Never forget us

      Замысловатый вопрос о существовании паранормального мира довольно часто подвергался насмешкам и оскорблениям со стороны людей; особенно ему доставалось, когда тема эта поднималась в интеллектуальных салонах и клубах, что частенько посещали Намджун с Тэхёном - вот там всему сверхъестественному и не поддающемуся объяснению науки проходились как только возможно, хохоча и глумясь над теми людьми, что в это верили. — Призраки? Нонсенс. Просто страх перед необъяснимым, — говорили они. — Это же просто чепуха! — Да что эти ваши сверхъестественные силы, у нас есть куда больше - сила интеллекта! И благодаря именно ей мы сможем выйти за границы разумного! — Не удивляйся подобной ерунде, таких вещей, как духи и им подобные, не существует. — Духи, привидения, полтергейсты - это всего-навсего глупые истории для детишек.       О, но они в правду существуют. — Намджун, — просипел писатель; он задыхался от свалившейся на него правды, дрожал не столь от холода, сколько от истерики, но от могил не отходил, не отводил и взгляда. — На кой чёрт же ты меня сюда послал?       Рыдания вновь охватили его, он плакал, закрывая лицо руками, слёзы растирая по раскрасневшимся щекам; он был ужасно напуган, разочарован, зол, но больше всего - опечален. — Ты же мой друг, не так ли? Так почему же ты отправил меня сюда, сюда, в общество мёртвых? Разве я и без того был недостаточно мёртв для тебя?       Он полюбил их - измученные трагедией жизни души, те самые, о коих обычно рассказывают в книжках, дабы напугать детей; полюбил призраков, что давным-давно покинули этот мир, но почему же... Почему же тогда он так ясно всё чувствовал? Их плоть, бархатную кожу - он ведь прикасался ко всему этому, он ведь это ощущал. Но только так писатель мог объяснить необъяснимое: то, что происходило по ночам, коридоры, двери... Он был так счастлив от той мысли, что почувствовал любовь - сумел найти её, и не в одном человеке, а сразу в двух, что столь же сильно любили его в ответ, - что с лёгкостью поверил в то, что всё происходящее вокруг нормально. Но это было не так.       "Чонгук, любовь моя, ты ведь знал это, не правда ли?"       Но он всё ещё не знал, что же на самом деле произошло, не был посвящён в глубину их истории; да, они мертвы, но почему же их души заперты в этом доме? И почему эта ужасная надпись так плохо выгравирована на их могилах? Неужели никто не горевал по их смерти, не испытывал и капельку сострадания к их печальной истории, почему же?.. — О дорогой отец, о Намджун... Почему я? — завыл он. — Что же мне делать? — Не лукавь, ты отлично знаешь, в чём твоё предназначение, — ответил ему из-за спины голос.       Волосы встали дыбом от страха, он широко раскрыл глаза; Тэхён и без того был так напуган, так слаб, что теперь и мысль о том, чтобы обернуться, заботливо обходила стороной его голову, однако его волновал один занятный факт... И заключался он в том, что голос этот ему был знаком, даже слишком хорошо.       И принадлежал он его старому другу, коего они потеряли из-за пневмонии. — Вижу, даже смерть не смогла заставить тебя замолчать, дорогой Сокджин, — дрожащим голосом ответил он, так и не обернувшись; но несмотря на не отпускавший страх, разговор со своим некогда близким другом после стольких лет после его смерти был единственным, что держало его на плаву, и даже капельку ободрило в этот момент - он не один. — Не бойся ты так своего всего лишь немного дохленького друга, — продолжил голос, звуча теперь гораздо ближе, словно Сокджин присел за его спиной. Тэхён не шевельнулся; он всё так же, как и многое время назад, сидел перед надгробиями, скрестив ноги, нос и лицо его были вовсю измазаны в крови. — Что, и ты пришёл сюда, чтобы помучить меня? — О, я достаточно намучил тебя, когда ещё был жив,       однако       у меня к тебе есть один вопрос.       На мгновение воцарилась тишина. Был слышен лишь шорох покачивающейся от ветра травы, однако деревья молчали. — Кто ты, мой маленький дорогой Тэхён? — Эм... Вижу, смерть всё же заставила тебя кое-что позабыть.       