Юродивый

      В камере холодно, темно. Острые зубы отбивают дробь, изредка царапая щеки. Не спасают ни обрывки формы, ни жалкое подобие одеяла, скорее являющееся близким родственником половой тряпки. Кандалы на руках и ногах звенят при каждом движении. Смешная, однако, шутка — приковать его здесь. Будто бы отсюда можно сбежать. Ему бы хоть маленький солнечный лучик— нет! — хватит и просто света. Только бы расступилась кромешная тьма. Но он там, куда солнце никогда не заглядывает. В полной заднице. Точнее, в каморке два на два метра. Без окон, без вентиляции, без электричества. Драный матрас откровенно воняет. Мочой, блевотой, каким-то дерьмом — бог знает, откуда его принесли. Рейх сильнее обнял себя. Зашипел: рана на груди тут же вновь начала болеть. Но тепло важнее. Сколько времени прошло? Он не знал. Голова после постоянных ударов о бетон плохо переваривала информацию. Докатился. В последний раз, когда сразу после Нюрнбергского процесса Союз в присутствии всех стран заклеймил его своим гербом (зря эти суки жадно глазели, он не закричал), Рейх ощутил себя Человеком Которого Боятся. Тогда он впился этой красной свинье в запястье, пытаясь клыками вспороть вены. Толпа ахнула, кто-то закричал, кто-то плюхнулся в обморок. А кто-то посмеялся над русским. Но уже в следующий момент СССР с такой силой вмазал немцу по лицу, что чуть не пробил висок. — Ты у меня сапоги вылизывать будешь. — сказал он, когда они ехали спецпоездом до Москвы. — С радостью, хвостом виляя. — Украину в инструкторы по вылизыванию возьмёшь? Она в плену хорошо научилась. — Рейх ехидно улыбнулся, специально провел языком по клыкам, дразня. Что русский после взорвется, он знал, на то и рассчитывал. Знал, что после ему переломают ребра. Но не мог отказать себе в удовольствии. Позже, валяясь с вырванным языком в луже крови, он улыбался. «Пока я могу давить на его раны, пока он впадает в ярость, стоит мне открыть рот, — я живу, а не существую.» — думал Рейх, пытаясь хоть как-то придать себе значимость. Чтобы обмануть самого себя. Теперь он не мог быть Человеком Которого Боятся, но попытаться оставить за собой право называться Человеком — вполне способен. Человек в понимании Рейха двоился. С одной стороны люди были пылинками, расходным материалом, скотом без права голоса. С другой существовал ЧЕЛОВЕК как нечто абстрактно живое, возвышенное и значимое. Как квинтэссенция всего, описанного в книгах Великими. Я мыслю, значит я существую. — только на свой лад: я могу будоражить сердца, играть чувствами, владеть умами, значит я жив. Значит, я что-то из себя представляю. Пока он способен вывести СССР на эмоции, заставить других отшатнуться в ужасе, испытать ярость — он будет жить. Дальше пойдет только существование. Язык отрос к прибытию. — Рад, что ты пока можешь регенерировать. — сказал Союз. И вырвал его снова. На этот раз медленно, словно по волокну отрывая плоть. Наслаждаясь криком, упиваясь слезами. Он ничего не сказал, ничего не приказывал. Просто насильно раскрыл рот и, увидев язык, сжал его пальцами. Рейх сквозь крик слышал, как потрескивает мясо, отрываясь от гортани, через пелену слез видел два горящих ненавистью глаза. Тщетно хватался руками за литые мускулы, брыкался, задыхаясь в стальной хватке. Союз молчал. Было тихо. Только треск звучал внутри головы. Тогда впервые он пожалел, что не застрелился. — Надеюсь, ты усвоил урок. — последнее, что коммунист сказал, перед тем как пинком отправить его сюда. И закрыть дверь. Лишить света. Оставить во тьме. Боже, зачем он в детстве сказал ему, что до ужаса боится темноты?! Семь раз он приходил с одним и тем же приказом. Семь раз Рейх слал его к черту. Семь раз это заканчивалось плачевно. Сопротивление ничего не давало. Союз просто избивал, а когда он переставал защищаться, зажимал нос, заставляя открыть рот и рывком лишал языка. Только в последний раз, видимо, не