Взмах весла, ветер
И брызги холодных волн.
Слёзы на щеках.
Мацуо Басё.
Ояката-сама не выглядит удивлённым или растерянным. Короткий и сухой, но от того не менее горький и страшный доклад о случившемся в Деревне кузнецов не вызывает у него никаких эмоций: лишь печальная улыбка мимолетно появляется на лице, чтобы тут же исчезнуть. Микасе хочется кричать, глядя на граничащее с равнодушием спокойствие, и только въевшееся в подкорку солдатского сознания чувство субординации заставляет стиснуть зубы. — Мне очень жаль это слышать, — мягко произносит Убуяшики, но разведчица видит: ни черта ему не жаль. Никого не жаль. — И всё же вам удалось расправиться сразу с тремя Высшими Лунами. Всего за одну ночь. Это невероятно сильный удар по Прародителю. Я всегда верил, что именно наше поколение истребителей положит им конец. Мы обязательно победим. Спасибо тебе, Микаса. — Победите? — не удержавшись, усмехается она, игнорируя строгое покашливание Томиоки за спиной. — Вы действительно так думаете? По-вашему, это сигнал скорой победы? — А как же иначе? — Кагая чуть склоняет голову на бок, показывая, что удивлен таким вопросом. — Вы проиграли. Ровно в тот момент, когда капитан стал… — ей всё ещё невыносимо произносить это вслух. — Когда капитан стал демоном. Считайте, что на место трёх выбывших Лун пришёл легион. Никто из вас с ним не справится. И если вы думаете иначе… Вы ошибаетесь. Аккерман поворачивается спиной и стремительным шагом покидает зал. Вокруг тот же сад, что встречал разведчиков в их первый день в организации: пышная глициния, тонкие ароматы и нежный свет. Вот только цветы кажутся пожухлыми, запахи тошнотворными, а солнце — холодным. Из мира словно вытянули всю жизнь, и теперь он оборачивается самой уродливой из своих сторон. Микасе не привыкать вдыхать пепел и прах, но рядом всегда было плечо — его плечо. И сейчас, лишившаяся опоры, она медленно оседает на землю и прячет лицо в ладонях. Глупо было ожидать от Оякаты-самы чего-то иного: он не имеет права показывать слабость, но демонстрация подобного равнодушия — уже слишком. Год назад, только-только начиная узнавать чужой мир, они на пару договорились не лезть в чужую армию со своим уставом. Решал в основном Леви, а она послушно кивала, принимая логичные доводы капитана: они здесь проездом, лишь на время, и цель у них своя собственная — найти тварь, в силах которой такие перемещения, и убедить вернуть всё как было. Потолковать с клыкастой гадиной по-свойски, объяснить, что такие фокусы вредны для демонического здоровья, и прыгнуть обратно. Домой, в Шиганшину. А потом ещё долго вспоминать странное приключение за кружкой крепкого пенного, которое так хвалят посетители её скромного кафе. Вот только нет ничего более постоянного, чем временное: загостились, нарушив все правила приличия. Влились, привыкли. Обросли важными и близкими, теми, ради кого не жалко и жизнь отдать. И чужая война стала своей, а счёты с ночными монстрами — личными. А раз так — в пекло все решения. Того, кто их принимал, всё равно уже нет рядом. Она теперь сама по себе. Сглотнув, Аккерман резко поднимается и возвращается обратно, едва ли не бежит — настолько хочет высказаться. Хватит с неё солдатских правил, своё отслужила. У трагедий, подобных этой, есть один бесспорный плюс: когда теряешь всё, уже ничто не держит. И она больше не сдерживается. Залетает разъярённой стрелой в зал и, не поклонившись, вновь садится напротив Убуяшики. Смотрит в его слепые глаза и выпаливает как на духу всё, что накипело. Распаляясь с каждым новым обвиняющим словом, разносит по кирпичикам их уклад и правила под тяжелым взглядом Томиоки: следуя просьбе Главы, Столп не вмешивается, но она чувствует, насколько тяжело на этот раз ему дается молчание. — Когда человечество сталкивается с такой угрозой, каждый должен встать на защиту. Все до единого должны взять оружие и сплотиться. Вы же… таитесь в тенях, храните знания под замком. Прячете клинки от простых людей, оставляя их беззащитными. Отправляете