Уши напряглись от клокочущего хохота - о, это был действительно он, никто иной не смог бы повторить этот смех; тот самый, заставляющий невольно улыбнуться даже самого невозмутимого мужчину. Смех, без которого Намджун часто не мог обойтись во время их редких прогулок на свежем воздухе. — Что ж, тогда, может, ты всё же ответишь мне? Раз я столько всего позабыл.       Кто ты? — Я больной человек. — Не то. — Я трус. — Тоже не то.       Тэхён, кто ты?       Затем руки его начали двигаться сами по себе, словно от них тянулись невидимые нити, а сам он был не чем иным как марионеткой. — Посмотри на себя, мой смертельно напуганный друг, вглядись же в свои ладони. А теперь ответь, кто ты?       Руки его были испачканы чернилами - крупинки их буквально въелись в кожу, теперь глядя на него в ответ, окружённые пылью и налипшими мелкими камушками. — Я... — Кто ты?       Вдруг он почувствовал за спиной нечто твёрдое, прямоугольное. Это был дневник, наспех сунутый в карман брюк.       Юноша вновь глянул на руки; лишь сейчас он заметил надпись, выведенную на коже. "Не забудь нас".       Итак, кто же я? — Я писатель.       И есть история, которую мне нужно написать. — Верно.       Однако прежде чем призрак его друга смог бы покинуть его, исчезнуть навсегда, Тэхён задал ему вопрос. — Это ты поведал Намджуну об этом месте?       Ветерок нежно потрепал его щеку, писатель почувствовал, как уголки губ растягиваются в улыбке - первой за тот долгий день. — Знаешь, я подолгу разговариваю с ним в его снах и... отвечая на твой вопрос... давай так, было довольно много сарафанного радио. — Ты всегда такой загадочный, даже в загробной жизни.       И вновь призрак за его спиной отозвался мягким смехом. Господь, как же сильно он скучал по своему дорогому Сокджину... — Да, мне уже так сказал кое-кто, кого ты вновь увидишь очень, очень скоро.       А теперь иди, выполни свою миссию, мой дорогой друг.       Разлепив глаза, Тэхён обнаружил себя лежащим меж надгробий. Небосвод над его головой постепенно светлел - ещё была ночь, но и она уже была готова уйти на покой, позволяя собственным тёмным одеяниям растворяться в свете восходящего утра. Наступило первое сентября.       Был ли то сон? Приснился ли ему его дорогой и давно умерший Сокджин или он и впрямь с ним разговаривал? Уже ничто не могло показаться ему невозможным, не после того, что произошло накануне. В любом случае, это не столь сейчас важно. Приняв сидячее положение, он заметил дневник, удивительно, но тот и впрямь лежал в его руках, хотя он не помнил, как взял его с собой. Открыв книжку, он заметил обрывки множества страниц - всё, как и говорил ему его милый покойный Чонгук.       Особенно досталось тем, где Тэхён записывал дату и свой скорый отъезд - от них не осталось и следа.       Чимин не хотел отпускать его, и одержимость этим довела его до безумия, утаскивая всех в бездну забытия.       Но даже если тела их и впрямь не были реальны, то вот чувства, что испытывал к ним Тэхён - да.       И теперь они вели его в особняк, разжигая желание узнать, что за проклятье преследовало юношей даже после смерти, отчего их бедные души оказались заточены в этом мрачном особняке       И писатель не мог ему сопротивляться.       С ясным, ныне не охваченным страхом умом и историей, что, верно, ему суждено было написать с тех самых пор, как он впервые взял в руки чернила и бумагу, он отвергнул идею сбежать, дождаться на причале паромщика и навсегда покинуть этот проклятый остров, вместо этого сковывая себя данной самому себе клятвой вернуться в поместье, и решил раз и навсегда лицом к лицу встретиться с прошлым двух призрачных юношей, что он так любил.       Он шёл по тропе, ориентируясь по одним лишь звёздам, подпитываясь силой, что той ночью одарил его во сне или же наяву Сокджин; отчего-то в тот момент в нём каменным столпом стояла уверенность, он ясно знал, что если люди узнают о покинутых, забытых в том особняке душах, если прочтут их историю, то те наконец смогут обрести покой.       