Король и Шут — Продавец кошмаров Прохожих изучаю, импровизирую, играю И в их одобрении я не нуждаюсь! Во мраке их пугаю и опыт получаю, Всё по-театральному сделать стараюсь!
— Я, конечно, ни на что не намекаю, но мне кажется, — Атсуши нервно сглотнул, выглядывая из-за угла, — что это крайне плохая идея. — Идея хорошая, только глазами своими мигай не так разоблачительно, окей? — Осаму, показавшись головой выше головы Атсуши, прикрыл ему глаза рукой, слегка раздвинув пальцы. — А то мы тут как маяк для корабля. — План — отстой, — хриплый голос Рюноскэ раздался аккурат после того, как его голова протиснулась между головами Дадзая и Накаджимы, а второй согнул колени, уйдя чуть вниз. — Я в нём не участвую. Я брезгую. — У тебя нет права голоса, — Осаму шикнул. — Действительно, чего нам бояться, — рыжая голова Чуи появилась в самом низу, когда он скептическим взглядом окинул открывающийся четырём взглядам вид на молчаливую громадину русских горок в темноте закрытого на ночь парка аттракционов. — Нас в любой момент воскресят ещё раз, если мы упадём и разобьёмся к чёрту, разве не так? — Вот и узнаем, — Дадзай, единственный с широкой улыбкой взирающий на самую высокую точку конструкции, шмыгнул носом, а затем коварно потёр рука об руку в нетерпении. — Настала пора развеяться. — Я бы сказал про то, что обычно развевают прах над каким-то местом, но дай бог, чтобы это было уже неактуально, — Накахара фыркнул и недовольно посмотрел на Дадзая. — Не помню, чтобы я вынимал душу из юмориста и впихивал её в тебя, Чуя. — С кем поведёшься, Осаму. — Тешу в себе надежду, что я умею приземляться на четыре лапы с любой высоты, — голос Атсуши, прорезавшийся среди искромётного диалога, как-то сник. Ещё бы! Он ведь мечтал сразу после воскрешения вляпываться во что-то… незаконное. — Ты, если что, вцепишься в какой-нибудь столб да так и останешься висеть. Пожарные потом приедут на вызов о забравшейся на высоту кошке, — Осаму улыбнулся и потрепал Атсуши по голове, встряхивая потом кистью и оставляя в воздухе оседать белые волосинки-шерстинки. — Меня что-то не очень прельщает идея попасть из жизни за одной решёткой в жизнь за другой. — Когда мои идеи заканчивались чем-то плохим? — в ответ на этот вопрос Дадзай, опустив голову с искренне раскрытыми глазами и застывшей на губах улыбкой, увидел лишь три обращённых на него скептичных взгляда, как будто они в чём-то его обвиняли. — Верьте мне. Да начнётся же ш-ш-ш… — Осаму осёкся, протягивая провокационную шипящую. — …Ш-ш-шествие. Наше шествие. Вперёд! …Время медленно возвращало жизнь на круги своя, и близился уж конец лета, переставшего выдавать удивительные события и позволившего наконец восстановить психическое здоровье. Акутагава в последнее время ходил каким-то озадаченным и чрезмерно тихим даже для своей немногословной фигуры, которая обычно выражает отношение ко всему происходящему богатой на весь спектр ненависти и угрюмости мимикой лица. Естественно, всё это было не просто так: больше не нужно было отдавать, так сказать, должок за возврат к жизни посредством мертвяцко-колдовских штучек и пугать юных оступившихся преступников своими нестабильными способностями прохода сквозь физические объекты, а значит, можно теперь заняться непосредственно своими целями на вторую жизнь, то есть вернуться в родной дом. Вот только это, может быть, нормально проходит у без вести пропавших людей или просто надолго загулявших, тела которых не наблюдали лично их родственники и они же не получали извещения об их смерти; а вот те люди, кто с трудом пережил уход от тяжёлой болезни их близкого человека, явно не ожидают больше увидеть, как мертвец собственной персоной, совершенно не пахнущий мертвечиной и немного бледный разве что, заявится на порог и извинится за своё отсутствие. Рюноскэ меньше всего хотел, чтобы, вернувшись к жизни, он отнял эту жизнь у родной сестры из-за её инфаркта. А что такого? Он бы, наверное, также отреагировал на её месте, если бы вместо урны с прахом к нему домой заявился сам почивший! Дадзай, конечно, нахимичит, но не всегда ведь шансы удачи велики… Акутагава переживал, уйдя в себя и перестав находить себе места, вот мимо Дадзая и не прошло его состояние. Гораздо тоньше чужие настроения улавливал тот же Атсуши, словно ловящий их ментальным вибриссами и лёжа клубком, поджав ноги, рядом с Рюноскэ, открыв в себе способность мурлыкать и используя её напропалую, но и Осаму тоже далеко не дурак. «Ничего, — решил Дадзай, перед тем как обрушить свою руку на плечо Акутагавы с безумным предложением, — сейчас мы твою грусть быстро рассеем…» Все, абсолютно все планы, слетающие с уст Дадзая, всегда безумны, но всегда каким-то образом выполняемы, особенно если в них вовлечена его верная «армия мертвецов». «Армия мертвецов» терпеть не могла, когда их так называли, но Дадзай оставался непоколебим. А ещё у него были быстрые ноги… Идея Осаму была проста и надёжна, как швейцарские часы: с помощью нестабильного Акутагавы, ради встряски которого вся эта вылазка и затевалась, они проникают в будку контроля аттракциона, включают его, быстро разгоняют на нём адреналин и так же быстро линяют оттуда, пока их не загребла полиция. Просто? Просто! Безумно? Безумно! Но ни: «Ты в своём уме такое предлагать?» от Чуи, ни: «Это очень опасно…» от Атсуши и тем более ни красноречивое молчание Рюноскэ не убедили Осаму в обратном, да и, переглянувшись, троица порешила не отказываться. Вернее, как это было: Чуя, покачав головой, сказал, что рот Дадзая умеет нести только полный бред, но именно поэтому Чуя за — «Ночь — не самое моё любимое время суток, но я