на бой детей. Нет… — Заканчивая свою речь, Микаса горько усмехается и отворачивается. — Вы отправляете их на убой… Это не благородство. Не судьба. Это трагедия. В этом нет чести, достопочтенный Ояката-сама. — Твои глаза затуманило горе… — голос Убуяшики по-прежнему спокоен и мягок, несмотря на то, что она фактически плюёт ему в лицо. — Горе их открыло, — резко перебивает разведчица: его неколебимая умиротворенность действует красной тряпкой, и глаза застилает пелена: — Я была на войне и знаю, что зло живет по обеим сторонам баррикад. И вы — зло. Аккерман зря вернулась. Знала, что это будет ошибкой, чувствовала, что уже на пределе, и тонкая струна, держащаяся на одном честном слове, готова лопнуть в любой момент. И вот — лопнула: — Я знаю как выглядит кровавая военная машина, перемалывающая детей. И вы управляете как раз такой. Стой рядом капитан, давно бы заткнул обезумевшую рядовую и отправил на гауптвахту за злой длинный язык. Леви бы напомнил, что человек, которого она сейчас так открыто осуждает, дал им кров, цель и всю поддержку, на которую только можно было рассчитывать. Окажись на месте Убуяшики кто-то иной, больше похожий на элдийцев или марлийцев, весь этот год разведчики провели бы в какой-нибудь тёмной камере… И это при большом везении. Но сейчас Микасе не стыдно. Она слишком долго сидела у постели едва живого Танджиро, слишком часто тёрла мокрые глаза, размазывая по лицу кровь и пепел. Имена погибших мечников не стирались из памяти, и каждое она добавляла в свой скорбный список — взгляни на него, уже не увидишь ни начала, ни края. Войны могут быть разными, но боль всегда одна: пробирает до костей, пускает ядовитые корни в сердце и растет чёрной опухолью, отдаваясь по венам отчаянием и сожалениями. — Я знаю, — неожиданно кивает Убуяшики и на глазах опешившей Аккерман опускает голову: кланяется до самой земли, касаясь лбом гладких досок. — Прости меня, Микаса. Разведчица не знает, что делать: весь запал резко иссякает, все слова вдруг кажутся ненужными, неправильными, лишними. Теперь она может только молчать, чувствуя, как по щекам вновь струятся предательские слёзы. И берёт его холодные руки в свои дрожащие, заставляя выпрямиться: — И вы меня… простите… — Я взвалил на твои плечи непосильную ношу, Микаса… — качает головой Ояката-сама и осторожно прижимает её к себе. — Прости меня. — Если кто-то и сможет его… остановить, то только я… — окончательно срываясь, шепчет она, пряча лицо в светлом хаори Главы. — Но я боюсь, что не смогу… Не смогу… Не снова… — Поэтому мы его спасём, — едва слышно выдыхает Кагая. — Мы сделаем всё, чтобы вернуть капитана Леви. — Правда? — шмыгнув носом, Аккерман отстраняется и заглядывает в его спокойное лицо, покрытое сеткой тёмных болезненных вен. — Да. Поэтому никто кроме Столпов не знает о случившемся с капитаном. Мы не можем позволить истребителям терять боевой дух, особенно это касается… отряда Леви. Мечники должны стать сильнее. Для этого сегодня я собираю всех Столпов: Муичиро и Мицури расскажут, как именно им удалось одолеть Лун. Надеюсь, ты тоже придёшь и поделишься опытом. То, что случилось в Деревне — невероятно. И мы должны понять, как повторить ваш подвиг. — Конечно, — кивает она и встаёт. — Я расскажу обо всём… кроме… — Никто не посмеет коснуться этой темы, — твёрдо отвечает Убуяшики на её немую просьбу. — Мы вернёмся к этому вопросу, когда придёт время. Даю слово. А пока… Отдыхай, Микаса. Аккерман кланяется и выскальзывает наружу. Глубоко вдыхает цветочный аромат, силится успокоить сошедшее с ума сердце и привести мысли в порядок. Томиока, вышедший из поместья спустя несколько минут, с удивлением обнаруживает разведчицу тихо смеющейся в кулак. — Он опять это сделал! — Микаса прикрывает глаза, устало растирая переносицу. — Он снова повернул всё в свою пользу. А я даже не заметила. И правда дурная… — Я не понимаю, — хмурится Гию, начинающий сомневаться в душевном здоровье девушки. — О чем ты? — Никто никогда не понимает, как он это делает, — Аккерман усмехается и, подхватив в конец опешившего мечника под руку, уводит из сада. — К черту, я и правда устала. Пойдем перекусим. Что скажешь? Томиока молчит: он действительно не может взять в толк, что именно случилось. Но Микаса уже спокойна, а ее пальцы в его ладони больше не дрожат. Гию не знает, что именно сделал Ояката-сама, но уверен — Главе удалось вернуть Аккерман, а это главное. Коротко кивнув, Столп начинает неторопливо перечислять самые вкусные блюда в идзакая. Микаса отвечает, что хочет попробовать каждое.🀢 🀣 🀤
