Безмамные

Мягкие солнечные лучи освещают небольшую кухню, оставляя янтарные отпечатки на стенах. Катюша называет их солнечными зайчиками и пересчитывает, указывая пальчиком и смеясь. Через открытое настежь окно проникает мартовский воздух с несильным освежающим морозцем. Слышится, как просыпается город. Настал новый день. Это утро можно было бы назвать добрым…если бы не запах горелых блинчиков, которые вечером просила Катя, и не нервный Юра в обосранной футболке с чугунной сковородкой в руках. — Серёга! — орёт он, не жалея ни голосовых связок, ни соседей, которые уже готовы были выходить на забастовки с плакатами «Татищев, забирай своих щенят и вали нахуй!» — Серёга, бля, вставай! Заметив любопытные глаза-бусинки младшей дочери, сидящей за столом, разгневанный мужчина отложил сковороду и нежно улыбнулся ей: — Катька, блинов нет. Твой папа долбень. — Угу. Опять хлопья? — спросила девочка, хлопая глазами. — Опять хлопья, — кивает Юра и достаёт упаковку с единорогом с верхней полки. На самую высокую точку кухни он положил хлопья, пряча их не от пятилетнего ребёнка, а от четырнадцатилетнего отпрыска, храпящего в соседней комнате: Мальчишка умудрялся таскать их к себе и играть в «World of tanks», поедая разноцветных пони. — Серёга, вставай, ленивый ты окурок! Опоздаешь в школу, тебя выпрут! Взгляд Татищева падает на настенные часы и сердце громко ухает, а рука с пакетом молока опускается. — Ой, папа, всё хорошо? — тихо спрашивает Катя. — Ты молоко на пол пролил. — Бляха-муха, я опаздываю на работу! Что? — смотрит под ноги. — Ебать-копать! Катька, у нас же опять муравьи заведутся. Покусают всех, а мы и без того ебанутые, — Татищев живо хватается за тряпку и начинает драить пол. — Что за утро?! — У нас каждый раз так, Юр, — на кухню заходит Серёжа в полной готовности: чёрные джинсы, свитер, конечно, чёрный, джинсовка и большой рюкзак, висящий на плече. Точно не розового цвета. — Доброе утро, сонное царство, — с укором произносит разгневанный отец. Читать лекции нет ни желания, ни времени. — Что у тебя первым уроком? — Биология. Но я всё равно не пойду. — Нихуя. Как понимать? — Татищев оторопело смотрит на него, откладывая тряпку и ставя тарелку с хлопьями перед Катюшей, с любопытством поглядывающей на брата и папу. Юра всегда этому жутко удивлялся и умилялся одновременно: он чмошник высшего разряда. Татищев всегда знал, что не лучший отец: скудная работа – прогибаться под начальством, как последняя шлюха, – коллекция вредных привычек, мат через слово. Даже нормальных родственников с его стороны нет. Один Данис чего стоит… Есть родители гораздо лучше Юры: их дети купаются в подарках, объезжают весь мир в десять лет, знают, что их мечты исполнятся. А он, Юрочка Татищев, не смог даже приготовить обычные блины для своей девочки. Но Катюха продолжает обожать его всем сердцем. Удивительно. Старший сын, разумеется, обожать отца не собирался, и даже называть «папой», ну или «батей», не считал должным. — Мне нужно с одним пацаном разобраться, — важно ответил он, опираясь о дверной проём. — Приятного аппетита, Кать. — Спасибо, Серёжа! А что за мальчик? — Даниил Московский, тот ещё педик. — Не матерись при Катюхе, — оборвал его мужчина. — Кого ты обманываешь, Юра? Не прикидывайся. Все мы знаем, что и у меня, и у Катюши первое слово было далеко не «мама», — усмехнулся подросток, вспоминая, как годовалая Катя называла всех пидорасами. Юра повторял, словно попугай: «Это не оскорбление, а первое слово». Серёге было весело. — Да и то, ты материшься похлеще меня перед ней. Решено. Я должен с ним разобраться. Юра стоит в середине кухни, ничего не понимая. До него доходят только звуки движения первых машин, доносящиеся из окна, стук металлической ложки о чашку и то, как хрустит Катя хлопьями. — Ты должен пойти на биологию. У тебя одни двойки – исправлять положение надо, студент! Катюш, доела? — девочка кивает. — Собирайся, а то в садик опоздаем. — Оценки – хуйня. Вот ты хорошо учился, и что? Батрачишь на какого-то дядьку сутками и получаешь гроши. — Серёга, следи за базаром, — сухо отвечает Татищев, убирая со стола. — На, перекуси, — он пихает сыну бутерброд с колбасой. — Позавтракать всё равно не успеешь. — Извиняй, но правда есть правда, — парень хватает бутер и откусывает. — Ублюдка Даню надо проучить. Щеголяет по школе, хвастается своими шмотками и пиздит про то, как унаследует папину компанию. — Забей хуй и не психуй. Бля, я не успеваю, — Татищев выбегает из кухни в спальню: обосранную футболку и трёхлетние спортивки неплохо будет поменять. Он перепрыгивает через валявшиеся на полу вещи: DVD-диски, шнуры, Катины игрушки и Серёжины шмотки. Тёмная гостиная со старой мебелью и бесконечном мусором походила на свалку. Вид придавали разве что новый диван, плазменный телек и пара хорошеньких комнатных цветов, которые на днях принесла Анюта. «Ань, спасибо, конечно, но мы за собой еле как ухаживаем». — Так это ладно, но Московский выродок до меня докапывается, — крикнул парень вслед. — Назвал меня бомжом, которому ничего не светит, кроме жигулёвского пива за гаражом. Чёрт, я ему зубы-то пересчитаю! — Так и сказал, жигулёвского? — слышится из спальни. — Ага. — Пидорас мелкий. — Ну! А я о чем? В узкой спальне Юра стаскивает с себя чёрную футболку и на секунду замирает перед небольшим потрескавшимся зеркалом. Смотрит на своё похудевшее тело, выпирающие кости, слабые руки и до ужаса бледную кожу. «Во что я превратился? Когда-то я был красавцем… Илья поспорит, но я знаю, что был охуителен. Был. Конечно, я был намного лучше. И касается это не только внешности. Он был лучше и мог лучше. А сейчас в зеркале стоит узник своих страхов, переживаний и зависимостей. Убожество». Смотрит, не отрываясь. Хлопок. Звонко шлёпает себя по лицу и отходит от зеркала. «Выкину все зеркала нахуй. Кате отдельное возьму, с Hello Kitty». Переодевшись в кое-что