хочу посмотреть, чем всё это кончится», — Рюноскэ не спрашивали, а куда все остальные, туда и Атсуши, так что… В конце концов, все предыдущие двадцать один год своей жизни Осаму не помышлял особо ничем рисковым, а теперь у него появились не просто зрители — соучастники! Это ли не повод? Они вчетвером, оглядываясь, перебежали через дорогу в самом тёмном месте немного дальше пешеходного перехода и встали у литого железного ограждения, задрав головы кверху. Через главный вход, как уже было обговорено ранее, нельзя — там камеры. Осмотревшись вокруг, Дадзай отшагнул чуть назад, к поребрику, и кивнул: Накаджима, получив сигнал, тут же присел и прыгнул, оттолкнувшись от тротуара пушистыми белыми лапами — ботинки на ночную прогулку он не надевал, — и легко, по-кошачьи, перемахнул через забор; Акутагава, шикнув сквозь зубы, с силой прижал к ограждению руку — под кожей тут же пробежали чёрные змеи, делая конечность на секунду полупрозрачной и позволяя пройти сквозь физическую преграду, через которую Акутагава просто провалился, вставая там на колени, судя по шороху травы, и поднимаясь уже на ноги; Накахара хоть и ростом не выдался, но физически был развит хорошо, потому подпрыгнуть с разбега, зацепиться руками за край и подтянуться на них наверх не составило для него большого труда. Встав на ноги на этом самом верху, Чуя сначала осмотрелся со своей высоты, а затем протянул Осаму руку и, когда тот вложил в ладонь Чуи свою, резко дёрнул наверх, спрыгивая спиной назад. Дадзай сдавленно охнул, повиснув на заборе, и тяжко через него перелез, рухнув плашмя на траву. Накахара, смотря на эти чудеса акробатики, лишь цыкнул: «С тобой только банки и грабить, лазутчик ты хренов». Тёмные деревья высились кругом, как одинокие кресты на погосте. Кроны сливались воедино с чёрным небом, на котором крапинками висели белые звёзды. Вдоль тротуаров у поребриков горели жёлтые фонари, освещая путь запоздалым путникам домой, а также охранникам, пристально бдящим за сохранением покоя спящих махин аттракционов. Четверо теней сторонились света, стараясь жаться к ограждениям или деревьям и шагать как можно более тихо. Конечно, тише всех был мягконогий Атсуши на своих кошачьих подушечках, не скрытых ботинками; от Рюноскэ было очень слышно хриплое дыхание, пока он шёл со взглядом под ноги и думая о чём-то своём; Чуя шёл ни третьим и ни замыкающим, он шёл рядом с Осаму, периодически в паранойе озираясь по сторонам, будто опасаясь кого-то за спиной и одновременно опасаясь надолго оставаться в темноте; Осаму же единственный шёл и едва не насвистывал. Исполнять свою излюбленную песенку он не рискнул, но душа пела в любом случае. Такая авантюра, в которой наконец-то не нужно кого-то воскрешать! Просто покататься на аттракционах. Без денег, да, и немного нечестным способом, но кто не без греха? Атсуши нервно сглотнул, оглядываясь по сторонам: в телевизоре такие парки всегда показывали днём, когда ими были полны кричащие и смеющиеся дети, когда в них продавали сахарную вату и попкорн с солёной карамелью, когда колёса обозрения и батуты теснились от наплыва гостей и страждущих в длинных очередях… Сейчас же батуты, если и были, молча лежали плашмя на земле, накрытые брезентами и, казалось, вот-вот готовые всхрапнуть электрическими насосами, больше напоминающими датчики движения: пройдёшь мимо — зарычит, как цепная собака! Карусели и площадки высились мрачными громадинами, не смея покачнуться или скрипнуть, но Атсуши, несмотря на первые впечатления, останавливал на каждом аттракционе за ограждением неоднозначный взгляд: они, может, и пугали его, особенно те, которые он видел впервые и потому понятия не имел об их работе, но какая-то маленькая частичка детской души, запертая глубоко внутри так глупо упущенной первой жизни, болезненно ныла. Он, конечно, уже взрослый, но… Вздрагивает, когда на его плечо резко обрушилась чья-то рука. Шерсть на руках встала дыбом, а хвост — трубой, прежде чем над ухом пролился едва слышный мурлыкающий голос: — Не на то смотришь, мой пушистый друг, — Дадзай, воспользовавшийся тем, что Накаджима отвлёкся, и напугавший его неожиданным прикосновением, махнул рукой куда-то вглубь парка. — Все дороги ведут к нашей цели! Там, куда указывал Осаму, высились они: великие и ужасные русские горки, погружённые рельсовыми дорожками во тьму чёрного неба. Издалека, когда на них смотрели с городского тротуара, они казались не такими… впечатляющими. Атсуши снова нервно сглотнул, сжав руки в кулаки. — Спокойствие, только спокойствие, — Дадзай погладил Накаджиму по голове, накрутив на палец его свисающую прядь и выпрямляясь. — Будешь не в форме — кто будет спасать падающего ворчуна, когда он вылетит из вагонетки? — Куда ты собрался там меня выкидывать? — раздался наконец рядом хрипяще-шипящий голос, и Рюноскэ резко закрыл собой свет, появившись в поле зрения и злобно смотря Осаму в глаза. Тот тотчас поднял руки в сдающемся жесте, прижав их к груди тыльными сторонами ладоней, и зашагал вперёд. — Я всё слышал, вообще-то. — Тебе показалось, — Дадзай, оглянувшись через плечо, подмигнул Накаджиме. — И помни: кошки всегда приземляются на лапы. А я тебе, если эти поломаешь, новые пришью. Чуя, подошедший с правого плеча Атсуши на место Осаму, только покачал головой, держа руки в карманах. — Ничем хорошим это не кончится, — прошептал он на выдохе, приложив ладонь к лицу и обернувшись за спину. — Но, надеюсь, будет хотя бы весело. — Таким темпом Гин действительно получит всего лишь мой прах, — Рюноскэ цокнул языком. — Хотелось бы мне быть оптимистом… — Атсуши опустил руки и ссутулился, выглядя