Когда он дошёл до старых ворот - те, как и прежде, были чуть приоткрыты, словно приглашали его войти, - небо над головой уже окрасилось в бледно-голубой, а россыпь звёзд секунда за секундой сгорала под солнечным светом, по земле скользнули слабые лучи поднимающегося из-за горизонта солнца. И именно в тот момент он впервые увидел истинное лицо дома, что стал ему убежищем на эти три месяца.       По стенам расползся плющ, пряча под своей зеленью практически весь дом; от ныне ухоженного сада остались лишь заросли, однако и в них проглядывались яркие пятнышки цветов, за коими с такой нежностью и заботой ухаживал Чимин. По пути он заметил и тот самый дуб - на сей раз он выглядел гораздо старше, листва едва ли не достигала земли, а выглядывавшие из под почвы корни растянулись ещё дальше, в попытках удержать древо, вероятно, собравшее в себе множество самых разнообразных историй, рассказанных средь тяжёлых ветвей.       Особняк встретил его приоткрытой дверью, однако Тэхён не испугался.       Никогда впредь он не позволит страху затмить его чувства - он лицом к лицу встретится с юношами, расскажет им, успокоит, что никто и никогда их не забудет, что их обязательно будут помнить, сквозь года, века, расскажет, что мир меняется подобно временам года и совсем скоро в нём настанет лето.       Сжав в руках дневник, он вошёл в дом. И как только он переступил порог, слова сами собой полились изо рта. Он воззвал к ним: — Чимин, Чонгук, любовь моя, я здесь, я вернулся. Теперь я знаю правду! Но вы должны помочь мне, мне нужно рассказать миру вашу историю, чтобы тот никогда не посмел вас забыть, и без вашей помощи мне это сделать не по силам!       Вдруг некто взял его за руку; но ладонь эта была совсем крошечной, словно принадлежала ребёнку.       И затем дом ожил. В один миг всё пространство озарил свет, а по прежде пустому залу из стороны в сторону ходило множество людей; приглядевшись, Тэхён увидел слуг, дворецких, садовников, те сновали по коридорам и комнатам, выполняя свою работу, о, как же их было много... Он опустил взгляд, решив посмотреть на человека рядом с собой - там и впрямь был ребёнок. Пухленький маленький мальчик, облачённый в костюм с жилеткой, с копной чёрных аккуратно зачёсанных волос на макушке держал его за руку, глядя на Тэхёна большими очаровательными глазами.       Но это был не Чонгук, нет. Чимин.       Малыш поднял другую руку, указывая на кухню. Средь множества взрослых писатель разглядел крошечного младенца, примостившегося на руках у слуг. Вот это был Чонгук.       Несмотря на то, как много людей сновало вокруг, никто, казалось, не замечал их. Так, словно Тэхён всего-навсего находился в чьих-то воспоминаниях.       Меж тем ребёнок, всё так же не говоря ни слова, повёл его на второй этаж. В одном из коридоров стояли его родители, коих он прежде видел с множества портретов. Отец и... о чём-то с ним спорящая маман.       Наконец Тэхён представилась возможность увидеть её за рамками портретов; как же она была прекрасна - женщина, что долгое время мучила Чимина во снах, - и как же Чимин был на неё похож. Она обернулась к ним, и на мгновение, когда глаза её расширились, писателю показалось, что она их увидела, но, к счастью или к сожалению, стоило ей достичь их, и женщина прошла насквозь. — Дорогая... Не веди себя так, — причитал мужчина, следуя за женой; как только он обернулся, Тэхён с удивлением отметил, что некоторые из его черт также достались его сыну - Чимин был так похож на них обоих, сочетая в себе самое прекрасное от родителей. — Ты не понимаешь! Я вынашивала его, хранила под сердцем на протяжении девяти месяцев, и для чего это всё? Для того, чтобы не получить Божью милость, на которую я так надеялась и молилась?! — обернувшись, с горечью прошипела мать. — Но он всё ещё твой сын.       Мальчик наблюдал за этой сценой, вцепившись в руку писателя; он ничего не говорил, однако взгляд его... Во взгляде его читалось гораздо большее, чем то, что он мог бы выразить словами. — Он не сын!       