Неизведанная страна

Юри вырвался из утешительного забвения сна точно так же, как позавчера приземлил свой четверной сальхов: резко, до раздирающей боли. Боль ощущалась везде — её было слишком много, чтобы можно было классифицировать. Это была и ломота в мышцах, и пульсация синяков, которые обычно сопровождали серию эффектных падений на льду. Это было жжение стыда и печали, потому что все эти эффектные падения произошли на публике, в финале Гран-при, на глазах у его кумира, его семьи и всей страны. Кроме того, на его голове, кажется, сидел слон. Во рту было противно и сухо, как если бы он был набит ватой, что, к сожалению, чувствовалось слишком знакомо. Чёрт. Очевидно, вчера вечером он решил справиться со своим публичным унижением, выпив непозволительно много. Как раз то, что требовалось в довершение его безоговорочного фиаско на льду. Пьяный Юри, наименее любимая версия самого Юри. Сквозь веки — недостаточно плотные, чтобы защитить его пересохшие глазные яблоки от красной наждачной бумаги солнца, — он различил дневной свет. Сейчас было не время для дневного света. Никогда не будет времени для дневного света. Но Пьяный Юри, по-видимому, не был достаточно предусмотрителен, чтобы задёрнуть шторы прошлой ночью, и вот он был здесь: по его голове ходили слоны, его глаза атаковал прожектор, в его мозг вонзились ножи, пчёлы гудели повсюду, и тихая агония прорастала в его сердце, которое пульсировало — часто, болезненно, в такт вихрям воздуха, циркулирующим в его гостиничном номере. Юри зажмурился ещё сильнее, но боль осталась внутри. Последние несколько дней нахлынули волной непреодолимого отчаяния. Его катастрофическая произвольная программа — никакой грации, одни падения и ушибы. Виктор Никифоров, человек, на которого он пытался произвести впечатление полжизни, увидел его и предложил ему фото на память, как будто Юри был всего лишь его фанатом, а не коллегой-фигуристом (но ведь действительно, — шептал Юри в отчаянии, — разве он был неправ? Мог ли Юри вообще называть себя фигуристом после этого выступления?). Банкет, на котором его заставил присутствовать Челестино. Викчан. Юри чувствовал себя до предела разбитым. Он дёрнулся; его конечности запутались в простынях, и он едва сдержал рыдания. Он сдержал их. Последние годы он катался вместе с американцами. Давай, говорили они ему, выпусти чувства наружу, не замыкай их внутри, как будто он был газировкой, как будто ему грозила опасность взорваться. Ему никогда не хотелось объяснять, что он функционировал совсем не так, как они. Он не выплёскивал свои чувства; он просто хранил их в укромном уголке своего сердца. Каждый раз, когда кто-то просил его поделиться своими эмоциями, он ощущал это неким вторжением — как будто кто-то претендовал на то, чтобы заглянуть в его душу и покопаться в ней, словно в аптечке, осуждающе кудахча над каждой найденной неловкой мыслью. Так что его произвольная напоминала неостановимое вторжение целой толпы. Его личные страхи по поводу унизительного провала должны были остаться именно такими — личными. Вместо этого его худший кошмар разыгрался на публике, чтобы весь мир и его семья могли отчётливо его видеть. Это было похоже на какое-то преступление, как будто сама реальность взломала его душу и продала фотографии его тайных страхов таблоидам, без конца прокручивающим каждый кадр его полного поражения. Юри помнил, как вчера вечером стоял где-то в конце банкетного зала и думал, что, если бы только он был другим человеком, лучшим человеком, он улыбнулся бы, он бы кивнул и представился всем, кого не знал. Вместо этого он представился шампанскому. По ощущениям, он хорошо познакомился с довольно большим его количеством. Глупая тактика переключения внимания не сработала. Теперь он был не только полным неудачником-фигуристом, но и полным неудачником-фигуристом с адским похмельем. Разрозненные образы проносились в голове один за другим, приводя его в сильное замешательство, и Юри вздохнул. Кажется, он всё ещё лелеял остатки крайне неловкого похотливого сна, навеянного алкоголем, с Виктором Никифоровым в главной роли. Где-то открылась