сожалеющим обо всех своих жизненных решениях. — Ну вы где там? — послышался недовольный оклик спереди настолько громкий, насколько можно его издать надрывным шёпотом. — Вы на кладбище шли быстрее, чем в парк аттракционов! Троица переглянулась, ничего друг другу не сказала и зашагала наконец следом. Воспоминания о кладбище придали уверенности — тогда всем было что терять, а сейчас они просто идут развлекаться. Ну и что, что как тати впотьмах? Им нужно срочно наверстать упущенное одной адреналиновой ночью. У будки застывших в темноте горок с вагонетками, блестящих разноцветными корпусами в свете одиноких жёлтых фонарей, все четверо старались не выходить из тени. «Смотри, там, в общем-то, нужно сначала подрубить отдельно электричество, потом нажать на рычаг», — Дадзай, натягивая на руки медицинские перчатки во избежание оставления отпечатков, словно говорил какие-то истины, обращаясь к Акутагаве, и тот толком даже возразить не успел, что он, честно говоря, не очень-то во всей этой аппаратуре разбирается, как Осаму схватил его под руками, встряхнул для нервного возбуждения, как огромную и тонкую банку газировки, и с силой пропихнул через физическую стенку закрытой на ключ будки горок. Рюноскэ чертыхался (ощущение разряда тока при прохождении сквозь преграды всё ещё не было любимым или хотя бы привычным чувством), а вот Атсуши и Чуя были отправлены на разведку обстановки через невысокое ограждение — его достаточно было просто перешагнуть. Чем ближе план был к воплощению, тем более безумным он казался, но одновременно с этим всё более и более глупо было отступать. Накаджима напряжённо водил носом по воздуху, неслышно шагая по помосткам у вагонеток, а вот Накахара в суровом молчании, осмотревшись вокруг на наличие лишних глаз охранников (которые спустя время так и так сбегутся на шум), приблизился к скрывающему цель их вылазки брезенту и сдёрнул его. К чему ему бояться оставлять отпечатки? Он по документам убит в июне, а про воскрешение в законодательстве ничего не сказано. — Не нравится мне всё это, — Атсуши шмыгнул носом, подходя ближе и смотря на кожаные сидения под железным поручнем. — Я т-точно не сяду вперёд. — Чем ближе к началу сядем, тем проще будет удирать, когда нас засекут, — Чуя щёлкнул фалангами пальцев и оглянулся через плечо. Дадзай стоял у будки и что-то говорил прямо в стену, словно сумасшедший. Ну, почему «словно»… Если не знать его подноготной!.. — Нас точно заметят, да? — Накаджима с отчаянием покачал головой. — Нас ещё и будут преследовать. Ничего сказать по поводу этого Атсуши не смог: за их спинами что-то страшно заскрежетало, словно огромный зверь зажевал металлическую балку, и аттракцион вмиг засветился ярче любого самого большого костра. Шестерни завертелись, механизмы стали приходить в действие, а сами вагонетки вздрогнули, съезжая с места. Атсуши от испуга присел, вздыбившись шерстью, и накрыл руками голову в каком-то инстинктивном защитном жесте; Чуя же резко обернулся, глядя, как Осаму буквально тащит за собой временно обмякшего Рюноскэ, которого секунду назад выдернул из закрытой будки за руку, оставленную предусмотрительно снаружи. — Лови электрика! — Осаму со смехом бросил Акутагаву Накаджиме, и кот, мгновенно выпрямившись, поймал Рюноскэ под руками. — И садимся быстрее! — Чёрт подери, Дадзай! — Накахара пнул Дадзая ниже спины, когда тот полез на своё место в самом начале, чтобы быстрее сел, и запрыгнул рядом, опуская железный поручень. Атсуши и Рюноскэ, как Чуя наблюдал через плечо, уселись аккурат сзади, причём Накаджима продолжал придерживать Акутагаву за плечи одной рукой, вторую сжав на поручне, щёлкнувшем в закрывшемся положении над их коленями. — У меня до сих пор ощущение, что я пребываю в каком-то апокалиптическом лимбо благодаря тебе. — О нет, Чуя, — Осаму широко улыбнулся, сощурившись, — если в твоём лимбо — я, то ты уже в аду! Когда встревоженная охрана показалась там, внизу, на тротуаре, испуганно выясняя, что происходит и почему аттракцион вдруг заработал, они лишь успели увидеть, как вагонетки, поднявшие на самый верх нескольких людей, с весёлыми криками пассажиров стремительно полетели вниз. Атсуши никогда не катался на аттракционах, он видел их лишь в телевизоре в приюте, как и то, как счастливы на них дети его возраста, дети младше него и дети старше… Даже взрослые. Сейчас, испытывая лишь кульбиты сердца при каждом резком падении вниз или мёртвой петле и сдерживая рвотные позывы от такой вестибулярной скачки, вцепившись в поручень мёртвой хваткой одной рукой, а второй в Акутагаву, чтобы его не выдавило воздухом сквозь вагонетку, и не смея раскрыть глаз, он судорожно думал лишь о том, что, наверное, дети потому и счастливы были на этих проклятых горках, потому что были всего лишь в телевизоре… За ним развевался его белый хвост, готовый распушиться и быть похожим на беличий или вовсе жёсткий ёршик, но благодаря ветру в сто пятьдесят миль в секунду, по его — Атсуши — скромным ощущениям, он был гладкий и тонкий, как полоска белоснежного атласа. Рюноскэ, судя по его застывшему виду, наверняка испытывал гамму эмоций глубоко в своей душе, просто по его лицу этого не было видно — он сидел прямо по струнке, периодически жмурясь от ветра в глаза и перебирая ногами, когда чувствовал, что съезжает; белые кисточки отросших чёрных прядей порой хлестали по его щекам. Бешено крутились от завывающего воздуха пышные рукава белой рубашки. Пальцы были до того напряжены на поручне, что костяшки чернели, и под тонкой кожей пробегала чёрная паутина змей. Да, это у обычных людей они краснеть могут, а вот Рюноскэ в касту