Под эгидой гнева

      Прадедушка построил отель в те времена, когда руки у людей ещё росли из правильного места, а материалы были качественны и не столь дороги — потому что свои. Лесопилка тогда работала вовсю, и отсчитать доску-другую знакомому моряку, — ожидая, разумеется, обратной услуги, — не представлялось проблематичным. Местные надували начальство (потому что перцы, как правило, неместные), но не друг друга.       Вот только бельведеровцы и сами отнюдь не были первопроходцами Долины Красной реки. До города, — когда Бельведер ещё не совестно было назвать Городом, — здесь проживала община. Общность которой начиналась и заканчивалась приглядыванием за Хранителем. Это были, на удивление, здравомыслящие и даже дружелюбные люди. Повырубите хоть все леса, заставьте оленей прыгать со скал от отчаяния в солёное море, высушите это море, а дно пробурите до магмы, — но дерево гинкго не трогайте! Пусть сгинет всё, но не Хранитель.       Очень милые люди.       Бельведеровцы прозвали их — червлёные. Красная река, Багровая гора, Алое болото и, вишенка на торте, Кровавый утёс, которому Марни так пылко желала нырнуть уже с концами в чёрную воду, — все эти, несомненно, оригинальные и жизнерадостные названия прилагались вместе с червлёными, в довершение образа которые вручную производили кармин, краситель чуть выцветшего красно-пурпурного цвета. Тем и жили: отправляли краску по древней железной дороге за границу, индивидуумам, кто был готов заплатить баснословную сумму за баночку перетёртых жуков. Но то было до синтетического бума.       И до потопа, положившему конец общине, дома которой строились исключительно в низине у реки.       «Самоубийцы, говорю я вам, — плевался старик Бирон. — Ненормальные. Фанатики, как есть. Хоть и безобидные, а в голове мышиный помёт. Лично видел, как бабу тащат из хижины, а она упирается, глаза всем готова выцарапать. Отпустите меня, рычит. Словно её не из воды, а в воду толкают. У самой зенки вытаращены, как у безумной. И повторяет снова и снова, что заслужила. Кого они там обидели, одному Богу известно». — «Так спасли?» — спросила Марни, прикладывая руку к ледяной поверхности Красной реки. Вовсе и не красной. Вполне себе обычной, пахнущей тиной и камышовыми жабами. Где-то там, под склизкой плёнкой, — зелёным облаком, не пропускающим ни лучика света, — стояла подводная деревня червлёных. Вовсе и не червлёных. Вполне себе обычных людей. Только с мышиным помётом в головах, напомнила себе Марни. «Какой там, вырвалась и утопла! — буркнул Бирон и засунул под нижнюю губу ещё жевательного табака, да столько, что вздулась челюсть. — Ховорю, коншеная!» — «Конченая», — то ли повторила, то ли поправила Марни. «Цыц!» — прикрикнул на обоих дядя Гектор.       После трагедии подобного масштаба, имевшего место быть более пятидесяти лет назад, бельведеровцы пыл с вырубкой леса поумерили да, держа долгий совет, не без помощи местного дешёвого кагора, решили оправдать имя города — засеять вершины Долины бельведерами; крепкими постройками-беседками, что в спокойное время служили бы людям местом отдыха, а во время, когда река оправдывала уже своё название, — убежищем.       Жизнь Хранителя оказалась под угрозой: огромное, изгрызенное ветрами дерево занимало самое высокое — а значит, самое безопасное место. Разделились на два лагеря. Громче и убедительнее горланила та половина, что ставила жизнь людей превыше «коряги, которая не сохранила даже своих хранителей». После произнесённых слов вторая половина спора приуныла, но, как и любые верящие в чудо и кару, не отчаивалась и украдкой косилась в затенённый угол, где, не произнеся ни слова с начала собрания, сидел викарий.       По прошествии стольких лет первые жители до сих пор пребывали в гаданиях, кем являлся — тот самый, ну помнишь? — викарий. Червлёный или наш? Будто это имело значение. Ясно было одно: насколько бы сильно его не расстраивала ситуация, он, беря пример с Бога, решил не вмешиваться.       «Отец, пожалуйста», — прошептала Леона Раус. И её услышали все. Настолько её голос был наполнен острой мольбой, что прорезал людской гомон. Викарий поднял голову, смотрел он только на Леону; никто не видел его лица, кроме неё. Глаза будущей матери, отражавшие всё и вся, стремительно наполнились слезами. «Я думаю, — начал викарий, вставая, — что жизнь человека важнее. — Все понимали, что слова его были эхом их же громких голосов. — Вы вольны делать так, как считаете нужным. Иногда дерево — это всего лишь дерево». Иногда — посыпалось из полуоткрытых губ, взвилось в воздух, подобно семенам одуванчика, и осело в нахмуренных складках кожи.       Викарий взял вспотевшую ладошку Леоны Раус в свою и сказал только и только ей: «Ступай домой, Леона. Уже поздно. И ни о чём не тревожься. Всё будет хорошо. Я знаю». Леона тихо всхлипнула и улыбнулась только ему.       Рано утром следующего дня у Леоны Раус случились преждевременные роды. Через полтора года она отвела сына к ширящемуся колумбарию, показать древнее чудо природы.       Викарий покинул собрание раньше всех. И больше в Бельведере его никто не видел.       — Громадина какая! Обычно дети не только из своих штанов вырастают. Как-то всё блекнет и усыхает, становится меньше. А он стоит в точности такой, каким я и помню.       — Твой оптимизм заразителен, Марни, — ответила на это Петра, поддев носком обуви пустую бутылку из-под газировки. Запылённое, некогда изумрудного цвета стекло, жалобно звякнув, встретилось с ножкой скамьи. Тётя пугливо заозиралась — нет ли свидетеля её неподобающего поведения?       Какой там. Судя по слою пыли вперемешку с пыльцой, толщиной с палец, свидетелей рассветов и закатов не было очень давно. Величественный бельведер, что взирал с высоты Багровой горы, — хотя мог бы сейчас пускать каменные корни на месте Хранителя, — обозревал свои владения с холодным бесстрастием. Скульптор, который высек ангела на крыше, будто гальюнную фигуру на носу корабля, явно что-то знал об отношении высших сил к затопленной-перетопленной Долине. Одну ладонь ангел положил на перила, а второй — глаза Марни блеснули озорством — упирался в колонну, в попытке высвободиться из замуровавшего его камня. Широко расставленные пальцы, гладко обтёсанные и с виду крепкие, находились выше человеческого роста; если потянуться, ещё и на носочках — не достать.       