дверь. Его чувства были одновременно приглушены и обострены; он словно бы слышал скрип петель и журчание проточной воды. Чёрт. Ему придётся встать. Собраться. Поговорить с Челестино, попытаться придумать какое-то объяснение, которое не звучало бы как «увидимся никогда, ха-ха», потому что без призовых денег с Гран-при он больше не сможет позволить себе гонорары для Челестино ни на одном из предстоящих соревнований. Реальность ждала его. Это была дерьмовая реальность, но она не могла никуда деться. Юри разлепил веки. На мгновение болезненно-яркий поток дневного света его ослепил. Он поморщился и сглотнул, пережидая, пока желудок успокоится, а взгляд сфокусируется — или, по крайней мере, сфокусируется настолько, насколько вообще это было возможно без очков. Размытая стена гостиничного номера. Размытое белёсое пятно — возможно, картина в гостиничном номере, которая была бы не более интересной, даже будучи чёткой. Размытый стул в гостиничном номере: его тёмный материал наполовину прикрыт какой-то размытой красно-белой тканью, наброшенной сверху. Юри нахмурился. Что это? Что-то, что он подобрал вчера вечером? Он усердно одевался только в синее, серое и чёрное. У него не было ничего красного. Он вздохнул и похлопал по кровати рядом с собой. Ничего. Где Пьяный Юри опять оставил свои очки? Он ощупал кровать, расширил границы поиска до тумбочки… — Хорошо, — проговорил мягкий голос. — Ты проснулся. Юри повернулся на звук. У изножья его кровати стояла человекообразная шишка. Он издал испуганный вскрик, который мучительно прошёл сквозь железный панцирь его похмелья. Реальность — размытая и нечёткая — настигла его в мгновение ока, пока его голосовые связки всё ещё эхом отражали этот звук. Эта комната была больше, чем его. Окно находилось не в том месте. Вместо двух чемоданов (один для его коньков, другой для одежды) слева от него стояли четыре больших чемодана. Он определённо спал не в своей комнате. Ох, чёрт. Он спал с кем-то прошлой ночью. Вообще-то это случилось не в первый раз, хотя он не просыпался в чужой постели уже много лет. Он даже не мог винить своих предыдущих партнёров — он достаточно хорошо переносил спиртное, чтобы большинство людей не понимали, насколько он на самом деле пьян. Всякий раз он надеялся только на то, что ему удастся быстро сбежать и извиниться… и что, кто бы это ни был, он не имел никакого отношения к миру фигурного катания. Пьяному Юри было за что ответить. Юри вздрогнул. Силуэт возле его кровати поднял руки. — О, прости, — сказал он. — Я тебя напугал? Юри снова невольно вскрикнул. Этот голос. Только не этот голос. Что угодно, только не этот голос. — О боже. Вы Виктор Никифоров. Это заявление встретила тишина. Затем… — Ты… — возникла зыбкая пауза. — Разве ты этого не знал? Юри вообще не знал, что здесь кто-то есть. — Я… — он сглотнул, пытаясь собраться с мыслями. — Я… — чёрт. Он не хотел знать, что он сделал, не сейчас. — Где?.. — проклятье. Снова не то. Где — было очевидно. Он был в комнате Виктора. По какой-то необъяснимой причине Юри подумал о том ужасном ресторане в Детройте, в котором он постоянно оказывался в последние недели, — дешёвой забегаловке с красными виниловыми сиденьями, местами порванными, демонстрирующими своё наполнение. Столы были из искусственного дерева; бутылки с приправами, поставленные в одном конце, были сомнительного качества. У этого ресторана было два преимущества. Во-первых, он был открыт в два часа ночи, когда Юри заканчивал свои незаконные вечерние тренировки. Во-вторых, здесь подавали огромную тарелку хашбраунов, смешанных с беконом и посыпанных сыром, — «потрясающая» еда, как только американцы могли представлять себе нечто потрясающее. В основном это было съедобно, особенно если полить кетчупом. И прямо сейчас слова Юри были этим кетчупом, застрявшим на дне древней бутылки. Ничего, ничего, ничего, сколько бы он ни пытался их выдавить. Но он боялся, что, если слишком сильно ударит по ней, все его чувства выйдут наружу рвотной массой. Он старался избежать этого изо всех сил. — Megane, doko? Даже язык был не тот. И это было хорошо, потому что, если бы