поприличней – костюм без галстука (он просто не умел его завязывать), – Татищев выходит из спальни, хватая ключи от машины и рюкзак Катюхи с динозавриками. Вот уж было удивление Юры, когда его маленькая принцесса проявила интерес не к куклам и пони, а к огромным доисторическим ящерам. — Дети, на выход! — Папа! Папа, а косички? — уже одетая Катя, в лиловой курточке и фисташковом шарфике, хватает за ноги мужчину. Ни одного чёрного элемента одежды, что является странностью для их семьи. «Чё как не родная, Катька? Напяль чёрный балахон. Татищева? Так будь ей до конца». — Какие косички, Кать? — Те самые! Ты обещал научиться и сделать мне сегодня косички в садик. Юра видит, как девочка сжимает в кулачке, таком же бледном, как у него самого, две разноцветные резинки, и ненавидит себя. Он не научился. И сейчас ему не до Катиных волос. — Кать, папа опаздывает, давай в следующий раз? Хорошо? — неловкая улыбка. Мужчине ужасно стыдно. — Но я всем в группе сказала, что ты их сделаешь. Ты же обещал, а ты всегда выполняешь свои обещания. «Всегда. Но, извини, в последнее время в голове слишком много мыслей». Он не раз видел, с каким восхищением дочь смотрела на причёски других девочек, и сердце его изнывало. «Прости, Катюш, но твоя мать безмозглая, а отец безрукий». — Катя, оставь ты эту идею. Юра не будет плести тебе косички. Воспитательницу попроси, женщины в этом лучше смыслят, — бурчит Серёжа, обуваясь. Девочка убирает резинки на захламлённый комод и дует губки. Отец берет себя в руки, садится перед ней на колени и завязывает шнурки ботинок: — Я не специально, Катюша. В следующий раз, ладно? Она некоторое время молчит, а затем поднимает голову, улыбается и шепчет: — Ладно. Татищев выдыхает, с сердца падает огромный груз и чувство вины. Но тут он снова смотрит на часы и: — БЛЯТЬ! —- Машина останавливается на парковке. Юра выключает радио, где крутили Круга, которого обожала его дочь (он действительно не знал, что с этим делать), и смотрит на сына, доделывающего домашку по алгебре. — Тут неправильно, Серый. Ясное дело же. Чем ты вчера занимался? — С Катькой сидел, у тебя же снова было дохуллиард дел, — фыркнул парень. — Ладно, скатаю у Полуевой. Странная, конечно, девчонка, но мозги у неё, — присвистнул, — нечто. Татищев тяжело вздыхает. Пусть уж скатает тогда. Он ведь и правда скинул вчера на сына младшего ребёнка, и не в первый раз. — Пиздуй на биологию, со своим Димой потом разберёшься. — Даня, — запихивая учебник с тетрадями в портфель, твердо говорит Серёжа. — Его зовут Даня. Кстати, Юр, меня тут в театральный кружок добавили. — Правда? Круто, я в твоём возрасте тоже хотел актером заделаться. Только вот твой дядька потом отпиздил меня дома и заставил бросить это дело. Не по-мужски, — отец пожал плечами, крепче сжимая руль. Воспоминание не из приятных. — Меня же ты пиздить не собираешься? — смеётся подросток. — Вообще, я реально не хотел. Наша классуха настаивала, хочет сплотить класс, так сказать. Да уж, отрабатывает зарплату как надо, — ухмыльнулся Серёжа. — У директора в кабинете. — Серый, ещё раз повторяю, следи за базаром, — нахмурился Татищев, щипнув сына за руку. Смотря на него, часто думает: это он что-то упустил или это Татищевские мерзоткинские гены. — Ты в школу ходишь не сплетни собирать, как Светка из десятого «Б», — эту особу Юра на всю жизнь запомнил: ходячее радио. — Пусть так, — теперь плечами жмёт Серёжа. — Мы сценку ставим в конце месяца, «Ромео и Джульетта». — Ну и банальщина, — усмехнулся Юра, но, заметив смущение на лице сына, отмахнул от себя мысль об охуенной шутке. — Неужели Ромео играешь? — Нет, главного героя ещё не выбрали, — Серёжа взбодрился. — Но я его лучший друг, Меркуцио, — гордо ответил он, играя бровями. — Классный мужик. Ох уж эти чёрные густые брови на пол лица. Юра надеялся, что Катюхе передадутся мамины — аккуратные и по-настоящему красивые. Вообще, узнав о том, что у него будет дочь, он желал только одного – чтобы та была похожа на свою мать. И характером, и внешностью. Татищевы…они же того...припизднутые. — Вау, здорово. Честно, я «Ромео и Джульетту» никогда не читал. — Конечно, Данис бы дал по жопе, — с пониманием произнёс подросток, сжимая губы и прикрывая глаза. Его дядя – мужик неплохой, но зачастую перегибал палку со своим «вот это – по-мужски, а тут ты идёшь нахуй». — И фильм не смотрел. — Мужики бы не поняли. — Но я спрошу у Анюты, что это такое и с чем его едят. Она – знаток. — Тётя Аня! Мы с ней недавно смотрели «Золушку», — Катя, всё это время играющая со своим динозавриком, оживилась. — Мне не понравилось, но она была в восторге, — с улыбкой произнесла девочка. — Да, Аня – любительница такого, — рассеяно говорит Юра. — А вот мы – нет. Нам нужны боевики для суровых уральцев. — Так вот, — прокашлялся школьник, пытаясь обратить на себя внимание. — Спектакль 30 апреля, в 16:00. Ты ведь придёшь? Конец месяца – дедлайн за дедлайном. Куча работы, отчёты и начальство, ещё больше капающее на мозги. Но он не может сказать «нет». Так нельзя. Юра теряет связь со своими детьми. Даже если это не его вина, только он несёт за это ответственность. Татищев не хочет, чтобы его сын мечтал сбежать из дома, как он всё детство, и боится услышать от Кати «Юр, не парься, это моя жизнь, не лезь». Ох, Юра аж продрог и сжал руль до белых костяшек: — Постараюсь, — выдал он резко. — Я постараюсь, Серый. — Спасибо, мужик, — весело отвечает парень и жмёт ему руку. Оборачивается назад и тянется к девочке, целуя её в лоб: — Пока, Катя. — Удачи, Серёженька. — В садик не опоздайте только, вышвырнут вас потом, как щенят. — Иди уже. Серёга смеётся и хлопает дверью. Юра смотрит ему в след. Рюкзак, висящий на одном плече, и спина, больше походящая на вопросительный знак. — Вот псина сутулая, — буркнул Татищев. — Не ругайся, пап, — слышится сзади. — И не сутулься, — маленькая ладошка похлопала его по