Так рассуждали взрослые разумные люди. Зачем? Вот устало покоящаяся рука на уровне груди; ни жилки, ни острой кости не распарывало с виду мягкую кожу. Если прикоснуться к по-женски изящным пальцам, можно ощутить многократные поцелуи солнца — тёплые и шершавые. А ночью поделиться уже своим жаром, смоченными алкоголем губами, если в крови струились ещё и бесстыдство с одиночеством.       Так зачем?       Марни глубоко втянула горячий летний воздух, напитанный цветочным ароматом, до того сладким, что невольно напоминал запах разложения. Впрочем, здесь действительно мог кто-то умереть. Зверьё и их пищевая цепочка. Сделав ещё тошнотворный вдох, она посмотрела на Петру, на пальцы вне досягаемости разумного человека, на каменные перила с еле заметным отпечатком обуви и снова на Петру. Горло стянуло невидимой удавкой.       — Чуть прибраться здесь правда не помешает, — сказала Марни тётушке, тянущейся за второй стекляшкой уже из-под пива.       А где же урна? Наверняка скинули вниз. Как можно не скинуть с такой высоты что-нибудь?       — Боровы… — тётя тяжело выдохнула, разогнув спину. Ругалась она редко — значит, была действительно расстроена. Наконец, укол совести проткнул кожу, и Марни перевела внимание с ангела на мусор под ногами.       Она присела у чудом державшегося на ветру фантика и почувствовала, как удавка натянулась сильнее. Смесь отвращения и предвкушения пустили по рукам ледяной тремор.       — А урна-то где? — Отчаяние в голосе Петры нарастало одновременно с давлением, с каким Марни впивалась ногтями в запястье.       Скажи, что пойдёшь к отелю и принесёшь мусорные мешки. Скажи. Она не найдёт их сама, так как ты переместила рулон в подвал, чтобы собрать хлам там. Скажи.       — В доме есть большие мусорные мешки. Можно принести сюда парочку и затем дособирать всю эту гадость.       — Точно-точно! — Петра хлопнула в ладоши, сплющив мрачное настроение. — Я совсем на минуточку. Туда-сюда. — И затрусила вниз по тропинке, перегнав ящерку; чуть без хвоста ту не оставила.       Марни успела пустить ей вдогонку слабенькое «погоди», которое тут же бесцеремонно сшиб горный ветер. Чтобы не смотреть в сторону ангела, она прошлась по кустам напротив, выловив, помимо мусора, источник сильного запаха, — изрядно раздувшуюся крысу. Марни аккуратно взяла ту за хвост и пустила в полёт через перила, проследив, как с неожиданно громким хлопком шерстяной шарик оставляет на камнях кляксу.       — Один раз, — сообщила она ладоням со следами-полумесяцами, плюнула на них и растёрла до скрипа. — Всего один, — обратилась она к ангелу, словно ожидая снисходительного одобрения.       Подниматься Петре было труднее, чем спускаться. Но дабы не испытывать судьбу, Марни торопливо сбросила вьетнамки, успев обругать себя за недальновидность.       Возвышенности и бедность ума делали детей бесстрашными и невосприимчивыми к страху смерти. К тому же ангел никогда бы не позволил ребёнку сорваться вниз. Ведь именно дети облекли камень в живое имя — Симеон. Теперь Марни вспомнила. Для маленьких бельведеровцев высеченный из камня мужчина был таким же реальным, как шугавший их с перил старик Бирон, — разве что молчаливее и, несомненно, добрее. Марни их вовлечённость в иллюзию не разделяла; и вообще считала, что имя у ангела дурацкое, — вслух считала. Неудивительно, что её недолюбливали. Но к ангелу пускали. Наверняка надеясь, что ей-то он даст разбиться о камни.       Поверхность перил была неожиданно горячей, что побудило Марни возобновить попытку достучаться до здравого смысла. Как бы смешно это не звучало, но она уже не так молода. И особенно не так сильна, как в детстве, чтобы прыгать по камням горным козликом.       Но когда и вторая пятка оторвалась от земли, а шею полоснуло ветром, срезавшим незримую удавку, в груди Марни расцвела радость. От того, что её взгляду открылась вся Долина и бухта без единого рыбацкого корабля; от того, что её тело мягко покачивало будто на морских волнах; от того, что всего шаг отделял её от пропасти и последнего полёта.       Марни презирала смерть, а потому с наглецой шагала по её граням; в отместку терпела укусы и пережёвывала горечь, которую ей время от времени подкладывала сестра смерти, по-имени судьба. Кто бы мог подумать, что отказаться от игр со ставкой на жизнь, окажется труднее, чем бросить злосчастные сигареты.       Исхудавшие мышцы лишь подстёгивали азарт. Руки, цеплявшиеся за немногочисленные выступы колонны, окостенели от страха с примесью терпкого, как мужской пот, адреналина — живительного напитка дурной Марни. Понимала, что дура, непоправимая идиотка. Но ничего не могла с собой поделать, подобно скорпиону, ужалившему лягушку посреди реки. И рада была тонуть, чувствовать, по-настоящему чувствовать, как костлявая рука хватает за лодыжки и утягивает в холод, оплетает путами из вечного льда.       Лишь трепыхаясь в лапах смерти, Марни чувствовала себя живой. Ведь обязательно найдётся иная, укутанная теплом рука, что поднимет её, окоченевшую, на ноги. Найдётся ведь? Теперь. Когда бабушка...       — Ну привет, Си-ме-он, — с вызовом бросила Марни в подбородок ангелу, будто тот и правда мог её, язву, услышать. Спохватилась.       Влажной рукой накрыла каменные пальцы и победно улыбнулась. Вот так-то. Десяток минул, а Марни ещё помнит и чтит традиции бельведеровских сопляков. Она так и видела на ступеньках багрового, как спелый помидор, старика Бирона, швырявшего в них, шпану, отборным, проверенным временем ругательством. А они только рады были образовываться. И применять знания на практике, конечно.       Да, подумала Марни с лёгкой грустью, вот времена были. Не то что сейчас. Потому что обещала.       И сразу же своё обещание нарушила — вторил нахмуренный взгляд Симеона.       