Вдруг картина перед его глазами на секунду смазалась; растерянно моргнув, он обнаружил, что стояли они теперь вовсе не в коридоре, нет, это была другая комната, с небольшой детской кроваткой в центре. Маман была и здесь. Она прижимала к груди ребёнка, вероятно, этот крохотный малыш в её руках - Чимин, и ласково приговаривала: — Я буду заботиться о тебе, крошка, я сделаю всё, чтобы ты была той, кем должна быть. Пак Чимин. Твоё имя - то, кем ты рождена.       Лишь сейчас Тэхён заметил, что он здесь уже бывал. Это та самая игровая комната. По комнате заплясали огни, лучи солнца бежали с одной стороны в другую, а лампы то загорались, то потухали вновь, словно указывая на течение времени. И действительно, немногим позже он вновь увидел маман: стоя у трельяжа, женщина расчёсывала волосы... маленькой девочки?       Нет... Нет-нет, пусть у него и были длинные волосы, а талию стягивал корсет юной леди, лицо он легко узнал. И принадлежало оно Чимину. Ему в тот момент было где-то лет семь, не больше. — Моя милая девочка, посмотри же, какая ты у меня красавица, — сладким голосом протянула женщина. — Маман... Волосы мешаются мне, — вслед за этими словами последовал хлопок. Мать влепила пощёчину своему дитя. — Не смей, — со злостью процедила она. — Прости, мамочка.       Склонившись, женщина подняла куклу, что прежде стояла у кресла. — Смотри, это Мирабель. Видишь, какая она красивая? Разве ты не хочешь быть столь же красивой, как она? Я отдам тебе её, отдам всех кукол этого мира, только перестань ныть. — Хорошо, маман. — Ты ведь любишь меня, правда, Чимин? Я купила для тебя небольшой дневник, так что теперь ты сможешь всегда мне о чём-нибудь рассказывать. — Конечно, маман.       Вдруг Тэхён почувствовал, как кто-то тянет его назад; сцена перед глазами вновь смазалась, и вот он уже в саду. Маленькая ладошка в его руке сменилась другой, он оглянулся в поисках Чимина, но взгляд его встретил уже другой мальчишка - худощавый, с густыми чёрными волосами, остриженными под горшок. Это был Чонгук, и он указывал на дуб, что стал Тэхёну уже почти родным.       У его основания сидел Чимин; волосы стали ещё длиннее, вероятно, доставая аж до поясницы, в тёмные прядки тут и там были вплетены банты и ленточки, сам мальчишка был облачён в платье, что даже со стороны выглядело чертовски неудобным. Некоторое время он сидел, с носом погрузившись в книгу, однако в какой-то момент вдруг поднял глаза. Вновь некто прошёл сквозь Тэхёна. Писатель растерянно оглядел внезапного гостя, быстро узнавая в нём Чонгука, радостно направляющегося к аристократу. Им обоим было где-то лет по десять, кому-то чуть больше, кому-то чуть меньше. — Привет, Чимин! — Маман не желает, чтобы мы разговаривали, — высокомерно пробубнил Чимин, однако, вразрез словам, щёки его налились румянцем, а в глазах возник заинтересованный блеск.       Чонгук, словно и не замечая колкости его слов, лишь по-доброму улыбнулся, присаживаясь рядом. — А что ты читаешь?       Чимин отвернулся, прикрывая книгу. — То, что мне нравится. Не твоё дело. — Могу я тоже почитать? — Не мели чепухи, ты не умеешь ни читать, ни писать.       Чонгук опустил взгляд, нахмурив брови. — Почему ты такой злой со мной?..       Чимин на секунду растерялся, после отводя взгляд в сторону; мальчишку затопил стыд. — Я... Эм... Прости.       Чонгук улыбнулся, вероятно, опуская все обиды, после чего вдруг начал тыкать его в бок. Чимин расхохотался от внезапной щекотки. — Догони меня.       Тэхён с нежностью наблюдал за тем, как мальчишки гонялись друг за другом; однако в какой-то момент Чонгук вдруг дёрнул за длинные волосы. — Ау, мне больно. — Прости, мне очень нравятся твои длинные волосы. — Правда? — Да, они такие милые, и ты тоже такой милый.       Чимин подскочил к нему и чмокнул пухлую детскую щёчку. — Хорошо, тогда мне нравишься ты.       И настала очередь Чонгука заливаться краской.       