По безнадёжному пути (как на тебя мы все похожи)

26 марта. 2017 год.

Степан Попов смотрел себе под ноги. На форменные берцы. В глазах было темно, и он только слышал толпу. Гул нарастал в голове, сдавленной тяжёлым шлемом, но в целом за годы службы он привык к этим ощущениям. Привык к узкому диапазону эмоций. Сначала их выстроили вдоль автозаков, они ждали дальнейших указаний. Молодых ребят срочников строили в цепочки. Люди из его части в основном занимали выжидательные позиции, пока отряды ОМОНа сосредоточились на пути протестующих, периодически брали их в кольцо. Чёрные шлемы бликовали под ярким солнцем. Люди выкрикивали: "Позор". И, может быть, лозунги толпы, крики людей, на глазах которых скручивали молодых парней, а то и подростков, их аплодисменты вслед, разносящиеся из динамиков: "Расходитесь! Не нарушайте общественный порядок!" – слились в новое, но перманентное ощущение, которое, словно иглу с ядом, вогнали в тело Стёпы. Оно поначалу отторгало это, но ноги уже еле держали, стоило ему полностью оказаться в толпе. Степа шёл следом за другим сержантом, которой грубо распихивал перед собой людей. Он не смотрел на лица митингующих, руки больше не были по бокам, а хватались друг за друга, и это было нарушение инструкции – руки всегда держать при оружии. Удивительным было то, что когда они замедлились, сержант обратил внимание на этот непрофессиональный перебой в системе сослуживца. Покосился грозными, но уставшими глазами, словно знал, что стоит оказать на Степу немного давления, он послушно вправится обратно в нужный механизм. Это и последовало. Через минуту он с ещё двумя сержантами подлетел к ничем не подозрительному, но заметно активному парню, за руки они почти поволокли его к автозаку. Степа на долю секунды взглянул на лицо задержанного. Такое юное, закрытое длинной чёлкой. Сердце ударилось в ребра. Он был так похож на него в его восемнадцать лет. Они словно поменялись местами, Степе стало так страшно. Тело абсолютно не казалось своим, как будто реальный он был где-то еще, а не на Тверской. Где-то в воспоминаниях, в которые Степа запретил себе погружаться. Задержание, задержание, еще задержание. Автоматизм. Степан – росгвардеец. До наступившего момента он старался отмахнуться от накопившегося разочарования. Годы прошли. Теперь оно стало чем-то безобразным – бездонной, ороговевшей дырой, которая продолжала вытеснять из него то, что осталось от настоящей личности. Акция протеста продолжалась. Пришло время серьезно задуматься.