Насколько же может быть глубока любовь, что заковывает тебя в плен воспоминаний?
Насколько сильна может быть боль, при которой ты сам тянешься в холодные объятия смерти?
Сколь долго он позволял убаюкивать себя морю отчаяния?
Насколько же оно глубоко, это чувство? Подобно ли оно океану? Или же жерлу вулкана?
Как сильно любить могу я, дорогой отец?
И несмотря ни на что ты всё ещё удивляешься,
Почему я так сильно хочу присоединиться к ним, когда придёт моё время.
Господь никогда не был мил ко мне,
Но, быть может, на этот раз они смогут меня спасти.
Слабое движение пальцев, тихий шелест листвы, лёгкий вздох ветра - вот и всё, что пронизывало чувства писателя в тот момент. Мягкие щёки его были влажными от слёз, и всё, чего ему так сильно в тот момент хотелось, так это просто закрыть глаза и погрузиться в глубокий сон; временами чужие истории способны разбить даже самое чёрствое сердце, что уж говорить о его... Но было и нечто другое - то, что не давало ему с концами потонуть в своём горе, позволить боли окончательно сковать тело и душу, - и это приверженность собственному предназначению.
Они были мертвы. Да, он знал это; по правде говоря, возможно, он знал это всегда.
Но окружённый грацией похоти, сладкой молодости, что проклятая болезнь посмела у него отобрать, он отвлёкся от своей миссии - работы, что поручил ему Намджун. Он
должен освободить бедные души от забытия обществом, сокрытия их нежной и юной любви, от порочности этой ужасной жестокой женщины, что лишь на словах являлась матерью. От пустующего мрачного дома.
Открыв глаза, он увидел их. Такие прекрасные, они выглядели совсем как тогда, в тот первый день лета, когда он их встретил; юноши держали его за руки.
— Что ж, теперь ты знаешь, — выдохнул Чонгук.
Перед ним стояли юноши, коих он никогда,
никогда не перестанет любить; именно с ними он познал любовь, проникся их болью и сожалением, вкусил грех.
И всё произошедшее не было их виной.
Юный аристократ был отравлен не только телом, но и разумом, и дух его теперь страдал от чувства покинутости.
Чонгук решил последовать за ним, несмотря на то, что согрешил, отрёкшись от Бога.
Вот почему Чимин рыдал по ночам, сквозь слёзы зовя его, её; вот почему Чонгук остался с ним рядом; вот почему аристократ так яро не желал отпускать писателя. Потому что его бросил отец, затем оставил и Чонгук, а мать предала и убила его.
И вот из-за чего аромат аммиака насыщенным облаком не оставлял стены особняка, вот из-за чего дом жил, дышал в ритме юношей - каждую ночь в нём оживало их прошлое, их воспоминания,
воспоминания Чимина. Отчаянный стук в дверь, испуганный топот по коридору.
Одиночества разбило его душу, и теперь, прикованный к телу своего возлюбленного, что поклялся оставаться с ним рядом даже в загробной жизни, Чимин так и не смог обрести душевный покой.
Тэхён не мог удержать слёз, да и как он мог, сейчас, когда прощание уже неизбежно, осталось лишь озвучить последние слова дорогим сердцу душам? Сможет ли он их спасти?
Да. Сможет. Поведав миру их историю, ведь именно для этого Сокджин указал дорогому милому Намджуну путь на этот маленький остров.
Волосы юного аристократа больше не были пшенично-светлыми, нет, они были чёрного, данного ему от рождения цвета, что когда-то давно маман обесцветила, выжгла, и всё ради того, чтобы он выглядел как леди. Чимин сжал его ладонь в своей и улыбнулся - так, словно хотел поблагодарить его, так, словно хотел сказать:
"Прости меня, прости за всё. Это было сделано лишь из любви, всегда моими поступками руководила одна любовь".
Затем он ласково провёл ладонью по его щеке, после прижимаясь к его губам сладким поцелуем.
—
Я люблю тебя больше чего-либо на свете,
Так же, как я люблю и Чонгука,
Так же, как я когда-то любил свою мать.
Чонгук, его милый возлюбленный, взял его за руку сказал - и то были последние слова, которые он услышал от сотканного из любви и искренности юноши. Тэхён запомнил их и помнил всегда, до самой последней секунды своей жизни.
—
Теперь, когда ты знаешь, пожалуйста, любовь моя, убедись, что мы не забыты. Никто в этом доме не смог обрести покоя, и даже те, кто позже нашёл наши тела, не оказали милости похоронить нас вместе. Прошу тебя, знай, я люблю тебя и буду любить тебя, как любил Чимина, всю свою жизнь.
Но даже тогда Тэхён не горел желанием уходить - он не был готов оставить их, боялся, что никогда не увидит их снова, - но тогда Чимин, знающий его пусть совсем недолго, однако, вероятно, лучше всех в этом мире, шёпотом пообещал ему на ушко:
—
Как же я надеюсь, что ты вернёшься, чтобы рассказать нам свою историю, что не забудешь нас, но, в любом случае знай, мы тебя не забудем. Никогда.
Однажды мы увидимся, мой маленький чернильник, увидимся снова, но лишь когда придёт твоё время.
А теперь иди.
Стоя у ворот старого особняка, с чемоданом в руке и тяжёлым сердцем груди, писатель обернулся в последний раз, чтобы навсегда в сердце запечатлеть образ двух юношей,
его возлюбленных, что стояли у дуба в обнимку и махали рукой на прощание, пока ветер обдувал их полупрозрачные фигуры.