Она нахмурилась в ответ и аккуратно переставила ногу на соседний камень, почти что левитирующий над пышущей зеленью. Падать будет ой как — смертельно — неприятно: пики деревьев, будто вручную заострённые колья, тянулись к ней, и к подобным жаждущим адреналина, с завидным энтузиазмом. То вернулся в свои законные владения ветер; немилосердный до того, что не здороваясь, сразу пихнул Марни в левый бок, вынуждая хорошенько приложиться правым об только с виду казавшийся гладким камень. Горло соткало из воздуха стон-крик. В глазах запузырилось чёрным, не давая рассмотреть сложившуюся ситуацию.       А ей и не надо было; барахтающееся в пустоте тело красноречиво глаголило — ну и дел ты наворотила, кнопка. Сдержанный до треска голос дяди Гектора. И Марни улыбнётся разбитыми губами, катая на языке послевкусие проступка.       Улыбка сопровождала её вплоть до безопасного шага с перил. Колени, как у разболтанной шарнирной куклы, грозились подогнуться; а руки выйти из суставов от ранее титанического напряжения. Сердце усердно впрыскивало в кровь наркотик, пока Марни, не насытившись до боли в животе, не засмеялась так звонко, что стряхнула с далёкой пихты стайку птиц.       — Ты видела?! — Марни еле пропихнула слова через смех. — Я... — «Парила над ничем». Она умолкла, уколовшись об животный испуг лакричных глазок. — Тётушка, это было импульсивно, я не хоте...       — Б-брайтман? — обратилась Петра, глядя сквозь Марни.       Марни опешила, проглотив приготовленные в защиту блеянья, — как в старые добрые. Заметила миниатюрный сотовый телефон, который тётушка Петра прижимала к уху так плотно, что того гляди треснет пластмасса или тонкая дряблая кожа.       — Ты правда не можешь приехать пораньше? — В животе Марни ухнуло, а тётушка с вымученной улыбкой прибавила: — Нам тебя здесь очень... не хватает, правда. — Она следила за присаживающейся на скамью Марни как-то жалостливо с толикой извинения, пока слушала голос на другом конце линии. — Брайтман передаёт тебе привет, Марни.       Она встрепенулась, не ожидая скорого контакта с, — как выяснилось, — наречённой нянькой. Петра безошибочно считала эмоцию недовольства в её, наверняка, неприятно перекосившемся лице и мгновенно осунулась, стала ещё меньше, такой хрупкой и прозрачной: «Я ж не со зла, кнопочка», — молили её глаза, подёргиваясь пеленой слёз. «Понимаю, тётушка, — показала Марни улыбкой. — Мы обе сегодня, так сказать, оскандалились». А вслух бодро произнесла:       — Я тоже передаю привет.       Петра, Петра... Маленькая лисица. Вспыхнула ярче зарева.       — Она... А, услышал. — Даже подпрыгнула мячиком. — Ну хорошо. Вот и почти познакомились. Ну давай, отдыхай. Голос у тебя больно сиплый. Болеть там не вздумай.       Дослушав отчёт, тётушка Петра удовлетворительно угукнула в трубку и бочком, ощупывая эхо былого напряжения, прошелестела к Марни. Протянула ей тёмный свёрток.       — Я тут пакеты нашла.       Марни приложила немало усилий, чтобы вновь не взорваться смехом, при виде этого добродушного личика с морщинками, складывающимися в рисунок вины.       — Настроения нет ковыряться в мусоре, — выдохнула Марни и встала со скамьи, невзначай потёрла ушибленный бок; понадеялась, что тётушка не увидела её пируэта над пропастью. Слава богу, нет. — Пойдём чай пить. Мы и так на сегодня хорошо поработали.       Сказано было без тени сарказма. Бабушка Герда отель запустила: потемневшие окна и обросшие пылью плинтуса комнат, задушенные сорняками цветы да поникшие от паразитов яблони, кротовые норы, одичавший пруд, гордость их сада, — всё кричало, что хозяйка, когда-то одна державшая на своих руках кита под любовным именем Эдельвейс, действительно постарела. Для Марни это звучало сродни сказки. Она забывалась, что Герда была ей не просто бабушкой, а прабабушкой. Всегда здоровой на тело и крепкой на язык, себе на уме, но с душой новорождённого ягнёнка. Бессмертной хранительницей её, Марни, вечно колеблющейся души. Отстаивающей её существование в этом мире.       Марни посмотрела на плетущуюся рядом тётушку — божий одуванчик, — проглотившую её фокус, как горькую до слёз микстуру. На передний план выступила благодарность, но в затылке стучала самоистязающая мысль, — лучше бы упрекнула. Наверняка Марни бы окрысилась, не словами, так взглядом. Но гордо приняв подзатыльник, обдумала бы свои действия ещё раз.       Нет, Петра любила её, как любила бы собственную дочь, но стержня, дабы не сломиться под врождённой свирепостью Марни, ей никогда не хватало. Из трёх голов цербера, стерегущего Марни от мира (или мир от Марни), тётушка была самой смирной; этакой подушкой безопасности, которая, однако, ловко подталкивала к менее мягкосердечным — Гектору и Герде.       Теперь вот Брайтман замаячил на горизонте.       — Марни, а кто это там? — поинтересовалась Петра, указывая пальчиком вниз, на буйство рододендронов.       Они спускались по одной из дорог, ведущих к саду. Отсюда открывался прекрасный вид на скромные, но живописные владения Раусов. Двухэтажный, не считая просторного чердака, дом из крупного оцилиндрованного бревна со скатной крышей и потемневшей от времени бардовой черепицей — дань уважения Багровой горе, к боку которой и льнул отель. Запущенный, но всё такой же родной сад, охраняемый одним старым и двумя молодыми каштанами, отбрасывающими спасительную тень в особо жаркие дни. Главные ворота и тянущаяся до них тропа, усыпанная, словно ковровая дорожка, ягодами кизила. И, наконец, второстепенные ворота и прилегающая к ним парковочная площадка, теряющаяся среди шапок белых рододендронов.       Из-за разошедшихся вширь да ввысь цветов Марни не сразу выловила из белого чёрную машину, сверкавшую невиданной для этих мест чистотой. У местных такие агрегаты не водились, а значит — к ним пожаловал перец из столичных. Тётушка явно о том же подумала, так как втянула шею, как затаившаяся утка, и несколько раз на нервах оправила испачканную в земле юбку.       — Можешь зайти в дом через двери кабинета, — успокоила её Марни. — Я сама с ним поговорю.       — Думаешь, это мужчина? — Тётя пугливо всмотрелась в каштаны. Деревенская до самых косточек, Петра чувствовала себя неуютно рядом с городскими. Считала себя ниже. И это не относилось к росту. Глупенькая.       — Предполагаю.       