обычных людей уже, увы, не входит. Их настроения не разделяла парочка, сидевшая впереди: Накахара и Дадзай толкались локтями впереди, особенно когда вагонетки тормозили, заезжая наверх и давая «надышаться перед смертью». «Что, боишься руки отпустить?» — провоцировал бесстрашный Осаму, разжимающий пальцы на поручне и вскидывающий руки кверху на падениях, восторженно что-то выкрикивая, словно счастливый ребёнок. «У меня хотя бы голос не такой писклявый, как у девчонки!» — парировал Накахара, не скупясь на острые словечки и стараясь не поддаваться давящему в сиденье воздуху, крепко держась за поручень и подставляя лицо ветру. Его рыжие волосы, убранные в высокий, но не очень аккуратный хвост, развевались за его спиной, выбивались прядями и оставались обрамлять лицо. Ох уж эта невозможность вдохнуть в первые секунды падения! Аттракцион был принудительно остановлен, когда вагонетки проезжали в одной из самых низких точек, правда, их требовалось ещё запустить реверсивно, чтобы отогнать к платформе. Конечно, на уличной дороге за углом дома виднелись красно-синие огни полицейской машины, вызванной к нарушителям спокойствия, но Дадзай — не Дадзай, если бы о таком не подумал. Это было более чем очевидным завершением его дерзкого плана, потому, стоило вагонеткам затормозить, пришло время бежать. Вывернувшись ногами из-под поручня, который не поднимется, пока предполагаемый контролёр не нажмёт на кнопку в будке, первыми на ноги подскочили Накахара и Дадзай, причём Накахара чувствовал себя таким взбодрённым, что не мог стоять на месте: попрыгав прямо по дну вагонетки, он с горящими голубыми глазами обернулся на Накаджиму и Акутагаву, выглядящих пришибленными, и схватил Рюноскэ за руку, резко дёргая наверх — и тот встал прямо сквозь поручень, вздрогнув и поморщившись, зато придя в себя после такой… встряски. «Быстрее, кот! — Осаму выглядел подозрительно весёлым для того, кого сейчас будет преследовать полиция. — Увидят твои ноги — пустят на шапку, а меня в психушку заберут!» Дадзай, конечно, шутил. А вот Накаджима сейчас все шутки воспринимал буквально, потому с удивительной даже для себя кошачьей грацией ловко вылез из-под поручня и встал на край вагонетки, царапая его когтями, иначе ему просто не удержать равновесия. От рельсов до ограждения было недалеко — можно перепрыгнуть. Что там, можно даже перешагнуть, если постараться! Ну, это если быть длинноногим Дадзаем, который так и сделал, ступив на край рельс одной ногой, а второй встав на перила и хватаясь за них руками, оказываясь вскоре вне аттракциона. Прыгать пришлось Накахаре, которому Осаму даже руки там, внизу, протянул с широкой улыбкой, мол, давай поймаю, но Чуя лишь покрутил пальцем у виска и сместился немного в сторону. Тут, во-первых, «лететь» метра два, не больше, а во-вторых, Чуя, если прыгнет, Осаму обе руки переломает. Вот наоборот — да, Чуя может… Атсуши в небольшом аффекте, подхватив Рюноскэ на руки, полностью отдался паникующей в его душе кошке, норовившей бежать и скрыться где-нибудь в тёмном углу: он одними пушистыми ногами оттолкнулся от вагонетки, приземлившись на край ограждения, а там и с ограждения на асфальт, рванув с места следом за Осаму и Чуей. Сердце оглушительно билось, но… Уф. Наверное, это всё-таки лучше, чем то, что оно могло больше не биться вообще вот уже с начала лета. Они бежали, слыша за спиной требования полиции остановиться. Ну, как полиции… Двух полицейских от силы, которые точно не могли догнать Атсуши, втопившего на полной скорости паникующей кошки вперёд. Дадзай даже присвистнул, когда Накаджима, зажмурившись и сжав зубы, со свистом промчал мимо него, словно Акутагава на его руках ничего не весил. — Куда бежать, умник?! — Накахара вырвался немного вперёд, не чувствуя проблем с тем, чтобы разговаривать на бегу. Дадзай бегать, конечно, умел, но чтобы общаться и не задыхаться… нет уж, извольте, он в мед поступал, а не на физорга в педагогический. Жестом он указал на Атсуши, резко свернувшего куда-то вправо между домами. — Там точно не тупик?! — Кот… лучше знает! — Осаму сделал паузу для глубокого вдоха, прижав одну из рук к груди. Дадзай, на самом деле, не знал, куда им бежать конкретно — знал, что просто нужно было куда-то удирать, пока не оторвутся. Но вот если сам загнанный зверь рвётся в определённую сторону, то лучше бы следовать за ним. Мало ли, он ведь не уточнял биографию той приютской жительницы… Вдруг она все городские улицы как свои когти знала! Накахара резко свернул в переулок, Дадзай же чуть не поскользнулся и не растянулся на тротуаре, едва не попав под фонари преследующих полицейских; круг света от фонарика проследовал за ним в ту же секунду, как он скрылся за домом. Впереди высилась высокая кирпичная стена… через которую Накаджима перемахнул на бегу, спружинив на кошачьих лапах. Он обернулся на Дадзая и Накахару в самый последний момент и совсем чуть-чуть не дотянул до самого верха — врезался животом в край, и Рюноскэ с его рук пронёсся прямо сквозь стену, с глухим «Блядь!» пролетев два метра до асфальта и глухо стукнувшись о него при приземлении. Атсуши заскрёб задними лапами по кирпичной стене, рассыпая красную крошку, и быстро скрылся за стеной, не переставая извиняться за неосторожность. Но твою же мать! Стена! Однако, кажется, всё было плохо только на первый взгляд: Накахара, тормознув прямо у препятствия, огляделся по сторонам, остановив свой взгляд на мусорных контейнерах. Вот оно, спасение! Осаму только подоспел, согнувшись и упёршись ладонями в колени, чтобы отдышаться, как Чуя, оказавшись рядом, вдруг подпрыгнул и наступил ногами на его