Безмамные

В пустой вагон вечерней электрички, где царят тишина и безмятежность, а слышно лишь постукивание колёс о рельсы, проникают золотистые лучи предзакатного солнца. За окнами одна картинка сменяется другой: небольшие одинокие домики, бескрайние поля и таинственные леса. Костя сидит в самом конце, облокотившись о приоткрытое стекло и прорисовывая тени на своём рисунке. В наушниках играет очередной подкаст о том, чего должен придерживаться нихуёвый художник, а в голове – неразбериха. Слишком много мыслей. Так всегда бывает после поездки домой? А может, дело совсем не в этом? Скоро стемнеет. Пару часов назад Костя попрощался с родными и решил: он не останется в Екатеринбурге. Дома очень хорошо. Здесь мама – милая женщина, склонная к полноте и так долго борющаяся с комплексами по этому поводу (в чём ей, естественно, помогала семья). Она для Кости – олицетворение всего самого тёплого и душевного. Женщина, на которую Уралов был так похож, старалась поддерживать его и сестру во всех начинаниях, любила поболтать с ними на кухне (особенно со старшей дочерью) и слишком сильно переживала за обоих. Отец не ассоциировался у Уралова с такими высокими чувствами. Выражение эмоций – точно не его конёк, но все (и мама, и Настя, и Костя) знали: папа их безумно любит. Вспоминая недавнюю встречу, мужчина нежно улыбается, щурясь от лучей. Мама прижалась к его груди, словно маленькая девочка, а папа стоял рядом, опираясь о дверной косяк и улыбаясь. Тем вечером они пили чай на маленькой кухне, ели мамин вишнёвый пирог и разговаривали. Боже, как же было хорошо вот так сидеть и болтать с родителями. Не по телефону, когда между вами несколько тысяч километров, а вживую. Находиться в квартире, в которой вырос, чувствовать родной запах и видеть самых близких людей. Уралов всегда умело скрывал свои чувства, но здесь был бессилен: дом, полный воспоминаний, – определённо его слабость. Особенно кухня, где семья столько лет собиралась вместе. Костя помнит, как они с мамой постоянно готовили здесь что-то. Парень был поглощён этим занятием ещё с детства, чего не скажешь о Насте, от которой родственники ожидали проявления интереса ко всему «женскому» долгие годы. Нежно-голубой заварочный чайник, узорчатый сервиз, очаровательная сахарница – всё это выбирали Костя с мамой, несмотря на то что отцу не нравился большой интерес сына к домохозяйству. «Нет, хорошо, что он тебе помогает...но это ж не дело! Костя должен интересоваться машинками всякими, конструкторами. Как мальчик может получать удовольствие от готовки вареников, ну?» А вот легко. Вареники – это святое. Отцовскому описанию больше соответствовала старшая сестра, и родня, которой точно было нечего делать, нашла новую тему для охуенных шуток на семейных застольях. Но Косте и Насте всегда было так всё равно, что похуй. Они такие, какие есть: Настя не будет готовить борщи, а Костя не собирается смотреть футбол, сидя в зале в одних трусах, как дядя Андрей, который считает, что это уж очень по-мужски. Уралов, помогая матери убирать со стола, взглянул на окно в белых ставнях, которое в детстве казалось огромным. Отсюда мама постоянно звала его домой с улицы обедать. Во дворе его нельзя было увидеть в толпе пацанов, играющих в стрелялки или футбол. Костя сидел с девочками на детской площадке. Они устраивали чаепития и обсуждали новые наряды кукол барби. У сестры кукол не осталось. Только Настя почувствовала себя достаточно взрослой (одиннадцать лет – серьёзное дело), то решила избавиться от них и тем самым разбить младшему брату сердце. Что ж…подружки со двора всегда поделятся. Уралов помнит, как отец увидел эту впечатляющую картину, возвращаясь с работы домой. Вечером в гостиной он чуть ли не допрашивал сына: «Кость, ты почему с девочками сидишь? Почему не идёшь в футбол гонять? Здорово же! Или тебя они обижают?» Семилетнему Костику очень хотелось ответить: да, обижают. Но, чёрт подери, он был самым крупным мальчишкой во дворе, мало кто осмелился бы к нему лезть. Так Уралов, кажется, и научился пиздеть с самым честным лицом на свете: «Да просто... Пап, я бы очень хотел с ними играть, но мальчики постоянно говорят плохие слова, дерутся и обижают девочек. Мне такое не нравится, я не хочу дружить с такими мальчиками». Опля! И тут Костя – уже не провинившийся перед отцом парнишка, а золотой ребёнок. Ближе к ночи, он, в полосатой пижаме и с комплектом постельного белья, которое ему дала мама, зашёл в свою комнату. Казалось, с дня его отъезда не изменилось ничего: тусклая лампа на рабочем столе, комод с зеркалом, книжные полки и кровать с висящей над ней картой мира. Помнится, как папа проверял сына на знание столиц всех стран мира, а Настя дразнилась. «Ну ты и дурашка, Кость. Как можно не знать столицу Тувалу?» Действительно, это ж база. Рядом на светлых обоях уже почти выцвели отметки, показывающие, как менялся Костин рост. Мужчина смотрит на чёрточку 145 и не может поверить, что когда-то был таким маленьким беззаботным личинусом, желающим только погулять подольше да вырасти сантиметров на десять. Вырос. Даже перерос. Теперь его отец, который в детстве был примером сильного грозного мужчины, ему по плечо. Уралов проходит в комнату, оглядываясь, и садится на мягкую кровать, запрокидывая голову. «Как много воспоминаний...» В этой комнате всё и началось. Здесь он впервые проявил интерес к чтению: Костику было десять, когда сестра сквозь боль и слёзы готовилась к экзамену по зарубежной литературе, которую ненавидела всей душой. Всё-таки Настя – совсем другой человек. Дайте ей огроменный чертёж с непонятными каракулями, потребуйте построить коллизией к четвергу, и она радостно хлопнет в ладоши, приступая к «разминке». А вот 400 страниц текста казались ей адским испытанием. Анастасия читала «Маленьких женщин», лёжа, сидя, блуждая по длинному коридору квартиры, заперевшись в ванной, но итог один – истерика и попытка совершения порчи на автора романа. Костя же прочитал оставленную на его столе книгу за три дня и понял, что теперь без прочтения подобного ему никак не обойтись. Он был молчаливым и редко рассказывал о том, что чувствует на самом деле. Мальчик скрывал свои эмоции, несмотря на то что действительно был очень сентиментальным ребёнком. Но во время чтения ему казалось, будто автор общается с ним, одним из самых юных своих читателей, и понимает его. Герои книг тоже злятся, плачут, ругаются с теми, кого любят, и совершают ошибки – это просто неотъемлемая часть нашей жизни, и Уралов был рад, что понял это вовремя. Здесь же он полюбил искусство. Помнит, как ночами сидел с приглушённым светом на ковре и рисовал: сначала впечатляющие пейзажи, потом близких, а затем героев любимых книг. И здесь же он, семнадцатилетний Костя, готовящийся к поступлению в другой город, раскрасневшийся и расстроенный после выпускного, решил рассказать сестре о своей «неправильной» ориентации и о том, что признался парню, который нравился ему с восьмого класса, в симпатии. О чём сильно пожалел… Его чувства не просто отвергли. Над ними посмеялись, выставив как что-то до боли глупое и позорное. Весь оставшийся выпускной вечер юноша, разодетый в самый лучший свой костюм, старался делать вид, что всё в порядке, общаться с одноклассниками и учителями. Танцевал с лучшей ученицей класса Лизонькой, пытаясь