И ставила она на дядю Лео, её настоящего дядю — брата-близнеца матери. Единственного родственника со стороны матери, который пытался наладить с Марни связь. Увы, непомерная обида на семью Локк, передавшаяся Марни через пуповину, не давала как следует скрепить их отношения.       Неужели прознал, что она вернулась в Бельведер?       Тётя тихо ойкнула — попытка бегства провалилась. В первые секунды Марни и правда увидела Лео и его белобрысую шевелюру. Но тёмные густые брови, хищно спускавшиеся на деловито прищуренные глаза, — развеяли обманку. Незнакомец вальяжно вышел из тени деревьев и ущипнул взглядом сначала Марни, а затем бедную Петру, совсем придавив ту к земле.       — Марни Раус? — пробасил мужчина и, получив от тёти кроткое нет, вцепился в Марни уже основательно, потеряв к остальному окружению всякий интерес.       — Да, — ответила Марни твёрдо, как и полагалось общаться с породой, стоявшей перед ней. — А вы, собственно, кем будете?       Мужчина посмаковал сталь в её голосе и чуть ли не с уважением кивнул.       — Луис Варго. Мисс... — прибавил он после паузы, явно не привыкший к подобным обращениям в сторону женщины.       — По какому вопросу, мистер Варго? — Марни с удовлетворением приметила, как дёрнулся уголок его губ. В эту игру могут играть двое.       — Просто Луис. Не люблю эти формальности. Я вот зачем здесь... — начал Луис и, вконец обнаглев, сунул лапы в карманы, неприлично оттопыривая тщательно выглаженные брюки.       — Тётя, не могла бы ты отнести это в дом, пожалуйста.       Благодарная Петра приняла двумя руками мусорные пакеты и, стараясь не сорваться на бег, двинулась к дому. Луис и глазом не повёл.       — Ну? — Марни дёрнула головой.       — Можно говорить?       Он был старше. Может, лет на десять. Прожжённый солнцем, не любитель просиживать брюки в офисе; вместо этого предпочитая выгуливать джинсы в местах, какие путеводители отмечают восклицательными знаками.       Не получив ответа, Луис хмыкнул, явно что-то отметив у себя в голове.       — Так вот, я оббегал все ваши поля, поспрашивал о крове, и местные указали на вас, мисс Раус.       — А местные, случайно, между делом, не отметили, что отель не работает. Как сами изволите видеть. — Марни обвела рукой перепаханный цветник и высушенный пруд, на груду мешков с разнообразным сором. Хотя знала, что Луис в её отсутствие уже сунул нос куда только смог.       — Да сказано было, но... — Он поскрёб подбородок с только наметившейся щетиной; тряхнул крашенными волосами, собранными в конский хвост. — В общем, мы не с того начали.       — Я того же мнения. Давайте на чистоту. Что вам надо?       — Не мне, моему боссу. — На раздражённо вздёрнутую бровь Марни пояснил: — Я... э-э, секретарь мистера Моро. Валентина Моро.       Секретарь — сказал, как выплюнул. Секретаришка — честно плеснулось в его глазах и собравшихся на лбу морщинах.       — Не знаю такого.       Луис странно хохотнул. Хрип со свистом чайника.       — Мистер Моро не медийная личность. Но не суть важно. Главное то, что мистер Моро изволил провести своё драгоценное время где-нибудь в тихом местечке, в окружении природы, свежего воздуха и прочей ерунды. Так сказать, обновиться душой и телом. А я, как хороший секретарь, обязан по совести отработать свою зарплату.       Марни выразительно посмотрела на широкую грудь, на вырез рубашки, где из поросли волосков подмигивала цепочка. Луис жест оценил и удостоил Марни и кота на заборе третьей расстёгнутой пуговицей. В действительности он изнывал от жары и наверняка мысленно проклинал и природу, и свежий воздух.       — Понимаю, но отель всё ещё не работает, — ответила Марни.       — Сколько у вас комнат?       — Шесть.       — Мы забронируем все.       Марни спокойно выдохнула. В окне мелькнуло лицо тётушки, белее, чем коврик в её ванной комнате. Пора было с этим заканчивать.       — Мистер Варго. Луис. — Она сделала шаг вперёд, он не шелохнулся, с гадливой улыбкой принимая её непреклонность. — Вы знаете, как ведётся бизнес. У меня нет обслуживающего персонала, отсутствуют договора с поставщиками — ни ресурсов, ни людей. У меня...       — Не проблема. Мистер Моро всё...       — Мой отель не зарегистрирован!       Луис невинно сгримасничал:       — И?       — Вы издеваетесь?       Теперь уже шаг сделал он, и Марни с достоинством, — хотя и задействовав последние капли силы воли, — выдержала гнетущую ауру с запахом бриолина и нагретой на солнце кожи. Силы были неравны, но она не покажет этого. Здесь её дом, её наследие. Никто не посмеет указывать ей, что делать.       — Мисс Раус, я-то как раз вести бизнес умею. А вот вы явно не догоняете. Или прикидываетесь. Когда планировали, как вы сказали, зарегистрировать ваш домик на шестерых? Через месяц, год, десять лет? На это требуется много денег. Что-то мне подсказывает, что их у вас нет.       Марни не моргала. Луис наступал:       — Босс не поскупится. Удовлетворите его и уже через неделю откроете свой чёртов отель официально.       Выбранные Луисом выражения были сродни палки, хлеставшей тигра по морде.       — Да не могу я! Против закона! Хватит!       Луис отпрянул, к собственному удивлению. Но вырвавшиеся в гневе слова расчертили на его лице новую эмоцию — осознание. Марни, уже уронившая себя из-за потери самообладания, поспешила скрыть испуг за добродушным участием.       — Послушайте, чета Горнов продаёт дом, он чуть меньше моего, но земли у них больше. Уверена, кошелёк мистера Моро не похудеет, приобрети он себе владения со всеми потрохами.       — Они первые, до кого я добрался, — безмятежно парировал Луис; несколько раздражённо вытер взмокшую шею ладонью. — У них там соседи со всех сторон.       — Хорошие соседи. Люди современные, скотины не держат. Даже детей и собак нет.       — Боссу не по нраву никакие соседи. Хоть вы и называете свой закуток городом, по факту это деревня с людьми, которые любят совать свой нос в корзину с чужим грязным бельём. — Луис резко крутанулся, всколыхнув занавеску в одной из комнат. Если так пойдёт и дальше, тётушка точно вызовет полицию. — А вот у вас тишь да гладь. Думал, свернул не туда, когда и через пятнадцать минут не увидел ни красной крыши, ни живой души, кроме банды кошек. Хорошо же ваши бабушка с дедушкой запрятали свои хоромы.       