сдержавшись, вырезал на груди, рядом с клеймом, позорное «блядь». Адская боль, горячка, кошмары во сне и наяву. Давящая тишина пахнущих плесенью стен. Стоит ли игра свеч? Рейх уже сомневался. С каждым разом увечья заживали все дольше: тело исчерпывало ресурсы, оставшиеся после поражения. Совсем скоро он станет почти как человек. Сыро. Начался кашель. Надтреснутый, лающий, страшный. Он умирает? Хорошо. Только бы жар не спадал, а то станет холодно. Время. Слишком много его утекло. Почему Союз не приходит? Забыл или придумывает, как его быстрее замучить? «Господи, — Рейх первый раз в своей жизни воззвал к высшим силам. — Пожалуйста, пусть я умру раньше, чем он придет снова». Шлёп. Рейх дернулся. Шлёп. Капли срываются с отсыревшего потолка. Шлёп. Так похоже на шаги. Теперь все время он проводит, лихорадочно вслушиваясь в перестук капель. Шлёп, шлёп, шлёп. С перерывами. Словно шагает кто-то очень большой. Как Союз. Руки дрожат, впиваясь в грязные волосы, зажимая уши. — Nein! — шепчет он и тут же осекается. Вдруг русский услышит! Нельзя говорить на немецком! Горячка достигла пика. Рейх лежит, еле дыша. Нет сил ни на что. Даже уши зажать. Дверь со скрипом открывается. Он не слышит. Не видит, как склоняется над ним огромная фигура в военной шинели. Не чувствует, как легко СССР перекидывает его через плечо. Не видит долгожданного света. Только зовёт неслышно мать, чтобы как в детстве защитила его от всех бед. Но она умерла. Умер и жестокий отец, и брат, и дедушка-деспот. Японию сжёг заживо США. ГДР застрелили, слепив из ФРГ Германию. Все мертвы. У-м-е-р-л-и. Никто не поможет. СПАСИТЕ! Рейх резко проснулся, подскочив на лежанке. Липкий холодный пот струйками стекал со лба. Неужели… Нет. Хрупкие надежды разбиваются, стоит осмотреться. Это не дурной сон. Он в ловушке. Эта комната была больше. Лежанке для него удалялся лишь маленький угол. С потолка свисали цепи, у противоположной стены скопилось несколько передвижных столов со зловеще накрытым содержимым. Массивная дверь не оставляла надежды быть услышанным. Но, главное, здесь был свет. Рейх улыбнулся. Детская радость заставила на время забыть обо всем. Из темноты больше не придут ни монстры, ни, что страшнее, воспоминания. Он жив, и Союза нет рядом. Через несколько минут пришло любопытство, и немец осмотрел себя. Кровавые мозоли от кандалов перевязаны, все ссадины и раны обработаны, если нужно забинтованы. Нагноения прошли, остались только болезненные припухлости. Он выздоравливал. Но… Почему СССР вдруг расщедрился? Антураж камеры не давал усомниться: ничего хорошего ждать не стоит. Рейх сглотнул. Под ложечкой засосало при мысли о том, как Совок испробует на нем скрытые за белоснежными тканями инструменты. — По крайней мере, мой язык оставят в покое, — произнес немец вслух, нисколько не веря в сказанное. На самом деле, меньше всего он хотел снова обретаться в темной каморке. Но перспектива унижаться ещё претила остаткам гордости. Хотя… Руки затряслись при мысли о голосах из темноты. О страшных тенях, не исчезающих, если закрыть глаза. О кошмарах из детства и юности, которых он боялся до дрожи даже будучи диктатором. Нет, пускай уж он будет без языка, чем во тьме! — Вижу, ты идёшь на поправку, — голос над самым ухом чуть не довел Рейха до сердечного приступа. Вскрикнув, он рывком развернулся и отшатнулся в угол, увидев, что Союз стоит в метре от лежанки. Его испуг позабавил русского. — Никогда бы не подумал, что смазанная дверь будет таким замечательным решением. — сказал он и, подойдя к Рейху почти вплотную, сел на корточки. Немец закрыл голову руками, исподлобья смотря на мучителя. Сжал челюсть, ожидая привычной процедуры. — Открой рот. — скомандовал русский. Третий зажмурился. — Н-ненадо. — жалобно попросил он. Союз раздражённо выдохнул, закатив глаза к потолку а-ля «вот с кем приходится иметь дело?» и без лишних