спину, оттуда перемахивая на высокий мусорный контейнер и уже с его крыши с разбегу цепляясь за край преграждающей путь стены, привычным образом подтягиваясь на руках и вставая на ноги. Дадзай, растирая несправедливо ушибленную поясницу, выпрямился и недовольно посмотрел на Накахару снизу вверх. Накахара, стоя в лунном свете и словно в нём светясь, сверкнул голубыми глазами, улыбнувшись так, что были видны его маленькие забавные клыки, чуть-чуть выпирающие немного вперёд от основного зубного ряда, смахнул хвост с плеча и опустился на колено. — Давай сюда руку, Реаниматор в отставке хренов. — Ты мне чуть спину не сломал, — Осаму упёрся ладонями в спину, хрустнув ею, и обернулся через плечо, слыша приближающиеся шаги, потому медлить не стал и подошёл к стене вплотную, подпрыгивая на месте и хватаясь пальцами за протянутую ладонь. — Ну-ну. Кто тебя ещё спасёт, кроме меня? Такова цена, смирись. — Вы там скоро? — послышался голос Атсуши, наконец-то прозвучавший спустя столько времени, и вместе с ним Накахара резко дёрнул Дадзая за руку наверх, подтягивая за собой не без усилий и усаживая на стену рядом. Там, с другой стороны, у таких же мусорных контейнеров стоял Накаджима, а на брошенной кем-то покрышке сидел Акутагава с грязными коленями, подпёрший подбородок ладонью и осуждающе смотрящий на то, как Дадзай, в отличие от легко спрыгнувшего на ноги Накахары, вовсе не элегантно перелезает через ограждение. — Уф, я… я беспокоился, что вы не сможете… Не подумал, что люди так высоко не прыгают. — Ого, а ты себя человеком уже перестал считать? — Осаму откашлялся в кулак, а затем прислушался к шуму за стеной. — Как ты нелестно отзываешься о моём творении. — Мы здесь все творения сумасшедшего патологоанатома, — прохрипел наконец Акутагава, поднимаясь на свои тонкие ноги и привычным жестом прикрывая рот рукой. — Который нас снова хочет угробить. — Убираемся-ка отсюда, пока нас за сопротивление властям не вернули туда, откуда для обычных смертных выхода нет, — Накахара отряхнул штанины и, дыша немного шумно от пробежки и незапланированного паркура, упёрся одной рукой в свой бок и забрал пальцами второй спавшие на немного покрасневшее лицо пряди обратно в волосы. — Хорош… Давно я так не разминался. — Хоть бы кто меня поблагодарил за мою прекрасную идею, — Дадзай фыркнул, утерев нос рукой. — За то, что покатал на аттракционах бесплатно хотя бы. — И чуть в каталажку не сдал, — Накахара хмыкнул и легко ткнул локтем Дадзая под рёбра. — Не ной. Сам чуть не сдох, пока бежал. — С-спасибо, конечно, — Атсуши слышал лучше, чем все остальные, потому обеспокоенно посмотрел вверх, за стену, — но я теперь точно предпочитаю смотреть на аттракционы в телевизоре… — Какие все неженки. А ты-то? — Осаму посмотрел наконец на Рюноскэ. — Ради тебя всё это придумал! Ну и чуть-чуть ради своего развлечения, конечно, но всё-таки. Акутагава ответил не сразу. Он вообще всем своим видом показывал, что не очень-то доволен, но раздумывать было некогда: парни без лишних слов поспешили ретироваться с места преступления, чтобы не попасться под горячую руку. Вот завтра в новостях будет крутиться ночное происшествие! Малолетние вандалы!.. Одному двадцать два от даты рождения, другим — как посмотреть: либо восемнадцать, двадцать да двадцать два соответственно, либо, если считать от даты воскрешения… — Спасибо, Осаму, — в какой-то момент сипло обронил Рюноскэ, и Дадзай, шедший впереди, невольно удивился. — Ты серьёзно? — Дадзай даже бровь вскинул. — Я серьёзно, — Акутагава кивнул, не изменяясь в лице. — Благодаря сегодняшней вылазке и тем бедам, которые могли на нас свалиться в виде травмы, штрафа, суток в изоляторе или даже срока, я понял, что моя проблема по сравнению с этим просто ничто. Осаму, усмехнувшись, улыбнулся. Вся эта ночь сразу как-то обрела смысл. Все четверо уже спешили на остановку с поздними автобусами, пока полиция прочёсывала местность возле парка аттракционов.***
— И куда вы собрались, похоронная процессия? — Мори, не оглядываясь, пил кофе на кухне за утренней газетой, слыша, как в коридоре стоит шум, гвалт и чуть ли не драка. Он уже месяц как был в законном отпуске после нескольких лет непрерывной работы (последние разы брал оплачиваемые выходные, когда Дадзай ещё в школе решал заболеть), потому выглядел посвежевшим и спокойным подобием живого человека: тёмные круги под глазами будто бы чуть-чуть уменьшились, морщинки немного разгладились, сухие чёрные волосы, больше в распущенном состоянии напоминавшие крыло старой вороны, потрёпанной собаками, выглядели мягкими и лоснились от шампуня, но самое главное — его взгляд снова обретал блеск. Вот ведь какова польза от общения с нормальными живыми людьми, а не с трупами с их селёдочными стекляшками вместо глаз! Одежда на нём перестала быть мятой или поглаженной путём «на мне разгладится», а главное — одеколон и средства ухода — да тот же пресловутый банановый гель для душа! — стали не просто перебивать, а отбивать запахи спирта, кварцевых ламп, йода, формаль- и глутаральдегида и прочих патологоанатомических штук. Огай стал превращаться в полноценного члена социума!.. Но это только на вид. Внутри он оставался всё тем же остроязыким и уставшим от жизни сухарём. Приёмный сынишка, едва ли уже не выше приёмного папаши, его стоил. Яблочко от яблони… Мори медленно повернулся на стуле, отпивая кофе из чашки и наблюдая, как у двери столпилась уже привычная его глазу четвёрка: Атсуши-кун — или «кыс-кыс» — с кошачьими ногами и хвостом, исцарапавший своими когтями весь паркет, но заслуживший место в доме своим кошачьим поведением и мурлыканием