Картина сменилась вновь, теперь они стояли в гостиной. Явно разгневанный отец Чимин сидел в кресле с бокалом красного вина. — Это должно прекратиться, — сказал мужчина. — НЕТ! — взвизгнула в ответ его супруга. — Завтра я остригу его волосы. — Ты не посмеешь. — Дорогая! — не сдержавшись, сорвался и он на крик. — Пойми же уже наконец, Чимин - мужчина. И он должен повзрослеть. Чимин не твоя кукла, так что прекрати, пока ещё не поздно, ведь в конце концов, когда придёт момент и наш сын выйдет из-под твоего крыла, он возненавидит тебя. — Ты не можешь поступать так со мной! Я люблю её, люблю больше, чем тебя! И Чимин тоже меня любит, она любит свою маман больше всего на свете.       Секунда, и они уже в спальне Чимина, однако в этот раз та немного отличалась о той, какой он её помнил, с преобладающим розовым цветом и кружевами, окутавшими едва ли не всю комнату.       Чимин, на сей раз с действительно остриженными волосами, забился в углу, терпя побои от своей матери. — Маман, пожалуйста, я же ничего не сделал! — Перестань отдавать свои игрушки этому ничтожному мальчишке! — прокричала она, ударяя вновь. — Ты должна перестать играть с ним, ты леди! Не грязный мальчишка. — Но я джентльмен, маман! — Нет!       Тэхён почувствовал, как пелена слёз застилает глаза, грозясь вот-вот и сорваться наружу, но времени на сочувствующие рыдания не было - Чонгук тянул его за собой, показывая новые сцены.       Вновь спальня, юноши, на тот момент совсем подростки, стояли у зеркала. Однако на сей раз волосы на чиминовой голове были светлыми, такими, какими он их знал.       Аристократ осторожно касался своей головы, слегка оттягивая прядки - выжженный цвет впивался в кожу головы, так, словно они от рождения у него были такими. На нём была чуть помятая льняная рубашка, лет ему на вид было где-то семнадцать, вряд ли больше. — Смотри, Чонгук, посмотри же, что маман сотворила с моими волосами.       Стоящий рядом с ним юноша, теперь гораздо более крепкий на вид, со тёмными волосами, что тёмными прядками свисали вниз, щекоча скулы, провёл рукой по чужой голове. — Как ей удалось изменить цвет? — Она сказала, в великом Сеуле есть парочка новейших изобретений и способов... — И всё равно, по-моему, ты выглядишь прекрасно даже в таком виде.       Чимин обернулся, глядя на него пару мгновений, прежде чем нежно прижаться губами к чужим в лёгком, почти невинном поцелуе.       Чонгук широко распахнул глаза. — О, хм... Прости.       Но прежде чем он успел сказать что-либо ещё, черноволосый юноша поцеловал его, наконец, отвечая на нежные чувства.       Кто-то потянул назад, уводя за собой в коридор, а затем в другую комнату; пропуская через себя одно воспоминание за другим, он открыл для себя разные точки зрения на одну историю, осознал насилие, коему они подвергались в прошлом - особенно это касалось Чимина. Маман была монстром. Больной женщиной. Проморгавшись и наконец решив обратить внимание на то, кто же был его спутником теперь, он увидел Чимина - или, скорее, его юную версию, с выжженными до корней волосами, что он видел пару мгновений назад. Пользуясь небольшой паузой между сценами, Тэхён решил задать так сильно волнующий его вопрос: — Почему вы показываете мне это только сейчас? Я мог бы помочь вам, я мог бы сделать что-то уже давным-давно, — но Чимин не произнёс ни слова, вместо ответа он лишь указал ему на другое воспоминание.       Теперь действие разворачивалось в стенах игровой комнаты; юноши уже пересекли грань совершеннолетия.       Сначала он увидел Чимина, что был в объятиях Чонгука, однако уже было распускавшийся в его глазах цветок теплоты быстро был примят беспокойством, как только он заметил, что лицо юного слуги было покрыто свежими царапинами, расплывающимся под глазом синяком и корочкой крови; весь этот ужас резко контрастировал с мягкой улыбкой, которую в тот момент он дарил аристократу. — Почему... Почему они сделали это с тобой? Я не понимаю... Зачем?.. — Потому что они завидуют нам, Чимин. — Боже, я чувствую себя таким виноватым, я... — В этом нет твоей вины, ты же знаешь.       В этот момент, или, наверное, правильнее будет сказать, в то время Чонгук также подвергался насилию; и из крупиц информации, что Тэхён смог собрать за это время, он может сделать вывод, что они оба пережили процесс принудительной разлуки. Их не оставляли в покое, мучали снова и снова на протяжении всей их нежной юности. Им не суждено было быть вместе.       