слов перехватил тощие руки, прижав к стене. — Открой рот. — более настойчиво приказал он. Рейх замотал головой. На глаза навернулись слезы. «Нет, только не это!» — вертелось в голове. Он был слишком напуган прошлым опытом, чтобы сопротивляться, и в то же время что-то в душе ещё восставало против слепого подчинения. Союз долго не ждал. Второй рукой он взял его за подбородок, и потянул вниз. Рейх не сопротивлялся. Только покраснел от унижения. Сердце сжалось, ожидая боли и… — Для ослабленной паскуды ты на удивление быстро регенерируешь. — сказал СССР и отпустил. От удивления Рейх открыл глаза. Союз громадой навис над ним, давя превосходством. Глаза смотрели без злобы… С расчетливостью и чем-то ещё. Чем-то странным. Всю следующую неделю он приходил регулярно. Приносил еду и питье, менял повязки. Рейх даже начал потихоньку вытаскивать себя из моральной ямы, стал без страха смотреть на пленителя, всегда держа спину ровно, всем своим видом показывая «сломан, но не сломлен» Пока однажды… Дверь отворилась с еле уловимым скрипом, который можно было различить только в полной тишине. Рейх тут же подобрался, ожидая действий врага. СССР вошёл как ни в чем ни бывало. Только на лице была мерзкая ухмылочка. — Чего надо? — оскалился немец. «Ну прямо как пойманный зверёк, — подумал Союз. — На что он надеется, продолжая собственноручно ухудшать свое положение?» Он молча запер дверь и направился к зловещим столам. Рейх, из-за цепи на ноге не имеющий возможности подойти к ним, подался вперёд, пытаясь разглядеть, чем враг займётся. — Н-не молчи! — голос нациста дрогнул. Союз с удовольствием отметил, что заикается эта скотина теперь постоянно, и достал из-под стола большой таз. — Пора тебе принять ванну, — сказал он. — Что?! Снова Рейх напрасно возмущался и краснел: коммунист молча поставил таз на середину камеры, ненадолго вышел, вернулся с горячим чайником, вылил в него воду. — Ответь! — немец уже начал впадать в истерику. — Скажи спасибо, что вода будет теплой. Мысли Третьего танцевали дикое танго, а глаза лихорадочно метались от сливного отверстия в полу, до крана со шлангом в стене. Что грёбаный Совок задумал?! Нет, он не посмеет… Должно же быть у него достоинство! Нет, он тебя вымоет, — шептал голос в голове. — Как грязную свинью. Потому что ты — животное без чести и совести. «Неправда!» Правда, ты сам это знаешь. От немого поединка с самим собой оторвал СССР, закончивший приготовления: — Будь паинькой, — произнес он, словно каждый день насильно мыл немцев. — Тогда я не буду тебя бить. Рейха передёрнуло. — Только тронь меня, паскуда! — взизгнул он, выставляя и руки и ноги, чтобы защититься. Видишь? Лучше бы ты застрелился. Нет, лучше бы не рождался. — Нет! Неправда! Я… Договорить не успел. Союз просто схватил его за ногу и рванул на себя. Что там мямлит конченый фриц его мало интресовало. Завтра будут гости, надо привести тушку в порядок. От неожиданности Рейх обомлел на миг. Потом с новой силой начал брыкаться. — Грязный извращенец! Свинья! Гад! СССР сначала терпел, пытаясь все же раздеть его, не причиняя вреда. Но когда Третий заехал ногой ему по лицу, раздражённо выдохнув, сжал кулаки. — Ты походу тупой. Удар. Рейх замер. Смачное попадание в живот вышибло из него дух. Вдохнуть удалось только через пару мгновений. Удар. Рейх сипло закашлялся. Второй раз в то место. Он даже руками не успел его прикрыть. Больно. Удар. Вишенка на торте. Пока он хрипел, пока от боли потемнело в глазах и лёгкие словно горели, Союз встал на ноги и со всей силы пнул его. Снова по животу. Рейх отлетел к стене, пребольно ударившись позвоночником. От боли сознание помутилось. Казалось, он больше никогда не сможет двигаться. СССР сплюнул. — Мразь. Никогда не хотел нормально. Вечно одно дерьмо с тобой. Фраза, достигнув ушей, начала прокручиваться в голове бумерангом, царапая череп изнутри. Отдаваясь эхом.