Виктор его понимал, он был бы оскорблён фамильярностью этого предложения. Викторообразный сгусток на краю кровати просто смотрел на него. Юри не видел его лица, но был почти экспертом в выражениях Виктора. Он догадался: возможно, сейчас Виктор смотрел на него так, как смотрел на того репортёра, который несколько лет назад задавал ему эти глупые, назойливые вопросы о его семье. Что-то вроде такого: «Кто снова впустил тебя сюда?». Борясь со своим отчаянием и остатками похмелья, Юри попробовал в последний раз: — Очки? Это даже не было полным предложением. Юри звучал ещё глупее, чем чувствовал себя. Виктор, однако, повёл себя так, будто это утреннее приветствие имело какой-то смысл. — О. Да! Извини, вчера ночью положил их на стол. Виктор (о боже, он спал с Виктором, он спал с Виктором Никифоровым) направился к нему. Через несколько секунд Юри ощутил в руках знакомый, успокаивающий вес своих очков. Он надел их и посмотрел вверх. Виктор Никифоров определённо стоял рядом с ним. Он выглядел так, будто принял душ, но не побрился: на его щеках была заметна лёгкая щетина. Он выглядел… хорошо. Слишком хорошо. — Прошлой ночью… — Юри собирался убить себя. — Прошлой ночью мы?.. — Ты не помнишь? — улыбка Виктора исчезла. Юри был совершенно уверен, что ему не стоит надеяться, что у них был сумасшедший обезьяний секс. Он покачал головой. — Я хотел доставить тебя в твою комнату, — сказал Виктор, — но я не смог найти твоего тренера, и примерно после трёх попыток стало ясно, что ты не помнишь своего номера. Я привёл тебя сюда. Ничего… ничего такого не было. Спасибо, Пьяный Юри, подумал Юри. Потом: Какого хрена, Пьяный Юри? Ты спал с Раздражающим Аки из анатомии человека, но не с Виктором? Над твоими приоритетами нужно поработать. — Я имею в виду, — пояснил Виктор, — ты был пьян, это во-первых, и я бы так не поступил, — он посмотрел на Юри, как будто хотел, чтобы Юри был уверен в этом относительно него. — Но, во-вторых, ты недвусмысленно сообщил мне, что… ах, как ты это сказал? — его голос изменился, стал на полтона выше, как будто он подражал Юри. — Я не из тех, кто позволяет кому попало залезть ко мне в штаны. Для этого требуется не один банкет, даже если ты Виктор Никифоров. — Ох, — Юри ясно почувствовал, что краснеет. Превосходно. Итак, вначале он навязался Виктору, а затем очень прозрачно намекнул, что Виктор хочет заняться с ним сексом. Классический перенос, Пьяный Юри. Это просто не могло быть ещё бо́льшим позором, чем было. — Хорошо. Хм… Спасибо? За заботу обо мне? Юри попытался собрать воедино то, что произошло прошлой ночью, сквозь туман своего похмелья. Он сильно напился. Челестино, должно быть, ушёл раньше; Виктор, будучи чемпионом мира, международным сердцеедом и победителем года в чём бы то ни было, должно быть, назначил себя хранителем Юри. Юри был поражён тем, что Виктор, помимо всех прочих его достоинств, был ещё и милым. Он даже не вышвырнул Юри сразу, давая ему время прийти в себя и привести себя в порядок. Досадно, что Юри придётся избегать Виктора всю оставшуюся жизнь из-за огромного, непреодолимого смущения. Но Виктор лишь мягко ему улыбнулся. — Мне было весело. — Тебе было весело? Заботиться о своём пьяном сопернике? — Прошлой ночью, — кивнул Виктор. Он сидел на кровати напротив и, как ни странно, выглядел почти застенчивым, играя с бахромой у края подушки с каким-то мечтательным взглядом. — Танцы. С тобой. Мне было весело. — Я… — Юри сглотнул, когда осознание наконец его настигло. Те вспышки образов, которые проносились в его голове, когда он проснулся: его танец с Виктором, установленный шест… Итак, это был не сон. О, нет. Это было бы слишком великодушно. Это было реальностью. — О господи! — он сел; слишком порывистое движение послало сотню кинжалов в его череп. — Я танцевал с тобой прошлой ночью. — М-м-м. — Я сделал поддержку! — Да. — Я… — ещё один слабый отголосок воспоминания дал о себе знать. — Я… практически напал на тебя и потребовал, чтобы ты посетил онсэн моих родителей? — Нет! — О, слава богу. Я так рад. Притворись, что я никогда не упоминал о том, что думал о… — Я имел в виду «нет» в