— Думаю, мой пульс был больше двухсот ударов, а всё тело горело, — вспоминает Муичиро. — Это… как индикатор. Это состояние является разницей между теми, у кого появилась метка, и теми, кто её не получил. Умрёшь ты или нет? Граница между смертью и жизнью. Сидящая в дальнем углу Микаса задумчиво закусывает губу. Мысленно возвращается в Ёсивару: тогда, разглядывая кровавый серп, торчащий из живота, чувствовала ровно то, о чём говорил Токито. Но очнувшись, забыла напрочь: встреча с Эреном затмила всё. А ведь могла обратить внимание, рассказать… Что, если истребители ещё тогда освоили бы новые силы? Скольких жертв удалось бы избежать? Десятка, сотни? — Что-то не так, Микаса? — почувствовав смятение, Гию осторожно касается её руки. — Всё в порядке, — шепчет разведчица: беспокоиться о прошлом глупо, надо думать о настоящем, о будущем. А ещё лучше — делать. — Слушай Муичиро, это важно. Томиока спокойно кивает и поворачивается к остальным, но по взгляду Аккерман понимает — к этому вопросу они ещё вернутся. И к другому — тому, что висит в воздухе с тех самых пор, как он коснулся губами её щеки. Но сейчас, как и тогда — время неподходящее. Самое неподходящее из всех, что когда-либо было. Кагая уходит, поддерживаемый своей супругой, Столпы обсуждают варианты получения таинственных меток, а Микаса осторожно поднимается, планируя смыться. Она уже рассказала, о чём договаривались, терпеливо выслушала Мицури и Миуичиро — всё. Здесь больше не нужна: лишняя, с какой стороны ни посмотри — даже не Столп. — Далеко собралась? — хриплый, неизменно раздражённый голос Столпа Ветра останавливает её у двери. Шинадзугава сверлит бешеным взглядом и сжимает крепкие кулаки: — Команды расходиться не было. — Хорошо, что я не подчиняюсь вашим командам, Санеми-сан, — бросает она через плечо и покидает зал под шепоток Кочо и Канроджи, ещё не зная, что совсем скоро пожалеет о своих словах. Выполняя данное Убуяшики обещание, отдыхает: не берёт миссии и покорно ходит на обследования к Шинобу. Всякий раз, осматривая уродливый шрам, оставленный веером Доумы, Кочо недовольно цокает языком: разведчица поступила «очень глупо, не обратившись за помощью сразу». Микаса и сама это понимает: как выжила после такой раны — не имеет ни малейшего представления. Раньше списала бы всё на невероятную аккермановскую силу, но сейчас думает только об исключительном везении и крепком организме. Первые дни, что она брела по лесу в бреду, глубокая рана нещадно болела, кровила и гноилась, но она не обращала внимания на агонию: поставленная задача была слишком важна. Спасти и вернуть: эти слова она твердила, концентрируясь на исцеляющем дыхании, сшивая тонкую кожу раскаленной иглой, зажав в зубах один из ремней. И каждый вдох, и каждый шаг совершались ради одной-единственной цели: спасти и вернуть Леви. А потом всё рухнуло: прямо там, в гниющей лачуге на горе. Каждое слово, слетавшее с грязного демонического языка, пронизывало сердце насквозь, оставляя лишь зияющие дыры — рана от золотого веера и рядом не стояла. Шинобу недовольно ворчит, обрабатывая рубец какой-то мазью, а Микаса лишь рассеянно кивает, даже не вслушиваясь. Какой это осмотр? Третий? Шестой? Она перестала считать дни: бессмысленное занятие — всё равно проходят впустую. И на душе у неё тоже — пусто. Только пепел равнодушно скользит в холодной темноте. Один он у неё и остался, как напоминание о том, что раньше внутри пылал огонь. «Разожги