Луна проплыла,
Ветви оцепенели
В блестках дождевых.
Мацуо Басё.
Томиока спокойно ворошит угли в костре. Спящий лес тих и не кажется враждебным, но Аккерман не обманывается, думая, что может выдохнуть. Они здесь уже третью ночь — безуспешно разыгрывают заплутавших крестьян, пряча под линялыми хаори клинки и плотную броню униформы. — Я слышал, ты поладила с Шинадзугавой, — Гию не сводит с огня глаз, и в темноте они кажутся двумя бездонными колодцами, в которые так легко провалиться, стоит только позволить неосторожный шаг. — Никогда бы не подумал. — Это оказалось несложно, — пожимает плечами Микаса и тянет руки к пламени — не холодно, но пальцы всё равно дрожат. Обычно она прячет их в карманах или рукавах, опасаясь взглядов и расспросов, но Томиока не тот человек, от коротого нужно что-то скрывать. Между ними никогда не было тайн, разве только одна, и заводить поганую традицию сейчас как минимум глупо, как максимум — неуважительно. — Неужели? — Томиока всё видит, но не позорит их связь вопросами: понимает. Всегда понимал. — Всего-то и нужно было его поколотить, — слабо улыбается разведчица, наблюдая за пляшущими в темноте огненными языками: чертовски красиво. Где-то неподалеку бродит демон, но она спокойна, как никогда. С Гию по-другому не бывает. Томиока не выглядит растерянным или удивлённым: лишь немного задумчивее обычного. Словно тоже чувствует приближение бури. И дело совсем не в ночной твари, на которую они сейчас охотятся. Аккерман никогда не была сильна в математике, но с такими простыми подсчетами справиться способна: шестая, пятая, четвертая и третья Высшие Луны мертвы — у прародителя осталось лишь два козыря, и он не преминёт ими воспользоваться. Аккерман и правда ужасна в математике — у Кибуцуджи три козыря… И третий — Джокер, способный разнести в щепки самую сильную комбинацию истребителей. Микаса часто видела, как играли Ханнес и другие солдаты в Шиганшине, и готова поклясться, что против такой руки ставить они бы не стали. Никто в здравом уме не поставит против Леви… И всё это — её вина. Кисти вновь сводит тремором: огонь растворяется во мраке, и из темноты на неё смотрят два демонических глаза с деформированными зрачками — один яркий, другой слегка мутноватый. Гию мягко накрывает дрожащие пальцы своими. У него очень тёплые ладони, покрытые сеткой рубцов и бессменных мозолей — самые нежные на свете. Аккерман хочет извиниться, пробормотать что-то вроде «я в порядке», но понимает — каждое слово будет ложью, а лгать Томиоке она не посмеет. И поэтому выдаёт правду: — Мы не справимся… — Мы не узнаем, если не попробуем, — Гию согревает её руки своим дыханием, едва уловимо касаясь губами. — Не узнаем, — эхом повторяет Микаса. Они говорят уже не о демонах, и Аккерман прекрасно это понимает. И это осознание отчего-то пугает куда сильнее, чем бой, который их ждёт. Бой, что уже гремит в недалеком будущем. И этот Гул силен и страшен настолько, что звучит сквозь время. Микаса прикрывает глаза, ища среди спутанных мыслей что-то простое, ясное. Что-то, с чем она способна справиться. — Танджиро с ребятами в порядке? — разведчица старательно изучает огонь, отказываясь поворачивать голову и встречаться с Томиокой взглядом. — Пару недель назад я встретила Зеницу… Он был очень расстроен. — Нет. Они не в порядке, — тихо отвечает Столп. — Но будут. — Зеницу прав… Я их бросила. И не заслуживаю их дружбы. Ничьей не заслуживаю. — Агацума не знает, почему ты ушла. Расскажи ты правду… Он бы не посмел тебя обвинять. Но это знание уничтожило бы отряд. Не вини себя, Микаса. Ты всё сделала правильно. Ты защитила их. Как защищала всегда. Как защищал он. Аккерман не выдерживает — поворачивается и прячет крик в складках его хаори. Томиока больше ничего не говорит — только обнимает и