Желанный гость

      Звонок завершился.       — Чтоб тебя! — заорал Кацуки, хлопнув телефоном об стол так, что тот сломался. — Черт тебя дери, Деку!       Обхватил голову руками, хватая себя за волосы, дернул в стороны со всей силы, рыча от переполнявших эмоций. Зачем он вообще признался? Как мог оказаться настолько безнадежным идиотом?! Тоска накатила на него, он чувствовал невыносимую давящую вину перед человеком, которому без сомнения испортил свадебный день.       Крушение офиса немного помогло остудить пыл: сначала он ударил по своему столу, подрывая его бомбой, затем заметался по комнате, пиная стулья и сметая бумаги, а после всадил кулак в стену с такой силой, что проделал дыру в соседнее помещение. Около стены Кацуки и сдался: сел на пол, хрипло дыша.       Как вообще люди избавлялись от чувств? Если спустя столько лет он страдал так же сильно, как и в день, когда впервые понял, что любит. Что мог сделать, если все его существо было лишь об одном веснушчатом засранце?       Остаток смены он провел в оцепенении. За окном уже стало темнеть, и агентство снова начали наполнять герои, шумные и пестрые как пчелы: их восторженные голоса терзали барабанные перепонки. Дорога до дома была отвратительной. На каждом углу он видел рекламные экраны, транслировавшие кадры со свадьбы героя номер один. На них Деку и Уравити обменивались кольцами, целовались, делали что-то еще: Кацуки не вникал, прикладывая все свои силы для того, чтобы игнорировать происходящее вокруг.       В квартире он залез под ледяную воду, а потом улегся в постель. Но сон ожидаемо не приходил, голову наполнили хаотичные мысли о том, что друзья, наверное, потеряли его, ведь телефон не работал с самого утра. Удивительно, что те еще не начали колотить в его дверь, хотя это, наверное, объяснялось тем, что все были заняты на тусовке задрота. Кацуки не хотел думать о том, что на экранах Деку выглядел таким же неприлично счастливым, как и во всех чертовых газетах-журналах до того, словно после признания в нем ничего не изменилось. Впрочем, почему Кацуки удивлялся? Деку наверняка плевал на его чувства. Просто вычеркнул эпизод из памяти, как лишнюю строку.       Звонок в дверь выдернул его из приступа самобичевания. Это наверняка был Дерьмоволосый — тот был единственным, кто знал об его чувствах, и потому беспокоился больше всех. Не сомневаясь, что это окажется именно он, Кацуки даже не оделся. В одних боксерах он дошел до коридора и рывком распахнул дверь, одновременно говоря:       — Все в порядке, не нужно было…       Но на пороге стоял не Киришима. Это был человек, которого он меньше всего ожидал увидеть.       Деку выглядел довольно странно. Скорее даже необычно, потому что никогда не позволял себе пить столько, чтобы едва стоять на ногах. Зеленые мутные глаза рассеянно глядели на Кацуки, аккуратная прическа растрепалась, став похожей на воронье гнездо, галстук свободно болтался вокруг шеи. Качнувшись, тот чуть не упал, и Кацуки пришлось его подхватить.       — Каччан, — его голос звучал хрипло и как-то простуженно. Деку вцепился в него, хватаясь за плечи пальцами. По коже от этого прошла предательская дрожь. — Я пришел.       Тот запрокинул голову, снова встречая его взгляд.       — Мы можем… поговорить?       — Да, — коротко ответил он, перехватывая тушку задрота поудобнее и втягивая в квартиру. Тот не возражал и лишь тихо сопел, распространяя вокруг запах алкоголя.       Он довел Деку до дивана в гостиной и аккуратно усадил, разрывая объятия. Тот неохотно расцепил руки, но подвинулся ближе, стоило лишь опуститься рядом.       — Что ты здесь забыл? Не должен ли ты находиться с Круглолицей?       Тот рассеянно улыбнулся:       — Должен.       — Тогда какого черта, Деку?       — Она сидит в машине. Успокойся хоть на минуту, пожалуйста.       Кацуки закатил глаза. Эта ситуация явно выходила за рамки среднестатистического разговора. Невеста, которую оставили в первую брачную ночь, пьяный в хлам жених, который предпочел разговор со своим другом — что-то здесь не вязалось с идеальной картиной, которую он видел на экранах.       Ладонь Деку, до этого лежавшая на диване, вдруг переползла на его голое колено.       — Что ты, мать твою, делаешь?! — мгновенно отреагировал он, чувствуя, как тело буквально деревенеет. — Я не пони…       — Я — плохой муж, Каччан.       Кацуки поглядел на него так, словно видел впервые. Покрасневшие веснушчатые щеки, пьяно расширившийся зрачок, пухлые влажные губы. Неужели тот… флиртовал с ним? Собрав силы в кулак, он мотнул головой и отвернулся. Сейчас он один мог здраво мыслить и должен был быть ответственнее. Задрот точно не простил бы себя, если бы совершил ошибку. Тот только что женился и, конечно же, не испытывал к нему глубокие чувства. Наверное, просто пожалел, хотя это все равно не вязалось с его правильностью, а потому чертовски выводило из себя.       Когда пальцы двинулись вверх по бедру, дыхание снова перехватило.       — Нет, — он сглотнул. — Изуку. Прекрати…       — Но я хочу!       — Ты пьян, — он попытался убрать чужую ладонь, но нашел силы лишь на то, чтобы накрыть ее своей, сделав только хуже. — Возвращайся к Урараке.       Деку с минуту молчал, его тяжелое дыхание растворялось в напряженной тишине. Когда тот повернул ладонь, чтобы переплести их пальцы, сердце Кацуки защемило болью.       — Она знает, зачем я здесь. Мы правда любим друг друга, но все совсем не так, как ты думаешь.       — О чем, черт подери, ты говоришь?       — Мы просто друзья.       Их глаза снова встретились, и проникновенный взгляд Деку показался ему неожиданно трезвым. Тот слабо и нежно улыбнулся ему, на щеках появились милые ямочки. Совершенно сбитый с толку, Кацуки нахмурился еще сильнее:       — Ты женился на ней, Деку.       — Я должен был, — тот сжал его пальцы. — Но меня не привлекают девушки. Я всегда хотел быть…       Оборвав фразу на половине, тот подался к нему и, резко сократив расстояние, выдохнул прямо в губы:       — …с тобой.       Желанное признание прозвучало как-то неправильно, словно слова прощания, но от этого не перестало быть болезненно сладким. Все еще не верилось, но Изуку смотрел на него так, что кровь закипала в жилах, с отчаянным жадным желанием, отражающимся в его собственных зрачках. Из последних сил Кацуки отпрянул, весь дрожа от переполняющих его чувств.       — Ты встречался с ней со второго курса!       — Я пытался забыть тебя, жить как все, — тот усилил хватку на бедре, перенося вес на ладонь, и наклонился снова. — Урарака понимала, на что идет. Я и не думал, что могу… тоже понравиться тебе, Каччан. Учитывая нашу историю, что мы одного пола, я и не предполагал, что ты…       Поток бормотания все никак не заканчивался, а Кацуки больше не мог терпеть: он сократил последнее крошечное расстояние до его губ, заставляя замолчать, замереть в изумлении. Пользуясь тем, что его рот был приоткрыт, Кацуки мгновенно углубил поцелуй, вторгаясь языком и начиная сладкую борьбу за первенство, кусая и подавляя, теряя голову от того, с каким напором начал отвечать ему Изуку.       Они лихорадочно шарили руками по телам друг друга, вздрагивая от ощущения горячих ладоней на коже. Кацуки посадил задрота себе на колени, и тот обхватил талию ногами с такой уверенностью, будто всю жизнь только и делал это. Их объятия стали отчаянными, жаркими, острое удовольствие прострелило живот, когда один дернулся вперед, вжимаясь в пах другого, чтобы почувствовать больше, сильнее, начиная двигаться через ткань. Дрожащий стон Деку едва не довел его до края, но Кацуки не остановился, лишь убыстряя темп сводящих с ума прикосновений. Наслаждение строилось в его теле волнами, пока не накрыло совсем, словно цунами. Ему не понадобилось много времени, ведь он желал этого много лет.       — Изу, — только и смог прохрипеть он, а в следующее мгновение выгнулся, дернулся в экстазе, наполнившем все его существо. Краем сознания он чувствовал ответную дрожь, слышал голос, зовущий его по имени, а перед глазами было темно, пусто, пока все не закончилось и они не обмякли в объятиях друг друга.       Прижавшись к его лбу своим, Деку выдохнул:       — Люблю тебя.       Кацуки не мог даже ответить, настолько сильным был откат, лишь легко коснулся губ в ответном признании. Еще какое-то время они провели в мягкой уютной тишине, тикали часы, смешивались дыхания. Искалеченные нежные пальцы легко и неторопливо касались его спины, и Кацуки мгновенно полюбил это чувство. Хотелось бы ему навсегда остаться так, ощущая близость дорогого человека, приковать к себе вместе с веснушками, кудрями и колдовскими глазами. Украсть Деку от остального мира, пока реальность не забрала его обратно.       Минуты цеплялись друг за друга, превращаясь в часы. С пугающей отчетливостью Кацуки осознал, что это, должно быть, последний раз, когда он сможет коснуться и прижать его к себе.       — Ты должен идти, — он не узнал собственного голоса.       — Я знаю.       Они снова молчали. Время тянулось как жвачка, сладкое, но постепенно теряющее вкус.       — Она беременна, — вдруг сказал Деку. В тишине его слова прозвучали выстрелом, моментально прострелившим в сердце зияющую дыру. Останки Кацуки дернулись. — Я бы отменил все, но… Если бы ты признался раньше, а я поговорил с тобой, мы…       Голос Деку прервался, сорвавшись на рыдания, тот задрожал в его руках, зашептал что-то, покрывая застывшее лицо мокрыми поцелуями. Кацуки смотрел перед собой, глухой и безмолвный, воспринимая все издалека, будто под действием анестезии. Ладони его бессильно опустились, разрывая объятие, тело обмякло. Жалкие надежды, все еще жившие где-то внутри него, разрушились в одночасье, распылились на атомы. Его мечта оказалась недостижимой. Было уже слишком поздно.       — Каччан, прости меня! Прости меня! Прости…       Кацуки не был уверен, ответил ли, но знал откуда-то, что Деку говорил снова, обнимал его, а потом просто ушел, оставив в одиночестве. Он все сидел на диване, потрясенный чужими словами. Шок с каждым вдохом уступал место осознанию, а с ним и тупой, скручивающей боли, от которой невозможно было спрятаться, нельзя было залечить. Почему-то обрести любовь Деку, только чтобы потерять, оказалось еще хуже, чем жить в неведении.       Тот никогда бы не бросил ребенка, не повторил бы то, что сделал его собственный отец. Кацуки проиграл опять, даже не успев начать бой, и это ломало снова, это ненавистное бессилие, вынужденное примирение с ситуацией. Призрачные прикосновения искалеченных пальцев все еще ощущались на спине, ласковые и теплые, и с каждым таким Кацуки разваливался на куски. Все было действительно кончено. Навсегда.