сгорбленной спине. Юра усмехнулся. Да, он сам ничем не лучше. Серёжа заходит в здание южного корпуса, и мужчина давит на газ. Для того, чтобы мальчик учился в частной школе имени Ломоносова, Юра неплохо пробатрачил: отдал кучу денег, а потом ещё сидел с семилетним, ничего не понимающим Серёжкой, и рассказывал директору о том, что его сын – прекрасное чадо, заслужившее учится в чёртовой Ломоносовской школе. «Сергей Юрьевич – человек образованный, талантливый. Перестал есть свои сопли два месяца назад». Хотелось. Очень хотелось, чтобы у его детей жизнь сложилась по-другому, чтобы всё у них было иначе. Татищев желал, чтобы в школе его сын развивал умственные способности и учился полезным вещам, а не тому, как курить, чтобы не тошнило. Это из личного опыта. И Катюше жизнь он устроит, чего бы ему это не стоило. «Жесть, от таких мыслей курить охота», — тонкие пальцы тянутся к бардачку, где покоилось «то», что он обещал бросить неделю назад. «Нет, не при ребёнке». Татищев мысленно пригрозил себе пальцем. «Отвезешь её в детский сад, потом накимаришься от души… Чёрт!» — Детский сад! — срывается он, хватая телефон. — За рулём нельзя, папа, — шокировано говорит Катюша и хлопает его по плечу. — Опоздали! Кать, у тебя отец долбоёб. Долбоёбище. На дисплее высвечивается «8:13», а бледная рука нервно трясётся. — Тебя точно не пустят? — Не-а. Женю с его мамой тогда тоже не пустили, хоть он опоздал только на пять минуточек. — С мамой. Вот именно. Он с ней дома остался, а что же с тобой делать, Катюха? Бля, — проскулил Татищев, — сейчас твой папа опоздает, и останетесь вы с Серёгой одни. Московский меня четвертует. Упаси Боже. — Возьми меня с собой на работу, папа, — засияла Катя. Видимо, эта идея не на шутку ей понравилась. — Нет, Катюш, — помотал головой мужчина. — У человека есть свое место в зависимости от возраста. Взрослые дядьки, как я, прожигают жизнь в офисе, подростки, как Серый, ходят в школу и пытаются не получить от родителей за двойки, а дети, как ты, ходят в садик и наслаждаются жизнью. Понимаешь? — Хочу прожигать жизнь в офисе, — хохочет девочка, дразнясь. — Хочу прожигать жизнь в офисеее! Хочу! — Придёт время, — говорит Юра вкрадчиво, — и ты пожалеешь об этих словах, я обещаю. Они едут по обратной дороге. Кате нужно домой. Бошка Татищева пульсирует и, кажется, сейчас задымится. — Чёрт! — кричит он, ударяя по рулю, когда прямо перед ним загорается красный свет. Смотрит назад. Любопытные глазки продолжают за ним наблюдать. — Оставил бы тебя с Анютой. Только вот если вы хоть как-то ладите, то Серёжу она терпеть не может. — После того, как он назвал её тёлкой, тётя Аня в ярости. До сих пор хочет его придушить. — Угу, ещё и на меня напала. Думала, я этого лба такому научил, — фыркнул мужчина. — Зина занята, она за своей дочкой уследить не может, что уж о тебе говорить. — А дядя Данис? — Я слишком тебя люблю, чтобы так подло поступить, Катюш, — серьёзно сказал взрослый, расправив плечи. Пусть он будет последним из рода Татищевых, кого этот диктатор травмировал. — Остаётся только одно, — тяжело вздыхает. — Дядя Илья! Спустя пару долгих гудков на обратной стороне доносится хриплый голос: — Юрас, ты… — Ты на громкой связи и со мной Катя. Так что следи за тем, что говоришь, животное. — Доброе утро, Катюха. Рассказать, как твоего отца спустили с лестницы в пятом классе? — усмехается Илья. — Давай! — с удовольствием отвечает девочка. — Илюха, — шикнул нервно Юра, выпучив глаза. Эта позорная история должна уйти с ними в могилу. — Ты сейчас дома, псина? — Конечно, но не у себя, — протягивает он довольно. — Вчера был на пляжном party, понимаешь? Девчонка пригласила на чай и... — Ясно, — Татищев закатил глаза, — ты свободен? — Естественно, я свободный, счастливый, бездетный, беззаботный человек. — И безработный, знаю. — Я ищу работу, Юрас. Каждую минуту своего времени. — Верю, — не верит, ни капельки. — Тут Катюха опоздала из-за меня в детский сад. Мне не с кем её оставить. Очень больно это говорить, но ты – единственный вариант. — Вау! — воскликнул Томин, и мужчине кажется, что его друг проснулся только сейчас. — Значит, сегодня я дядя Илья? — Посиди с ней хотя бы, пока Серёга не вернётся. — Хавчик дома есть? — Трёхдневные макароны. — Через десять минут буду, дубликат у меня. Только скажу Вике. Или её звали Леся. А, нет, кажется, Настя. — Да хоть Аркадий. Давай, — Татищев бросает трубку. Мужчина подъезжает к подъезду и паркуется. — Кать, — отец снимает ремень безопасности и заправляет локон густых волос за маленькое ушко, — Илюха – тот ещё клоун. Иногда мне кажется, что в твоей голове побольше мозгов будет, но, извини, у нас нет выбора. — Да все хорошо, па, — девочка подмигнула. — Нихера себе, откуда? — Дядя Илья научил, — широко улыбнулась Катя. Он в шоке. Этот дурак ещё чему-то учит его детей, оказывается! — Да когда этот жук успел? —- — И вот, Руслан подцепил себе нового хахаря. Привёл прямо домой. А я, видимо, мешаю, вот Русик и пытается выпереть меня при любой возможности, — Никита Енисейский – одноклассник Серёжи и друг по несчастью а-ля мама съебалась, а папа ёбнулся – сидит на ступенях лестницы, ведущей на четвёртый этаж, где проходит театральная репетиция, и рассказывает Татищеву последние, не очень воодушевляющие новости. — Этому Дугарищу, видимо, не нравится мой унылый вид. — Зато вид твоего бати ему по душе, — Серёжа делает глоток из бутылочки сестры, в которую постоянно переливал энергетик. — Будешь? — предлагает Никите. Тот отрицательно машет головой и продолжает ломать пальцы, пялясь в пол. — Что делать собираешься? — Буду пропадать в школе и на репетициях, потом шляться где-нибудь. — Это не дело, мужик. Может, ко мне приходить будешь? — Меня вам только не хватает, — буркнул Енисейский. — Не хватает, — улыбнулся Серёжа. — А мужик-то хоть нормальный, ваш Дугар? — Не знаю, — ответил Никита, посмотрев заёбанными