прижимает к себе, бережно поглаживает по спине и шепчет что-то неуловимое. И она успокаивается: дышит ровнее, глубже. И наконец отстраняется — смотрит в его бездонные глаза и пытается передать взглядом всё, что чувствует: нежность и бесконечную благодарность. — Иногда мне кажется, что я тебя выдумал, — Гию осторожно касается ещё мокрой от слёз щеки. Говорит о свершившемся, о незыблемом. Громкие крики — нестройное музыкальное сопровождение сомнений, тишина — спутник надежности. — Тогда у тебя скверное воображение, — сглотнув, Аккерман опускает глаза, но тут же возвращает взгляд. — Можно было придумать кого-то получше. — Я ни о чем не жалею, — слабо улыбается Томиока. Мечник хочет сказать что-то ещё, но неожиданно мягкие спокойные черты становятся жестче. Гию резко поднимается, доставая из-за пояса клинок. Микаса не задаёт ненужных вопросов — ясно без слов. Цеплять УПМ за долю секунды научилась давно — механизмы давно стали частью тела, сколько не прячь их в пыльной коробке под кроватью. Тросы свистят в аккомпанемент щелчкам рычагов. Действия отточены, тактика безупречна: Столп и разведчица не первый раз сражаются вместе, а даже будь иначе — чувствуют друг друга слишком хорошо, чтобы ошибаться. И чудовище, что ступает в светлое пятно, обречено. Демон шипит, выбрасывает лишние конечности, вращает бешеными глазами, наивно думая, что способен напугать Столпа. Но Томиока бросает один короткий равнодушный взгляд и указывает пальцем наверх. Тварь рефлекторно поднимает голову — чтобы тут же с ней расстаться: щёлкнув рычагом, Микаса рушится вниз, по пути разрубая длинную костлявую шею. Мягко приземлившись, стряхивает вонючую кровь и убирает оружие. — Никогда не перестану удивляться этим механизмам, — Гию заливает костёр остатками чая. — Это чудо. — Ты говоришь так, потому что никогда не пробовал, — Аккерман заставляет себя отвернуться от распадающейся прахом туши: убить смогла, но осматривать результаты без страха всё ёще не в силах. — А я ведь предлагала. — Мне спокойнее, когда я чувствую под ногами землю, — пожимает плечами Томиока. — Ты только… — Неожиданно мечник краснеет: — Шинадзугаве не говори. Микаса не может удержаться от улыбки: слухи о немом противостоянии Столпов Воды и Ветра оказались правдивы — Томиока и Шинадзугава действительно друг друга на дух не переносили. — Я могила, — Аккерман «закрывает» губы и выбрасывает невидимый ключик, но Гию не торопится возвращать ей улыбку: мрачнеет и отворачивается. Лишь теперь Микаса понимает: не одна она крутит в голове десяток тяжёлых мыслей, и любое неосторожное слово вызывает болезненный укол в сердце. Разведчице хочется извиниться, пообещать, что обязательно выживет, поклясться, что не останется лежать на голой земле кучей поломанных костей и выпущенных кишок, вот только они никогда друг другу не лгали. Долгую паузу нарушает резкий птичий крик: дряхлый ворон Томиоки садится на хозяйское плечо и сбивчиво передаёт послание от Оякаты-самы: Столп Воды и госпожа Аккерман должны как можно скорее явиться на собрание — но не в Штаб, а в какую-то деревушку неподалеку. — Ты уверен, Кандзабуро? — хмурится Гию, знающий, что старая птица запросто может перепутать место. — Нам точно нужно в Кодоку? Кандзабуро коротко кивает и, оставив Томиоке черное перо, взмывает вверх, указывая направление. Микаса и Гию сбрасывают уже ненужную маскировку и устремляются следом. Преодолевая десятки ри, мечник и разведчица то и дело обмениваются тяжёлыми взглядам: Кодоку переводится как «одиночество», и оба чувствуют, что это слово не сулит ничего хорошего.🀢 🀣 🀤
