ослепительно белый

☆ ☆ ☆ ☆ ☆

в ночном сумраке, таящемся за каждым поворотом, есан вслушивается чутко в звуки. парк шелестит ветерком теплым, тропинки одиночеством дышат. прокручивая белоснежную розу в пальцах, кан ждет. у него встреча. важная встреча. важнейшая, он бы даже сказал. сегодня его цель — раскрыться, позволить себе сказать то, о чем так долго молчал, и есан... нервничает? он не знает, как описать свое состояние, однако с ноги на ногу переминается и взглядом тревожным бегает по округе. после прогулки ему во тьме до дома добираться: фонари сегодня слишком тусклыми кажутся, и тропки становятся сложнейшим испытанием, — но что еще остается, коли при дневном свете слова искажаются иным смыслом? ночь трепетна своим сумраком, своей эстетикой; она — ворох чувств, воспоминаний. окликают. кан вздрагивает зашуганно и оборачивается к силуэту, который руки мгновенно поднимает вверх и машет ими приветственно. сердце сжимается, пульсируя все сильнее. да, он нервничает. до умопомрачения, до дрожи в коленках. у уена — смешные очки и платина в волосах, у есана — кожаная жилетка с большим количеством цепочек и игрушка, подаренная чоном, который на нее целых две ночи потратил. а еще у есана — панический страх людей, а у уена — тысяча и один друг, с коими чон обнимается за каждым домом. кану сложно. он ревнивый, однако ревность показать не может, иначе раскроет себя, сдаст с головой. в своей ревности есан захлебывает, как в омуте глубоком; барахтается неумело и тонет, глотает воду ледяную. уен продолжает энергично махать до тех пор, пока не оказывается рядом. обнимает он крепко, трепетно, его объятья — тиски, из которых не хочется вырываться. да есан и не вырывается: лицом утыкается в пропахшую одеколоном футболку и полной грудью вдыхает, изо всех сил стараясь насытится запахом чона. уен искристо смеется: — прости, я задержался немного, — почесывает затылок несколько смущенно и отпускает старшего, улыбается до ушей и очки поправляет. он — воплощение радости, эстетичности и громкости. человек, сотканный из невероятных способностей и талантов. есан им восхищается, даже боготворит его в какой-то степени. — ты чего пары пропускаешь, негодник? — чон пальцем наставительно грозит, но снова смеха не сдерживает и треплет темные волосы друга, хотя тот фырчит по-ежиному, колючки свои выпускает. — еще и так поздно гулять зовешь, ужас. я-то надеялся отоспаться к завтрашним занятиям! с университета темы перетекают в события дня; уен все больше и все активнее говорит, жестикулирует забавно, а есан его слушать хоть вечность готов. слушать этот голос, этот смех, смотреть в эти живые глаза, горящие восторгом, наблюдать за каждым движением и каждый вдох ловить. кан чона любит всецело, необъемлимо. так сильно, как только способен. и они стоят как два дурака посреди тропинки в темном парке — один без умолку трещит, второй со всем вниманием слушает — и никуда не сдвигаются со своего места. прокручивая в пальцах розу, которую уен определенно уже заметил, есан нервничает в замирающей тишиной паузе. чон изгибает бровь на миг, ухмыляется уголком губ и, спрятав за спину руки, перекатывается с пяток на носки — шанс будто бы дает, и кан поглубже вдыхает, чтобы начать, однако... — кстати! я же хотел рассказать! сегодня к сану ходил, потому и задержался, — лицо уена озаряется счастьем, когда есан, наоборот, мрачнеет, становясь похожим на тучу грозовую. имя сана — запретное слово; чхве — человек, к которому кан наиболее сильно своего чона ревнует. да, конечно, он понимает, что эти двое более похожи на пару, чем сам есан с уеном, но лучше от этого не становится. только хуже. кан ненавидит то, с какой извечной радостью чон говорит про друга — а друга ли? — и потому чувствует внутри тревожную боль, раздирающую на куски. ночь сгущается, и сумрак медленно перетекает в непроглядную тьму — неужели это кану кажется, что он ничего не видит? пальцы сжимаются в кулаки, с каждым мигом шипы розы, принесенной для признания в безграничной любви, все глубже вонзаются в ладонь, раздирая нежную кожу. не замечая ничего, уен продолжает рассказывать о том, какой сан великолепный и как много значит для него, а у есана в глазах уже слезы стоят и ком в глотке застревает. это не грусть, это обида чистой воды. ревность, пораждающая злость. кан сжимает розу до хруста ее стебля и голову низко опускает, поднимая ладонь свободной руки к лицу. — хватит, — его голос, хрупкий и рваный, смешивается с темнотой в коктейль разочарования. отчаяние схватывает тело, мешая нормально двигаться, и юноша молит, чтобы уен оказался благоразумным, иначе все закончится плохо. — что? — напротив — сосредоточение удивления и непонимания; чон крутит кольцо на пальце, глядя на друга невинно-расстроенно, словно совсем не знает, что сделал не так. — что-то случилось? — не говори о сане, — рявкает ни с того ни с сего есан и сам пугается своей резкости, но уже не отступает от нее, поднимая голову и пронзительным взором окидывая уена с пяток до макушки. — ни слова больше! — но сан — мой друг! — возмущается упертый чон, хмурит брови и цокает языком. — я не могу о нем не говорить, есан! — он руками взмахивает, словно этим жестом доказать что-то хочет, однако на миг замирает. его взгляд вылавливает из темноты