относительно нападения, — Виктор улыбнулся. — Это не нападение, если всё происходит по обоюдному согласию. — Боже мой, — Юри спрятал лицо в руках. Он чувствовал, как его охватил приступ паники; дыхание замерло в лёгких. Он думал, что был разбит из-за своего выступления на финале Гран-при, но, чёрт возьми, оно было всего лишь небольшим и вполне объяснимым публичным унижением на глазах у всего мира. А это? Это была катастрофа. — Юри, — кровать немного прогнулась, когда Виктор присел рядом с ним. — Юри. Эй. Всё в порядке. Ничего страшного. Юри сосредоточился на словах Виктора. Он сконцентрировался на собственном дыхании, как велел ему терапевт. Это было трудно, потому что его дыхание было неровным, а горло болело, как будто он всю ночь кричал. Его дыхание звучало ужасно. Он, должно быть, был самым плохо дышащим человеком во всей истории человеческого дыхания. Дыхание не помогало, ни на йоту. И Виктор видел его в таком состоянии, Виктор узнал, а Юри не хотел, чтобы Виктор знал это о нём. Виктор коснулся его руки, и Юри только и смог, что не вздрогнуть. Юри просто позволил теплу, исходящему от пальцев Виктора, заземлить его. — Нет, — глупо пробормотал он. — Я не такой. Я не такой, каким был прошлой ночью. Я не… — решительный, хотел он сказать. Высокомерный, возможно, имел он в виду. Сексуально уверенный — эта фраза была настолько полностью противоположна ему, что он не смог бы прошептать её, даже отрицая. — Я тебе не очень нравлюсь? — тихо добавил Виктор. Глаза Юри распахнулись. — Что? Нет. Почему бы ты мне не нравился? Просто я не идиот, знаешь ли. Ты совершенно не в моей лиге. Виктор нахмурился. — Что ты имеешь в виду под «лигой»? — Ты — это ты. Я — это я. Виктор в недоумении покачал головой. — Разве это работает как-то иначе? Если бы это был только я, это называлось бы мастурбацией. Должен ли был Юри объяснять это? Очевидно, что да, судя по выражению лица Виктора. — Я фигурист из категории «десять центов за дюжину», которых можно найти где угодно. Ты выигрывал финал Гран-при пять лет подряд. Рука Виктора на его плече напряглась. Его челюсть сжалась. На кончиках его ушей расцвёл слабый красный румянец. Он открыл рот, чтобы что-то сказать, но спустя мгновение закрыл его. — Что ж… — он отстранился. — Хорошо, что ты рассказал мне, как с этим справиться, прошлой ночью. — Э-э… Я? Что? — Ты не помнишь? — Виктор изогнул бровь. — После того, как ты сказал мне, что не спишь с людьми, которых знаешь всего один банкет? Юри не помнил абсолютно ничего, кроме кратчайших мгновений крайнего смущения, да и те — только на грани. Он покачал головой. — Ну… — Виктор скрестил руки. — Ты, Кацуки Юри, дал мне совет. — Совет? Виктор кивнул. — Ты сказал мне, что именно я должен сделать, чтобы — как ты выразился? ах да — «залезть в штаны». Юри смотрел на него в полном ужасе. Он мог только представить, что попросил Пьяный Юри. Единственное, что удерживало его от того, чтобы сказать Виктору напрочь забыть обо всём этом, — слабая надежда (насколько бы тусклой она ни была), что Виктор действительно сделает эти вещи. «Пожалуйста, позвольте мне попросить танец на коленях». Дерзость этой идеи — одновременно эротичной и постыдной — была слишком велика, чтобы с ней справиться. Юри закрыл глаза. — Не говори мне. Пьяный Юри выложил полный план. — Не столько план, — хмыкнул Виктор, — сколько карту сокровищ. Его взгляд остановился на губах Юри, и Юри сглотнул. В горле пересохло; глотание не помогло. — Карту сокровищ? — Знаешь, — Виктор склонился, провёл кончиками пальцев по его щеке. — Иди налево, мимо скалистых обрывов, — его пальцы заскользили по шее Юри. — Вверх по склону, ель слева. Рука Виктора коснулась его ключицы, оставляя за собой пылающий след откровенной тоски. Каждая клеточка кожи Юри отчаянно жаждала второго прикосновения. Но оно не наступило. Вместо этого Виктор наклонился ещё сильнее, так близко, что его дыхание опалило челюсть Юри. Он провёл пальцем диагональную линию на ключице Юри, а затем пересёк её другой. — Это такая карта, где Х отмечает клад. И этим кладом, очевидно, был Юри. Он отшатнулся, прерывая всякий