не вспоминать тот разговор и не думать о том, как обидно. Перед Лизой было неудобно: она восхищённо смотрела на него, улыбаясь и крепче сжимая ладонь. И он пытался улыбаться в ответ. Выпускной продолжался. И жизнь тоже. «По крайней мере, мы больше не увидимся…», — успокаивал себя Уралов во время поездки домой. Костя больше не мог молчать. Он знал, что Настя его поймёт. И был прав: девушка удивлённо взглянула на брата не после слов о том, что он гей, а после того, как он рассказал случай на выпускном. «Боже, Костенька...», — прошептала она одними губами, крепко обняв. Насте было ужасно обидно за брата, который никак не мог понять, что в этом ограниченном обществе не все такие понимающие и рассудительные, как он. Оказавшись в объятиях старшей сестры, парень, не скрывая больше всего, что наболело, разрыдался, уткнувшись в родное плечо. И зачем-то Настя начала ронять слёзы тоже. Сидят в два часа ночи и плачут. С чаем на кухне в объятьях друг друга они всю ночь обсуждали, какие парни порою чмошники. Костя счастлив снова вернутся домой, где уютно и тепло. Но жить он здесь не будет. Ни в коем случае. Работа, которую ему предлагали, оказалась не столь привлекательной: много труда, мало денег. Вторая причина оставить идею работать в Екатеринбурге – жильё. Первое время придётся пожить у родителей, а мужчина, пусть и очень их любит, не готов идти на такие жертвы. В первые дни в доме царит самая чистая любовь, а затем начинается шоу «Давай поженимся» и викторина «Где мои внуки?» Мама Кости мастерски проедала мозг, даже когда они жили в тысячах километров друг от друга: «Вот у Нинки уже трое внуков, а её Лёня младше тебя на четыре года!», «У тётки твоей, Варвары, недавно ещё одна внучка родилась, а я как дурында сижу», «Костик, почему я должна нянчить чужих внуков?» Может, потому что Костик никогда в жизни не испытывал влечения к женщине? Верно, но так он ей не ответит, ни в коем случае. Уралов не хочет стать причиной сердечного приступа родной матери. «Не до этого сейчас, мам». «Много работы». «Коронавирус же, какие дети?» «Скоро конец света, мам». На Настю женщина перестала надеяться: старшая дочь стала архитектором, как и мечтала, умотала в Японию, работает там на своё удовольствие, занимается йогой и собирается открыть небольшую кафешку. «Дети? Поняла, а для чего?» Хороший вопрос. Теперь женщина нацелена на младшего сына, холостяка в тридцать четыре (какой позор!), и Костя знает: нужно сматываться, пока он не оказался в папином свадебном костюме у алтаря с какой-нибудь миленькой, на мамин счёт, девушкой. Не очень-то Уралов горит желанием испортить жизнь и себе, и этой девушке, которую ему придётся обманывать. Поэтому ноги в руки – и в Москву! А с недавних пор в жизни Константина появилась ещё одна причина. Причина остаться в Москве, творить, видеть во всём хорошее и улыбаться. Над изображением «причины» он работал всю поездку: уставшие тёмные глаза, в которых можно разглядеть душу (или свою оставить), вздёрнутый нос, скулы и постоянно приоткрытые губы. То, что сам он назвал бы изъяном, Уралов считает чем-то особенно красивым. Художник выделяет шрам на брови, задумываясь о том, как же тот его получил. На следующей странице он зарисовывает его руки, уделяя особое внимание пальцам. Стыдно, но Костя не мог отвести от них взгляд во время разговора на балконе. Тонкие и бледные, зажавшие сигарету и замёрзшие на лёгком ветру. Прекрасные, словно созданные для выставок в музее, а не для печатания отчётов на ненавистной работе. В этом скетчбуке хранились наброски самых разных людей. Мама Кости была удивлена, когда на вопросы «а это кто на рисунке?» её сын спокойно пожимал плечами и отвечал «не знаю». А Уралова всё устраивало. Ему нравилось скетчить интересных персонажей, которых он видел в метро, музее, парке, по дороге домой. Все такие разные и такие замечательные. На первой странице изображена кудрявая девушка с белой мохнатой собакой, которую Константин встретил вечером на аллее. Следующим – счастливый парень в чёрном пальто и жёлтом шарфе, держащий в руках букетик только появившихся ландышей, которого Костя встретил в метро. Далее – светловолосая девочка с очаровательными веснушками, кормящая уличного пятнистого котёнка. Теперь же здесь был запечатлён и тот замечательный человек, с которым художник познакомился благодаря своему, как казалось, бесполезному знакомому – Томину Илье. Большую часть своего путешествия парень думал о семье Татищевых. Заботливый, честный, немного растерянный мужчина, его старший сын, на самом деле очень привязанный к домочадцам, и прелестная девочка, с огромной любовью смотрящая на братика и папу. Уралов улыбается, вспоминая вечер, проведённый с ними, и очень хочет увидеть их вновь. Не знает почему, но эта встреча кажется ему чем-то необходимым. Костя был бы счастлив, если бы мог проводить с Татищевыми больше времени и стать к ним ближе. Но не всё так просто. Нужно ли это Юре, у которого и так хлопот хватает? У него своя семья. Пересекутся ли они опять? Мужчина ничего не знает, но хочет верить, что сможет встретиться с Юрой и его детьми ещё раз. —— — И она очень красивая, Серёжа... — Никита ковыряет вилкой лазанью, пока друг доедает уже вторую порцию, которую ему отдала одноклассница, с каких-то пор решившая, что она жирная. «Ириш, тебе не надо худеть, ты и так...о, свою порцию отдаёшь? Правильно-правильно! Давно пора». Кажется, у Татищева есть все шансы получить и третью: Енисейский есть не собирается, всё болтает о своей новой соседке – девочке с кристально чистыми глазами, светлыми волосами, идеальной кожей и прочими достоинствами. Брюнет сидит и представляет себе Джиджи Хадид, но никак не четырнадцатилетнюю девочку из неблагополучной семьи. — Её зовут Вероника... — Фу, как нашего завуча. Как ты с ней общаешься, мужик? — Она единственная, с кем мне действительно хорошо и спокойно. — Никит, охуел? — нахмурился Серёга, переставая жевать. — Я кто нахуй? Шутка? Лютый прикол? Петросяновский анекдот? — Ты – это совсем другое, Серёжа, — объясняет подросток. — Согласись, тебе порою сложно меня понять, а мне тебя. Мы разные, но при этом всё равно хорошие друзья. — Ага-ага, но Вероника пиздатее, да? — Она пиздатее всех, кого я знаю. Даже не так, — поморщился школьник, отложив свою тарелку в сторону. Глаза Серёжи заблестели. — Лучше. — Фу на тебя, — буркнул он. — Умудрился влюбиться в такое «подходящее» время, — закатывает глаза и хватает губами жёлтую трубочку. Татищев пьёт апельсиновый сок, мечтая об энергетике. Юра всё же спалил его контору, когда пошёл вымывать бутылочку дочки и учуял запах напитка. Нет, конечно, вероятность того, что это дело рук Кати, была мала, но не равна нулю...