Кодоку пуста: ни жителей, ни скота — словно вымерла. Аккерман неосознанно ёжится и прячет руки в карманы: предчувствие не обмануло — впереди их ждет что-то ужасное. Микаса напоминает себе, что о гибели Столпа Уз сказал бы сразу, но даже это не приносит успокоения — Гул все ближе. Заметив слабый свет из окон самого большого дома, она ускоряет шаг, но позорно замирает у порога. — Всё будет в порядке… — Томиока ободряюще сжимает её ладонь и толкает дверь. Внутри все: Кочо, Шинадзугава, Канроджи, Игуро, Токито, Химеджима. Аккерман вежливо кивает Столпам и встаёт у стены, внимательно наблюдая за товарищами. Обанай и Мицури о чем-то тихонько переговариваются, Гемей по своему обыкновению молится, остальные, взяв пример с Томиоки, молчат. Зависшее в воздухе напряжение чувствуется сильнее: Микасе, привыкшей рубить все узлы одним махом, всё тягостнее выносить неизвестность, но она старается. За последние недели окончательно смирилась с неизбежным — одна из них, и с этим уже ничего не поделать. Влилась, прикипела, привязалась. И, сама того не замечая, садится между Шинобу и Санеми: Кочо тепло улыбается, а Шинадзугава, показательно фыркнув, украдкой достаёт из рукава маленький шарик охаги и кладёт рядом с разведчицей. Аккерман изо всех сил старается сохранить серьезное лицо, вот только глупая, едва ли не детская улыбка, всё же пробивается через холодную маску. Оглядевшись, быстро отправляет угощение в рот: чертовски вкусно. — Сильно же ты его поколотила, — одним взглядом говорит Томиока, кивая на Шинадзугаву. Разведчица только подмигивает, и прикладывает палец к губам — это секрет. И, сама не заметив, выдыхает: в кругу товарищей напряжение спадает, и даже предатели-руки перестают дрожать. Ей здесь тепло. Хорошо. Как дома. Вот только момент покоя длится всего ничего. Тяжёлая дверь распахивается, и сладость охаги сменяется железистым вкусом крови. На пороге странного дома в опустевшей деревне появляется он. Ровно такой, каким Микаса его представляла. Бледная кожа стала серой, а внимательные глубокие глаза светятся изнутри. Аккерман догадывалась, что теперь он тоже заклеймённый, пронумерованный, но видя вживую кандзи под длинными тёмными ресницами, отказывается верить. Нулевая Высшая Луна смотрит спокойно, скучающе. Его не заботят Столпы и сияющие катаны. Носивший гордое звание, не сводит глаз с неё — той, что полжизни повторяла «есть, капитан». — Что, ещё не решили, кто будет сносить мне голову? — усмехается Леви, наконец обратив внимание на Столпов. Им бы уже нестись на него с клинками наголо, но нет, замерли, как вкопанные. И как столько продержалась среди живых — с такими-то рефлексами. Истребители дышат через раз, переводя взгляды с него на Аккерман. И только одна Микаса беззвучно шевелит губами — с порога не разобрать, но кажется, что она сыплет молитвы пополам с отборными армейскими ругательствами. Капитану становится смешно и больно. — Ну конечно, — кривится разведчик. — Продолжаем славные традиции. Поцелуешь напоследок? Аккерман исчезает из виду, а следом по залу разносится звон: рука у неё всегда была тяжёлой, пощёчина выходит что надо — на миг у Леви даже темнеет в глазах. — Иди к чёрту, — выплёвывает она и вылетает наружу, пряча под трясущимися пальцами дрожащие губы. — Я же только от него вернулся! — на языке у него горчит: от собственной крови и гадких слов, но остановиться не может, как ни старайся, и изо рта вновь льётся чистый яд: — Хоть чай налей… — Объяснитесь, — единственным, кто умудрился сохранить хотя бы подобие самообладания ожидаемо оказывается Томиока. Столп Воды медленно приближается: в глазах нет ни страха, ни шока, но сжимающие рукоять катаны пальцы куда красноречивее любых слов. Капитан опускает голову и устало растирает переносицу — Аккерман зря сидит с этими людьми рядом: они ей неровня. Не понять очевидное — ниже падать некуда. — Капитан Леви пришёл помочь, — из-за спины раздаётся мягкий спокойный голос, и в большую комнату вплывает