контакт. — Метафорически говоря, конечно, — добавил Виктор. — Буквально говоря, ты сказал… — Это был Пьяный Юри. Перед тобой Трезвый Юри. Трезвый Юри очень, очень не хочет знать. — Разве нет? — Виктор смотрел на него — на расстояние около шести дюймов, которое Юри создал между ними. Его глаза сузились. — Хорошо. Всё равно это моя карта сокровищ. Ты дал мне её, она мне понравилась, и я оставлю её себе. Но давай начнём с одной вещи. Виктор поднялся и пересёк комнату. Он достал бумажник и принялся рыться в нём, бормоча что-то себе под нос. — Вот ты где, — он обращался к тому, что нашёл, а не к Юри. Он взял этот предмет и вернулся. Его улыбка сияла так, что казалась не совсем дружелюбной. — Протяни руку. Юри протянул. Виктор бросил ему на ладонь американский никель. Юри невыразительно взглянул на тусклый металл. — Ну? — черты лица Виктора казались достаточно острыми, чтобы что-нибудь ими разрезать. — Ты ведь фигурист десять-центов-за-дюжину, верно? Давай. Производи товар. Мне нужно шестеро из вас. — Я… — Что за задержка? Я ожидаю полдюжины Юри Кацуки, — потребовал Виктор. — Или, как минимум, что-то вроде отсрочки. Юри всё ещё смотрел на монету в своей руке. — Что? Ты не можешь доставить их? — Виктор Никифоров был явно драматичен даже вне льда. — Очень жаль. Я надеялся, что в следующем финале Гран-при будешь только ты и пять твоих однояйцевых близнецов. — Мы бы все не прошли квалификацию. Чудо, что хоть один из нас прошёл в этот. И, кроме того, это просто выражение. На самом деле я не имел в виду… — О, — улыбка, которая вспыхнула на лице Виктора, стала ещё более резкой. — Теперь я понял! На самом деле ты имел в виду, что мой круг знакомств состоит из всех остальных четырёхкратных чемпионов мира и пятикратных золотых медалистов финала Гран-при. — Я… Но… Очевидно? Кто-то на твоём уровне… должен… — он остановился, когда взгляд Виктора стал немного холоднее. Виктор наклонился. — Юри, — выговорил он очень медленно. — Я гей. Если мне разрешат иметь серьёзные отношения только с теми людьми, чьи достижения в фигурном катании идентичны моим собственным, я буду одинок всю свою жизнь. — Э-э… — Юри сглотнул. Он даже не думал об отношениях с Виктором. Серьёзные отношения? Виктор нёс что-то, что не имело никакого смысла. — Никто. Не на моём. Уровне, — Виктор снова коснулся груди Юри, нависая над тем местом, которое он отметил буквой Х. — Так что я сам решаю, кто достоин моего внимания. Не ты. За этой резкой дикой улыбкой, за этими режущими словами скрывался блеск чего-то, что было похоже на правду. Проклятье. Юри действительно что-то рассказал ему ночью. Его… план? Карта сокровищ? Что бы он ни изложил, это должно было быть что-то достаточное, чтобы заинтересовать Виктора таким образом. И это что-то… Если он добился такой честности от Виктора, то он, должно быть, и сам открыл ему правду. Сейчас он мог только представить, какую. Его фантазии были, как он думал, надёжно заперты в его сознании. Все те тысячи вещей, которые он в своём воображении делал с Виктором Никифоровым… Он мог только представить, как выплёскивает свою тщательно скрываемую тоску в приступе пьяной исповеди. Это было нечестно. Виктор и так владел каждым сантиметром территории Юри: вспомнить хотя бы все поздние ночные сеансы мастурбации Юри с именем Виктора на губах. Виктор владел территорией Юри, потому что был той наградой, к которой Юри стремился сквозь много недель падений и синяков. Делай это, и однажды ты увидишь Виктора. Продолжай. Продолжай идти за Виктором. У Виктора уже давно был Юри; неужели он должен был получить и его секреты? И вот Виктор, его незаслуженная награда, был здесь. Виктор был здесь, и Юри, очевидно, передал ему ключи от своего сердца и карту сокровищ своей души. Виктор был здесь и смотрел на Юри с мягким блеском в глазах, словно хотел оставить следы по всей территории, которую Юри хранил запертой все эти годы. Юри был замкнут, закрыт, недоступен, и он не знал, как с этим справиться. Ничего не изменилось. Похмелье всё ещё раскалывало его голову, как топор. Его произвольная программа всё ещё была безнадёжно испорчена. Викчан всё ещё был