только вот лицо Серёжи, которого в театральном клубе ещё не научили пиздеть с видом ангела, выдало его. Теперь мальчик не может продолжать таскать свои запасы в школу. Но апельсиновый сок тоже неплох, подмечает он. — А что не так? Мы понимаем друг друга и классно проводим время. У нас много общего. — Разумеется, — с важным видом заявил парень. — Вы оба живёте в Москве, а хотели бы не жить. Опа! Я угадал! Как так? — он смотрит на тарелку кошачьими глазками. — Ты не будешь? — Нет, Серёг, — вздыхает Енисейский, и Татищев моментально утаскивает тарелку к себе. — У неё тоже неполная семья... — Как у половины России, да? Ничего себе! — Ешь лазанью, — прозвучало как «закрой пасть». — Вероника живёт с больной бабушкой, мама на заработках, а папа умер. Говорит, без папы жить очень тяжело. — А у тебя их целых два, поделись, — смеётся парень, чуть не поперхнувшись. — Татищев, ты кусок говна, — абсолютно спокойно, не меняя интонации, произнёс Никита. Это не оскорбление, а просто факт. — Ты прекрасно знаешь, как я реагирую на сожительство Русика и Дугара. Обязательно и здесь пихать своё охуенное чувство юмора? — Бля, чувак, извини, не отбирай лазанью! — Серёжа... — Ладно, серьёзно. Тебе не кажется, что в твоём положении лучше научиться шутить и не воспринимать всё близко к сердцу? — В каком ещё положении? — Тебя не устраивает наличие безмозглого альфача дома. Но ты с этим ничего не можешь поделать. Я в таких случаях превращаю проблемы в шутки. — Тебе легко говорить, Юра такой хуйней не страдает. Войди в моё положение и представь, что он привёл домой мужика, говоря о том, что теперь он будет появляться в вашем доме регулярно. Буквально станет членом семьи! — О нет! — рассмеялся подросток. — Юрин любовник, так ещё и у нас дома? Ха! Ни-ког-да! Юра на такое просто не способен. Да ему легче себе оба виска прострелить! — Вот видишь, как хорошо? — улыбнулся Никита. — Вероника, как и я, не знает отцовской любви. Она не помнит папу... — А ты не помнишь его адекватным. — Точно. Ты читаешь мысли, — усмехается Енисейский, открывая купленную шоколадку с малиновым джемом. — Вот видишь! А твоя бэсти так умеет? Ого, она с джемом? Дай попробовать! — Татищев тянется к упаковке, но его руку резко перехватывают. Парень моментально поднимает голову и видит нахальное лицо Московского. «Да когда ты уже сдохнешь?» — пронеслась мысль в головах обоих. Никита занервничал. Долбоёб1 и Долбоёб2 снова встретились. И что ему делать? По крайней мере, в столовой Никита драк ещё не видел. Наверняка эпичнее, чем в коридоре. — Что, Серёженька Татищев, наесться пытаешься, бедняжка? — усмехается Данила, смотря на брюнета в упор. — Дома, должно быть, совсем не кормят? Папа на пачку сигарет копит? Вслед за ним идёт Камалия, которая стала чаще проводить время с Даней: всё-таки он – главный герой её постановки. — Московский, советую тебе идти дальше. Вдруг я что-то не то про твоего батю ляпну, и ты снова заплачешь. Даня облокотился о стол: — Следи за языком, чурка, я не плакал. — О нет, ещё как плакал, — довольно растягивает Татищев, видя замешательство в глазах блондина. Камалия подходит к ним, снова чуя, что обстановочка накаляется. Ну уж нет, она больше не хочет быть отчитанной за разборки двух тупых чилипиздриков. Да Ками после их драки весь вечер пила травяной чай Славы, чтобы успокоиться и не начать (жечь города на скаку) крушить всё в квартире. Если уж она даст волю негативным эмоциям, Слава вернётся в школьные годы: Камалия в гневе страшна. — Московский, дай Серёже поесть, будь человеком, — спокойной говорит куратор, похлопав по плечу юношу. — Камалия Мухаммадовна, я не плакал на той проклятой репетиции! Скажите хоть вы! — Вообще-то плакал, — влез Серёжа. — Подтверди, Никит. — Ну, да, — неохотно ответил Енисейский, поедая шоколад. — Закройтесь оба! Я не плакал, — юноша уставился на Ками с надеждой. Женщина смотрит на Даниила и, проникнувшись, решает его поддержать. Идиот ли Даня? Тот ещё! Но Ками всегда замечала, что он один. Все его «друзья» – только временные и бывают с ним лишь в удобных случаях. Отец постоянно занят на работе, и чувство ненужности преследует Московского всё время. А это тяжело. В любом возрасте. — Плачут только девчонки! — добавляет малец. Глубокие чувства Камалии тут же испарились. Из состояния «бедный Даня» она моментально переходит в «ах ты, маленький ушлёпок». — Дань, извини, конечно, но я всегда за правду, — сказала она, глядя ему в глаза. — Все видели, что ты плакал. Святослав Юрьевич заметил твои мокрые глаза ещё до драки, а я видела, как ты утирал слёзы после. — Да бля, я... — Слёзы – это нормально, — тепло улыбнулась женщина, — а иногда даже полезно. Зачем держать бурю эмоций в себе? И, да, — она обратила взгляд на Серёжу с Никитой, — плакать могут не только девочки. Камалия вот никогда не плакала в школе. Авторитет всё-таки. Зато постоянно ходила на разборки за младшего брата, которого обижали в классе за то, что тот не русский. А потом сидела с ним во дворе и утирала его слёзы. «Жаным*, прекращай плакать, всё хорошо. Всё-всё, понимаю, тебе обидно, но я уже всех побила... Ну! Я же на физику опоздаю!» И как в таких обстоятельствах она могла поверить, что женщины – плаксы, а мужчинам всё нипочём? Тот, кто это придумал, вообще жил эту жизнь? — Я считаю, что в слезах ничего постыдного нет, — сказал Никита. — Какая умница, — улыбнулась Камалия. — Дань, это просто твои чувства. Ты переживаешь за свою семью и... — Хватит уже! — рявкнул Московский, направившись к выходу из столовой. Перед тем как скрыться из виду, он громко хлопнул дверью. — Что творит... Повариха же сейчас ругаться будет... — организатор смотрит парню вслед. — Здорово вы его уделали! — счастливо улыбается Серёга. — Что значит, уделала? — Камалия скептически посмотрела на него. — Я просто сказала правду и объяснила, что в слезах нет ничего девчачьего. Мне больно слушать ваши глупые стереотипы. Будете в них верить, вас бабайка заберёт. И запомни, я не собираюсь вставать ни на твою, ни на его сторону. — Но признайте, я же вам больше нравлюсь! — не сдавался юнец. — Хм? Ни капельки. Если хочешь знать, мне вообще больше всех Енисейский нравится, — женщина похлопала Никиту по плечу. — Сидит тихо, никого не трогает. Сокровище, — она отходит от стола. — Доедай быстрее, Татищев, скоро звонок. Опоздаете на урок к Татьяне Васильевне – заставит вас на английском объяснять причину. А я знаю твой английский – это нечто, — смеётся. — Нормальный у меня английский. Вэри гуд, супер прэти, и, в отличие от вашего любимого Никиты, я знаю три языка. — Не смеши, ты на башкирском разговариваешь, как я на китайском, — Камалия потрепала его по волосам, заметив обиженную моську. — Ладно, не дуйся. Верю в твой башкирский, как в актёрский талант Дани, — тут мальчик не понял: она его оскорбила или подбодрить пыталась. — Всё, я пошла. Репетиция сегодня в четыре! — куратор выбежала из столовой, помахав напоследок. — Не верю, — нахмурился Серёжа. — Во что? — растерянно спросил Никита. — Что ты её любимчик, — буркнул он, снова припав к трубочке губами. — Бля, Татищев, ты серьёзно? —— — Юрий Иванович, ваша дочь чудовищна! Здесь Юра перестаёт спать с открытыми глазами и, хмуря брови, привстаёт со стула. «Вот тут пора послушать, что они говорят». Вчера Катенька с видом самого виноватого на свете ребёнка подошла к нему и сказала, что её папку хотят видеть воспитатели детского сада. Теперь он сидит в кабинете директора. Его нос режет запах дешёвых едких духов, становится слишком душно от лекций о воспитании детей. — Что это значит? — спросил Татищев. — Я считаю, вы ещё благодарить меня должны за такое золотце! Ну вы на неё поглядите: красавица и умница, не пьёт и не курит. — Очень смешно, Юрий Иванович! — запыхтела морщинистая тётенька в твидовом костюме – Антонина Владимировна, директриса, на Юрином языке «старая ведьма». — Расскажите, Валентина, почему вы к нам обратились? Русоволосая