Мразь. Мразь. Мразь... Одно дерьмо... Дерьмо...

Будто он в колокол башку сунул. Пока русский его раздевал, Рейх пребывал в своеобразном астрале, пустым взглядом таращась в пространство.

Дерьмо... Дерьмо... Дерьмо...

Словно они никогда не дружили.

СЛОВНО ОН ВСЕГДА БЫЛ НИКЧЕМНИКОМ

Струя ледяной воды привела в чувства. Рейх дернулся, рефлекторно закрываясь руками, мгновенно замерзая. Мгновенно приходя в себя. Холодная вода, холодный пол. Центр камеры. Громада со шлангом. Союз. Дальше как в тумане. Таз с водой. Мыло. Мозолистые руки с мочалкой. Такие родные. Безжалостный взгляд. Бритва. — Завтра ты должен быть гладким и покладистым. Рука, угрожающе сжимающая член, чтобы не брыкался. Аккуратные движения. Жгучий стыд. Все нечетко, размыто. Но до позора запомнилось. Рейх открыл глаза. Грудь тяжело поднималась и опускалась. Кош... мар? Живот заболел. Рейх закрыл лицо руками. Щеки запылали так, что можно было поджарить яичницу. Промежность была гладко выбрита. И сделал это Союз. А ты и не сопротивлялся. «Он бы оторвал мне... Член. Я ничего не мог сделать!» Мог. Просто тебе нравилось. «Нет!» Рейх надавил пальцами на виски, пытаясь заткнуть собственный разум. Ты жалок. «Заткнись!» Ничтожество. «Отвали!» Рейх всегда был одиноким. Говорить сам с собой мог часами. Голос в голове. Он не называл его совестью. Не называл никак. Давать имя подсознанию было страшно. Вдруг взбесится и станет отдельной личностью. Или ещё что похуже. Всю ночь немец провел, переругиваясь с внутренним голосом. Наверно, это была попытка убежать от жестокой реальности. Как в детстве, когда мама умерла. В этот раз бегство из реальности тоже помогло. Но не было продуктивным: Рейх забыл о последних словах Союза. И зря. Ему удалось заснуть, когда в камеру вошли двое. — Подумать только, эта гнида смеет спать, когда хозяин пришел. Британия надменно фыркнул, кинув презрительный взгляд в сопящего Третьего. — Полгода прошло, а ты ещё не выдрессировал его. Союз, чем ты занимался? — Вырывал язык. — русский был спокоен, будто речь шла о походе в магазин или чистке зубов по утрам. — Охо, и всё? — Я приказывал ему вылизать мои сапоги, а когда он отказывался — вырывал язык. Чтобы он в конце концов понял, что выбора нет. — Или лишился языка вовсе? Союз, ты может и хорошо разбираешься в приченении в боли, но рабов дрессировать совсем не умеешь. Англия усмехнулся. — Надо было сразу показать ему, кто здесь главный. Он направился к одному из столиков, сдернул белоснежную ткань. — Ого! Ассортимент знатный. Хоть в этом ты приуспел. — Как хорошо, что в договоре твой визит единичный. Англия рассмеялся. — А ты что же, не останешься? Такое лакомство принято делить. Союз пожал плечами, направляясь к спящему Рейху. — Наверно ты прав. Он улыбнулся. Широко, пугающе. Такая лыба ничего хорошего не предвещала. Кляп, чем-то похожий на удила, который он захватил с собой это подтверждал. — О, какая дивная идея: начать фиксацию, пока