Марни не нужно было спрашивать, откуда он выудил такую подробность. Увы, у некоторых сторожил Бельведера действительно язык без костей.       — Нет.       Она сделала пару шагов в сторону белых ворот, чтобы увести уже чужака из её сада, но остановилась прежде, чем Луис посмел схватить её за локоть. Упёртый баран, ничего не скажешь. Надо отдать должное мистеру Моро — умел подбирать людей для работы. Вот только и саму Марни не так-то просто было прожевать. Скорее зубы сломаешь.       — Чёрт подери, — процедил Луис и облизнул сухие губы. — На вас буквально мешок денег свалился, а вы включаете никому не сдавшуюся порядочность. Налоговая вас по нитке распустит — и рады будете? Кто вообще согласится работать и жить в такой дыре?       — Ваш босс, например.       — Считаете, что таких, как мистер Моро, много? — Луис посмотрел на неё с восхищением и злостью. — Оптимистка.       Тоскливо зашелестели каштаны, стряхивая на их головы листья и порывистый ветер. Погода меняла пластинку на буро-серый водевиль, и оставались считанные минуты, как на Бельведер с криками напустится грозовое небо. Возможно, всего лишь побухтит и разгладится, но Марни ухватилась за возможность.       — Забыла сказать, что нас, деревенских дурачков, здесь время от времени затапливает. Луис, как вы относитесь к заплыву по вышедшей из берегов реке?       — Как-то не приходилось, — ответил он расслаблено, но голову поднял.       Марни отошла к беседке, чтобы взять брезент для пруда. Луис не спускал с неё глаз и ворошил мысли для дальнейшего броска. Но природа, как всегда, рассудила. Первый удар на себя приняла крона старого каштана.       — Советую уезжать как можно быстрее. Если не хотите застрять в этой дыре.       Она развернула брезент, показывая, что разговор закончен. Как и думалось, Луис решил не рисковать и тупо кивнул, пожалуй, самому себе.       — До свидания, мисс Раус.       — Прощайте.       Не отворачиваясь, Марни следила за широкой спиной краем глаза, пока ту не поглотили рододендроны. Пока к бубнящему небу не присоединились мягкое порыкивание мотора и шум гравия под колёсами. Только тогда она отпустила ненужный брезент и тяжёлые мысли — о горделивом довольстве, вызванном опасной перепалкой, Марни думать не хотела; аппетиты у неё специфические, таким обычно не хвастаются.       С забора на траву неслышно приземлился Капитан, повёл рыжей приплюснутой мордой из стороны в сторону и, приметив что-то интересное, повернулся к Марни и её проблемам пушистым задом. Надо брать пример, подумала Марни.       К ней по каменной дорожке шла Петра с двумя кружками в руках. Дождь всё так же накрапывал, но границ не переходил. Здесь к такому привыкли. К эмоционально нестабильной природе. Эмоционально нестабильным людям.       — Марни, у него нет пальца на руке!       «Это всё, что ты заметила, милая тётушка?» — Марни глотнула остывший чай и прикрикнула на кота:       — Дурила! Если опять притащил в сад живую мышь, останешься без корма. Я так погляжу, у тебя и без меня стол всегда накрыт.       Она зашагала к Капитану, усердно лупившему что-то белое на траве; невольно подцепив это что-то когтем, с притворной пугливостью отпрыгнул в сторону и со скучающим видом побрёл дальше по делам кошачьим.       Марни наклонилась и подняла нисколько не запачкавшуюся визитную карточку — из чего она только была сделана? Ею хоть режь.       Выкинула бы, не глядя, но визитка оказалась и так бедной на информацию, а точнее — её вовсе не было. Что за триада?       На белой стороне под одним телефоном стояли две фамилии: Л. Варго и В. Делламоре.       На черной стороне визитки по центру: В. Моро.       Телефона не было.

~

      Луис барабанил пальцами по рулю в ожидании светофора. Он устал как собака, но довольная, испугавшая бы незадачливого свидетеля улыбка разрезала его лицо при малейшей мысли о маленькой мисс Раус. Вот же она, на соседнем сиденье, уместившаяся в тонкую, но интригующую папочку. Если бы она не была собой, а той шугавшейся теней бабулиной, Луис бы и бровью не повёл на отказ. Но как она защищалась! Как пассивно нападала и рвалась вцепиться ему в горло. К чёрту! Он не вернётся к боссу с пустыми руками. Идеальнее места не сыщешь, а с хозяюшкой они как-нибудь договорятся — тем или иным путём.       Эта чёртова родинка под глазом!       Луис сунул фотографию обратно в папку и дал по газам.       После ощутимого пинка по самолюбию, он на выезде из плаксивого Бельведера тотчас сделал несколько звонков своим людям да перевёл круглую сумму волкам из правоохранительных за скорость и молчание. По-быстрому перекусив в дрянной забегаловке, сам отправился в архив, чтобы распустить, как он обещал, мисс Раус по нитке. И чем больше раскапывалось, тем лихорадочнее блестели глаза бывшего частного детектива. Чуйка не подвела. Видел Луис скелеты в шкафу похуже, но в данной ситуации и с этим можно отлично поработать. С фантазией, так сказать.       Он припарковался у чёрного хода ресторана, примыкавшего к частной гостинице. Страшно хотелось закурить, но отчитаться — сильнее. Не удивился, встретив у дверей Вигго Делламоре, со стороны походившего на вышибалу в дорогом костюме; огромный детина, всегда одетый с иголочки и с приготовленной приветливой улыбкой на бородатом лице. Хотел бы Луис знать, когда тот улыбался искренне, а когда ставил капкан, чтобы своими же ручищами его захлопнуть. Но пока Луис видел эти руки только на руле автомобиля босса — незаменимый шофёр и номинальный телохранитель.       Вигго докурил сигарету и поместил окурок в миниатюрную пепельницу, убрал её во внутренний карман пиджака. Не изменяет старым привычкам — улики не оставлять.       — Варго! Краше в гроб кладут.       — Зато с информацией.       — Вижу, — кивнул Вигго на папку. — Любым новостям рады. Боюсь, хозяин гостиницы думает, что мы каждый день устраиваем званные вечера. Повара уже вешаются. А горничные заметно нервничают.       — А вот не совали бы они свои прекрасные носики куда не надо, — ухмыльнулся Луис.       