глазами, уставшими от всего: наплевательского отношения отца, обещаний матери приехать на день рождения, очередного папиного любовника. От всего уже тошнило. — Я не знаю, не общаюсь с ним. Ноль желания. — И ноль настроения, я вижу, тоже, — тинейджер похлопал друга по плечу. — Ничего не поделаешь: у Русика слабость к красивым мужикам и нелюбовь к детям. Даже к своим. Я и представить не могу, как ты у него появился. — А главное – зачем. — Ой, ты кончай с этим, — нахмурился Татищев, потрепав волосы Никиты. — У тебя всё будет заебумба. У большинства детей проблемы с родаками, но мы сможем решить их. Надеюсь. — Вот твой папа… — вдруг улыбнулся парнишка. — Всем известно, какой он слабак, не способный даже купить новых шмоток. Ни себе, ни своему отпрыску. «Ну вот, ни минуты покоя». По коридору идёт главный раздражитель Татищева. Вот он – ака президент школы, краш всех семиклашек, сын банкира и господина всех земель (по крайней мере, он так считает) – Даниил Московский. Светлые волосы красиво уложены, в ухе сияет новая серёжка. Недавно он сделал себе пирсинг, чем привлёк ещё больше внимания. Да, это ему и нужно. Когда на любые твои слова и действия отец отвечает лишь «я опаздываю, до завтра», остро нуждаешься во внимании людей. Белоснежная рубашка с аляпистой золотой вышивкой, что весьма в стиле Московских, пальцы, в которых Даня держит последний айфон, украшенные эксклюзивными кольцами. — Татищев, долго у бомжа эту тряпку отбирал? — спрашивает он, подходя ближе к Серёге. Тот моментально встаёт, а Никита тянет его вниз. Во взгляде зелёных глаз читается паническое «не надо». «Надо, Никита, надо». — Даниил Михайлович, не соизволите съебаться отсюда, пока простой смертный Татищев вам морду не набил. — Серёжа! — А что ты такой нервный? Я ведь просто поинтересовался, — хлопает глазами парень, довольный бурной реакцией черноволосого. — Когда я понимаю, что со мной по земле ходят люди из таких семей, мне хочется им помочь. На, — Даня достаёт из кармана помятую сторублевую купюру, — купи себе нормальной одежды. Недобрый взгляд Сергея перемещается на деньги, на шокированного Никиту, нервно прикрывшего губы ладонью, а затем на блондина. — Ах ты сука! — подросток делает рывок и замахивается на Московского. Тот успевает защититься. — Лучше в такой одежде ходить, чем с рожей, как у тебя, — схватил за горло. Даня пытается отцепить его руку, а второй хватается за лохматые волосы. Люди, проходящие мимо, останавливаются и косо смотрят на происходящую потасовку. Никита заметил их взгляды и продрог. В какой-нибудь МБОУ СОШ это прошло бы. «Всего-то мальчики сцепились». Но не здесь. В таких школах тебя сразу поставят на учёт. Сиди потом, оправдывайся. — Серёж, успокойся, — хватает его за плечо. — Не стоит! Подумай о последствиях, — трясёт, а Серёга и Даня так и стоят, вцепившись. — А ты лучше за папой своим следи, а то уже все знают, как он блядовать умеет, — крикнул Московский как можно громче. — Что, блять?.. — растерянно произносит Енисейский, отпуская плечо друга и моментально бледнея. — Закрой свой рот, — Серый сильно зажимает Дане челюсть. — Не лезь не в свое дело, урод! — Ого, вот это дела! — к ним сзади подбегает высокая смуглая женщина и, заметив учительницу, приближающуюся к ним, обнимает мальчиков за плечи, от чего те растеряно смотрят на неё: рубашка с национальным золотым узором, серёжки, какие не найдешь ни у одной существующей девушки (потому что эксклюзив, потому что папа сделал), и две длинные косы. Куратор театрального кружка, Камалия, подоспела вовремя. — Это ж мои мальчишки. Добрый день, Вероника Павловна. Классно они хулиганов показывают, да? Моя работа! — Камалия Мухаммадовна, — взрослая тётенька с бесцветными рыбьими глазами и губами, всю жизнь сжатыми в тонкую полосочку, скептически смотрит на неё, не веря ни единому слову. Вероника Павловна являлась завучем по воспитательной работе и не самым приятным человеком в школе. — Что за наглость? Ваши дети нарушают дисциплину. Отведите их к классному руководителю сейчас же! — Блять, — шепнул Татищев. — Да вы знаете, что мой отец с вами сделает? — крикнул разгневанный Московский. Камалия ущипнула Даню, дав хороший знак «не заткнешься – и нам троим конец». — Конечно, прямо сейчас и пойдём к ней. Разберёмся. Хорошего дня. — До свидания, — неловко промямлил Никита. Женщина тянет подростков на следующий этаж, подводя к дверям своего кабинета. Глубокий вдох. Пронесло. — Ну? — Камалия скептически взглянула на них, сложив руки на талии. — Что это было? Парни молчат, переглядываясь. — Никита, может, ты расскажешь? — Да не нужно вам это знать, — рыкнул Серёга. — Решили разобраться по-мужски. Женщины в этом ничего не понимают! — Ах, вот как, — усмехнулась она, наклонившись. — Ничего не понимающая женщина когда-то держала всех мальчишек школы в страхе, а один, особенный, постоянно получал от меня звездюлей. Он за меня домашку делал и даже свои денежки отдавал, — смеётся куратор. — Так что в ваших «мужских» разборках я побольше смыслю. — Вы?.. — Серёжин взгляд, полный страха, перемешанного с восхищением, пал на Камалию. — А...