на диване, стоял у дверного косяка в кухне и натягивал с высунутым от старания языком на подушечки ботинки; Чуя-кун, подвижный и громкий юноша-пламя, сын Коё, стоял в дверях зала с небрежно убранными в низкий хвост яркими рыжими волосами, жуя жвачку и скрестив руки на груди; от племянничка виднелась только периодами появляющаяся спина в белой домашней футболке; Рюноскэ-куна, ворчливого и самого молчаливого, но самого ответственного и хозяйственного, видно и вовсе не было. Огай даже заинтересовался, вставая из-за стола и выходя в коридор. Акутагава, одетый в свой чёрный плащ с высоким воротником, стоял у дверей напротив зеркала и смотрел на платок в своей руке с вышитым кем-то вручную цветком на одном из уголков. Дадзай, до этого что-то ему говоривший, тут же переключился на Мори. — О, проводить пришёл? — Осаму улыбнулся, поставив руки в боки и кивнув на Рюноскэ. — Смотри, прям как в последний путь собрали. — На парад, Дадзай, — Огай осуждающе посмотрел на приёмного сына, якобы случайно оговорившегося. — Какой-то траурный парад будет, Мори-сан, — Чуя покачал головой, не отнимая взгляда от спины Акутагавы. — А мы вроде, слава богу, никого больше не хороним. — И не будем, — поспешил добавить Накаджима. — Так куда собрался на ночь глядя, молодой человек? — Огай вскинул бровь, поймав на себе наконец хмурый взгляд Рюноскэ. Парень, обычно державший лицо, аккуратно сложил платок надвое и ещё раз надвое и убрал в нагрудный карман, глубоко вздохнул, и… и на мгновение его брови едва-едва сдвинулись печальным измученным домиком, показывая, что юноша скрывает волнение. — Домой, Мори-сан, — хрипло проговорил Акутагава, снова отведя взгляд. — Я возвращаюсь к сестре. Иду домой. — Вот так новость, — Мори снова отпил кофе из чашки, а затем, посмотрев на донышко, допил до конца и отнёс посудину на кухню. Дадзай снова заговорил Акутагаве что-то, но Огай поспешно вернулся и за плечо отодвинул племянничка в сторону, появившись в зеркале справа от Рюноскэ. Юноша, обычно грозный и мрачный, вздрогнул: по сравнению с мужчиной позади это был тощий и одинокий ребёнок, вынужденный когда-то очень рано повзрослеть, чтобы заботиться о младшей сестре. Мори осторожно положил ему руки на плечи и… надавил вперёд: Рюноскэ неопределённо крякнул, резко выпрямившись и едва не выпятив грудь колесом, и что-то даже хрустнуло в его позвоночнике. Мужчина также надавил ладонью ему ниже шеи, второй почти невесомо подхватив за подбородок и отодвинув ему голову назад. — Спину держи прямо, чтобы твоя многоуважаемая сестрица не подумала, что я неаккуратно обращаюсь со своими пациентами, — Мори не отнимал взгляд от зеркала, глядя, в каком шоке пребывает Рюноскэ из-за смены привычного положения своих плечей и шеи. Он ещё с минуту не спускал рук с плечей Акутагавы, не смеющего шелохнуться, а затем осторожно повернул его к себе и, посмотрев сверху вниз, нахмурился и поправил воротник белой рубашки. — Так-то лучше. Одеваться-то вы все умеете, да только абы как. Не позорьте мой морг, раз уж являетесь моими выпускниками. — Ой, посмотрите на него, на старости лет проснулись отеческие чувства, — Дадзай ехидно прыснул со смеху за спиной дядьки, скрывая рот рукой, но, когда Мори обернулся, согнулся и поспешил скрыться у Чуи за спиной. — Эй! — Накахара тотчас огрызнулся. — Я тебе что, живой щит? — А он тебя бить не будет! — Осаму, хитро лыбясь, вырос из-за Чуи, как только просмеялся, и с глубоким вдохом уложил голову подбородком Накахаре на макушку. — Он в принципе детей не бьёт, даже если очень зол, так что ты в безопасности. — Ты чё, совсем страх потерял? — Чуя научился сдерживать себя в выражениях при хозяине дома. Осаму вовремя отскочил назад, ведь Накахара уже повернулся, чтобы схватить за одежду. — Шутки про рост уже неактуальны, ты, гидрометеостанция! — Чуя, Осаму! — Атсуши устало хныкнул, шагая вперёд. — Не надо ссориться, пожалуйста! Мори не особо вслушивался в препирания. Когда он положил Рюноскэ руку на плечо, весь напряжённый Акутагава осторожно посмотрел ему в глаза, приподняв голову вверх. — Насовсем уходишь? — Огай спрашивает совершенно спокойно, стараясь игнорировать летающие на периферии зрения диванные подушки. — Заглядывай, если что. Они будут тебе рады. — Благодарю, Мори-доно, — Рюноскэ отступил на шаг, держа руки по швам и кланяясь в уважительном жесте. — Я ещё не знаю, как примет меня Гин и примет ли после всего того, что… со мной произошло. — Я на протяжении двадцати лет наблюдаю, как родственники моих пациентов убиваются по их мёртвым душам, — Огай скрестил руки на груди и прислонился плечом к стене у зеркала. — Будь уверен, она примет тебя абсолютно любым. Ты для мертвеца хорошо сохранился, уж поверь мне. — С-спасибо, наверное, — Рюноскэ нервно сглотнул и неловко потёр шею. — И спасибо Вам за всё. Вам, Дадзаю и Вашему дому. Я обязательно приду Вас навестить. — Приходи в любое время хоть сюда, хоть в морг, — Мори пожал плечами. — Буду рад видеть тебя, если придёшь своими ногами, а не как в первую нашу встречу. Рюноскэ скупо улыбнулся уголком губ, а затем чуть повысил голос: — Атсуши! Я пошёл. — Подожди! — Атсуши, всклокоченный и с подушкой дивана в руках, выскочил из зала, растерянно сунув артефакт битвы Мори в руки и поспешивший юркнуть в двери, открывшиеся в поздний августовский вечер, попутно заправляя хвост на манер пушистого пояса в шлевки штанов вместо ремня. Когда дверь закрылась, выключился свет в зале и на мгновение стихла ругань в два горла, зато потом послышались два глухих удара, кажется, диванными подушками по головам и указка шагать обоим к себе наверх или вон на