Наконец-то долгожданная прохлада. Они шли по безлюдному, тускло освещённому коридору к вип-зоне. С кухни тянуло чем-то вкусным, значит, ещё не все повара поперевесились, да и съестное водилось. На крайний случай можно подкидывать идиоту любопытных горничных, если не перестанут чесать языком. Луиса передёрнуло. Ладно, это уже лишнее.       — На какую лошадь поставил? — внезапно спросил Вигго.       — Чё-ёрт, сегодня?       — Уже идут. Шестая скачка. Да он выслушает и так. Телевизор только не загораживай.       Не самоубийца, подумал Луис и вошёл в комнату вслед за Вигго. В обитель тьмы и сигаретного тумана. Наверняка раньше в этой части вип-зоны преобладала непринуждённая увеселительная атмосфера. Пока аура лишь одного человека не разъела любой намёк на свет и надежду. Как детективу, Луису приходилось встречать народ разной начинки, с душой мрачной, что воды океана в безлунную ночь. Но такого... существа, как Валентин Моро, — никогда. Только-только войдя в их маленький круг, Луис понял, почему практически всю работу, требующую личного участия, выполняли они с Вигго. Выдержать физическое присутствие мистера Моро было трудно, очень трудно. Невозможно. Без потери рассудка и, чего уж там, веры в себя, в свою значимость. Как лесной темноте плевать, есть ли у бедолаги фонарик и компас, — уведёт, запутает и пожрёт на болотах. Так и Валентину Моро не было дела до снующих у его ног блошек.       Одним взмахом ладони он давит сотню. Не замечает, откровенно скучает от своей власти. Но продолжает взмахивать и давить. Почему?       Потому что кто-то должен.       — Босс, — бросил Вигго и, открывая Луису пространство для выступления, прошествовал к барной стойке. Уселся и открыл каталог лошадей.       — Мистер Моро, — обратился Луис. Понадобилось шесть месяцев, чтобы выкорчевать волнение из голоса и двигаться свободно на своих двоих. Возможно, поэтому он до сих пор на этой, с позволения сказать, должности. Стоило собой гордиться.       Точёное лицо, смуглая кожа, характерная для южных стран; чёрные, не отражающие свет волосы, зачёсанные назад. Чрезмерно светлые, прожигающие до нервишек глаза. И целых две чёртовы родинки под правым.       Мистер Моро сидел в кресле. Обращённый со всем бесстрастием к телевизору и конным скачкам. Мнимым бесстрастием. Лошади — единственные создания, которых босс не причислял к блошкам. С неделю назад Луис вёл ожесточённую борьбу с хозяином конюшни, чтобы тот продал арабскую чистокровную, белую малышку трёх лет. Луис одержал победу, разумеется. Луис всегда одерживает победу.       — Вы были правы, в Бельведере полно мест, где можно пересидеть. Жителей очень мало, но, увы, все кучкуются, что несколько осложняет... э-э, конфиденциальность.       Вигго подал голос. Ага, интересен ему каталог.       — Уверен, жители к этому времени уже переворошили тебя до нижнего белья.       — Я-то думаю, чего так икать хочется, — беззлобно сказал Луис и приземлился на диван напротив босса.       Спасибо, Вигго. По правде говоря, его присутствие ощутимо придавало комфорта. Разговаривать с человеком, не обращающим на тебя внимания, напрягало.       — Впрочем нашёлся отельчик, буквально на краю мира: позади гора без намёка на дорогу; сбоку кладбище, заканчивающееся обрывом у моря; ну а впереди густой лес с петляющими тропами, часть пути к отелю — бездорожье. Чёрт ногу сломит.       — Мило, — подбадривал Вигго за спиной.       — Но?..       Луис не сразу понял, что это голос босса прорезал монотонное гудение кондиционера и бубнёж спортивного комментатора. Лента молочного дыма взвилась из носа мистера Моро — дракон перед выдохом пламени. Ядовитые глаза всё так же были обращены к большому экрану на стене. В длинных жилистых пальцах — чёрная сигарета, ядерная, на вкус Луиса, как сама преисподняя.       — Хозяйка.       Ну понеслась, плотоядно улыбнулся Луис и положил на чайный столик расфасованную по листочкам маленькую мисс Раус.       — Марни Раус. Уроженка тех болотных мест, приехала с Юга чуть больше месяца назад. Шесть лет отсутствовала в стране. Вернулась после смерти прабабки, унаследовав отель «Эдельвейс», как единственный живой носитель фамилии. Двадцать семь лет.       Послышался негромкий бархатистый смех Вигго. Седины в волосах у него поболее будет, чем у них с мистером Моро вместе взятых. Мисс Раус для Вигго, что детсадовец со слюнявчиком.       — Но-но, — произнёс Луис и обернулся к весельчаку. — А кто девочка, знаешь? Внучка Сучьей Королевы.       Пауза. Вигго захлопнул каталог, всем телом подался вперёд. Луис оскалился от удовольствия.       — Внучка Анны Локк? Когда это Леонард успел?       — Не он, а его сестра Линетт, которая сбежала из дома в свои нежные шестнадцать. Маленькой Марни нет в семейном реестре Локков, а это о чём-то да говорит.       — Подвинься-ка.       Вигго хлопнулся рядом, значительно продавив диван мощными телесами. Фотография мисс Раус, выдернутая из её давнишнего резюме, утонула в испещрённых рубцами ладонях. Строгий прищур зелёных глаз, маленькие светлые губы, контрастирующие с бронзовой кожей; короткие прямые волосы — красное дерево. Тонкая, острая, неприветливая — в точности такая, какой её запомнил Луис.       — Совсем непохожа на деток Анны. Разве что взглядом, — сделал вывод Вигго.       — А то. Видать, гены Раусов преобладали. Вот только характер не сахар, прямо как у её стервозной бабки. Отель закрыт уже как десять лет, проблемы с финансами. Хотел предложить ей заселить нас под расписку, без якшаний с налоговой. Но она упёрлась рогом.       — Странно, — хмыкнул Вигго, рассматривая документ о пройденных мисс Раус курсах по бизнесу. — Там их в первую очередь учат, как обдурить налоговую. А то так долго не протянешь.       — Тут скрывается подводный камень, об который наша девочка не хочет споткнуться: у неё уже была судимость. — Луис вытянул из папки два документа. — Административное нарушение, статья за хулиганство и порчу имущества. Конкретики сказать не могу, но она должна была сесть на шесть месяцев. Либо пойти на общественные работы — количество часов там длиною в жизнь.       — Но как?..       — А вот так. — Луис потянулся довольным котом; разве что спина хрустнула не по-кошачьи. — Прабабка заплатила за неё штраф. И это при закрытом отеле. Как? Кредит. Спрашиваешь, погашен ли он?       — Бедняжка, — посочувствовал Вигго, кажется, действительно искренне. Чего-чего, а с женщинами этот верзила был более ласков. — Раз смогла выехать за границу на заработок, значит, не всё так плохо.       — Коньяка не хочешь? Я не закончил.       — Боже правый, что там у неё ещё? Босс, коньяку?       Они обернулись синхронно и вместе же застыли в удивлении. Валентин Моро, ставивший свои интересы выше рабочих дел, отвернулся от скачек и, не моргая, рассматривал ещё одну фотографию, которую Луис нашёл на просторах заброшенной социальной сети. Там совсем юная Марни стояла в обнимку с возрастной женщиной, стриженной под мальчика; раскрепощённые, весьма дерзкие позы; живые глаза и улыбки до ушей. Круглолицая, раскрасневшаяся от жары и алкоголя Марни гордо демонстрировала на предплечье голову змеи, наполовину скрытую за бинтами и копной волнистых, огненных от света неона волос. Свежая, безбашенная, готовая прогнуть под себя весь мир.       — Раус, значит, — сказал мистер Моро, стряхивая пепел лёгким постукиванием ногтя.       — Знакомо? — спросил Вигго и встал, чтобы неслышной поступью прошествовать к бару. Но остановился на полпути, когда через потолок к ним в вип-зону просочился глухой стук и последовавший секундами позже звон разбитого стекла.       Луис тревожно сглотнул, надеясь, что в наступившей тишине никто этого не услышал. Идиот идиотом, а привыкнуть к нему представлялось тем ещё испытанием. Траурная по ощущениям минута пустила по спине непрошенную капельку пота. Где там Вигго с его коньяком?       Делламоре наконец крутанулся на месте и вопросительно посмотрел на босса. Тот отрицательно кивнул и, бросив недокуренную сигарету в переполненную пепельницу, сказал:       — Продолжай, Луис.       Луис прочистил горло от вставшей поперёк горечи.       — Как вы сами заметили по фотографии, наша девица из строптивых и с ранних лет связалась с «Чёрной мамбой».       — Святые угодники, — пробурчал подоспевший с пузатыми бокалами Вигго. Плеснул янтарного огня сначала мистеру Моро, а затем себе и Луису.       — Не всё так интересно, — отмахнулся Луис и с блаженством промочил горло. — Она покинула группировку до того, как её во всеуслышание объявили террористической. Опять же мисс Раус нет в их... архивах. Что наводит на мысль: бросила она братьев и сестёр по идеологии не очень красиво — не попрощалась или громко хлопнула дверью.       — Думаешь, — сказал Вигго, — она уехала из страны на целых шесть лет, потому что боялась своих? Да ладно. Насколько знаю, на тот момент «Мамба» представляла собой кучку отбросов с баллончиками краски наперевес. Самое страшное, что они могли сделать, — разбить окно в частном офисе.       — До определённого времени. — Луис и Вигго обратили всё внимание на босса. Мистер Моро продолжил: — Появление любого инакомыслящего движения всегда фиксируется верхушкой. Его либо давят в зачатке, либо берут на поводок. С «Чёрной мамбой» тогда возникли проблемы, и какое-то время двуглавые змеи ползали без присмотра. Всё переменилось после смерти их первого лидера — Натаниэля Рауса. Стянуть петлю вокруг второй оставшейся головы не составило труда. Мисс Раус вовремя почувствовала неладное, хотя и стала жертвой теневого контракта. Задерживать и преследовать её не стали из уважения к её отцу.       Вигго присвистнул.       — Так я прав? — Луис откинулся на спинку дивана с довольным видом. — Мисс Раус всё ещё боится. До того, что под одеждой носит защитный рукав, скрывающий тату, — я то думал от солнца сберегается. Разбираться не будут, увидь кто на ней террористический символ, — голову с плеч.       — О господи. К чему ты? — скривил губы Вигго. Разумеется, ему всё это не нравилось. Маленькая мисс Раус не сделала ничего плохого. Но...       — Чёрт подери, Вигго! — Само собой, Луис взорвался. Не для того он весь день копался в женском белье, чтобы по итогу остаться ни с чем. — Нам нужно это место, её чёртов дом и баррикада из деревьев. Один звонок, и за ней придут. Нам остаётся ждать, и пальцем не пошевельнём. Нечего было лезть в пасть ко льву. Сама виновата. Пусть каждый пожинает свои плоды. Лично я за свои грехи ответить готов.       — Не дай бог наши котлы будут по соседству, — сказал Вигго и опрокинул в себя коньяк. Насупился, медведь у разорённого малинника, но громко возразить рядом с боссом не смел.       Мистер Моро встал с кресла, так и не притронувшись к бокалу. Его худая, но плечистая фигура нависла над подчинёнными, тень покрыла комнату похоронной вуалью. Даже воздух как-то отсырел, потянуло мокрым лесом, но запах тот был несвеж; талый, чуть подгнивший. До одури душный.       В пальцах без колец — юная Марни, маленькая анархистка; на румяной щеке царапина от ногтя, перечёркивающая родинку под глазом.       — Я поговорю с ней.       Луис и Вигго недоумённо переглянулись. Сказать ничего не решились, но у обоих в глазах застыл немой вопрос, ответом на который их не удостоили. Если Валентин Моро шёл на личную встречу, для его оппонента это ничем хорошим не заканчивалось. У маленький мисс Раус не было шансов. Счёт пошёл на минуты. Приговор окончательный — обжалованию не подлежит.       — Вигго, — неожиданно пророкотал мистер Моро, — останови её.       — Кого?..       Луиса не переставала восхищать прозорливость босса, граничащая с каким-то сверхъестественным предвидением будущего. Или же у него просто-напросто настолько сильно были обострены чувства? Луис не знал, но догадывался, что у мистера Моро серьёзные проблемы со зрением. Поэтому он не обременял себя зрительным контактом, а когда всё же удостаивал вниманием, — смотрел сквозь, словно не было перед ним никого. Так, блошка.       Вигго сорвался с дивана, ловко перемахнув через ноги Луиса, да не забыл перед выходом застегнуть пуговицу пиджака, — а то подумают ещё, куда-то торопится. Впрочем, шум поднялся такой, что никакая маска хладнокровия не обманет любопытных зевак, ставших свидетелями криков перепуганной до смерти женщины. Так бы завывала подстреленная в бедро олениха, жертва неопытного охотника; недобитая, опьянённая болью, не соображающая, куда ей ускакать от страданий.       — Пошли, — кивнул на Луиса мистер Моро и быстрым невесомым шагом пересёк комнату.       