а тот мальчик? Он что? — А он, — довольно улыбнулась девушка, — женился на мне через пять лет после выпуска. Вот так! — она широко распахивает дверь. — Вперёд! Участники театрального кружка заходят в зал с большой сценой, на которой стоят декорации в виде самодельного серебряного месяца, домика и картонных деревьев. Судя по разбросанным вокруг картону, клею, тканям и блёсткам, мастерили здесь совсем недавно. Дети рассаживаются по кругу, а Камалия включает свет. Вслед за ней заходит взрослый парень в чёрной водолазке и кофейном джемпере. Его длинные светлые волосы собраны в дульку, в руках – планшетки со сценарием. Святослав Юрьевич – учитель истории, один из организаторов театрального клуба и тот самый мальчик, которого Камалия запугивала в школе. — Слава, положи их на стол, — говорит ему девушка. — Вот, распечатал семнадцать штук, как ты и просила. Все роли распределены? — Конечно, я об этом думала всю ночь, глаз не могла сомкнуть, — и снова смеётся. Святослав тяжело вздыхает: — Ками, я знаю, как это клуб для тебя важен, но, — его ладонь дотронулась до смуглой женской руки, — побольше отдыхай. Твоя умная голова постоянно работает и никак не может расслабиться. Так нельзя, — во взгляде голубых глаз снова ни одной эмоции, но Камалия знает: он очень переживает. Просто с проявлением чувств у Пожарского туговато. Зато у неё на двоих хватит. — Ты сам частенько по ночам не спишь. Это нормально, когда ты взрослый человек, — она погладила его ладонь, тепло улыбнувшись. — Ладно, все собрались. Пора начинать. Камалия выходит на середину: — Вот мы и в сборе. Всем привет, как настроение? Она замечает Татищева и Московского, сидящих подальше друг от друга и корчащих морды. — Вижу, настрой боевой. Отлично! Все роли уже распределены, а значит, сегодня пройдёт первая репетиция. — А Ромео? — спросила Ева из девятого «Г», которую выбрали на роль «Джульетты». Нужна была красивая девушка с миловидным личиком, и пусть все девчонки в кружке были по-своему привлекательны, выбор пал на Еву, ведь она – классика: светлые кудрявые волосы, выразительные глаза с длинными ресницами, идеальная симметрия лица. Была бы ещё маленького роста, любители банальщины бы сказали: «Вот она – лучшая Джульетта в истории, маленький ребёнок с золотыми волосами». Только вот рост в 177 сантиметров завёл Камалию в тупик. Для Ромео тогда нужно найти всё и сразу: актёр должен быть и красивым, и талантливым, и ответственным. К тому же высоким. Нелегко. — Вы уже выбрали Ромео? Для меня всё-таки важно, с кем я буду целоваться на сцене. Женщина услышала, как поперхнулся Святослав. — Нет-нет, Ева, целоваться никто не будет, расслабься. — Блин, а я уже всем в классе растрепала. — Всё равно хочется узнать нашего Ромео, — добавил Серёжа. — Вы дали мне роль Меркуцио, его кореша. Надо же знать, с кем я буду наводить суету. — Ох, — наставница переглянулась с мужем. Тот кивнул. — Уверена, с Ромео вы сработаетесь, правда. — Камалия Мухаммадовна – профессионал, мы можем доверять её выбору, — сказал мужчина, заранее зная, что их с Ками ждёт. — Его будет играть, — небольшая пауза, — Даниил Московский. Участники клуба переглядываются. Ева перешёптывается с Этери, своей одноклассницей, а Никита хватает Татищева за руку. — Серёга, держись, — шепчет Енисейский, играющий Тибальта, видя, что ещё немного, и его друг закипит. — Это всего лишь спектакль. — Я не собираюсь играть с этим чёртом! — Серёжа вскочил со своего места. — Ты мне тоже не нужен, — пафосно ответил Даня, лениво растянув слова и облокотившись о спинку стула. — Только вот от Ромео никто не откажется. Легче Меркуцио поменять, которого убьют в самом разгаре пьесы. — Меня ещё и убьют? — парень встал в середине, расправив руки, всем свои видом крича «какого хуя?» — Меркуцио – очень яркий и харизматичный персонаж, Татищев. Поэтому я и дала эту роль именно тебе, — попыталась спокойно объяснить Камалия, которая тоже начинала нервничать: что это эти сосунки устраивают на её занятии? — Камалия Мухаммадовна, правильно, постарайтесь его ободрить, — усмехнулся Московский. — Он же не виноват, что такой неудачник. Видимо, это у Татищевых в крови. — Чувак, это слишком, — сказал сидящий рядом одиннадцатиклассник. Серёга рванул вперёд, к Даниилу, сам удивляясь такому порыву эмоций. Или это всё-таки ебанутость Татищевых, ставшая любимой темой Московского. — Да какая разница, Ромео ты играешь, Тибальта или Джульетту, — подросток подошёл впритык, и Святослав попытался отвести его подальше. — Всё равно в зале не будет ни одного человека, кому ты интересен. Твой отец тоже не придет. Снова. Ты можешь сколько угодно выёбываться, пытаясь привлечь хоть чьё-то внимание, раз отцу на тебя похуй, но у тебя ничего не получится. Наглый взгляд и дерзкая ухмылка тут же пропадают. Даниил смотрит на Сергея стеклянными глазами, которые, как показалось учителю, державшему под руку хулигана, наполнились слезами. — Иди нахуй, Татищев, — еле как выдавливает из себя слова парень и встаёт. Кажется, что он побежден, но тут же следует удар в лицо. — Дерутся! Они всё-таки дерутся! — крикнул кто-то, и все живо встали со своих мест. — Ладно, Камалия, — сказала самой себе организатор, разнимая двух валяющихся на полу мальчишек. — Примирить их будет слишком трудно. Даже для тебя. —- Юра выходит из кабинета своего начальника – Михаила Юрьевича Московского, директора компании «Алатырь». Тяжело выдыхает, направляясь к лифту, и шарит в пиджаке с надеждой найти там пачку сигарет. — Ты бросаешь курить, Юра, — строго сказал он себе (оставалось только пальцем погрозить) и заходит в открытые перед ним двери. День не задался. Но если утро его всего лишь расстроило, а день только утомил, то вечер разочаровал полностью. В ушах всё ещё отдаются слова Московского: «Вы, Юрий Иванович, очень ценный сотрудник». Ага. «Уже много лет вы трудитесь на благо нашей компании». Конечно. «Выполняете самую важную работу, никогда не отлыниваете. Вы – мастер своего дела. У вас очень ответственный подход. Это впечатляет». Да, именно так. «Но повышение достанется Александру Петровичу». Татищев хлопает по стенке лифта и, кажется, совсем не против провалиться в шахту. Повышение, ради которого он столько вкалывал, проливал пот, кровь, слёзы и другие жидкости, досталось этому очкастому недоаристократу. Это повышение нужно было Юре. Очень. Зарплата бы повысилась, отпуск давали бы чаще, чем раз в год, выходных добавили бы. Он бы купил новую мебель в детскую, чуть побаловал Серёгу с Катей, проводил больше времени с ними. Обидно. Татищев, сидя в кабинете Московского, еле как сдерживался, лишь бы не спросить: «А чтобы получить повышение, обязательно с вами