в сердце пламя». Разожгла. И сама в нём сгорела. Сиди рядом Томиока, может, было бы немного легче: спокойный тихий голос и глубокие синие глаза успокаивали, создавали ощущение защиты, баюкали бессонными ночами. Вот только с того самого собрания Столпов Гию всё время тренируется: встаёт задолго до рассвета и бесшумно покидает дом, оставляя за собой легкий аромат солёного моря. Аккерман пару раз порывалась встать вместе с ним и приготовить хотя бы завтрак, но Томиока лишь мягко улыбался, заворачивал её в одеяло и на руках относил обратно в спальню: — Спи, Микаса, — шептали его тонкие губы. Шум прибоя успокаивал истерзанный разум, и она послушно закрывала глаза, следуя наставлению сэнсэя. — Микаса! Ты слушаешь? — уставшая говорить сама с собой Кочо бесцеремонно щёлкает разведчицу по носу. — Нет, прости, — честно отвечает Аккерман. — Мне совсем не нравится твоё состояние, — поджимает губы Шинобу. — Будешь такой рассеянной, Санеми-сан тебя в порошок сотрёт. — Хорошо, что я не собираюсь с ним драться, — слабо улыбается Микаса, вспоминая грозного Столпа Ветра. — Верно, драться вы не будете, — усмехается Шинобу, радуясь, что наконец привлекла внимание подруги, и добавляет не без удовольствия: — Вы будете тренироваться. — Нет, — Аккерман вздрагивает, отказываясь верить услышанному. — Ты шутишь. — Когда ты ушла, мы догадались, что получать метку тебе не нужно, — Кочо хмурится, но быстро возвращает привычно-улыбчивое выражение. — Она уже у тебя есть. Я ведь права, да? — Да, — нехотя отвечает Микаса. — Уже давно… Но я не догадывалась о её важности, пока не услышала рассказ Муичиро-сана. Думала, просто повезло. — Я долго изучала твою кровь после Ёсивары, — Шинобу снимает медицинские перчатки, сбрасывает светлый халат и поднимается, приглашая на веранду пить чай. Сколько они уже не сидели вот так просто? Микаса без вопросов разливает горячий напиток по чашкам и выжидающе смотрит на подругу, требуя объяснений. Кочо всё понимает и начинает без долгих предисловий: — Твоя кровь удивительна. Я никогда не встречала такого иммунитета, такой силы… Но после нескольких опытов стало ясно, что даже такая сильная кровь не способна полностью побороть яд Шестой Высшей Луны. И тогда мне пришла в голову идея… — Шинобу говорит быстро и чётко, отбрасывая лишние детали. — Я подумала, что в Ёсиваре случилось что-то ещё. А после слов Токито, которые удивили всех, кроме тебя… Тогда всё встало на свои места. Где она? — Я не знаю, — пожимает плечами Аккерман. — Думаю, где-то на щеке, под шрамом. Во всяком случае, во время боя с Третьей Луной, там… словно жгло. Но это ничего не объясняет, Шинобу… Вопрос остаётся тем же — зачем мне тренировки со Столпами, если метка уже есть? — Прятаться у Томиоки и посыпать голову пеплом, конечно, куда полезнее, — сводит брови Кочо. — Мицури и Муичиро, кстати, участвуют. Несмотря на то, что метки есть, помогают другим, а заодно улучшают свои навыки. Тебе есть чем поделиться с нами, а нам — с тобой. Так что заканчивай со своим трауром. — Ты права, — кисло улыбается Микаса. — Хорошо. Я буду тренироваться. И тренировать, если кому-то это действительно нужно. — Другое дело, — выдыхает Шинобу, вертя в пальцах чашку. — Считай, что это твой последний выходной. Набирайся сил… Завтра они тебе понадобятся. Но разведчица уже не слушает, представляя как именно будет отбиваться от дикого Столпа Ветра: Шинадзугава злопамятный — у него на лице всё написано. Вот только допивая чай, Аккерман ещё не представляет, насколько сильно ошибается. Слово «злопамятный» — слишком мягкое для Санеми-сана. Шагая в сторону додзё Столпа Ветра следующим утром, Микаса слышит подозрительно знакомые дикие вопли. Догадка оказывается верной — через пару мгновений из-за поворота вылетает белый, как полотно, Зеницу. — Спасите-помогите! — кричит юноша, несясь вперёд, не разбирая дороги. — Помогите кто-нибудь! Агацума врезается аккурат в разведчицу, и оба запросто могли бы рухнуть, не выручи отработанные рефлексы. — Зеницу, ты