женщина со смешной стрижкой, всё это время сидевшая в обнимку со своим сыном, на что мужчине ужасно хотелось закатить глаза или, по крайней мере, громко цокнуть, чтобы его услышал Данис, находящийся сейчас в Уфе, поднялась из-за стола, собравшись высказаться. «Конечно, пусть говорит, а вот этот маленький спиногрыз что здесь делает?» Татищев всей душой ненавидел разборки при детях. Сам навидался и драк, и ссор, и даже перестрелок в детстве. Он, конечно, хвастался в школе: «Да я своими глазами видел, как мой отец пулю словил!», — но потом долгое время не мог спокойно спать. Всё это совсем не круто. — Валентина…как ваше отчество? — Витальевна. — Валентина Витальевна, вы своего соплежуя, может, за дверь выпроводите? — Соплежуя?.. — директриса поправила очки, скептически глядя на мужчину. — Вот я свою Катюху оставил в гардеробной, сидит шнурки свои рассматривает, вот смешная. Предлагаю брать с меня пример. — С вас? — возмущённо ахнула родительница и покраснела. — Да никогда… — Зачем ребёнку слушать, как мы собачимся? — Я сама решу, что мне делать с моим Ванечкой! — Да пожалуйста, — закатил глаза Татищев. Что ж…значит словарный запас Ванечки сегодня нехило пополнится интересными словечками. Не его вина. — Вы мне объясните, какого хера моя прелесть чудовищна? — У вашей дочери никакого воспитания! Грубая нахальная девчонка. А ну, Ваня, повтори, что тебе сказала эта маленькая хамка? — Отъебись, ублюдок, пока я тебе не врезала, — пробубнил мальчишка, глядя в пол. В кабинете полнейшая тишина. Воспитательница, директриса и детский психолог переглядываются. Юра пытается сдержать смешок. Гордится ли он своей дочерью? Естественно. — У вашей Катеньки совсем совести нет, — плюётся ядом Валентина, чьё отчество Юра даже не пытался запомнить. — Как девочка может себя так вести? — Можно ли её вообще к детям подпускать? — открыла рот Антонина Владимировна, ещё больше сморщив лицо, и так похожее на курагу. — Катя очень агрессивна. «Нихуя, это вы ещё нашего дядьку Даниса не видели!» — Извиняйте, насколько я помню, Катя, которую я знаю, – умная, красивая, адекватная и просто замечательная девочка. Ангел во плоти. Не будь она моей копией, я бы подумал, что её нам подкинули, честное слово, — усмехнулся мужчина. — И да, уважаемые педагоги, если вы ожидаете, что я буду ругать за это свою дочь, то… — сосните хуйца, — вы глубоко ошибаетесь. — А я что говорила? — вспылила мать Вани. — Какой отец, такая и дочка! — У него ещё и сын есть! — Ой, ужас… — Вы хоть как-то пытаетесь заниматься своими детьми? — спросил психолог Фёдор Леонидович, внимательно взглянув на мужчину старыми выцветшими глазами. — Вы общаетесь? — Вот именно! Вы интересуетесь жизнью детей? — оживлённо добавила воспитательница Ангелина. Вот от неё Юра не ожидал. Ангелина же видела, что он каждый раз забирает дочку из садика, и наверняка замечала, какие у них отношения. Что ж, ладно. — В том-то и дело, — спокойно проговорил он, снова проделав титаническое усилие, чтобы взять себя в руки и не ёбнуть кого-нибудь по лицу. Как его Катюха держится? Святой ребёнок. — Катя рассказала мне, почему попросила этого сосунка отъебаться. Вань, — мужчина обратился к мальчику, — извини, но твоя мать сама настояла на твоём присутствии, так что придётся тебе всё это выслушивать. Без обид, но ты тот ещё мелкий говнюк. Валентина подпрыгнула на месте и хотела что-то возразить, но отец продолжил важным тоном, чувствуя себя адвокатом собственной дочери: — Вчера вечером Катюша объяснила, почему так поступила. Маленький говнюк всячески доставал её, дразнил и дёргал за косички. За косички, чёрт возьми! Да Катя на полчаса раньше встаёт с утра ради них! — крикнул Юра в негодовании. Благодаря мастер-классу от Кости Татищев научился плести косички, и в жизни его дочурки началась белая полоса. Да, были они не так искусно сделаны, как у эстета Уралова, но…по крайней мере, с любовью и всеми прочими чувствами. Главное, чтобы его девочка была довольна. А Катя, глядя на косы с кривым пробором и петушками, просто сияла от счастья. Злости Юры не было предела, когда он узнал, что кто-то обижает его ребёнка, так ещё и посягает на такую красоту. Ему оставалось только спросить, почему она не рассказала папе про этого упыря. Он был действительно расстроен. Его дочь обижают, а он не знает, потому что Катя решила не рассказывать. Неужели она думает, что её отец настолько жалкий, что не сможет разобраться с родителями мерзкого личинуса? Нет, Юра сам признаёт, что жалкий, но не для Катюхи же. Для своих детей он мечтал быть суровым уральцем и супергероем, которому порвать за них всем задницы – проще некуда. Всё же, Катя, как умный ребёнок, объяснила, что просто хотела разобраться сама, не впутывая в это дело взрослых, у которых и так проблем немало. Да уж… А потом эти ёбыри утверждают, что она ненормальная. Если это так, кто ж тогда нормальный в этом мире? — Вам крупно повезло, что моя «грубиянка» оказалась доброй душой и не стала рассказывать мне о злодеяниях вашего дорогого Ванечки. Радуйтесь, что вас просто отъебаться попросили. — Слушайте, ваша дочь слишком вспыльчива. Все мы знаем, что мальчики так проявляют интерес к девочкам. В этом нет ничего страшного, — с умным видом отметила воспитательница. Мужчина встал в ступор, взглянув на педагогический состав, который, видимо, был согласен с той чушью, что выдала Ангелина, и задумался, а стоит ли тратить столько денег на этот садик? «Какой ещё ерунде они учат Катюню, пока я на работе?» — Что, простите? — в недоумении спрашивает Татищев. — Вы что, блять, хотите, чтобы моя дочь от счастья плясала, когда какой-то огрызок её достаёт? Это по-вашему нормальное проявление симпатии? Тогда я надеюсь, — он повернулся к Валентине, — что ваш муж перед тем, как сделать предложение, хорошенько ёбнул вам по лицу. — Юрий Иванович! — воскликнула Антонина Владимировна. — Да как вы разговариваете? — А что такого? — Юра непонимающе хлопает чёрными глазками. — Абсолютно адекватное проявление любви, по мнению женщины, которой мы доверяем своих детей. Вы что это, из моего ребенка решили терпилу вырастить? Ну уж нет, единственной терпилой в доме Татищевых должен остаться Юра. Никто не смел с ним конкурировать. Пусть Катька с мамы берёт пример. Что-то не понравилось? Спасибо этому дому, теперь пойду к другому! — Я имела ввиду, что Ивану наверняка просто нравится ваша дочь, и он решил привлечь внимание. — Нихрена себе! Если сейчас мальчики именно таким образом признаются в чувствах, я Катюху ещё и драться научу на всякий случай. — Да он ненормальный! — Вас родительских прав лишить надо, — заявила мамаша. — Родитель года всё ещё здесь? Пардон! Мне вот когда впервые девочка понравилась, я ей ромашки носил и на качелях катал. А ваш спиногрыз, Валентина…да ещё на горшок не научился ходить, а уже девочек обижает! — Давайте закончим этот бессмысленный спор, — предложил Фёдор Леонидович. — О! Здесь ещё и психолог года, согласный со всей чепухой, что тут наговорили на мою дочь. Может, вы ещё ей диагноз поставите, а? — Я психолог, а не психотерапевт. «Ебень вы знатный, а не психолог». — Но могу предположить, что такое агрессивное поведение Екатерины вызвано отсутствием материнской любви и заботы. «Ну, бля… Да я ей и бать, и мать, чё сразу начинаете? Ещё у нас Анютка есть, приходит