он спит! — восхитился Британия. — Жду не дождусь реакции! Рейх же спал. За вечность заточения в темной каморке он так истрепал себе нервы, что даже после нескольких дней восстановительного сна после горячки, все равно чувствовал усталость и почти постоянно пребывал в царстве Морфея: мозг таким образом пытался привести себя в порядок. Он бы давно проснулся, спал всегда чутко. Если бы сам себя не загнал из-за кучи страхов и фобий, пришедших из темноты. Рывок. Рейх открыл глаза, сразу дернулся в сторону от встяхнувшей его руки. Глаза враждебно сверкнули. Он уже хотел отпустить колкость, как ощутил, что челюсти разведены особым устройством, не дающим закрыть рот. — И все? — донёсся разочарованный вздох англичанина. — Ты его что, вагоны разгружать заставлял, что дрыхнет так? — М...мм.... Што? Рейх обернулся, почти лишенный возможности связно произносить слова. Побледнел. Великобритания?! Пазл в тяжёлой со сна голове сложился на удивление быстро. Третий метнулся в сторону, прыгнув мимо СССР. Нет! Старый извращенец! Он не позволит ему... Цепь натянулась и отбросила его назад. Рейх плюхнулся на бетонный пол. Глаза его стали похожи на блюдца от переполнившего их страха. Все знают, как Колониальная Империя усмиряет пленные страны. СССР за цепь подтянул брыкающегося Рейха к себе. С наслаждением впился в полные ужаса глаза. Сначала тот факт, что он обязан единожды пустить Британию к Рейху и позволить делать все, чего шальная душонка империалиста ни пожелает, откровенно играл на нервах. Он не мог просто в свое удовольствие колошматить Рейха, как боксёрскую грушу, избавляясь от стресса. Надо было не ударить в грязь лицом, показать, что он умеет воспитывать пленников. Но когда любитель чая рассказал, чем собирается заняться и пригласил поучаствовать, Союз очень удивился: подавился привезенным в подарок виски и покраснел до корней волос. Потом согласился. Хотелось увидеть реакцию немца, изрядно надоевшего своим упрямством. Увиденное будоражило и возбуждало. До чёртиков напуганный Рейх с вывалившимся изо рта языком чуть не плачет, хотя он его ещё ни разу не ударил. Кровь прилила не только к голове, но и к паху: Союз ощутил, мощный стояк. Не задумываясь ни секунды, он расстегнул ширинку и приспустил штаны. Рейх, снова отползший на всю длину цепи, не особо раздражал. Он хотел его. — Ого, вот эта прыть! — Англия чуть не хлопал в ладоши. И правда конченый извращенец. — Ладно, разработай этой шлюхе ротик, а я пока займусь его задним проходом. Третий закричал, царапая ногтями пол стал пытаться сорваться с цепи, но железный браслет на ноге был слишком крепким. — Ненадо! Пожалуйста! — молил он, пока Союз вновь подтаскивал его к себе. Но кляп мешал говорить, и изо рта вырывались лишь нечленораздельные звуки да капала слюна. СССР как всегда был скуп на слова. Без лишних предисловий он ткнул его коленом в живот, заставив встать на колени, ловким, отработанным движением перехватил