в порядке? — Аккерман беспокойно оглядывает покрытого синяками и ссадинами паренька. — Отвести тебя в лазарет? Слух у него отменный — даже с закрытыми от страха глазами безошибочно определяет голос: — А, это вы, госпожа Микаса… — вместо обычно теплого приветствия Зеницу бросает на неё тяжелый взгляд из-под заплывших после славной трёпки век и делает шаг назад, увеличивая дистанцию. От всегда мягкого и душевного мечника веет холодом: такого приёма она точно не ожидала, а потому растерянно хлопает глазами, пытаясь понять причину. — Зеницу?.. — осторожно начинает она, но Агацума показательно складывает руки на груди и отворачивается. — Вы сбежали… — впервые его мелодичный голос сух и глух. — Бросили нас. Думаете, только вам было больно? Думаете, он был дорог только вам?! А вот и нет! Знаете, как страдал Танджиро? А Иноске? Знаете, как они страдали? Как мы страдаем? Микаса хочет коснуться дрожащего плеча в ярком хаори, но он отскакивает ещё дальше, растирая покрасневший нос: — Вы не знаете... Не знаете, потому что вас не было рядом! Так что не делайте вид, будто сейчас вам есть дело до меня или остальных. Не дожидаясь ответа, Агацума разворачивается на пятках и исчезает: только слабый отблеск молнии напоминает о том, что он действительно был здесь. Она остаётся одна посреди пустой улицы. Зеницу абсолютно прав. Во всём. Кроме того, насколько плохи дела на самом деле. Есть вещи пострашнее смерти. Микаса убедилась. Настроение, которого не было и так, портится окончательно. В додзё к Шинадзугаве Аккерман входит хмурой и погруженной глубоко в себя, а потому первый удар пропускает. Столп Ветра бьёт во всю силу, прямо в живот, откуда ещё недавно торчали золотые пластины. Микаса складывается пополам от неожиданности и досады — злится, что так глупо подставилась. — Получила? Теперь проваливай, — рычит мечник. — Тебе нечего здесь делать. — Сегодня я тренируюсь с вами, Санеми-сан, — она старается говорить как можно спокойнее, вот только выходит скверно: и глухой услышит опасные ноты. — А вы со мной. Шинадзугава только бросает колючий взгляд и отворачивается, давая понять, что не намерен продолжать разговор. — Вы отказываетесь Санеми-сан? — она встаёт прямо перед ним и требовательно заглядывает в бешеные глаза. — Почему? — Почему? — испещренное шрамами лицо становится ещё жестче, а голос переходит на свистящий шепот. — Да потому что это время на ветер! Ты не стоишь моих усилий. Ты сражаешься за нас, будто одолжение делаешь. Тебе неважно, что будет с остальными. До других и дела нет. — Неправда. — Аккерман больше не играет в вежливость. — Не говорите о том, чего не знаете. Шинадзугава ей никогда не нравился. С того самого раза, когда она, будучи ничего не понимающей чужачкой, издалека наблюдала за собранием Столпов. Видя, как один из них с особой жестокостью режет несчастную Незуко под крики искалеченного Танджиро, сжимала кулаки и хмурилась. Не окажись рядом капитана, точно вылетела бы вперед — со своим уставом, и прописала подонку четко между бешеных глаз. С тех пор им едва ли удалось узнать друг друга получше: однажды лежали в соседних палатах у Шинобу, пару раз пересекались у главного корпуса. Но и этих редких встреч хватило, чтобы Микаса укрепилась в своей неприязни: Шинадзугава грубил заботливым бабочками, сыпал колкости какушам и вообще вёл себя хуже некуда. — Может, ты смогла обмануть Томиоку… — щурится Санеми, показательно скрещивая руки. — Обмануть остальных. Может, ты даже саму себя смогла убедить… Но ответь мне, что будешь делать когда найдёшь демона с нужной магией крови? Для тебя наш мир только досадное недоразумение, поворот не туда. Нет… Ты не останешься, исчезнешь так же, как появилась. Не отдашь жизнь за наше дело, если потребуется. И поэтому я не буду тратить на тебя своё время. — Ты прав, — после недолгой паузы неожиданно кивает Микаса, поджав губы. — Я случайно оказалась в этом мире, мне здесь не место. Но если я начала что-то, то не остановлюсь. Если потребуется, я