раз в неделю. Всё хорошо!» — Любви и заботы Катя получает достаточно и без матери. Мы со старшим сыном делаем всё возможное для этого, — ответил Юра. Ему жутко не нравилось, как воспитатели лезли в их жизнь и в любой ситуации пихали ушедшую мать. Они даже не знают, что произошло, зато обсуждают это больше него самого. Юру бесили эти постоянные разговоры среди педагогов: «А где же Катина мама?», «Ой, кошмар! А почему она ушла?», «Развод, да? А он очень плохо влияет на ребёнка, знали?» Многие его друзья не стали лезть в эту тему, зато незнакомые блядины тут как тут. — Но мне кажется… — Хватит, Ангелина, — прервала девушку директриса. — Давайте всё закончим. Валентина, чего вы хотели? — Я не верю, что мой сын сделал что-то настолько плохое, чтобы разговаривать с ним так по-хамски. Я требую извинений. «Ой, да хорош... Пиздюк облажался, а у него ещё и просить прощения нужно? Они что, воспитывают царя всея Руси? Ещё одного Ивана Грозного?» — Пусть Катя принесёт свои извинения, — твёрдо добавила женщина. Юра сжимает кулаки, закусывает губу и приходит к мысли, что хочется либо закурить, либо набить кому-нибудь ебало. Такой идиотизм терпеть слишком сложно. Даже если ты терпила. — То есть вы хотите, чтобы Катя извинялась перед этим… — мужчина многозначительно промолчал, — за то, что решила за себя постоять? — Ваша дочь нарушает дисциплину! — Тем, что попросила заёбу отъебаться? Раньше на неё никаких жалоб не поступало, так что давайте не будем пиздеть. — Вы поглядите, да у него мат через каждое слово, что вы ожидали от ребёнка? — Интересно, какой же тогда старший сын? Нормальный, энергетики вон в школу таскает и мечтает сыграть лучшего Меркуцио в истории театра. — Да, это нарушение дисциплины, — Антонина Владимировна своим звучным голосом прервала разборки. — Пусть Катя извинится перед Ваней и пообещает поменять своё поведение. Тогда Ваня тоже извинится, да? — Он просто играл с ней, ничего такого. Просто ваша Катя – дикая, — фыркнула дамочка. — Вот как? — горько усмехнулся Юра, в который раз хуея с людей и этого долбанного общества. Он уверен, был бы здесь Костя, он бы всем им пасти закрыл, даже не напрягаясь. Умный, адекватный, понимающий и очень внимательный к деталям, он бы тоже понял Катю и убедил всех собравшихся уродов в том, как они отвратны. Костя бы смог. Татищев не знает, почему вспоминает тот вечер в такой неподходящий момент. Мужчина уверен: будь Костя здесь, он бы встал на их сторону и убедил Юру в том, что с его дочуркой уж точно всё хорошо. — Нет, — гордо ответил мужчина. — Моя дочь поступила правильно и извиняться перед вашим отпрыском не будет. На этом всё! — На этом всё, Кать, — тихо сообщает отец, заходя в гардеробную. Его милая девочка, которую превратили в неадекватного монстра какие-то ублюдки, называющие себя педагогами, сидит на скамейке, глядя в пол. Услышав его голос, Катя подняла голову: — Пап, ты же мне веришь? — ей было важно это знать. И Юра понимает. — Конечно, — он сел перед ней на колени, смотря в глаза. — Я всегда буду на вашей с Серёгой стороне, — замечает развязанные шнурки. — Не получается? Девочка отрицательно машет головой. — Ничего, получится, — Татищев шнурует ботиночки. — Конечно, лучше бы ты мне обо всём рассказала. И материться не стоит, я уже говорил. Но ничего страшного не случилось, всё нормально. — Я думала, что смогу решить всё сама. — Ага, зато эта сопля сразу побежала жаловаться мамуле, — недовольно фыркнул. — Дети порою ужасны… — Точно, — с умным лицом согласилась Катя. — Как я понял, дружишь ты только с Женькой ржавым? — улыбнулся мужчина, вспоминая миловидного рыжего мальчика, с которым иногда играла его дочь. — Ну, из группы он самый нормальный, — пожала плечами девочка. — Остальные – ёбы… — Катюха, — шикнул Юра, но про себя согласился. «Да уж, в этой “Ромашке” одних ёбырей и встретишь». — Остальные мне не нравятся, да и я им тоже, — улыбнулась дошкольница. — Ну, твой ёбнутый папка вроде решил проблему. Вообще-то, я её создал… Но теперь ты не должна видеться с надоедливыми детишками из группы. Круто, да? — Значит?.. — девочка удивлённо смотрит на него, а затем, осознав, смеётся. — Ты тоже сказал, что я не буду извиняться? — Конечно! Только вот я забыл нечто важное: папка Вани – депутат, — Юра неловко улыбнулся. Вот так он всё испортил. — Нас выперли! — Ура! Я буду ходить с тобой на работу! Да здравствует прожигание жизни в офисе! — Какие страшные слова, боже. И да, я все ещё не собираюсь брать тебя с собой на работу, — он щёлкнул дочку по носику. — Вообще, ты не расстроена? — Немного, но если я получу нового динозаврика, то смогу утешиться. — Не понял, — Юра достаёт из шкафчика сменную одежду. — Ты с каких пор такая хитрая? — Дядя Илья научил. — Блять, вот жук. Ты его меньше слушай, ладно? — Татищев берёт нежно-голубой свитер с ромашками. — Поднимай руки. Они выходят из садика, напоследок показав средний палец всем педагогам. «Сегодня, Катя, можно!» Девочка довольно улыбается, когда видит ошеломлённые лица воспитателей в окнах. Юре тоже нравится. — Ну всё, Кать. Теперь в магаз и домой, — улыбается он. — Сегодня пешком. — Твою машину всё-таки забрали за то, что паркуешься не на положенном месте? — спросил ребёнок, хлопая длинными ресничками. — Боже Упаси, Катюха. Нормально я паркуюсь, — закатил глаза Татищев, — иногда. Просто решил немного с тобой прогуляться, погода хорошая. Наконец видно, что весна, а не хрен пойми что! По дороге в магазин Юра старался держать себя руках и напоминать: ты – главный терпила семейства уже тридцать шестой год. Терпи, скоро юбилей. Если сначала они с Катей обсуждали уродских воспитателей, тупых детей и её странный музыкальный вкус (дед бы одобрил, если бы они общались), то сейчас она снова взялась за своё: «А дядя Костик…» За неделю малышка прожужжала Юре о нём все уши, и у отца уже дёргался глаз от одного имени, которое раньше казалось таким красивым и благородным. В понедельник девочка рассказывает о его вкусной стряпне. Во вторник о том, какой он умный. В среду обсуждает его необычные волосы и вообще, какой он весь из себя красавец. Четверг ознаменовался разговорами о его таланте. Да Катя никогда его работ не видела, вдруг он хуи на холстах рисует? А что? Современное искусство, глубокий смысл. А в пятницу, вчера, дочурка шокировала Юру полностью, задав вопрос: «Почему мы всей семьей не можем жить с Костей в Екатеринбурге?» Татищев был готов взвыть. «Она никогда не сдастся?» Не сдастся. Потому что сейчас Катюша рассказывала, какой Костя няшный. «Чем бы дитя не тешилось, лишь бы не вешалось». — Да? Правда, что ли? — Ага! Ещё у дяди Костика котики на обоях! Это так мило! — смеётся она. — Но я бы не поставила, будь у меня телефон. Вот так у неё было всегда: «Вау, здорово! Но нет…» — Прекрасно, — кивает Юра, — у Анюты тоже всякие мурлыки бывают. — У дяди Костика даже кошка была в Екатеринбурге! Почему у нас нет кошки? «Дальше по классике: а почему у нас нет квартиры в Екатеринбурге? А почему у нас нет своего Кости? А почему мы Татищевы, а не Ураловы?» — У Серёги аллергия на мохнатых. — А когда ему стукнет восемнадцать и он уедет, то?.. — на лице вырисовывается хитрая улыбка. А до Юры только сейчас дошло, что через четыре года его сыну будет уже восемнадцать. Какого хрена так быстро? Он же только недавно жрал