улицу. Постепенно зажигались первые фонари. Атсуши молча шагал рядом, убрав руки в карманы своих чёрных штанов, молча стоял на остановке в ожидании автобуса, молча держался за поручень у одиночного сиденья у окна, на которое сел такой же молчаливый Рюноскэ. Кремень до этого, сейчас Акутагава начал сдавать: сжимал-разжимал пальцами край белой рубашки, периодически пытался скрестить руки на груди и закрыть глаза, но больше пяти минут таким истуканом высидеть не мог — он волновался. Накаджиме не были известны чувства, которые люди испытывают при долгожданных встречах с близкими людьми, но вибриссы внутренней кошки улавливали спектр беспокойных эмоций, потому он тоже слегка волновался — так, за компанию, чтобы Акутагаве не было одиноко. Когда они вышли на нужной остановке, Атсуши с интересом огляделся, попав в совершенно новый район, а вот Рюноскэ, также замерший и также осмотревшийся вокруг, смотрел вокруг несколько иным взглядом — взглядом человека, давным-давно не по собственной воле покинувшим родное сердцу место и теперь вернувшегося сюда спустя столько времени томительного ожидания. Вечерние фонари освещали ещё не такую тёмную дорогу. Тёмно-фиолетовое небо растеклось бесконечной звёздной тропинкой до самого горизонта, мягко подоткнуло краями пушистого и тяжёлого одеяла засыпающие дома, прикрывшие ресницами-шторами жёлтые глаза. Где-то ещё слышались человеческие разговоры, где-то лаяли собаки, по дороге нет-нет да проедут машины — люди возвращались домой, к семьям и родным, к родителям или к своим детям. Атсуши, посматривающий по сторонам и всё это замечающий, чувствовал себя чужим ко всему этому. Его, знаете ли, до встречи с Дадзаем никто и никогда не ждал, никто не любил и никто в нём не нуждался. Интересно, что чувствует Рюноскэ? Да, он возвращается домой, но… ждут ли его? Акутагава вдруг задержался на углу какого-то дома возле высоких сиреневых кустов, чудно благоухающих, и встал как вкопанный. Накаджима, также остановившийся, с удивлением повернулся к Рюноскэ, а затем — на соседний дом, на который спутник так тяжело и неотрывно смотрел. Судя по крепко сжатым рукам, внутри Акутагавы всё трепетало, но одновременно с этим увеличивался и страх. — Ты чего? — Атсуши вскинул белые брови, озадаченно глядя то на дом с одной горящей глазницей окна, то на Рюноскэ. — Я… боюсь, — признание далось юноше нелегко, он сжал зубы и встряхнул кулаками, выпрямляясь, но отвернув голову к сиреневым цветам. — Я боюсь показаться ей. Боюсь напугать. — Ну… Это неизбежно, Рю, — Атсуши пожал плечами и сделал два шага вперёд, присматриваясь к дому ближе. За невысоким забором по двору были разбросаны несколько собачьих игрушек и две собачьи миски. От увиденного шерсть на руках встала дыбом, а губы против воли скривились, но эмоции пришлось отставить в сторону. Почему-то в пути Накаджима как-то позабыл, что Акутагава рассказывал, что у него есть собака. — Но, если ты простоишь ещё дольше и явишься ночью, ей будет совсем несладко. — Да ей и днём было бы не слишком хорошо… — Давай сделаем так, — Атсуши, подскочив поближе, бесцеремонно нарвал веточек той самой сирени, добив до пышного букета, и вручил удивлённому Рюноскэ прямо в руки. — Вот. Заявляться ни с чем, я думаю, совсем грубо. — Это выглядит так, будто я пытаюсь отбить запах земли и мертвечины, — Акутагава, держа спину и шею прямо, не спускал взгляд с сиреневых цветов у своей груди. — Пусть так. Главное — первое впечатление. Мори-доно просил ведь не позорить его морг, — Накаджима взял Рюноскэ за плечи и слегка встряхнул, вынуждая посмотреть себе в глаза. — Она потеряла всякую надежду на твоё возвращение, а ты всё равно вернулся. Представь, как она будет счастлива, когда ты явишься на порог целым и невредимым? — Не забывай, что я такой же монстр, как и ты, — Акутагава посмотрел на свою руку, сжав пальцы в кулак — и по напряжённым костяшкам под кожей пробежалась чёрная паутина. — Я боюсь, что она не примет то, кем я стал. — Ты её брат, Рю, — Атсуши строго посмотрел Рюноскэ в глаза, снова встряхнув за плечи. Акутагава, обычно кремень и скептик, как бы ни хмурился, всё равно выглядел растерянно. Накаджима, поджав губы и оглядевшись вокруг на наличие лишних глаз, быстро и осторожно коснулся губами его бледной щеки, от чего Акутагава широко распахнул глаза и накрыл поцелованную щёку ладонью. Глаза Атсуши, кошачьи, жёлто-сиреневые и такие удивительные в сгущающихся сумерках, блестели. — Я здесь, с тобой. Один в темноте не останешься. Иди к ней. Акутагава ничего не ответил. Переведя взгляд на цветы, он глубоко вздохнул и зашагал вперёд, останавливаясь у калитки и, взявшись за неё рукой, немного помедлив, отворил её. В последний раз он был здесь тогда, когда Дадзай относил Гин похоронное письмо на имя Рюноскэ, а теперь Рюноскэ вернулся сам, чтобы лично сжечь это письмо в камине. Под ноги попало фрисби, изрядно погрызенное Рашамоном, а чуть поодаль лежал разноцветный канат, который он любил вытягивать из хозяйских рук. Судя по всему, он вовсю отвлекал внимание Гин на себя всё это время, чтобы она не сошла с ума от отчаяния. Хороший мальчик. Накаджима стоял за ним. Неуверенно зайдя во двор и прикрыв калитку, он встал в тени неподалёку, чтобы наблюдать, но не отвлекать. Акутагава, чувствуя дрожь внутри, преодолел тяжёлыми ногами первую ступень и вторую, встав наконец на крыльцо. Накаджима, щурясь, промелькнул мимо него и заглянул в единственное светлое окно с самого краю — там, на диване друг рядом с другом, сидели две девушки под одним пледом, а большой чёрный пёс лежал у них в ногах кверху животом и спал. Морда длинная, ноги