руки, прижал их за запястья к спине, потом переместил вторую руку на шею, угрожающе сжав: «Дернешься, сверну» говорил этот жест. Рейх успел его выучить, и застыл, жалобно скуля. Он зажмурился, чтобы не видеть чужого члена перед лицом и мелко дрожал. Все же, как бы он ни боялся, жить все равно хотелось. Иначе давно бы застрелился от бессилия. У Союза в голове помутилось от желания. Он резко опустил голову Рейха. Тот вскрикнул и начал давиться членом, сжимая его языком и гортанью. Он хотел освобождения, но доставлял мучителю большее удовольствие. Русский утробно зарычал, забыв обо всем, обеими руками обхватил голову Третьего и начал быстро-быстро надрачивать ей. Ошалевший немец едва успевал вдыхать, захлебываясь в слюне. Он забыл о сопротивлении, опираясь руками о пол, чтобы не так сильно висеть на члене. Тем временем Англия обошел его сзади, спустил штаны. — О, ты даже подготовился. — оценил он выбритую задницу, шлёпнул по ней. — Для его величества старался. — пыхтя от наслаждения ответил Союз. Любитель чая рассмеялся и начал массировать сжавшийся анус. Он ловко пропихнул в него сразу два пальца, вызвав отчаянный вскрик, начал делать «ножницы». Его целью было трахнуть Рейха максимально больно, но только дурак будет совать хуй в мало-мальски не разработанный анус. От постоянной тряски у Рейха начала кружиться голова. От вкуса чужой склизкой плоти становилось дурно, но любые предпосылки к рвоте заколачивались в пищевод грубыми толчками. Нет, это происходит не с ним! Такого просто не может быть! СССР ускорился, одновременно толкаясь ягодицами и насаживая его голову руками. Сон, это просто дурной сон. Русский вколотился максимально глубоко, замер и с удовольствием излился в глотку. Нет. Медленно вытащил, намеренно задев нёбо. Заставил Рейха сглотнуть. Отвратительный горький привкус разлился по глотке подобно кислоте. Третий закашлялся, пытаясь сблевать, но никак не выходило. ЭТОГО ПРОСТО НЕ МОЖЕТ ПРОИСХОДИТЬ Толчок. Рейх заорал, слезы, что-то припозднившиеся, брызнули из глаз. Он рванулся вперёд, убегая от огненного стержня, разодравшего задницу. Прямо на Союза. Но это было не важно. Он обнял его, подтянул колени и умоляюще воззрился в зелёные, как самая непроходимая Тайга, глаза. Они же когда-то дружили. Ну не может же он вот так поступить! Мгновения в нем ещё теплилась надежда. Потом он разобрал во взгляде бывшего друга презрение. Отшатнулся и наткнулся на Англию. — Плохой мальчик. — осклабился тот. — Н... нет. — прошептал Рейх, уже ни на что не надеясь. В душе что-то оборвалось. Он понял: спасенья ждать неоткуда. Живым не дамся! Первое, что появилось в голове. Третий что есть силы лягнул Британию, вскочил, намереваясь бежать. — Цепь. — прошептал в самое ухо. Рейх обомлел. Союз, с военной сноровкой не распрощался, поэтому вскочил, стоило ему предпринять попытку к бегству. Удар. Потемнело в глазах. Сознание уходит сквозь пальцы. Пожалуйста, не надо... За что?