трахаться на досуге, или как?» Нет-нет. Александр Романов – глубокоуважаемая персона, трудолюбивый и образованный человек. Но слухи об их отношениях с Михаилом росли и росли. И Юра бы не поверил, если бы сам не замечал очевидное. Александр – не самый примерный сотрудник: может запросто съебаться с работы, кинув все дела на свою правую руку, молодую Софу, и отправиться в театр на балет. Но, несмотря на это, привилегий у него больше всех в компании, а повышений хоть жопой жуй, прости господи. И то, нужно быть слепым кротом, чтобы не заметить их взгляды, блуждающие друг по другу во время совещания. — Вот так оно и бывает, — горько усмехнулся мужчина: ему то ли смешно, то ли грустно. То ли поебать уже. Выходит из лифта, прощается с security и направляется к выходу, когда слышит звонок. На дисплее высвечивается «Илюха-шлюха», и Юра поднимает трубку. — Слушай, Юрас, ты только не злись. Брюнет замечает идущего навстречу Романова. Фарфоровое личико с постоянным сучьим взглядом и слова Томина выводят его из себя. — Что ты натворил? — пытаясь держать себя в руках, спросил Татищев и кивнул Александру. — Ты ведь знаешь, какой я шалопай и как малы мои шансы найти нормальную работу. — Знаю. С Катей всё хорошо? — В этом-то и дело, — мямлит Илья. — Что с Катюхой? — повысил голос мужчина, и Александр, стоящий у входа и что-то печатающий в телефоне, вздрогнул. Татищев застыл, ожидая ответа. — С ней всё хорошо, честно, — чуть смелее сказал Томин. — Короче, мои шансы заполучить хорошую работу были катастрофически малы, но один мой знакомый нашёл кое-что… — И? — А собеседование состоялось сегодня, в 15:00, и я просто не мог пропустить такую возможность. — Блять, Илья, только не говори, что ты оставил мою дочь одну! — Прости, что не предупредил сразу. — Ты шалава, Илюха, — рявкнул Юра на всю улицу и заметил осуждающий взгляд Романова. — Хорошего вечера, — выдавив противную улыбку, сказал он. Ясно же, кого ждёт, педик. — И вам, Юрий Иванович, — ответил тот, разглядывая мужчину. Похлопав удивленно ресницами, Александр снова посмотрел в телефон. — Илья, ты сучара подзаборная, — орёт Юрий, направляясь к парковке. — Я доверял тебе, а ты оставил пятилетнего ребёнка одного. Я знал, что ты припизднутый, но не настолько же! Не настолько же! — Стой-стой, — резко выдаёт Илья, — дай сказать. Катька не одна. Татищев не успевает залезть в машину: — Серёга раньше вернулся? — Не совсем, — неуверенно произносит парень. — Я оставил её со своим знакомым, который и нашёл мне работу. Уверяю, Юрка, святой человек. — Ты, ты… — кожа горит, руки трясутся, Татищев чувствует, как его лихорадит. — Я тебе голову снесу, ты чем думал? — Юра живо садится за руль. — Костян – отличный парень. Он самый адекватный из моих дружбанов. — Знаю я твоих друзей, одни ебени! — Юр, признаю, виноват, но харэ беситься. Послушай меня! Я его давно знаю, шикарный мужик! На него можно положиться. — Я не доверяю ни тебе, ни этому пидорасу, чего непонятного? Речь идёт о моём ребёнке, которого я доверил тебе! Лучше бы сразу отказался, чем так поступал. — Извини. Кто знал, что так получится… Если тебя это успокоит, у Костяна есть педагогическое образование и он очень любит детей. — Пошёл он нахуй со своим образованием. И ты иди! Я еду домой, — Юра перестал горланить и перешёл на спокойный тон. — Сейчас я еду домой. Если с Катюхой что-то случится, я тебя выверну наизнанку и заставлю жрать собственные кишки. — Бля, Юрас. — Кладу трубку. По иронии судьбы именно сегодня в старом многоэтажном доме должен был сломаться лифт. Раскрасневшийся, потный и взволнованный Татищев бежит по лестницам, задыхаясь и кряхтя, как столетний дед. Добравшись до своей квартиры, он мигом открывает дверь. — Катя! — орёт Юрий, вваливаясь внутрь. Всё это время его сердце было готово вырваться, а мозг отказывался думать. «С.кем.сейчас.мой.ребёнок». Он приходит в себя, когда из зала выбегает довольная дочка и крепко обнимает его, давая понять: всё хорошо. Татищев прижимает Катю к себе. — Боже, Илюха больной... — Юра открывает зажмуренные глаза и замечает, что по девичьим плечам сползают две косички: милые, аккуратные и очень симпатичные. Красивее могла быть только Катина улыбка сейчас. — А это?.. — Это мне дядя Костик сделал! — Дядя Костик? — Юра непонимающе помотал головой. Из зала выходит крупный светлый мужчина в синем джемпере, под которым красуется белоснежная рубашка. Янтарные глаза смотрят серьёзно и сосредоточенно. Так, что Юра сам сейчас готов назвать его «дядей». — Юрий? Добрый вечер, — произносит он, вежливо улыбаясь. — Меня зовут Константин Уралов. Просто Костя. Извините, всё это очень неловко получилось. Илью я не раз уговаривал, а затем не раз просил предупредить вас напоследок, но, видимо, даром убеждения я не обладаю. — Добрый вечер, — только и смог выдавить из себя Татищев. Он разглядывает Костю и понимает, что слова Ильи о его адекватности – чистейшая правда. Всем своим видом парень показывает: я тот самый сын маминой подруги, доверьтесь мне, и вы никогда не разочаруетесь. — Я...