Как бы Луис внутренне не противился, обливаясь холодным потом, не мог не подчиниться.       Увы, кровь прокапала нитью за пределы западного крыла, который они забронировали для одного лишь идиота — и его сиделки. Бывшей сиделки, решил Луис, перешагивая через взбитый коврик, пахнущий какими-то крепкими травами; отшвырнул носком туфли крупный осколок, видимо, от заварочного чайника. Хотела, значит, старуха приручить по-своему, народной медициной. Да вот только никто ей не сообщил, что если мальца брать за шкирку, — то сильной химией.       Луис еле поспевал за боссом, при своём-то росте. Мистер Моро будто знал — чувствовал? — где сейчас куролесил идиот, и уверенно, не то что некоторые, шёл вперёд. Пока и до уха Луиса не долетело голубиное воркование — очень громкое и до того похожее, что в первые секунды он вертелся в поисках незадачливой птицы. И наткнулся на идиота, запрокинувшего белокурую голову и гулюкающего в потолок. Янтарные, насмешливо открытые глаза шарили по углам, выискивая что-то; но, зацепившись за мистера Моро, сузились до хищных щёлок. Крупное, длинное, нескладное тело неуклюже оторвалось от пола и зависло в полуприседе в паре метрах от них. Безразмерная футболка с изображением улыбающегося мышонка Микки — заляпана красным; как и веснушчатые щёки идиота, — словно ребёнок, испачкавшийся в варенье.       Босс положил руку на ремень и, не сводя ничего не выражающих глаз с идиота, который был выше на две головы, принялся его расстёгивать. Идиот среагировал, как битая собака на свист шланга: взвился, попятился, ещё сильнее припадая к земле, будто готовился к прыжку. Не будто. Луис опасливо сделал два шага назад. Он не трус, но и не дурак, чтобы голыми руками тягаться с умственно отсталой громадиной, чьи острые кривые зубы рвали сырое мясо так естественно, словно были для этого созданы.       Всё произошло за долю секунды. Наученный горьким опытом идиот не стал дожидаться, пока его недруг полностью расчехлит своё оружие, и кинулся первым — бессистемно, грубо, рассчитывая на свои внушительные размеры и первобытную ярость. Так же не меняясь в лице, мистер Моро вскинул руку, и ремень, со свистом выйдя из петлей, оглушительно щёлкнул идиота по носу. Тот сменил животный рык на детское всхлипывание, — от которого у Луиса всё похолодело внутри, настолько звук не соответствовал картинке. Дезориентированный, с покрасневшими носом и глазами слабоумный сжался бы в комочек на полу, но захлопнувшийся на горле жёсткий ремень опрокинул его навзничь. Большие глаза сделались ещё больше, наполнились испугом и слезами, — большой ребёнок, не понимающий, за что его бьют; зачем удерживают в четырёх стенах за наглухо закрытыми дверьми; почему не дают вздохнуть полной грудью.       Луис тоже не понимал. Малой не в себе — это любой увидит. К тому же он опасен. Так почему же не поместить его в специальное учреждение? Зачем держать у своего бедра, как какого-то волка, выдернутого из дикой среды?       А мистер Моро затягивал и затягивал, со страшной силой, так как смуглые руки дрожали от напряжения; рубашка вздулась на плечах — при всей стройности босса, Луис находил его неприлично сильным. А ремень с затупленными шипами — немного нечестным ходом. Хотя сам бы предпочёл пистолет, чтобы не мучить лишний раз.       Волосы у идиота были влажными. Луис удивился, почему вообще это приметил, в развернувшейся ситуации внимание притягивало иное: побагровевшее лицо, налившиеся кровью глаза, что закатились под лоб, струйки соплей и слюней, смешавшиеся с кровью сиделки; сиделки, которая незадолго до катастрофы помыла идиоту голову, его золотые, как у ангела, кудри. Луис готов был поклясться, что чувствовал запах шампуня всякий раз, когда эти кудри подпрыгивали в такт шипастым поводьям, рвущим розовую кожу на шее. «Милый ангел, — сказала бы матушка Луиса. — Несчастный ангел. Зачем ты пришёл к нам? В этот жестокий мир».       Булькающие хрипения давно стихли. До чего же непозволительно долго держался за сознание этот идиот! Сдайся уже, наконец! Усни, кому говорят, пока не переломились шейные позвонки.       И будто послушавшись безмолвной команды, идиот резко, как по щелчку выключателя, обмяк и повалился на пол грудой костей. На белых ресницах — бусины мутных слёз, на губах — следы собственных зубов; лицо умиротворенное, как у заснувшего младенца. Ремень, раскрыв лепестки, обнажил на шее стремительно набухающую алую борозду. Мышонок Микки продолжал улыбаться беззубой улыбкой. Долгожданная тишина.       Мистер Моро вынул из брюк серебряный портсигар и спичку. Закурил. Его руки больше не дрожали.       — У тебя две недели, чтобы завести на него документы, — обратился он к Луису после двух затяжек. — Возьми фамилию моей покойной жены. Сделай его ей братом. Меня отметь, как опекуна.       — А имя? — спросил Луис.       — Без разницы.       К ним подошёл Вигго, запыхавшийся, с блестящим от пота лбом, но всё такой же собранный; даже зажим для галстука не перекосило. На идиота он взглянул лишь мельком.       — Ситуация так себе. Он поймал голубя, и сиделка, конечно, не была готова к его гастрономическим вкусам: попыталась выбить у него птицу. Рука перекушена. Я вызвал дока, там зашивать и зашивать. Крыло перекрыли, ресторан тоже. Хозяин недоволен и требует объяснений.       — Будут, — сказал мистер Моро. — Перезвони Гилберту и скажи, чтобы взял с собой кетамин. Луис, вызови сюда чистильщиков, двух будет достаточно.       Оба кивнули. Оба вытащили телефоны. Мистер Моро вышел на балкон и спихнул ногой через прутья пухлую тушку, судя по всему, голубя. А затем расправил смятую фотографию мисс Раус и приблизил к глазам, подслеповато, будто читал газету. Луис вздёрнул бровь и повернулся к Вигго, чтобы обменяться молчаливым впечатлением, но того уже и след простыл.       Набирая чистильщиков, Луис подумал, что нужно бы позвонить вечером матушке, справиться о здоровье, и спросить заодно, какое бы она выбрала имя для очередного внука. Лишнего надумает, ну хоть порадуется какое-то время.       Маленькая мисс Раус. Ничего личного. Разве что совсем чуть-чуть. Самую малость. Но вам не привыкать. Ведь так?