Глава, поддерживаемый дочерьми. В капитанский нос бьёт аромат человеческой крови: в рукаве Убуяшики перепачканный платок. У Леви темнеет в глазах и звенит в ушах. И где-то за этим тяжёлым звоном он слышит требовательный голос Прародителя. Обмануть Мудзана оказалось легче, чем предполагал Леви: невероятно тяжело. Капитан представляет красочную кровавую баню и посылает чёткий образ на другой конец. На какое-то время этого хватит. Если только Леви не сорвётся — в этом случае Мудзан будет наслаждаться реальной картиной распотрошенных истребителей. Капитан перестаёт дышать, а мерзкая тварь, оплетающая вены и сердце, ослабляет хватку. Становится немного легче, и он находит силы открыть глаза. — Капитан Леви остался верен организации и все это время добывал бесценную информацию, — Ояката-сама спокойно садится и окидывает слепыми глазами вконец растерявшихся мечников. — И собрал вас здесь именно он. — Это невозможно, — шепчет Обанай, незаметно подавшись вперёд — прикрывает собой Мицури. Этот простой жест отзывается в Леви новой волной боли, и он прикусывает губу — собственная кровь на вкус дрянь, но уж лучше так, чем думать об изобилии свежей плоти вокруг. — Идея так себе, согласен. Капитан заталкивает тоску подальше и, чтобы не нервировать шокированных Столпов ещё больше, отходит в угол. Подпирает холодную стену острым плечом и, спрятав когтистые пальцы за спиной, неохотно продолжает: — Я бы с удовольствием раскрыл детали моего чудесного превращения… — невольно кривится разведчик: — Но времени у нас нет. Через день-другой эта вонючая шайка выяснит местоположение и Штаба, и дома Оякаты-самы. Так же, как выяснили расположение Деревни Кузнецов. Твари неплохо шпионят. Мудзан собирается расправиться с Корпусом истребителей за один раз — ударит одновременно по Штабу и клану Убуяшики. Это его эндшпиль. — Какого рода удар вы имеете в виду, капитан? — Ояката-сама не позорит себя страхом: чёртов слепец давно принял неизбежное, и теперь, как обычно неуловимо и мягко, подталкивает остальных — на заклание. Леви противно смотреть на этот цирк, и он отворачивается: — Ставлю голову, Кибуцуджи придёт за главой лично. Остальных переместят в его Крепость. Вопреки мнению, которое могло сложиться, я не силён в понимании демонических техник, но попробую объяснить. Законы физики в этом месте подчиняются демону. Все пространство кривится по его желанию. Потому сражаться там будет практически невозможно. Пол и потолок меняются местами, стены разъезжаются и сжимаются. Бесконечный лабиринт, который сожрёт с потрохами, стоит сделать один неверный шаг. — Что вам ещё удалось узнать… капитан? — Обанаю нелегко даются слова, но юноша действительно силен: справился. Леви благодарен мечнику за вопрос, но ещё больше — за обращение. — У Мудзана осталось всего две Луны. Но эти демоны сильнее всех, что я видел, — разведчик неосознанно касается груди: шрамов не осталось, но боль от ледяных лотосов ещё отдаётся в мышцах и костях. — Техники Второй мне уже знакомы, с Первой сложнее. Леви спотыкается: Кокушибо оказался страшнее всех чудовищ, что разведчику не посчастливилось увидеть за свою жизнь в новом мире. Даже Мудзан не источал настолько тёмную удушающую ауру. Всё в Первой Высшей — от движений до замогильного голоса — заставляло душу выворачиваться наизнанку. Капитан ошибался, сравнивая Доуму с Гулом. Ни безумец с ледяными фигурами, ни прародитель с мёртвым взглядом и рядом не стояли. Если и сравнивать кого-то с Гулом — то только Первую Высшую. Леви помнил Гул — никогда не забывал. Просыпаясь в холодном поту, колотя бесполезную ногу, смахивая позорные слёзы — вспоминал ту самую поступь, те самые крики… Молил несуществующего бога избавить от памяти, но бог неизменно оставался глух. А Леви слышал. Каждую ночь