песок во дворе! — Ты что, решила своего брата сплавить? — Не сплавить, а обменять на кота, — пояснила девочка. — Катюх, ещё хуже звучит. Они идут по пустой зелёной аллее, освещённой бледным светом высоких фонарей, и сворачивают к небольшому гипермаркету. — Ну, смотри! Серёжа станет взрослым и съедет на свою квартиру, а ты купишь мне кота! Я буду часто навещать Серёжу и со спокойной душой, зная, что у него всё хорошо, возвращаться домой, к Снежку. — К кому-кому? — заулыбался Татищев, любопытно взглянув на доченьку. — Я хочу себе белого пушистого котёночка, чтобы называть его Снежком. Я бы всегда заботилась о нём и никогда не бросила, папа, — рассказывает она. — А если котёнок будет чёрным? — они заходят в магазин. Юра хватает корзинку, уже зная, что собирается взять. Он проговаривает всё нужное в голове, чтобы не получилось как всегда. Идёшь за молоком с хлебом, а приходишь с хлопьями, чипсами, йогуртами, сырками, бананово-шоколадным молоком вместо обычного и, конечно, новыми динозавриками, которых в доме уже было не счесть. Куда без них? Самая необходимая вещь в квартире! — В таком случае будет Ночкой! И тогда я тоже буду его очень любить. Но всё же, — Катя поджала губки, — хотелось бы белого. — Я понял, — мужчина взял дочку за руку. Неохота потом бегать по магазину в её поисках. — Значит, ждём Серёжкиного совершеннолетия? — он подмигнул девочке. — Я тоже так могу! — довольная Катюша подмигивает в ответ. Не зря же столько училась у дяди Ильи. — Но ты помни: не все восемнадцатилетние люди сразу съезжают от родителей, Кать. — А как же ты и дядя Илья? «Эх, солнце моё, если бы ты знала, при каких обстоятельствах нам пришлось съехать… Жесть!» — Мы – немного другой случай, Катюха. Так! Давай проверим твою память, — Юра был мастером менять тему, научился кое-чему у родителей. — Что нам нужно купить? — Ты придумал эту игру, потому что сам ничего не запомнил? — усмехнулась девочка. — Чего? Вот странная, я всё помню! — Ну, конечно. — Ну ты жучиха стала, это всё влияние Илюхи, — наигранно обиделся отец. — Нам нужны были помидоры, идём в овощной. — Пошли! — Катя любовно прижалась к его руке щекой. Весь список она прекрасно помнила, но должен же папа сам думать головой. «Что же он будет делать, если меня вдруг рядом не окажется?» — Вот видишь? Я всё прекрасно помню. — Ты молодец, папа! И пусть Юра был уверен, что победил, жизнь снова просит его соснуть хуйца. Не прошло и десяти минут, как дочка снова затрындела о Косте, вспомнив, что он ещё и сильный. «Ну как ребёнок может привязаться к человеку так быстро? Ну ё-моё!» Хотя…если честно, то Юра сам не раз ловил себя на мысли, что был бы не против потусить с Ураловым ещё. «А что? Разговоры о жизни на балконе – очень классная тусовка, всем советую». И если бы мужчина сказал, что вспоминал о Косте только когда Катя говорила о нём, то он бы ввёл в заблуждение мировую общественность, то есть нехило бы напиздел. Он собирает пакеты, а девочка крутится вокруг. — Пап, а ты точно не знаешь, вернётся ли Костя? — Нет, Кать, мы с ним никто друг другу. Откуда мне знать? — Неправда! Он мой друг, значит, твой тоже! — Вот как? Здорово ты решила, — Татищев, взяв несколько пакетов в одну руку, в другую берёт ладонь дочери. — Кать, Костя говорил, что ему предлагают в Екатеринбурге работу. Не думаю, что он вернётся. Девочка затихла. Мужчина заметил это изменение в её настроении и остановился, вздохнув: — Катюнь, это жизнь, — не самое удачное начало для разговора с пятилетним ребёнком, но Юра старается. — Люди приходят и уходят. Кто-то приходит, чтобы чему-то тебя научить, а кто-то, как Костя, чтобы оставить только самые хорошие воспоминания. Понимаешь ведь? Юре никто этого не объяснял, он сам всё понял. Честно говоря, постоянных людей в его жизни совсем немного – человек пять, не больше. Если не считать чокнутого брата, от которого жизнь только тяжелее ощущается, то четыре. Даже та женщина, с которой они мечтали быть до конца дней своих, и в горе, и в радости, в один день просто собрала вещи и ушла. Он привык. Только вот Кате придётся помягче объяснить. — Даже если очень хочешь быть с человеком, это не значит, что он останется с тобой. И даже дядя Костя… — Дядя Костик! — завизжала девочка и побежала вперёд, отпустив Юрину руку. — Чего? Не успел он подумать, куда ринулась его дочь, как заметил у тротуара высокую фигуру в кремовом пальто с таким же удивлённым лицом, как у него самого. — Костя? — Дядя Костик! — кричит Катя, обнимая его. Уралов с лёгкостью подхватывает её на руки. — Аккуратнее! — бурчит отец, подходя к ним. — А папа говорил, что ты не вернёшься! У Юры такая речь красивая вышла. Поучительная. А Костя всё испортил. Ладно. «Хорошо, что вернулся», — пронеслась мысль в голове Татищева. — Катя, я и сам думал, что не вернусь, — улыбается Уралов. — Что ты здесь делаешь? — подойдя ближе, спрашивает мужчина. — Ты не должен был быть в Екатеринбурге? — Ну, кое-что заставило меня вернуться, — отвечает Костя, внимательно смотря на Юру, а затем на девочку. —— — Так что случилось? — задаёт вопрос Татищев, делая первую затяжку. Мужчины сидят на качелях, глядя, как Катя катается на карусели. Детская площадка пустует. Может, потому что уже поздно, а может, из-за того, что Юра слишком вальяжно развалился с сигаретой в руках, чем насторожил мамочек с детьми. Неважно. — Мм? — Почему не остался в Екатеринбурге? — А… — Костя склонил светлую голову, глядя на Юру. — Решил, что восемнадцати лет совместной жизни с родителями хватит. И работа, которую мне так красочно описывали, оказалась… — Хуйнёй. — Именно. Требуют много, а платят скудновато. Да и то, — он наблюдает за малышкой, — здесь мне уже привычней. Если в первые годы я просто жить не мог в Москве, сейчас не могу без неё. — Первые годы здесь адские, согласен. Я почти полгода ночевал на вокзале. — Я тоже, — смеётся Костя, — но не так долго. Дня два-три, пока не нашёл квартиру. — Сейчас такой необходимости нет, надеюсь? — мужчина издаёт смешок, в очередной раз зажимая сигарету между побледневшими губами. — Нет, но я был близок к этому, — отвечает Уралов. — Хозяйка не пускала меня обратно, — снова смеется. — Её можно понять: я собирался уезжать далеко и надолго, а тут раз – и явился. — Она успела других поселить? — Ещё нет. Квартирка так себе и неудобно расположена. Рядом одни продуктовые магазины и многоэтажки. Но Лидия Степановна поняла, что может на этой ситуации денег нагрести, мне ведь деваться некуда, — мужчина пожимает плечами. — Повысила квартплату почти в два раза. Я-то заплатил, но надо быстрее искать работу, надолго меня не хватит. — Да уж, поторопись, — задумчиво выдохнул Татищев. — У тебя совсем нет заработка сейчас? — он внимательно смотрит на собеседника. И тот понимает, что его рисунок никогда не передаст красоты этих чёрных необъятных глаз. — Есть, — отвечает он после недолгой паузы. — Будь я совсем без денег, вернулся бы в школу преподавать. Хотя нет, — отрицательно машет головой, растрёпывая волосы. — Если я решил что-то бросить, я не возвращаюсь к этому. — Сильно, — хмыкнул Юра, потушив сигарету. Вот он уже лет десять корячится на ненавистной работе, лишь бы нормально платили. «Может, Костя так смело может всё оставить, потому что ему некого подводить? Сам по себе». Уже нет. Уралову кажется, что теперь он больше