Вдруг некто ущипнул писателя за плечо, вырывая из мыслей. Он обернулся, лишь сейчас замечая, что рука его пуста - теперь он был в другой комнате, тоже спальне, но поменьше, потемнее. Вероятно, то была спальня Чонгука.       Он заметил, как кто-то прошмыгнул в комнату через приоткрытую дверь, не забывая запереть её за собой, и затем сцена переместилась на кровать. — Я люблю тебя. Я люблю тебя, я люблю... И любить буду вечность...       Тэхён увидел черноволосого юношу - теперь мужчину, - его обнажённое крепкое тело закрывало под собой Чимина. Он стал их безмолвным свидетелем: губами прижимаясь к уху, Чонгук шептал, вновь и вновь, как же сильно он любит его, что он не хочет покидать его, но долг зовёт, и он не в силах сопротивляться; светловолосый юноша жадно прижимал его к себе, обвив ногами поясницу, неловко двигаясь навстречу столь же неловким толчкам. Вероятно, это был их первый раз - лёгкое стеснение, смущение и в то же время выходящее за границы собственного тела желание ощутить это, почувствовать, Тэхён тоже испытал с ними нечто подобное.       И как бы неуклюже это ни выглядело со стороны, но они лишь тихо посмеивались с придыханием; тела легко скользили навстречу друг другу, слегка вспотелые, вздохи тяжёлые. — Я буду любить тебя до скончания времён.       Руками его по обе стороны завладели чужие - на сей раз они оба были рядом; Тэхён почувствовал, как куда-то его переносит непреодолимая сила - та самая, что он ощутил и тогда, на кладбище, когда разговаривал со своим дорогим другом. — Ваша любовь так искренна, так жива, теперь я вижу это, — сказал он. — Но некая обида, она приковала вас к этому дому... Поэтому, пожалуйста, продолжайте свой рассказ, я сделаю всё, что в моих силах, чтобы освободить вас от вашего одиночества.       Они оказались на первом этаже, Чонгук подтолкнул его ко входу в гостиную; там стояла мать Чимина, длинные волосы её были распущены, более того они даже были слегка растрёпаны, а глаза сверкали безумием. Отца рядом не было. — Этот мальчишка, Чонгук, он больше не может оставаться в этом доме, вы должны отослать его прочь, как можно дальше. Он заразил мою дочь-не-сына, совсем как её покойный отец, отравил её разум. — Прошу вас, мадам, он всего-навсего невинный мальчишка, — молили двое слуг. Судя по всему, ни матери, ни отца у Чонгука не было, и вырос он среди служанок и слуг этого дома, как и многие дети в те времена. — Мне плевать. Вы должны избавиться от этого мелкого мерзавца. — Но он не совершил... ничего плохого... Мадам, мы уже преподали ему урок. Ему ведь совсем некуда идти... Прошу вас, пожалуйста. — Пусть отправляется выполнять свой долг в великий Сеул. Я уже сказала, мне плевать, где и что с ним будет, но чтобы ноги его в этом доме не было. Пусть сгинет прочь. А Чимин останется здесь, вдали от этого негодяя. И вдали от войны, ведь она леди. А теперь вон!       Тэхён повернулся к Чонгуку, спрашивая у него: — Как долго тебя не было?       Но ответ он услышал не от него - юный Чимин, сжав его ладонь в своей, тихо сказал: — Он вернулся чуть позже, чем моя душа могла бы быть спасена.       Они повели его вновь на второй этаж, оставляя перед дверью в игровую комнату, прежде чем испариться, оставив после себя лишь письмо в его руках. И затем внезапно Тэхён услышал крики - они доносились прямо за дверью, перед которой он стоял, из игровой. Это были крики матери. — Дитя моё, почему, почему, почему же ты так сильно повзрослела.       Тэхён раскрыл конверт, и из него повалились письма; как же их было много - то были все письма, что они писали друг другу во время разлуки. Чонгук рассказывал возлюбленному обо всём: о пережитом, о людях, что повстречал, видах, коими любовался. Рассказывал он и обо всех женщинах, с коими делил постель, мыслями, сердцем и душой при этом будучи привязанным к одному лишь Чимину, в каждой из них желая видеть лишь его одного; в своих письмах Чимин никогда не выказывал и каплю ревности, Чимин всегда понимал, Чимин любил его. То были письма юной, но уже с самого начала обречённой на несчастный конец любви.       