Он лишь хотел доказать, что не слаб.

***

Больно Раскалённый стержень продолжает раздирать нутро. Грязные, похотливые руки выворачивают соски, а во рту снова огромный член. Не двинуться. Он связан по рукам и ногам. Даже слезы уже отказываются идти: слишком много их пролилось. Все как в тумане. Голова раскалывается. В заднице хлюпает смесь из крови и спермы. Сколько раз они менялись? Он уже не чувствует себя человеком. — Союз, тебе чертовски повезло с игрушкой. — сказал Англия, кончив в рот ничего не соображающему немцу. Союз только сильнее сжал рейховы ягодицы, вызвав у несчастного сиплый стон. Неужели всё? Из него вышли. Сильные руки заставили сесть на корточки и удерживали в таком положении. Нет, не всё. Под него поднырнули и усадили на член. Потом взяли обхватили под коленями, опустив корпус назад. Выпятив задницу. Что... Что они собираются делать?! Кто-то, Рейх уже не различал, Англия это или Совок, пристроил головку к его и без того заполненному проходу. Начал бесцеремонно входить. Немец заорал. Куда? КУДА ЕЩЕ БОЛЬШЕ??? «Я сейчас лопну».— подумал Рейх и отключился.

***

Дрожь колотит по телу, словно охотничья дробь. Живого места, кажется, не осталось. Всхлипы жадно впитывают бетонные стены. Ничтожество. Нет, это происходит не с ним. Быть такого не может! Это со... Может хватит все списывать на дурные сны? — Замолчи! — хрипит Рейх самому себе. Сынок, почему ты дал мне умереть? Голос мамы. — Неправда! Ты сама застрелилась. Во что ты превратил мою страну?! Отец. — Но я... Паршивый негодник! — Я хотел... Я поверила тебе, и теперь мертва. Япония. — Я не знал... Почему ты стоял и смотрел, как меня убивают? ГДР. — Я ничего не мог сделать. Ничтожество. Голоса в голове сплелись в единый хор.

НИЧТОЖЕСТВО, НИЧТОЖЕСТВО, НИЧТОЖЕСТВО...

Нет! Он всего лишь хотел... Всего лишь хотел доказать, что не слаб. США пошел войной на отца, и победил. СССР устроил кровавую резню на своей же территории. Франция топила своих жителей в крови бесчисленных революций. Испания сжигал людей за инакомыслие со рьяностью сумасброда. Но когда он пошел за своей мечтой и упал, то стал козлом отпущения Рейх раскачивается из стороны в сторону, не замечая боли. И все равно — это невозможно. Такого не могло случиться. Не с ним. Да! С ним и не случалось! Это не он! Не про него! Рейх улыбается, сжимая голову руками. На щеках грязные разводы от слез. С ним никогда не случалось подобного. Туда, сюда. Туда, сюда. Раскачивается из стороны в сторону. Да-да! Он бы никогда не устроил резни! Его мама не застрелилась, а отец — не деспот! Это — не он. Рейх сжимает седые волосы. И улыбается.

***

— А Юродивый ваш прижился, Анатолий Петрович. — сказала старушка, кивая на абсолютно седого мужчину в ношеной рубахе. Тот ходил за курами и лепетал что-то непонятное. — Животных очень любит. Что ни день — так со Степаном на выпас увяжется, за коров переживает очень. Наверно думает, что за они тоже мычат, как он, то родственники евонные. Союз стоял, покуривая сигарету, на крыльце бревенчатой избы. — Он так и не начал говорить? — Почему же? Говорит — токма мало и все в третьем лице. Будто и не про себя. Рейх, одетый как дворовой мальчишка, с интересом ходил за курами. Временами брал наседок на руки, гладил и нежно шептал что-то. На его лице застыло глупое выражение счастья. — Война проклятая, — сокрушалась старушка, к которой СССР определил Третьего. — Вона что с людьми делает. Парень молодой, красивый! Дурачок теперь. Чтоб их всех, немцев этих... — Не переживайте, баб Марф, — успокаивающе протянул Союз, прогоняя из памяти наполненные мольбой глаза. — Главного их, Третьего Рейха, Советский Союз убил. — И то хорошо. А если не секрет, расскажете, как к вам этот Юродивый угодил? А то пристроили — и ни словечка... Союз тяжело вздохнул. — Скажем так: я перед ним очень виноват. — Неужто? — Да, баб Марф, виноват. — Не верю! Ух, фашисты проклятые! Как хорошо, что их главаря убили. — Да, — протянул Союз, наблюдая, как Юродивый переживает, куда подевались куры. — Хорошо, что Третий Рейх мёртв.