никогда не будет сам по себе. — Я веду онлайн-уроки, это мой дополнительный заработок. Так что жить можно. — Онлайн – это круто. Сидишь дома, сверху пиджак с рубашкой, снизу гавайские шорты. Красота, — мечтательно вздохнул Татищев. — А у магазина ты что делал? Рядом живёшь? — Именно. Собирался приготовить ужин. — То есть вместо вкусного ужина ты сидишь тут и болтаешь со мной? Странный поступок, ничем не могу его оправдать. — А мне нравится, — Костя вдыхает свежий вечерний воздух. — Как там Серёжкина постановка? «Серёжкина…» — повторяет про себя Юра и слабо улыбается. — Да он о ней почти и не рассказывает. Одни разговоры об этом Дане: как он противно на него смотрит, как противно ходит, как противно дышит, как противно живёт. Ни о каких Джульеттах с Ромео мы не слышим. Даня, Даня и ещё раз Даня. Меня уже тошнит от этого имени, — он легонько качается, устало склоняя голову. — Не верится, что мать Серёжи изначально так настаивала на этом имени. Видите ли, Даниил звучит «дорого-богато». — Ого! — смеётся Уралов. — Серёжа об этом знает? — он раскачивается тоже, не желая отставать от Юры. — Конечно нет! Он бы устроил мне драму. Вообще, Серёжка любит строить из себя безразличного пофигиста, а на деле читает свой гороскоп чуть ли не ежедневно и кусает руки, если что не так. — Гороскопы – интересная штука. — Интересная, только нихрена правды. — Справедливо. Они сидят, глядя в тёмное небо. Все их разговоры будут проходить поздним вечером с видом на старые многоэтажки? А что? Весьма романтично. Девочка скачет по площадке, а затем залезает на турник с криком «смотрите, как могу!», виснет на нём, грациозно вытягивая ножку. — Прекрасное зрелище, Катя! Прирождённая гимнастка, — Костя хлопает, а она счастливо хохочет. — Сегодня ходил разбираться за эту прирождённую гимнастку в садик. Выперли нас. — В чём проблема? — нахмурился Костя. — Я не захотел извиняться перед мальчуганом, обижающим мою дочь, и его полоумной матерью за то, что Катюня попросила его отъебаться. Заметив заинтересованный взгляд, продолжает: — Какой-то спиногрыз не давал ей покоя, а вот воспитатели считают, что он просто с ней играл, а она – дикарка. Прикинь? — Ебанутые, — хмыкнул мужчина. — Когда из девочек перестанут делать терпил? — Когда я получу повышение, — Серёжа научился технике «превращаем проблемы в шутки» именно у своего отца. — Тут надежда только на семью. На таких, как ты. Ты ведь точно не позволишь кому-то потакать твоей дочерью. — Я? Да она сама не позволит. Катюха в пять лет Круга слушает, есть ещё вопросы? Они снова хохочут на всю площадку, привлекая взор внимательных и жутко довольных детских глаз. — А вообще, Катя мне все уши про тебя прожужжала… «Дядя Костик такой, дядя Костя сякой». — Правда? — Угу. Не знаю, что за человек ты такой, но она видит в тебе идеал и быстро привязалась. Очень скучала. — Я тоже по ней скучал, Юр, — Уралов складываете руки в замок. — Хочешь верь, хочешь нет, но во время поездки домой я часто думал о всех вас. — Да ну? Большинство пытается нашу семейку забыть. — Не хочу я вас забывать, — слишком резко ответил мужчина. — Мне понравилось проводить время с Катей, ей тоже. — Естественно, она считает тебя гением. — Нравится общаться с тобой, — Костя немного нервничает, но не подаёт виду, — и хочется больше узнать о Серёже. Вы прекрасные люди, и у меня нет причины хотеть забыть вас. — Да ты проникся нами? Ни к чему хорошему это не приведёт, — Юра шарит в карманах в поисках пачки сигарет. Всё ещё жутко тянет курить. — Дядя Костя! — Катя прибежала к мужчине, обняв. — Ты же больше не уедешь? Мы с папой очень сильно скучали! — Мы с папой? — поперхнулся Юра, уронив пачку. — Кать… Уралов обнимает девочку в ответ и любуется покрасневшим Татищевым. — Не уеду, Катя. ——- — Он вернулся, а я не знаю, что делать. — Ну, тут у меня один вывод, — заявляет Илья, наклонившись к Юре, — ты дурак. Дурачело. На дворе ночь. Они сидят на кухне, единственным источником света в которой является слабая лампа под вытяжкой, и пьют: Юра – ромашковый чай, Илья – вискарь, что принёс со своей новой работы. Он устроился барменом в ночной клуб, и теперь желать ему больше было не о чем. «Мечта, а не работа». Юра цокнул: — Может быть, но не тебе мне это говорить. — Ну, смотри: Катя, которую выперли из садика, обожает Костю, сидящего на данный момент без работы, которому тоже нравится сидеть с Катюхой. Эти двое души в друг друге не чают. Ты не улавливаешь? — Улавливаю, но… — Это судьба, Юрас! Не зря Костя вернулся. — Блин, я так красиво объяснил Катюхе, что не стоит расстраиваться, когда люди уходят. Пусть пиздуют, — делает глоток. — А он появился из ниоткуда в этот же момент, и все мои слова коту под хвост. — Да уж, ей это усвоить надо. Тем более, она девочка, — Томин прыснул. — Что ты имеешь в виду? — бровь мужчины скептически приподнялась. — Девушкам, в первую очередь, надо понять, что людям свойственно уходить, — встретившись с непонимающим взглядом мужчины, он закатил глаза. — Скажи честно, как часто ты действительно перезванивал своим подружкам, когда обещал? — Илюха, ты издеваешься? — устало прикрыл глаза Татищев. — Перед тобой сидит человек, женившийся в двадцать лет, оставшийся с двумя детьми три года назад и обнаруживший астму в прошлом году. Я разрываюсь между мыслями: «надо Серёжку с Катькой поднять», «бля, мои болячки тоже лечить нужно» и «как же получить такое нужное повышение, если я не Романов Александр Петрович?» Как ты думаешь, сколько у меня «подружек»? — Фу, Юр, ну ты и скатился… — Илья скривил губы. — Не сладка твоя жизнь, дружище. Ты бы хоть курить тогда перестал, не вариант? — Я стараюсь. Ну и… Значит, ты своим девушкам, — брюнет сморщился, — никогда не перезваниваешь? — В редких случаях. — Чмошник ты, Илюха. И так не одобрял твоих поступков, а сейчас, когда у меня самого растёт дочь, страшно становятся от того, что существуют такие, как ты. — Таких, как я, больше нет, Юрочка. — Было бы славно, — недовольно буркнул Татищев. В тихой квартире раздаются лишь звуки приходящих сообщений на телефон Томина. — Насчёт Кости, — возвращается он. — Предложи ему приглядывать за Катькой, пока он работу нормальную не найдёт. Он будет просто счастлив, я уверен. А Катя? Тут и говорить нечего. И ты спокоен будешь. Костя же классный мужик. — Прикинь, он, оказывается, в своём Екатеринбурге тоже вспоминал о нашей грёбанной семейке. Странный. Он очень странный. — Ой, даже так? — смеётся Томин. — Вот и порешили, не тормози. Это ж судьба! — он залпом выпивает виски. — Кстати, одно классное порно так начиналось. Юра слишком громко поперхнутся чаем. — Илья, — откашливается он, пытаясь быть тише. — Ты… Иногда Татищеву казалось, что он дружит не со взрослым мужчиной, а с мартовским котом. — Что? — удивлённо уставился товарищ. — Там ситуация очень схожая. Тебе ссылку кинуть? — он хлопает мужчину по спине. — Ты можешь не пихать везде свои уёбищные фантазии? — процедил Юра, придя в себя. Он сидел весь красный и взъерошенный, недовольно глядя на Томина. — Спасибо, блять, за совет. — Всегда пожалуйста, дружище, — Илья подмигнул ему. — Ну, что? Скинуть ссылку? —— Воскресное утро выдалось спокойным и тёплым. Отец, быстренько одевшись и оставив на столе завтрак с запиской, которая, скорее всего, и не понадобится (мужчина готов поспорить, что