пойду до конца. А ещё я действительно могу помочь. А ты можешь помочь мне. Стать лучше, сильнее. — Хочешь стать сильнее? — кривится Столп. — Хорошо. Шинадзугава нападает без предупреждения и раскачки: только что стоял расслабленный и спокойный, а в другую секунду резко бьёт, вновь целясь в живот. Но Микасу больше не застать врасплох: Санеми знает о её травме, но и она уже поняла, в чём слабость страшного Столпа Ветра. Шинадзугава слишком полагается на свою силу, верит в неё. Думает, что этого достаточно. Для демонов и других истребителей — вполне, но не для элиты Разведкорпуса. Аккерман радуется, что до этого у них не было ни парных миссий, ни общих тренировок: Шинадзугава понятия не имеет, с кем связался. Микаса ловко уходит от выпадов, успевая контратаковать и даже умудряется достать кулаком до вздернутого выше неба носа Санеми. — Неплохо, — мечник ухмыляется, стирая ладонью кровь и принимает полноценную боевую стойку: они будут сражаться по-настоящему. Кружа по татами, разведчица думает, что после спарринга непременно поблагодарит Шинобу за наводку — ей была необходима такая «тренировка». Тяжёлые горькие мысли отступают на второй план — лишь чистый адреналин и неудержимое стремление подправить надменную физиономию Столпа. Она в своей стихии и искренне наслаждается схваткой. Не с демоном, с человеком. Сегодня Микасе не нужно убивать. — Так вот ты какая… — усмехается Санеми, вправляя плечо после четкого удара даже не поморщившись. — А сможешь так же приложить своего демона, а? Аккерман замирает с занесённым кулаком: чертов Шинадзугава все-таки смог её задеть, смог ранить. — Ты сказала, что пойдёшь до конца. А сможешь снести голову своему капитану? — видя замешательство, истребитель продолжает. Порой слова действительно бьют больнее. — Как же. Даже если он придёт сюда и решит вырезать всех... Ни черта ты не сможешь. Разве только соплями захлебнуться… Санеми хочет добавить что-то ещё, но не успевает открыть рот. Микаса валит его на татами. Один, второй, третий. Удар за ударом мордует Столпа до тех пор, пока тот не начинает хрипеть. Сплюнув, разведчица поднимается и окидывает его пустым взглядом: — Не смей говорить о том, чего не знаешь. Ты даже не представляешь, на что я способна, — она вытирает перепачканные своей и чужой кровью костяшки и поворачивается спиной, бросая напоследок: — Не захлебнись… соплями. У выхода, как и неделю назад, настигает грубый голос: — Эй, Аккерман-сан. Приходи через пару дней. Продолжим. Микаса коротко кивает и скрывается в вечерних сумерках: тренировка затянулась. Кочо она поблагодарит уже завтра.__________________________
Слухи эпохи Тайсё!
Санеми никогда не нравились разведчики из другого мира: всегда мрачные… и какие-то самодовольные, словно лучше всех всё знают и понимают. Особенно раздражал Леви, пригревший девчонку-демона и неразлучную троицу первосортных идиотов, — прямо как Томиока. Томиока Шинадзугаве тоже не нравился. Обанай первое время поддерживал исполненного скепсисом товарища, но в один прекрасный день резко изменил своё мнение. Листая томик со стихами, пробормотал что-то вроде «Леви ничего». Шинадзугава даже чаем поперхнулся — такие похвалы от Игуро были редкостью. О многочисленных достоинствах Микасы твердили и Мицури, и Шинобу: Санеми только отмахивался, не в силах понять — что же такого в этой хмурой девушке. Через полгода не выдержал и пошел в штаб: кланяться Главе и просить совместную миссию с выдающимися чужеземцами. Вот только не вышло. Леви улетел на своих странных тросах вместе с Камадо и остальными, а с Микасой оказалось ещё сложнее: Ояката-сама был не против поставить её в пару со Столпом Ветра, но клятый Томиока вновь всё испортил. Узнав о планах Санеми, Гию тут же объявил Микасу своей цугуко и строго-настрого запретил брать ученицу на задания без его одобрения. Шинадзугава раздраженно махнул рукой: не очень то и хотелось. Вот только и не думал, что Томиока может начать бесить ещё сильнее — был уверен, что сильнее уже некуда.