Но затем в одном из них Чимин взмолился о помощи.       "Маман убьёт меня на днях, потому что я не хорошая леди. Из-за того, что я мужчина.       Мне так страшно, Чонгук, никто меня не спасёт... Я люблю тебя, пожалуйста, знай это."       Писатель вздрогнул, поднимая взгляд - до его слуха донёсся звук хлопнувшей двери. Некто отчаянно бежал по коридору, и топот этот был идентичен тому, что он слышал каждую ночь.       Это Чимин. Бедный, маленький Чимин, бежавший от своей матери.       Мгновение, и он оказался в столовой; они сидели за обеденным столом, за окном буйствовала зима и сквозь преграду в виде облаков и покрытого инеем стекла едва пробивалось полуденный свет солнца, было ужасно холодно. Мать Чимина остекленевшим взглядом смотрела на своё творение. — Выпей лекарство.       Она протянула ему причудливый бокал, до краёв наполненный яркой жидкостью. — А, конечно, маман. — Выпей всё. До последней капли.       Наконец, Тэхён понял, почему Чимин не сбежал, почему не остановил всё это: будучи вдали от Чонгука, покинутый отцом и с самого детства травмированный безумием этой женщины, Чимин был всецело зависим от этой леди, что коварно манипулировала разумом собственного дитя. И это стало его ошибкой. Роковой ошибкой.       Носа коснулся резкий запах аммиака, в несколько мгновений вновь заполняя весь дом; и вот и причина, почему он не оставлял стены этого дома, сколько бы времени ни прошло. Чимин был отравлен. — А теперь давай поиграем в прятки, любовь моя, согласна?       Женщина обращалась с ним как с ребёнком, как с юной леди - столько лет прошло, а она так и не смогла принять его личность. Маман уселась на колени перед Чимином; да, пусть тот и был уже совсем взрослым юношей, однако... Однако со стороны он выглядел сломанной марионеткой в безумных руках. — Я... слишком... большой для пряток. — Ты что-то сказала? — Нет... конечно... маман. — Тогда иди прячься, так уж и быть, водить буду я. Я буду считать до десяти.       Юноша подскочил с места. За те несколько секунд, что Тэхён находился здесь, он отметил, что количество слуг в доме знатно сократилось. Эта женщина, маман, выглядела ещё более безумной с последнего воспоминания, а Чимин, бедный Чимин, что же с ним она сделала? Макияж на его лице был просто ужасающ, ярко-красные пятна румян были буквально размазаны по его прекрасному лицу.       Чимин побежал к выходу из столовой, и как только тело его пронзило Тэхёна, он оказался в игровой комнате.       Посреди комнаты стоял Чимин, сгорбившись, со страхом ожидая собственную мать.       Однако внезапно его оглушил щелчок замка. Чимина заперли. — Маман? — юноша обернулся, растерянно глядя на дверь. — Я отлично знаю, когда ты мне лжёшь, Чимин! — закричала за дверью женщина. — Я знаю, что ты всё ещё строчишь письма этому грязному мальчишке! Этому Чонгуку! Ты любишь его больше, чем меня, свою маман!       Чимин приоткрыл рот. И если раннее на лице его читался страх, то теперь... теперь это был леденящий душу ужас. — НЕТ!       НЕТ, МАМАН, НЕТ!       Мама, мне очень жаль, прошу, прости меня.       Пожалуйста, мама, не оставляй меня здесь!       Мама, пожалуйста, не бросай меня, мне страшно...       Спустя полчаса он начал колотить в дверь; сначала кулаками, а после ударяясь о ту плечом, не взирая на боль, лишь бы выбраться наружу. Но сколько бы сил он ни тратил, та не поддавалась ему: когда-то дверь эта была создана знающим своё дело ремесленником из тяжёлого дерева, дерева, что никогда не сломается. Не факт, что та бы поддалась напору даже очень сильного человека, что уж говорить о Чимине... Чимине, что был таким хрупким, драгоценным юношей. — Мам, я люблю тебя, ты же знаешь!       Пожалуйста,       Я буду очень хорошей леди.       Выпусти меня!       Прошу тебя, выпусти меня!       Затем прошёл ещё один час. — Пожалуйста...       Пожалуйста... Здесь очень холодно.       Мне так холодно...       Полтора часа.       