эти два хорька проваляются в кровати до обеда), отправился на «дело чрезвычайной важности». И теперь он стоит здесь, перед квартирой с номером «18», пять раз уточнив у Ильи правильный адрес, потому что его «да, наверное, Юрас» не вызывало никакого доверия. Юра, как стеснительный мальчишка на первом свидании, делает глубоких вдох и стучит в дверь. «А Костя дома?» — проносится в голове Татищева, и он издаёт смешок. — Квартиру сдали уже, но, если, конечно хотите, можем договориться, — дверь ему открыла низкая взрослая женщина с очень уж деловым видом. За её спиной видно небольшую, но весьма привлекательную уютную квартиру: крохотная гостиная, где располагались лишь диван, кресло, журнальный столик и книжный шкаф. Заметны двери, ведущие на кухню и в ванную. Жить можно. «Господи, дайте хоть пройти, что ли». — Я не насчёт квартиры. Я насчёт Константина… Я к нему… — А? Ну, поняла, — недоверчиво ответила тётенька. — Константин, тут к вам мужчина какой-то подозрительной наружности. — Чего? Из ванной доносится «одну секунду», и вскоре к нему выходит Костя: в пижаме в голубую полоску, розовых тапочках и с полотенцем на шее. Он протирает им волосы. Мокрые длинные ресницы, обрамляющие янтарные глаза, забавно слипаются, а с лица всё ещё стекают капли холодной воды. — Юра? — удивился Уралов. Теперь его очередь спрашивать, что это здесь делает Татищев. — Доброе утро, Кость. — Юра сидит за небольшим столом, наблюдая за тем, как Костя варит кофе и болтает с хозяйкой квартиры. — И, да! Не забудьте, — она надела очки, — за коммуналку платите сами! Студент отдавал тридцатку за однокомнатную квартиру, так ещё и должен был сам оплачивать свет, газ и воду. Где-то его наебали… — Понял, Лидия Степановна, — отвечает он. — Я на дачу, приеду – проверю состояние квартиры, — после предупреждения женщина направилась к выходу. — До свидания, Лидия Степановна. — Всего хорошего! Дверь хлопает, и Костя, в глазах которого перемешано непонимание с радостью, тут же оборачивается к мужчине. — Так что ты здесь делаешь? — Позавтракать зашёл. — Юр. – Хах, ладно. Мне твой адрес дал Илюха. Ты извини за утреннее вторжение, но я хотел поговорить. — Ладно, — Уралов ставит две чашки кофе и тарелку с банановыми оладьями на стол, — но я, на всякий случай, дам тебе свои контакты. — Да не так, — хмурится Юрий. — Я же не новинки моды пришёл с тобой обсуждать, — он никак не мог правильно подойти к разговору. — Квартирка неплохая. — Больше меня беспокоит район, в котором она находится. Но я привык, — подносит чашку к губам, делая глоток. — Я работал в разных местах России. В Сибири, кстати, тоже. — Чувак, — ухмыльнулся Юра, — что ты делал в ебучей Сибири? — Учителям там очень хорошо платят. Вот так, постоянно меняя место работы, я привык жить в самых разных квартирах, не имея собственно жилья. — Типо кочевник? — блеснул своим чувством юмора Татищев. — Типо да, — Уралов оценил. — Только вот мама никак с этим смириться не может. Хочет, чтобы я перестал «кочевать», женился и, как она это называет, свил уютное гнёздышко… — И поедал червей? А Юра сегодня в ударе. Костя усмехнулся, пожал плечами. — С моими родителями также, — добавляет мужчина. — Я-то, дурак, рановато женился, а Данису уже тридцать восемь, а о женитьбе он и не думает. Моей матери очень хочется понянчить внуков, а отцу – наконец увидеть достойных продолжателей рода. — Эм… — неловко улыбнулся Уралов. — А Серёжа с Катей, они… — Кто они? Мои дети, этого достаточно. Я никогда не был любимцем в семье, а мою бывшую они просто ненавидели. Ясное дело, что Серёга с Катюхой любимчиками не станут, — невесело усмехнулся Юра. — Если с Серёжей моя семейка хоть как-то контактировала, когда он был маленьким личинусом, то про Катю они и не вспоминают. А вот Данис – примерный ребёнок, гордость семьи. Его любят, его жену будут обожать, а их детей – носить на руках. — Это жесть как неправильно… — Меня всё устраивает, я всё равно не могу доверять своим родителям и оставлять им своих детей, — отвечает отец. — Кстати, насчёт детей… — он задумался, уставившись в никуда. — Юр, ты здесь? — Ты ведь ещё не нашёл работу? — придя в себя, быстро протараторил Татищев. — Ещё нет. — Мало ли, вдруг ночью кто-то…да, — Юра чувствует, что нервничает, и злится на себя за это. — А твои слова про то, что ты скучал по Кате… Тебе нравится проводить с ней время, хочешь узнать Серёжу и…думал о нашей семье… Это правда? — колеблется он. — Да, Юр, — потерянно отвечает Костя. Во-первых, он не совсем понимает поведение мужчины. Во-вторых, в словах его не было ни доли вранья, они были искренними. Костя не мог понять, к чему эти вопросы. — Я вот подумал, — вздохнул Татищев, взявшись за чашку двумя ладонями. — Я долго думал о том, что вы оба с Катей остались, так это назовём, «без работы». Она не может ходить в садик, тебе ещё не предложили должность. Вы оба отлично ладите. Катюша тебя обожает, и тебе она нравится тоже. Вот я решил предложить тебе… — Костя и Юра прожигают друг в друге дыры, не отрывая взглядов, — приглядывать за моими спиногрызами, пока не найдёшь работу. Уралов растерялся. Он встаёт и отходит к кухонному шкафу, делая вид, что ему срочно нужно что-то взять. Пиздёж чистой воды. Косте нужно было подышать и скрыть пылающее лицо. Он, не зная, куда деть руки, хватает половник. — Положи поварёшку на место, — просит Юра. Костя кладёт и спрашивает: — Ты…ты серьёзно? — Почему нет? — смущённо улыбается Татищев. — Моя Катя – душка, ты тоже. Вам нравится проводить друг с другом время. Плюс ко всему, ты спокойный, ответственный, умный, ладишь с детьми, вкусно готовишь и, самое главное, ты не Илья. Костя засмеялся, прикрыв ладонью рот и отвернувшись от Юры. «Вау, значит, нормально эмоции он выражать тоже умеет? Ещё один плюс». — Но доверяю тебе не полностью, извиняй. Поэтому, — он достаёт из кармана джинсовки, висящий на спинке стула, бумажку. — «Топ-10 правил: что перед Катюшей делать можно, а за что я пошлю вас на хуй», — озвучивает Татищев. — Потом прочтёшь. Ну…предложение здоровское, как по мне. Ты будешь следить за детьми, получая деньги, и при этом продолжишь поиски работы, а я продолжу…ладно, начну искать детский садик. — Боже… — тихо шепчет Уралов, склонив голову. — Мне всё нравится, — он возвращается за стол, — но мне неловко брать за это деньги. — Кость, тебе два года? — Мне – нет. — Большее время ты будешь проводить с нашей семейкой, а это ой как тяжело. Плюс ко всему, тебе придётся переносить все свои онлайн-курсы и вообще менять расписание. Следить за детьми – это тяжёлая работа, сам понимаешь. И да, тебе надо как-то жить, – мужчина допивает кофе. — Да, ты прав, — слабо улыбаясь, отвечает Костя. — Что ж…было бы странно, если бы я сейчас отказался. — Нет. Вообще нет. Так, погоди… Так ты?.. — Да, я согласен. На кухне царит умиротворённая атмосфера. Лучи раннего солнца окутывают всю комнату, мягко освещая. За окном щебечут птицы, ветви цветущих деревьев колышутся на лёгком ветру, а Юра с Костей сидят и довольно смотрят друг на друга. Вчера Уралов, возвращаясь в Москву, и не думал, что его желания могут быть услышаны, так ещё и исполнены. Сейчас мужчина, о котором он неоднократно думал, предложил заботиться о его семье. Это волнительно. И при этом здорово. — Кость… — Юра скривился. — Это прозвучало, будто мы пара у алтаря.