я... — Да, я понимаю, как вы волновались, мне очень жаль, — спокойно и уверенно говорит Константин. Слушать его поставленную речь – настоящее удовольствие. — Илья и номер ваш не дал. Но, — тут на лице появилась искренняя улыбка, — по правде говоря, мне понравилось проводить время с вашей дочерью. — Мне тоже, дядя Костик! Давай ещё в динозавров поиграем! — говорит девочка, обхватив своей ручкой большую ладонь Уралова. — Папа, дядя Костик знает столько интересного о динозаврах! Даже в энциклопедии, которую ты мне подарил, столько нет. — Правда? Как здорово, — Татищеву уже это не нравилось. Он почувствовал укол ревности. Юрий снимает обувь, вешает плащ. — Извини, Катя, но не получится. Я лучше пойду. — Нет, останься хотя бы с нами на ужин, — закапризничала девочка. — Пап, представь, дядя Костик даже ужин приготовил. — Что? — ошарашенно переспросил Юра. — Катя хотела есть, вот я и... — поторопился объясниться парень. Неловко, но ему ничего не оставалось. — Ну, раз вы уже пришли, то я пойду. — Да нет, — хмыкнул мужчина, — оставайтесь. Поужинаете и уедете, — Юра сам от себя такого не ожидал. Девочка уж очень была увлечена этим субъектом в синем, и ревнивому папке хотелось быстрее его прогнать. Но так неправильно. Абсолютно чужой человек следил за его чадом, сплёл ей косички, приготовил ужин, так ещё и убрался! Зайдя в зал, Юра охуел. Никак иначе. Утром гостиная напоминала старую свалку, на которой хранился хлам всего дома. Сейчас же комната блестела, чуть ли не ослепив мужчину своим светом: пол вылизан, на ковре не видно пятна, которое посадила Катя, лепя из пластилина голубого аллозавра, DVD-диски разложены по полкам, а валяющиеся шмотки сложены в аккуратную стопочку. Юра шокировано переводит взгляд на умиротворенное лицо гостя. — Ох, точно. Извиняюсь за такой срач, — буркнул Татищев, почесав затылок. — Но бля, я думал, ой замучу первоклассную уборку после работы, честно. Так что… Константин внимательно смотрит на Юрия и тепло улыбается. «Пиздит же». — Всё в порядке, просто мы с Катей хотели здесь поиграть. Пришлось совсем немного убраться. «Совсем немного. Вот смешной». На кухне его ждала такая же чистота и ароматный ужин на столе. Татищеву кажется, что этот чудо-человек и Катя наёбывают его, что это – не Костина работа. Юра уже третий год воспитывает детей один, а так и не научился вкусно готовить (обычно, если его блюда получались съедобными, все уже радовались), создавать уют и комфорт и, чёрт возьми, да, он так и не научился плести косички. Вот с Серёжей легче было: он в возрасте Кати жрал песок и приносил домой жуков. — Правда дядя Костик молодец, да? Да когда он успел стать Костиком? Юра натягивает улыбку и отвечает, пересиливая себя: — Да, молодец. Спасибо вам, конечно, — обратился он к Уралову, зашедшему следом. — А вы это...вы это точно сами, да? — Ну, да, — Костя пожимает плечами. Странный вопрос, кто же ещё. Или Юрий так верит в способности своей дочери? — Что-то не так? «В том-то и дело, что всё так». — Всё в порядке, садитесь. За столом дело усугубляется. Нет, разумеется, лицезреть счастливую Катеньку с двумя очаровательными косичками было для мужчины главной наградой за сегодняшний адский день. Плюс ко всему, настроение должна поднять вкусная грибная запеканка или салат, самый красивый из тех, что видел Татищев за свои тридцать шесть лет. Только вот он жутко злится и не на шутку расстроен. Его дочь почти на него не смотрит, болтая с Ураловым. «Это нормально, ребёнок общается», — говорит сам себе Юра. «Катюша не будет сидеть с тобой всю жизнь, Татищев. И слава богу». «Костя – прекрасный парень, хорошо, что она провела день с ним, а не с Ильёй». Но всё же Юра недоволен. — Вы ещё не пробовали салат? — задал вопрос Костя после очередной Катиной истории про их с Серёжей детство. Когда Катюша рассказывала об этом другим, на неё и папу косо смотрели. Но Костя сидел, улыбался и глядел на Татищева без какого-либо неодобрения. Взгляд его выражал нечто другое: почти весь рассказ он умудрялся смотреть на мужчину с нежностью и теплотой. А тот был готов от ревности залезть на шатающийся стол, ножку которого подпирала Серёжкина тетрадь по ОБЖ, со словами: «Катя, сейчас же поговори с папкой!» — А? — вышел из своих мыслей Татищев. — Нет, ещё нет. — А я пробовала! Очень вкусно, — воскликнула Катя. — Пап, научишься такой готовить? — Да запросто, — гордо выдал Юра. Когда она просила приготовить блины, он ответил точно так же. — Могу поделиться рецептом, — Константин накладывает добавки ребёнку. Слышится щелчок двери и грохот. — Серёга, — моментально реагирует Юра. — А! Ваш старший сын? — Да, мой старший брат, Серёжа, ему четырнадцать и он станет актёром. — Ещё ничего не решено, Катюш, — нахмурился Юра. — Он просто играет в спектакле. — Правда? — заинтересовался Уралов. — Какая пьеса? — «Ромео и Джульетта». — Хорошее начало. Мы в школе тоже ставили. Не поверите, но девочки даже не дрались за роль Джульетты. — Значит, Ромео был тем ещё уродом, — усмехнулся Татищев. Слышатся тихие шаги, и на кухню робко заходит мальчишка с опущенной головой. — Серый, садись ужинать. Как репетиция прошла? — приободрился Юра. — Ты чего такой кислый? Парень поднимает голову. На щеке красуется пожелтевший синяк. — Нихуя, — тихо прошептала девочка. — Катюха, следи за базаром, — строго сказал отец. — Нихуя себе, Серый. Что случилось? — он встаёт из-за стола. — А, у нас гости? — неохотно спрашивает школьник. — Здрасьте. — Добрый вечер. Могу я помочь? — спрашивает Костя у засуетившегося Юры. — Нет, всё нормально, — мужчина осматривает лицо сына. — Идём в ванную, я тебе лицо обработаю. — Не надо, это просто синяк, Юра. — Даня? — Поверь, я ему ещё больше надавал, — улыбка преобразила потрепанное лицо подростка. — Будет знать. — Пиздец ты умный, — фыркнул явно недовольный отец. — Я просил тебя оставить эти разборки, — чуть тише говорит он, подводя сына к выходу. — Ты хочешь, чтобы я терпел его насмешки? — Серёга повышает тон, выдёргивая свою руку. — Я не собираюсь молчать. Пусть Московский отвечает за свои слова! — Я понимаю, у меня тоже такое было, но всё можно решить без драк. — Ага, а сам ты когда-нибудь что-то решал без них? — нервы парня на пределе, слишком много негатива за день. Ещё и Юра отчитывает, как ребёнка. А что же ему оставалось делать? Даня задевает не просто его чувства, а семью. Юра поглядывает на Костю и ощущает, что сейчас сгорит со стыда. — Тебя могут отчислить за такое, — шепчет Татищев, наклоняясь к сыну. — Понимаешь? Московского защитит его батя, у него связи, а я... — А ты не сможешь. Ну и похуй, — подросток уходит. Была бы дверь, он бы ей громко хлопнул в знак протеста. Но вместо дверей на кухню вели милые Анютины шторки. — Да, лучше иди