Кожа аристократа становилась всё белее и белее.       Он отчаянно скребся в дверь, стирая ногти и пальцы о запачканное кровавыми пятнами дерево.       Совсем скоро Чимин умрёт. — Маман...       Со мной что-то не так...       Мне страшно...       Мне так страшно...       Тело его медленно осело на пол, поражённое ядом, изо рта сначала потекла слюна, затем, наконец, кровь; жидкость вырывалась из его рта, подобно водопаду, в алый окрашивая губы, тело, пол вокруг. Из горла его вырывались ужасный гортанные звуки; смесь аммиака, собственной крови и слюны душили, убивая его. — Маман... Мне нехорошо...       Эта безумная женщина... Она не удостоила его даже милостью быстрой смерти. — Маман... Где же ты?..       Чимин умер в одиночестве, ни на секунду не прекращая умолять свою мать спасти его. — Ты ведь вернёшься за мной, правда?.. — Конечно, любовь моя, — ответил ему тихий голос, уходящий всё дальше и дальше. — Я заберу тебя, совсем скоро... — Подожди меня. — Я иду, любовь моя. — Маман, что же я сделал?       Маман, я умираю.       Мама, почему ты бросила меня?       Чонгук, почему ты ушёл?       Чонгук, я умираю. — Я не хотел, клянусь, не хотел.       Но она так и не пришла. Чимин умер в одиночестве, запертый в игровой комнате, окруженный кружевами и корсетами, множеством кукол и игрушек. Человек, чьи крылья были обрезаны с самого начала. Человек, у которого насильно отобрали желание жить.       Тэхён не помнил, когда именно рыдания взяли над ним вверх, он размазывал не перестающие литься слёзы по щекам. Чимин был так молод. Так невинен и чист. Сердце его было опустошено, умереть вот так, в одиночестве, преданным собственной больной на голову матерью, что никогда, никогда его не любила, лишь играла роль, сделав его своей куклой из-за одного лишь желания иметь дочь... Это было слишком жестоко. Юноша был таким добрым, всегда, злость ни на секунду не отравляла его сердце, но душа его... как же сильно она была ранена. Чимин не заслуживал такой боли.       И вот теперь настало время понять, почему же и душа Чонгука осталась запечатана вместе с ним.       Перед ним предстала новая сцена.       Черноволосый юноша пролез в потайной люк у дуба - то был сюрприз, что он приготовил для своего возлюбленного перед самым отъездом, собираясь показать его ему, как только вернётся; словно сумасшедший, он мчал по узкому проходу, сердце его билось в бешенном ритме, не успокаиваясь ни на секунду с того момента, как в руки его попало то самое письмо, а влюблённый взгляд зацепился за слова о помощи. Тем временем больная женщина уже покончила с собой, ровно тем же способом, коим убила своего ребёнка. Выпила аммиак.       Но он опоздал.       Оказавшись в игровой комнате, Чонгук разразился криком, полным боли и отчаяния. Колени его подогнулись, и тело повалилось на пол, припечатанное невыносимой болью, плачем, криками... С того момента юноша так и не встал. — Нет! Нет! Любовь моя, несправедливо,       Несправедливо!       Заставь его вернуться ко мне,       Заставь его вернуться ко мне!       Будь ты проклят, Боже, за то, что посмел нас разлучить!       Он целовал его лицо, губами прижимаясь ко лбу, щекам, векам. К губам, что были мертвенно-холодными. И было так холодно. Так холодно. — Пожалуйста, заставь его вернуться ко мне.       Он позволил зимнему голоду поглотить своё тело. — Прошу тебя, Господь...       И он умер. Растерзанный душевной болью и зимнем холодом, не выпуская тело возлюбленного из своих рук. Перед смертью, он баюкал его, так, словно всё было в порядке, словно он всё ещё жив; он отказывался оставить его, даже несмотря на его смерть.       Когда Тэхён пришёл в себя, в комнате было столь же холодно, но уже пусто. Как и во всём особняке.       А в дневнике, что перед смертью лежал в чиминовых руках, было загадано желание, вероятно, последнее для юного аристократа.       "Господь, когда я умру, позволь мне увидеть его в последний раз.       Господь, когда придёт его время, позволь ему вернуться ко мне".       И маленькое:       "Я буду любить тебя до скончания времён,

Навсегда твой, Чимин."