слышал Гул. — Он способен не только метать свои золотые веера, да? Капитан дёргается: Микаса так близко, что он видит своё собственное искажённое отражение в больших серых глазах. В них больше нет страха и боли — лишь понимание и абсолютная поддержка. Леви стыдно — за всё: тайны, молчание, исчезновение, за слова, что бросил, не справившись с поганой демонической сущностью. Монстр внутри тоже не может вынести этот мягкий взгляд и забивается в самый дальний угол. Аккерман вновь его спасает, даже не догадываясь об этом. — Нет. К сожалению, нет, — качает головой Леви. Хочет коснуться Микасы, но вовремя вспоминает, что теперь запросто может покалечить Аккерман одним неосторожным движением. Когти впиваются в ладонь — боль отрезвляет, и капитан возвращается в прошлое. Вспоминает бой, на который вызывал поганого Доуму сразу, как только оклемался и вернул рассудок. Избегая смотреть на Шинобу, обратившуюся в слух, описывает каждую демоническую технику, что использовал клыкастый безумец. — Вы его победили? — Кочо держится молодцом, даже умудряется улыбнуться, но голос выдаёт с потрохами. — Как вам удалось? — Я сильнее, — просто отвечает Леви, пожав плечами. — Техники Первой Высшей выяснить не удалось: Кибуцуджи запретил ему отвечать на мой вызов. «Сейчас не время сражаться друг с другом», — Копируя манерный голос Прародителя, морщится Леви. — Эта часть плана полетела. Мне жаль. Ладно, хватит об этом. Напряжение постепенно спадает: Столпы не приходят в себя до конца, но заразившись спокойствием Главы, расслабляются. Леви не первопроходец — Незуко давно воспринимают как полноценного истребителя, и капитану чертовски приятно стоять в одном ряду с малышкой Камадо. Страшно хочется спросить про свой отряд. Страшно хочется убедиться, что до старика Куваджимы дошло короткое послание, оправленное на всякий случай: негодный ученик не предавал организацию, но Леви одергивает себя — время сейчас неподходящее. Сев в центре, капитан достаёт из потайного кармана изрядно истрепанные листки — на них кривые наброски: Крепость, Кокушибо, Доума, Прародитель… Леви обстоятельно объясняет стратегию, которую усиленно разрабатывал последние недели. Столпы переглядываются, засыпают вопросами. Ояката-сама, видящий куда дальше разведчика, помогает с планом «Б». Они сидят в пустом доме на окраине вымершей деревушки до самого рассвета: на кон поставлено слишком много, и каждая минута общих усилий бесценна. Аккерман стойко выдерживает каждую из этих минут — участвует в обсуждении, прикидывает, как использовать привод в условиях постоянно меняющейся Крепости, и неосознанно сжимает капитанское плечо — сильно, яростно, но Леви приятно. Леви тепло. — Пора… — взглянув на карманный циферблат, разведчик поднимается и кивает на дверь. — Пора, — эхом вторит Аккерман и встаёт следом. Вежливо поклонившись Столпам и Убуяшики, выходит на свежий воздух и делает глубокий тяжелый вдох, словно все эти часы не дышала вовсе, прямо как Леви. Капитан неторопливо идёт мимо пустых домов — деревенским хорошо заплатили, чтобы они убрались отсюда на пару дней. Леви сам поставил такое условие — ручаться за себя не мог, как бы сильно не хотелось. Заготовленные заранее слова теперь кажутся бессмысленными и глупыми. От извинений и объяснений Микасе не станет легче — никому не станет. — Собирайся, Аккерман, — выдаёт он спустя самую долгую в жизни паузу. — И прощайся. — Ты нашёл его, да? — Микаса спокойно смотрит вперёд, но Леви видит, как дрожат её руки, а глаза наполняют слёзы. — Демона, который перенёс нас сюда. Ты его нашёл. — Нашёл. Она заправляет Крепостью. Кибуцуджи присвоил ей четвертый номер. Но им знать не нужно, — махнув рукой в сторону оставшегося позади дома, нехотя объясняет он. — Она наша, Аккерман. Как только окажешься