в свою комнату и успокойся, — сказал в отчаянии мужчина. Он проходит к своему месту. Стыдно и плохо. — Пап, я поела. Я в комнату пойду, ладно? — робко спрашивает девочка, впервые увидевшая серьёзную ссору двух своих самых близких людей. — Да, конечно, — смягчился родитель, натянув улыбку. — Спасибо, дядя Костик, было очень вкусно, — Катя шустро выходит из кухни. Юре не может поднять глаза и посмотреть на Уралова. — Давайте помогу со стола убрать, — единственное, что сказал Костя, таким спокойным голосом, будто ничего не произошло. —- Тёмное небо. В новеньких многоэтажках и старых хрущёвках горят разноцветными огоньками окна. Когда десятилетний Юра только приехал в большой город, он часто вглядывался в них и думал: там ведь кто-то проживает свою жизнь, также смеется, плачет, радуется и жалуется на судьбу. Забавно. После уборки на кухне, которая прошла в абсолютной тишине, Юра и Костя вышли на балкон. Первый покурить, второй – за компанию. Точно не любоваться видом: одни каменные постройки и небо в проводах. Юра достаёт пачку сигарет и зажигалку. — Куришь? — Бросил. — Правильно. Татищев делает затяжку и облокачивается о перила. Всё ещё холодно. — Извини, что тебе пришлось это видеть. Костя делает вдох и отвечает: — Всё хорошо. Ни в одной семье не обойдешься без конфликтов. Особенно если вам не плевать друг на друга. — Вот именно, только вот Серый не понимает, — очередная затяжка. — Я, конечно, не лучший батя, знаю, но он мог бы хоть иногда слушать, что я говорю. Я переживаю за него, а Серёга уверен, что мне просто нехуй делать, вот и лезу. — Тебя сильно утешит, если я скажу, что во всём виноват переходный возраст? — А это правда? — Татищев с надеждой смотрит на Уралова. — Не совсем, — неловко улыбнулся тот. — Да, шалящие гормоны оказывают влияние на его поведение, но не они всему виной, — рассуждает Константин, но резко останавливается. — Прости, не хочу лезть со своими нравоучениями. Юра выпрямляется и смотрит ему в лицо: — В моменты, когда очень сильно запутался, хочется услышать совет. С моими знакомыми о воспитании детей не поговоришь, — отмечает он, вспоминая, как Данис посоветовал наконец дать сыну пизды за его поведение. Эффективно, но неправильно. — Как раз большинство знакомых скидывает всё на его поганый возраст. Нет, я всё-таки что-то упустил. — Не знаю всей ситуации, но, думаю, да. Костя видит, как нервничает Юра. — Так случается у большинства родителей, это нормально. Только запускать ситуацию нельзя, — Уралов приблизился к Татищеву и забрал из пальцев сигарету. Видит, как внимательные тёмные глаза снова смотрят на него, и отмечает про себя, какие они красивые, несмотря на чёрные мешки, в которые с легкостью можно собирать картошку. — Ты признаёшь свою проблему, что очень важно, — парень погасил сигарету о пепельницу. — Мы знакомы полтора часа, но, судя по словам Ильи, рассказам Кати и твоему поведению, мне кажется, ты очень хороший и любящий отец. — Конечно я их люблю, только вот косячу постоянно. — Просто одному тяжело справляться. И, да, постарайся понять поступки Серёжи. Сегодня он подрался, потому что кто-то оскорбил вашу семью, и он посчитал невозможным бездействовать. Я могу сказать, что он очень ценит вас с Катей, поэтому и ввязался в драку. — Знаю я, — нервно цокнул Юра. Он всё понимает, не дебил же. — Но я просил его этого не делать, нахуй ему проблемы? — Он не побоялся этого, — ответил Костя. — Отважно жертвовал собой, — усмешка. — Хренов герой. — Лучше без «хренов». Юра тихо смеётся, опустив в бессилии голову. Ну что за день? — А ты у нас прямо психолог, рассуждаешь как адекватный человек. Илья что-то там пиздел про педагогическое образование. Правда, что ли? — Не пиздел. Я долгое время работал в школе, преподавал зарубежную литературу. — Нормально. А сейчас как? — Уволился недавно. Заебался, — Юра впервые видел, чтобы человек матерился с таким умиротворенным лицом. — На данный момент заочно получаю второе образование. — Нихуя, люди ещё несколько образований получают, — присвистнул мужчина. — Ты, получается, студент? — Получается, так. Художественный университет. — Ого, будешь продавать белые холсты с парой синих капелек за миллионы долларов. А ты умён. — Всё не так легко, — хмыкнул Уралов. — Будь здесь мой друг, он бы зачитал тебе длиннейшую лекцию о важной роли искусства и тяжелой доле настоящего художника. — Ох, ебал я это всё. У нас на работе такой же эстет есть, заёба ужасная, — закатил глаза Юрий. — А почему заочно? — Ищу работу, — ответил Константин, облокотившись о перила и посмотрев на небо. — Завтра улетаю в Екатеринбург, место предлагают. — О, дело серьёзное. Тогда удачи, — Татищев тянется к пачке за новой сигаретой, но останавливается. Мотает головой и откладывает её. — Спасибо, — Уралов снова смотрит на Юру, что стоит в одной футболке на холоде. Разглядывает бледные руки, неширокие плечи, красивый профиль со вздёрнутым носом. Его очень хочется нарисовать. — Кстати, у меня к тебе важное дело. Юра выводит Костю из мыслей. Тот удивлён: денег не займёт, они знакомы меньше двух часов. — Какое? — Научи меня косички делать, пожалуйста. Очень надо. —- Ближе к ночи Юра провожает Костю к входной двери: — Давай, пока, — прощается Татищев. — До свидания, — отвечает Уралов, напоследок одарив его самой милой улыбкой. Константин – замечательный человек. Но Юра всё ещё ревнует свою Катю к нему. Поэтому дверь с громким хлопком закрывается перед гостем. Мужчина проходит в зал и плюхается на диван. «И откуда у этого идеала такие друзья, как Илюха-шлюха?» Вспомнив слова Кости, Юра встаёт и направляется к комнате детей, где уже давно царила тишина. Он тихо заходит, видит спящих Серёжку с Катей и чувствует, как сердце сжимается от нежности. Татищев целует в лоб Катюшу, а затем подходит к кровати Серёжи и проводит пальцами по густым растрёпанным волосам: — Костя прав, ты просто хотел как лучше.