мёртв, он умер, ушёл, исчез. Но Виктор был здесь, Виктор смотрел на него, и даже несмотря на то, что всё пошло наперекосяк, даже несмотря на то, что Виктор собирался следовать по карте сокровищ Юри и — как он это сказал? — залезть к Юри в штаны и бездумно растоптать его сердце на куски, Юри хотел его навсегда. В какой-то момент Виктор обязательно одумается. Но пока он этого не сделал. — Тогда позавтракай со мной, — выпалил Юри, прежде чем успел подумать об этом, прежде чем Виктор успел подумать об этом. Виктор взглянул на него. Чуть прищурился. — Вау, Юри. После всего этого ты приглашаешь меня на свидание? Нет, хотел сказать Юри. Просто как друзья! Это всё, что я имел в виду. Но он знал, что это неправильный ответ. Дело было не только в Викторе, в том, что он для чего-то владел этой картой. Дело было и в том, что Юри не любил лгать, и… И он хотел Виктора. С тех пор как открыл для себя сущность сексуального желания. Виктор считал его кем-то другим, кем-то смелым и уверенным. Неправильно было использовать Виктора в своих интересах в течение того времени, которое ему нужно, чтобы пересмотреть свои ошибки в суждениях. Но это был Виктор. — Да, — Юри сцепил руки. — Я приглашаю тебя на свидание. Улыбка Виктора превратилась из резкой в солнечную за одну миллисекунду. — Замечательно. Я согласен. Именно в этот момент реальность снова дала о себе знать. Юри только сейчас понял, что на нём… О боже. Чужая рубашка, которая была немного ему велика. Его любимый галстук, сильно ослабленный. Чёрные трусы-боксеры. Всё. От него пахло алкоголем, а во рту был отвратительный привкус. — Отлично, — ему удалось слабо улыбнуться. — Я должен… возможно, принять душ? И, гм, найти брюки? Но… Встретимся в вестибюле через полчаса? — Отлично! — воскликнул Виктор. — Это здорово. Это именно то, что предполагала карта сокровищ. Юри не желал вспоминать об этой проклятой карте. Должно быть, он вывалил на Виктора целую груду инструкций/признаний/любых сексуальных фантазий, какие только смог придумать Пьяный Юри. Потому что у Юри было слишком много сексуальных фантазий о Викторе. В этом списке могло быть буквально всё что угодно; все его просьбы, вероятно, располагались где-то на шкале между смущением и возбуждением. С его удачей это могли быть предельные показатели и того, и другого. И всё-таки. Это? Юри нахмурился в непонимании. — Я сказал тебе, чтобы ты заставил меня пригласить тебя на завтрак? Это было мало похоже на то, о чём он попросил бы Виктора, пьяный или трезвый. Виктор кивнул: — Определённо. Я имею в виду, не столь конкретно, но… определённо. — Хм… — Юри обвёл пространство вокруг неловким жестом. — Хорошо. Я… должен встать, но… — О, — брови Виктора взлетели вверх. Он огляделся, нашёл на полу брюки Юри, а затем — после долгой паузы, во время которой Юри сжимал простыню перед собой, как монахиня, чувствуя, что его щёки пылают, пока он представляет, как ему придётся одеваться в очередном позоре перед своим кумиром, — удалился в ванную. Юри скользнул в свою одежду. Он пробрался к двери, прошёл мимо Виктора, наносящего на щёки крем для лица из дорогой на вид баночки, когда тот заговорил: — Подожди, прежде чем ты уйдёшь, мы должны обменяться номерами, как думаешь? — Э-э. Ты хочешь… Это снова часть карты сокровищ? — Конечно, — ответил Виктор с усмешкой. Юри смотрел в голубые, голубые глаза Виктора. Ему требовалось время, чтобы понять, что происходит. Виктор Никифоров хочет получить его номер. Виктор. Никифоров. Виктор. Никифоров. Они обмениваются номерами. Они собираются на свидание. Его голова не перестала болеть. Ему было всё равно. Он может впасть в панику позже. Он идёт на свидание с Виктором. — Что, Юри? — Виктор отставил свою банку с дорогим содержимым и повернулся к нему. — Ты мне не веришь? — Нет, — сказал Юри. — Я полностью верю. Просто в любой момент вплоть до сегодняшнего утра я бы убил человека за твой номер. Я просто воспользовался моментом, чтобы поблагодарить себя за то, что поместил что-то полезное на… э-э-э… эту штуку. Карту сокровищ. Губы Виктора дёрнулись в улыбке. — Ах, Юри, — пообещал он. — Мы только начинаем.