внутри, ищи девушку с длинными чёрными волосами и бивой… Леви осекается: только сейчас замечает, что волосы у Микасы теперь короткие. Не настолько, как в последние годы войны, но всё же короткие. Чертовски короткие. Чертовски тусклые. — Зачем обрезала? — Не могла повязывать её каждый день, — Аккерман вытягивает руку — запястье оплетает светлая лента. В предрассветной дымке не раз перешитый клочок шёлка кажется совсем потрёпанным, страшным, лишним. Такой только выбросить. Накатившая волна горечи смывает остатки сил, и монстр вылезает из своего тёмного угла. Капитан боится открыть рот — чувствует, что сейчас способен только на поганый яд. Микаса такого не заслужила, но до битвы они больше не увидятся, и выбора у него не остаётся. — Не убивай демона с бивой. Убьёшь — мы застрянем. Жди меня. — А как же остальные? — Аккерман останавливается и врастает в землю, отказываясь идти дальше. — Ты предлагаешь бросить их? В решающий момент оставить товарищей? — Думаешь, я полез в демоническую шкуру ради них? — капитан переходит на злой свистящий шёпот. — Думаешь, я сделал это только по указке Убуяшики? — Мы не можем так поступить с ними, — Аккерман оседает прямо на голую землю. Леви порывается её поднять, но она дёргается, как от огня, и смотрит прямо в его холодные демонические глаза. — Мы обещали помочь. Дали слово. Я дала слово. — Мы достаточно помогли, Аккерман, — качает головой капитан. — Ты достаточно помогла. Пора остановиться. Ты знала, что рано или поздно это придётся сделать. Время пришло, Микаса. — Нет, — разведчица сжимает кулаки. — Ты больше не будешь решать, какое время подходящее, а какое нет. Нас двое, и выбирать мы будем вместе. — Выбор — привилегия, Аккерман. И у нас её нет. Нет у нас выбора. Никогда не было. — Ты решил всё ещё тогда… — Микаса поднимается и смотрит на него так, словно видит впервые. — Соглашаясь стать демоном… Решил ещё тогда, что бросишь их. — Ты забыла, для чего мы вообще ввязывались в их войну? Напомнить? — сплёвывает Леви: вместо слюны густая тёмная кровь, не успев впитаться в землю — рассеивается в воздухе. Мерзость. — Дом, Аккерман. Мы должны вернуться. — Дом? — она уже не скрывает отчаянные слёзы и не давит горькие всхлипы: — Какой дом? Тот, в котором мы не могли спокойно спать? Тот, в котором никого не осталось? Тот, в котором мы лишние? В этот дом ты стремишься настолько, чтобы бросить всех? Бросить Танджиро и ребят? Свой отряд… Леви не знает, что ответить. Кожу жжёт: ещё пара минут и в деревню ворвётся утреннее солнце. Он без колебаний готов выдержать каждый обжигающий луч, чтобы всё объяснить. Вот только сказать ему нечего. Капитан опускает голову и, бросив последний взгляд на белую, как полотно, Аккерман, исчезает в лесной чаще. Кровожадный монстр внутри ревёт и рвёт сердце на части. Леви бежит так быстро, как только может: куда угодно, только подальше от деревень и дорог. Чутье подсказывает — встреться ему сейчас полусонный крестьянин, или беспечный торговец — не сдержится. И тогда возвращаться домой будет некому. Микаса бредёт обратно, не разбирая дороги: в ушах ещё стоит злой голос капитана и его демонические глаза, до краёв наполненные горечью. Понимает, какую боль причинила Леви: только что обесценила принесённую жертву, своими руками вырвала горячее капитанское сердце. И теперь ей хочется вырвать собственное. Ведь Леви прав: выбор — привилегия, которой у разведчиков отродясь не было. Рассеянно кивая Столпам, решившим ненадолго задержаться в доме и обсудить всё ещё раз, Микаса то и дело ловит на себе слепой взгляд: Ояката-сама оказался куда страшнее, чем она думала. Совсем недавно Глава просил у неё прощения и убеждал, что поможет найти капитана. Вот только капитан и не терялся. Если кто и был потерянным, то только она. Покидая