ослепительно белый цвет, в пальцах кана зажатый. цветок, сломанный, пачкающийся... лишь миг — чон трясет головой, чуть ли не теряя очки, и вновь свое внимание переключает. он не знает. ничего не знает. есану становится невыносимо больно. — мы уже много раз говорили о том, что я имею право говорить о сане, нет разве? разве не ты со мной соглашался, а? есан панически боится людей. особенно возмущенных. у него свои инстинкты, свои загоны, свои трепещущие страхи. он мышка в мышеловке — тревога его воплощение. уена кан тоже временами опасается, однако сейчас лишь злится на друга, который не дает и слова вставить. ночь — воплощение накопленной боли; во тьме есан хотел спрятаться, да в итоге потерялся. в его голове волнение пульсирует до шума громкого, сердце в груди птенцом бьется. кан смотрит прямо в глаза, пронзительно и отчаянно, и старается — изо всех сил, честно — принять факт, который так громко втолковывает ему уен. — ты любишь сана? — срывается с губ огорченно, есан заставляет себя проглотить душащие слезы. его игнорируют. так безответственно, так яростно. ревность вспыхивает огнем, толкая кана на поступок, для него не свойственный. — любишь его!? — почти выкрикивает есан, швыряя белоснежную розу под ноги чона; тот застывает испуганно, вздрагивает и издает непроизвольный писк, когда его за грудки хватают. — да катись ты, уен! я хотел... хотел... — кан толкает со всей силы, опрокидывая замолчавшего уена на землю, язык прикусывает и прочь бросается. он мог сдержаться. мог ничего не делать, сказать спокойно, объясниться. но уен такой громкий, такой непонятливый... уен такой... есан прячется в закоулках серого ненавистного города и, забывая об изрезанных шипами руках, плачет навзрыд. лицо заплаканное в ладони прячет смешивая кровь и слезы меж пальцев. он хочет потеряться, забыться иль во времени вернуться назад, чтобы выслушать уена до конца, не толкать, не разбивать. однако время не вернуть, да и поступок уж не исправить, и кан, опустошенный и погасший, возвращается к началу — в парк, где затоптанная, некогда белоснежная роза так и продолжает лежать посреди тропинки. над макушками великих деревьев небо постепенно окрашивается в предрассветные оттенки, опускается на хрупкие лепестки отблесками света и тонет в бархате. есан опускается на колени, нос запястьем утирая, и бережно берет цветок в руки, пытаясь будто бы вернуть его к былой жизни. роза старается шипами сцапать, задеть посильнее, и кан искренне этого желает, ведь он — дурак. необузданный, самый настоящий болван, каких свет не видывал ни разу. он несет ответственность за свой поступок, как бы сложно ни было вину свою признать. есан себя ненавидит. есан себя проклинает. есан на себя кричит до сорванного голоса. но это ему никак не поможет, в чем суть? себя не сдержал, позволил впервые ревности корону примерить. вот и получил. за спиной раздаются шаги, аккуратные, крадущиеся. человек замирает на месте, топчется несколько минут и пыхтит, подобно паровозу. молчит долго-долго, терпение испытывая, и носом шмыгает. голову опуская, чон решается на дополнительные шаги, ладонь кладет на плечо и руку сразу же одергивает, как ошпаренный кипятком. есан оборачивается. — ты обронил, — бормочет уен несмело и игрушку самодельную протягивает, взгляд пряча на тропинке перед собой. его щеки пылают то ли от бега, то ли от стыда, а в глаза заглянуть — вина вселенская мириадами звезд сверкает. в чем он виноват, зачем стыдиться? чон знает только, что извечно спокойного есана разозлил, а остальное для него значения не имеет. — я... есани, я хотел извиниться, — бездушное выражение лица кана заставляет чона краснеть лишь сильнее, волноваться в сто раз больше. уен снова мнется, снова не решается, снова шмыгает. взор его скачет по парку, уцепиться за что-то пытается, да только попытки эти тщетны. — ты не прав, есани. сан для меня друг, не более, — еще больше снижает голос, почесывает макушку и впервые смотрит на кана, когда тот берет протянутую игрушку за ближайший к нему конец. но чон не отпускает, крепче пальцы сжимая, и робко, неловко улыбается. — я тебя люблю, а не его, — на выдохе произносит он, смеется искристо, замечая пунцовые щеки друга, и добавляет спустя пару минут: — ты дурак, честное слово... все же и так понятно было. есан отмирает лишь тогда, когда столь родные пальцы зарываются в волосы, когда уен чуть наклоняется, целуя в кончик носа. в душе фейерверком чувства взрываются, и их искры калейдоскопом пестрят перед глазами, сливаясь с искрами вновь улыбающегося уена. трепет сердца, возможно, слышен и чону, но тот лишь своим трепетом делится, разгоняя оставшийся сумрак. — но... я же... я же не успел сказать... — заикается кан, переводя взгляд на розу и опять взирая на уена спустя какое-то мгновение. — я же так хотел... — я знаю, есани. я слышал, как стучало твое сердце, хоть и понял только сейчас. напротив — все та же вселенная со своими звездами, рисующими созвездия. напротив — любовь и забота. напротив — вся будущая жизнь, которая уже через час устроится под боком и будет мирно сопеть, забивая на те самые пары. есан панически боится людей, а у уена — смешные очки и платина в волосах; сколько бы ни было у них разногласий — они вместе. с сегодняшнего дня и до скончания веков.