Ирония судьбы

      Тобирама никогда не хотел детей, но если задумываться, то, пожалуй, ребенок, которого он хотел бы, это ребенок, которым можно гордиться. Тобирама с трудом мог представить, что любит ребенка, не обладающего никакими талантами, быть может, бесполезного, слабого характером. Такой ребенок ему не нужен.       Несмотря на все углы в их отношениях, Изуна все-таки оказалась на свое счастье той, за кого можно испытывать гордость. Ее характер был ее единственным недостатком, а внешностью, интеллектом, талантами она выделялась. Разве что речь ее Тобираму напрягала. Как можно в этом хоть что-то разобрать? Половину слов проглатывает, половину звуков — не выговаривает, и даже если в слове нет злосчастных «р», «ш», «ч», все равно не понятно ничего!       Дочь его зачастую выбешивала, однако Тобирама постепенно проникался к ней симпатией и, успокаиваясь, начинал задумываться о ее будущем. Изуна умная девочка, а очаг чакры у нее уже сейчас довольно развит. Она могла бы стать первоклассной куноичи, или, возможно, даже стала бы ученой, как он. Если правильно ее воспитать и качественно заняться обучением, результаты появятся уже скоро…       Итак, Тобирама возлагал на дочь большие надежды. Но та, зараза, как всегда, отказывалась их воплощать.

***

— Ты часто рисуешь и много читаешь, — Тобирама в жизни бы не подумал, что завести разговор о будущей профессии с трехлетним ребенком будет так сложно, однако разум подсказывал, что просто поставить девочку перед фактом, что теперь она будет тренироваться, чтобы стать шиноби, как это было с ним, не просто нельзя, а нельзя категорически. Когда детей «заставляют тренироваться», это обычно подразумевает, что их просто заставляют прийти на тренировку, но в случае с Изуной, если она разозлится за то, что ее мнения не спросили, придется заставлять ее делать каждый шаг в утренней пробежке, что, конечно, гораздо труднее, чем просто постараться тактично преподнести ей эту новость. — Тебе это нравится?       Изуна посмотрела на него… с беспокойством. Ее взгляд был непередаваем, но токсичное беспокойство было единственным, что Тобирама смог разобрать. — Ты се, заболел? — выдала она все еще с предельной концентрацией яда, но звучал ее едкий голос натянуто. Дочка посмотрела на него с неумело скрытым беспокойством. Тобирама даже задумался над тем, чтобы ответить «да» и посмотреть, что будет, однако его здоровье по-прежнему оставалось железным.       Мужчина отрицательно качнул головой. — Нет, просто стало любопытно, какие у тебя интересы, — объяснился он и, почувствовав, что вот он, момент, спросил прямо: — Кем ты хочешь стать, когда вырастешь? — Сысле, бьин, какие, — пробормотала девочка возмущенно себе под нос, так, что он практически ничего не разобрал, и ответила в кои-то веки нормально: — Да, я люблю титать и лисовать. Больсе сего я люблю титать истолитеские книськи, а лисовать — класками или мелоськами. Хотя каландаси… В обсем, люблю я лисовать. Но ты, то-сан, дользен знять об этом! А плофессия… Я ланьсе не думала, но… Думаю, я хотю стать певитей.       Если сначала Тобирама уж было растаял (Изуна ответила без огрызаний, без злых взглядов, причем ответила подробно, хотя и укорила в конце), то когда Изуна заговорила о профессии… Он просто окаменел. — «Певитя»… это кто? — Тобирама задавал этот вопрос, но, к своему сожалению, уже понимал, что это слово и близко не похоже на «шиноби», «куноичи», «ученая» или «хокаге». На «художницу» и «историка» это не походило тоже, а единственное, на что это было похоже… — Пе-ви-тся, — с натугой повторила по слогам Изуна и буркнула, насупившись: — Петь я буду. Ля-ля-ля.       Вот на что похоже. «Певица». И даже забывая о том, что в их роду таких еще не было (и не будет, если песня — это смертоносная техника, то еще ладно, но просто петь для трактирных пьяниц!..), был еще один нюанс. — Ты же не поешь, — выдал с удивлением он. Да, именно. Пусть Изуна и заявляла сейчас, что хочет стать певицей, Тобирама никогда не слышал, чтобы она пела хоть как-то: хоть фальшиво, хоть талантливо — ни единой песенки! — Нельзя стать певицей, если не умеешь петь.       Это же очевидно. Но Изуна, обычно за очевидные вещи его распекающая, удивленно захлопала глазами. Что, неужели не подумала? Правда? — Я… ну, я наутюсь… — пробормотала девочка чуть подавленно. Самое время сменить тему. — А ты не хочешь стать шиноби? — тон, которым он говорит, ему самому кажется непривычно мягким и уступчивым. Но иначе и не добиться положительного ответа. Позже он станет жестче. — Научиться пользоваться чакрой, сражаться?       Изуна долго молчит, а затем снова смотрит на него, как… Вероятно, для трехлетней девочки, не особо любящей подвижные игры, такие причины не кажутся весомыми. — Делать так, — Тобирама исправляется и, протянув руку перед дочерью, создает над поверхностью ладони водяной шар. Глаза девочки тут же загораются восторгом. — Ва-а-а… водитька… — тянет она и, хихикнув, тычет шар пальцем. И еще раз. И еще. И еще. Чувствовать себя клоуном, развлекающим малых детей, Сенджу не нравится, однако он терпит, запасается терпением… — Нет, не хотю. Внезапно убрав пальцы от его техники, Изуна скрещивает руки на груди. — Не хотю быть ниньзя, — повторяет она четче. — Лисковать зизнью, длаться, да есе и не за себя, а за длугих… Низькокафитилованый тлуд! Певити, конесьна, тозе больсе популялны, когда молодые. Но синоби до сталости дазе не дозивают! А я хотю, сьтобы мне было сто лет. Это моя метьта, дя.       Каждое слово в этой речи было слишком взрослым для такой маленькой девочки, как Изуна. Даже Тобирама, понимая все это, и мысли не допускал о том, чтобы отказаться. Хотя и мог это сделать, пусть не в детстве, но позже. Но он не видел для себя такого варианта, несмотря на то, что вся его деятельность у него восторга не вызывала. Не вызывала, впрочем, и ужаса. В детстве — да, но потом… все стало привычно. Его клан рассчитывал на него, и в бесконечных битвах не было времени рефлексировать. — Я зняю, сто это наседственное дело, — заметила тише Изуна, с какой-то робкостью, словно пыталась его успокоить, — но у меня зе есть выбол? Я воопсе не люблю се это… Боль не люблю тозе. А петь… Петь мозьно и наутиться. Это будет плосе, тем утиться тякле, длаться и сему, сто синоби нузьно. Так сто…       Девочка положила ему на плечо (а он присел, чтобы ей не приходилось задирать голову) легкую руку. — Зиняй, плидется тебе длугого наседника лозять. Мозесь поплосить помоси у мамы, тока ты пледлози это так зе аккулатно и издалека, как со мной.       Улыбнувшись с ехидцей, Изуна развернулась и оставила его в комнате одного. Отшила красиво.       Тобирама себя поверженным не чувствовал. Не хочет по-хорошему, будет, как у всех. Помимо пряников, есть еще и кнутья.