—
Прощай, любовь моя.
Когда ноги довели его до гавани, там он обнаружил паромщика - старик уже ждал его, сидя на лодке, мерно покачивающейся на волнах. Писатель молча подошёл к нему, усаживаясь на маленький паром с дневником в руках и цветущей надеждой в горле.
— Ну как, сынок? Нашёл то, что искал?
Тэхён улыбнулся; отчего-то теперь море внушало ему спокойствие, а не страх своей неизвестностью, и он расслабился, позволяя волнам баюкать его.
— Да, — счастливо выдохнул он, с лица его ни на секунду не сходила спокойная улыбка. — И теперь мне есть что рассказать.
Старик посмотрел на него, растягивая сухие, потрескавшиеся губы в ответной улыбке и пихая трубку в рот.
—
Пора начинать жить, сын мой.
Поговаривают, что автору
призраков потребовались годы, чтобы идеально описать историю двух возлюбленных из Бэлти-Манор, мрачного особняка на маленьком, словно оторванном от мира островке Мэрри-Айленд, без цензуры и не опуская ни единой детали. Поговаривают, что на этот раз он не стал скрывать ни своего имени, ни личности, нет, он наконец, впервые, опубликовал историю открыто, чтобы каждый смог узнать её, прочесть, мечтать о любви, хоть отдалённо похожей на ту, искать её в уже не окружённом звуками взрывов и бомб великом Сеуле.
Поговаривают также и том, что как только он вернулся со своего внезапного путешествия, как только ступил на земли Сеула, переступил порог своего особняка, он словно стал совершенно другим человеком - расцеловал своего дорогого дворецкого Чон Хосока, со слезами на глазах говоря, как же сильно он скучал по нему все эти месяцы; обнял Намджуна, со всей искренностью поблагодарив его за жизнь. Говорят, годы он провёл за письменным столом, в обществе бумаг и чернил, перьев и чернильниц, но на сей раз душа его была полна счастья.
Говорят, болезнь его, к сожалению, так и не прошла.
Напоследок он оставил своему самому близкому другу письмо - письмо, что был в силах понять только он, - прежде чем навсегда исчезнуть.
"
Дорогой Намджун,
Я хочу, чтобы ты знал, я сделал это ради любви. Я сделал это ради свободы. Раньше я думал, что одному лишь Господу известно, насколько глубока может быть долина любви, однако в какой-то момент я осознал, что и сам я в силах осознать это.
Я осознал, что моё предназначение, моя великая миссия состояла в том, чтобы со всей радостью проживать отведённые мне дни и рассказывать о чистой любви в этой земной жизни.
Я осознал, что в том, чтобы вечно прятаться в стенах своего дома, за кучей книг и лечебных трав, нет ни капли заботы о себе. Я научился любить себя, Намджун, представляешь? Я научился принимать своё состояние, свою болезнь. И всё это в том числе благодаря тебе, мой милый друг.
Но сейчас... Наконец, наступил этот момент, Намджун, я умираю. Я слышу, как смерть зовёт меня, её мелодия настигает меня в ночи.
Они зовут меня, Намджун, они так долго ждали.
Если бы мой отец только мог видеть меня сейчас, думаю, он гордился бы мной.
Я благодарен тебе. И буду благодарен вечно,
Надеюсь, однажды мы встретимся вновь, где бы это ни случилось.
Навсегда твой,
Ким Тэхён."
Говорят, что автора-призрака, на тот момент почти съеденного болезнью, в последний раз видели в гавани, когда тот вновь собирался отправиться в Мэрри-Айленд; говорят, он уселся в пустой ржавый паром, как и тогда, в своё первое путешествие.
—
Ну что, сынок, готов к своему последнему путешествию? —
спросил у него старик.
—
Да, теперь я готов.
Вновь он увидел тот причал, остров, на который он так давно мечтал вернуться, надеясь увидеть его хоть ещё один раз. Как только писатель ступил на причал, он развернулся, чтобы в последний раз отдать деньги паромщику.
Но лишь протянув ему руку, он увидел, что стоял перед ним вовсе не старый мужчина с густой бородкой и вечной трубкой в руках, а его милый отец, коего он так сильно любил.
Тот улыбнулся ему и похлопал по плечу.
—
Приятного путешествия, мой дорогой сын, ты никогда не был одинок,
Мы ещё увидимся с тобой, совсем скоро.
Поговаривают, что писатель брёл по лесной тропе, пока не дошёл до Бэлти-Манор, что сердце его, бедное, слабое сердце остановилось, стоило ему пройти через ржавые ворота.
Поговаривают, что тело его, однако, так и не было найдено, но вместе с тем таинственным образом свежее надгробие возникло рядом с могилами ныне известных всему миру возлюбленных в глубинке Мэрри-Айленда.
И на плите и по сей день выгравировано:
"Пусть любовь их всегда будет благословенна и никогда не забыта".
Поговаривают, что стоит приблизиться, хотя бы на секунду, к ржавым воротам, к особняку, к старому дубу, и вы сможете услышать, как некто шёпотом рассказывает сказки.
Поговаривают, что, прогуливаясь по тем местам, мельком вы сможете увидеть трёх влюблённых, воссоединённых, и отныне воссоединённых навсегда, до самого скончания времён.
—
Добро пожаловать домой, любовь моя, мы так долго тебя ждали.
