дым. ― Ага. Выходит, мне это нравится. Они улыбаются друг другу. Затем улыбка Эдди медленно увядает. ― Тогда поговорим об этой процедуре. Как думаешь, нам следует… как думаешь, она того стоит? Ебаная… ебаная операция на мозге? Стив не знает. К этому моменту уже все чего-то стоит; но к этому моменту он в том странном состоянии, когда такие моменты, как сейчас, кажутся слишком важными, чтобы потерять их. И что если эта операция не убьет Эдди, а просто покалечит его? Он окажется в коме, и будет лишь бесконечная агония наблюдения за ним, наполовину мертвым и наполовину живым… Эдди, кажется, понимает, что он не ответит. Он еще раз затягивается, устремляет взгляд в темноту и говорит, не глядя на Стива: ― Наверное, затем они попытаются провести операцию и на тебе. Я слышал их разговоры. Думаю, они считают, что ты застрял в бесконечных видениях; не нужна большая фантазия, чтобы перейти от обрывания видений от Векны к операции, которая вообще остановит все видения целиком, и неважно как… Он замолкает. Они замечают ворону, прыгающую по ограждениям к ним, наклонив голову. С темными и странными глазами. ― Кыш, ― опасливо говорит Эдди. ― Давай, убирайся отсюда – хоть кто-то из нас может это сделать. Но ворона не двигается. Она прыгает ближе, каркает. Затем доносится звук сверху, какой-то шум, напоминающий шелест листьев на ветру, вот только там будто бы не дерево, там шторм – шторм из крыльев. К ним направляется еще больше ворон, слетающихся вниз, стремящихся к ним на пожарный выход – громадная стая ворон, просто… ― Полчище ворон, ― говорит Эдди, и в его голосе звучит что-то странное, похожее на удивление. ― Господи, блять. И я думал, что этот день не мог стать еще страннее. Скажи мне, что ты… скажи мне, что ты тоже все это видишь, Харрингтон. ― Вижу. И он на самом деле все это видит. Вороны шумят, сгущаясь вокруг них, хлопая крыльями прямо у их лиц, садясь на крышу так плотно, что она становится черной, будто море – будто река. Стив вспоминает о своих снах. ― Думаю, это знак зайти внутрь, ― говорит Эдди, и конечно. Может, это действительно знак. Вот только знак чего – Стив не очень-то знает. Комментарий после части: от автора: - дафферы, кажется, забыли, что к концу седьмого эпизода дастин, эрика, макс и лукас тоже были беглецами. так что я решила расценивать то, что они не очень-то скрывались от закона в девятом эпизоде, как знак того, что их дела было достаточно легко стереть (а не что это был просто… слегка дерьмовый сценарий…) - в первом и втором сезонах к изнанке относятся, как к месту радиоактивному. большая часть того, что я здесь написала, основана на том, что было нам показано в лаборатории во втором сезоне, когда джойс достает хоппера с изнанки. после этого ему пришлось принять обеззараживающий душ, а их одежда была утилизирована. интересно, конечно, что лучшее, что ты можешь сделать, если ты был заражен радиацией – это принять душ с мылом и теплой водой, даже не используя никаких химических средств – именно так все показано во втором сезоне. несостыковочка - стив был сильно избит билли во втором сезоне. тогда он потерял сознание на добрых полчаса; пацан определенно получил сотрясение мозга и нуждался в медицинской помощи. - ЭЭГ – электроэнцефалография, которая измеряет мозговую активность при помощи сети сенсоров, закрепленных на скальпе. эта та самая процедура, которую многократно проводят с оди в лаборатории. первая ЭЭГ была записана в 1924. - ПЭТ - позитронно-эмиссионная томография, при которой субъекту вводится радиоактивный индикатор, который потом отслеживается при помощи больших машин для сканирования вроде МРТ. была разработана в 50-х. - пенопласт был изобретен в 1941. - каллозотомия до сих пор проводится в наши дни, чтобы бороться с тяжелой эпилепсией. впервые была проведена в 1940, но за прошедшие года технология проведения была значительно усовершенствована. - синдром расщепленного мозга – феномен, возникающий после каллозотомии, при котором два полушария с трудом работают вместе без соединительной ткани; включает в себя синдром чужой руки, при котором одна сторона тела ведет себя совершенно иначе, чем другая, и проблемы с восприятием и речью.