зал, растерянно оглядывается по сторонам, словно ждёт ворона с подсказкой. Вот только направлять её некому. Некуда. — К тебе или ко мне? — Столп зевает в кулак, смерив разведчицу кислым взглядом. — К тебе, — не задумываясь отвечает Микаса и одними губами добавляет: — Спасибо. Санеми вздыхает и, размяв успевшие затечь за ночь позвонки, срывается с места: через пару секунд о нём напоминает только точка на горизонте. — Я вернусь завтра, — Аккерман находит глазами Томиоку и, получив в ответ скупой кивок, устремляется следом под шёпоток остальных истребителей: в слухи о том, что мрачный Шинадзугава действительно поладил с разведчицей из другого мира, никто не верил. До этого утра. Микаса летает по татами, уклоняясь от мощных атак, едва успевает перевести дыхание, и захлебывается удивительной легкостью: в додзе Столпа Ветра она как дома. «Дом». Опасное слово сбивает, и она падает, пропустив удар. — Много думаешь, — недовольно ворчит изрядно потрёпанный Шинадзугава, подавая горячую грубую руку. — Достала. — Почему он так поступил? — она дёргает Столпа на себя, и Шинадзугава оказывается рядом: глядит в потолок и восстанавливает дыхание. — Почему ничего не сказал? Решил всё за нас обоих. И даже не предупредил. Я до сих пор не могу понять… — Знай всё с самого начала, ты бы позволила ему пойти на это? — Санеми поворачивается и смотрит на разведчицу, как на идиотку: неужели и правда ничего не понимает? — Ни за что! — не задумываясь, шепчет Аккерман. Она бы не позволила Леви лезть в демоническую шкуру. И точно бы не согласилась с планом бросить истребителей — об этой части рассказывать Шинадзугаве опасно, и она закусывает губу. — Я бы… Я бы это сделала. Лучше сама бы стала такой. — Вот и ответ, — качает головой мечник. — Ты пойдёшь на всё ради него, он — ради тебя. Выбор очевиден. — Если всё так, как ты говоришь… — Аккерман поджимает губы, бросая на Столпа нерешительный взгляд исподлобья: — Зачем… было отталкивать всё это время? — Иногда оттолкнуть — единственный способ спасти любимого человека, — нахмурившись, бросает Санеми. — Всё, вставай. Перерыв окончен. Замах по-прежнему хромает. Или ты передумала воплощать в жизнь свою тупую самоубийственную идею? — Не передумала, — решительно заявляет она, поднимаясь. — Всё получится. — Ну, конечно, — усмехается Шинадзугава. — Ты так в этом уверена, что даже не рассказала Томиоке. — Расскажу, когда будет что рассказывать, — отмахивается Микаса. — Давай ещё раз. — Задохнёшься, — вздыхает Столп Ветра. — Задохнёшься и сдохнешь. А мне потом объясняться… — Всё получится, — упрямо повторяет разведчица. — Я сильная. — Уже придумала как назовешь, силачка? — Санеми бросает ей новый деревянный клинок и принимает стойку. — Да, — твёрдо кивает она. — Придумала.__________________________
Слухи эпохи Тайсё!
Доуме очень-очень не нравился новый демон. Мрачный Леви предпочитал молчать, рассматривая свои мечи. Доума помнил, как сияли эти клинки, когда противные истребители резали его любимого Аказу-доно. Но сейчас разглядывать деформированные тусклые лезвия совсем не хотелось. Клинки противного Леви-сана были совсем не похожи на чудесную катану Кокушибо-самы с красивой россыпью глаз. На этих не было ни единого глазка, только росчерк чёрной молнии растекался густой тёмной кровью. Противный Леви-сан раз за разом пытался вернуть им первоначальный вид, но демоническая натура владельца не оставляла клинкам и шанса. И Доума прятал довольную улыбочку за своими веерами, беззвучно посмеиваясь над глупым-глупым Леви-саном. До тех пор, пока Леви-сан не вызвал его на поединок. Господин Мудзан оставил Доуме почётное звание Второй Высшей Луны… Вот только этот ужасный Леви-сан всё равно оказался выше. Стал картой, отдельной от общей колоды. Удивительной и пугающей.