длинные, хвост длинный… Казалось, пёс Акутагавы весь состоит из слова «длинный». Правда, как только Рюноскэ неслышно встал на пороге, пёс открыл свои бездонные чёрные глаза и тотчас перевернулся на лапы, неуклюже подскочив на них и подбежав к двери, не издавая ни звука. Судя по всему, он принюхивался, а затем звонко залаял, запрыгав в прихожей и царапая когтями дверь. Акутагава, стоявший на крыльце и ещё даже не постучавший, сдался и улыбнулся, негромко прошептав одними губами: «И я по тебе скучал». Очевидно, что девушка с длинными чёрными, как вороново крыло, волосами и была сестрой Рюноскэ, осунувшаяся и ужасно худая под стать брату, но первой встала с дивана и прошла к двери блондинка с пучком на голове, недоверчиво выглядывая в прихожую. И кого принесло так поздно? В темноте не особо видно через глазок, кто стоит на крыльце, и, когда знакомый Рюноскэ голос спросил, кто там стоит и что нужно, он дрожаще вздохнул и произнёс: — Хигучи, это я. И всё. Атсуши, услышав это, накрыл лицо ладонью. Ну кто так представляется? У девушки сейчас инфаркт случится! Перестав смотреть в окно, Накаджима перевёл взгляд на крыльцо. Дверь долго не открывалась, несмотря на бесовство пса за ней, но, когда чуть-чуть приоткрылась, скрипнув… Она тут же закрылась под короткий возглас девушки. Рюноскэ, попавший в луч света из коридора, даже сказать ничего не успел. Карие глаза леди, с опаской выглянувшие из дома, тотчас предпочли развеять галлюцинацию. Пёс продолжал лаять и требовать его выпустить. Хигучи явно сомневалась в крепости своей психики, раз глаза дали сбой, поэтому спустя время снова приоткрыла дверь, взглянула на Рюноскэ уже чуть более осознанно, вскрикнула и снова закрыла дверь. — Хигучи, я действительно вернулся, — Акутагава вздохнул, но теперь его голос звучал более уверенно. — Я всё объясню, только открой, пожалуйста, дверь. — Господи, мне это кажется… — голос неверящей и напуганной девушки за дверью звучал приглушённо ровно до того момента, пока из комнаты её не позвала Гин и ей пришлось ответить уже более громко: — Ничего, сиди там, я сама справлюсь! — дверь снова открылась, но уже немного шире, и Хигучи, прижав ладонь ко рту, быстро заговорила севшим голосом: — Господь, изыди-изыди-изыди… Мы же помянули тебя на сорок дней, что ты тут ходишь?.. — В это сложно поверить, знаю, — Рюноскэ пожал плечами, но, когда дверь снова начала закрываться под слова узревшей нечто страшное Хигучи: «Отче наш, иже еси на небесах, да святится имя Твоё…», он придержал её рукой. — Я не мёртв, Хигучи. Только дайте мне всё объяснить. — О Господи! — видимо, такой настойчивый жест совсем вывел девушку из какого-никакого, но преобладающего спокойствия без применения насилия, поэтому она была уже готова захлопнуть дверь силой, как сквозь образовавшуюся щель протиснулся Рашамон, лая и бешено крутя хвостом из стороны в сторону — и от такой махины дверь пришлось открыть целиком. — Нет, Рашамон, ты куда?! Пёс радостно визжал и ползал по крыльцу на брюхе. Акутагава, не в силах сдержать улыбку, опустился на одно колено, положив букет, и крепко прижал собаку к себе. Рашамон облизывал свою длинную морду и норовил облизать и хозяина, но юноша обнимал так крепко, что пёс не мог даже опустить головы, потому только перебирал передними лапами и поскуливал. Рюноскэ гладил его по спине, говоря лишь одно: «Спасибо, что дождался». — Боже мой, да как же это… — Хигучи, явно не понимающая, что происходит, уже хотя бы не хотела захлопнуть дверь в желании отпугнуть нечисть подальше. Она взялась одной рукой за голову, смотря куда-то в пустоту. — Это что, какая-то шутка?.. Нет-нет, Гин, не выходи, нет! Не смотри! Здесь ничего нет! Стой там! Гин, нет!.. Когда Рюноскэ понял, что голос девушки его сестры переходит в истеричные нотки, а потом обрывается, он вмиг перестал улыбаться и замер. Свет из коридора, падающий на него, перекрылся чьей-то маленькой и худой тенью, на которую юноша, нервно сглотнув, медленно повернул голову, не в силах сразу поднять взгляд. Забрав букет с крыльца, Акутагава-старший неторопливо поднялся на ноги, и его серые глаза наконец-то встретились с серыми глазами Акутагавы-младшей. Гин стояла в абсолютном молчании, тоненькая и бледная, держа на плечах красный плед и одетая в чёрную футболку — одну из тех, которые когда-то носил её покойный брат. Покойный ли, раз стоит на пороге?.. Она не дышала и не моргала, словно боялась потерять Рюноскэ вновь. Боялась отвести взгляд, ведь тогда брат снова может исчезнуть. Но, когда она моргнула, Рюноскэ не исчез. Когда она коротко вдохнула, Рюноскэ тоже не исчез. Более того, видение, держащее букет сиреневых цветов, живых и благоухающих, улыбнулось и знакомым голосом с хрипотцой заговорило: — Я вернулся, Гин. И… могу всё объяснить, правда. Гин больше ничего не хотела слышать. Она больше не видела, ведь слёзы застилали глаза, но шагнула навстречу, протягивая гостю руку. Осторожно коснулась плеча брата, осторожно коснулась его щеки, а потом, всхлипнув, обхватила руками и прижалась лицом к груди. Прикрыв глаза и глубоко, спокойно вдохнув, Акутагава обнял Гин рукой с сиренью, второй погладив по голове. Он дома. Он вернулся к сестре. Наконец-то… Правда, Рюноскэ вздрогнул, чувствуя, как руки сестры вдавились в него настолько сильно, что прошли сквозь его физическую оболочку — и Гин, тоже это чувствуя, невольно отпрянула, с непониманием и ужасом смотря на брата. — Р-Рю, ты?.. — Я. Извини, — Рюноскэ откашлялся в кулак и протянул ей букет. — Мне действительно нужно кое-что тебе объяснить. Я живой, просто немного… нестабильный. — Я… боже, не могу поверить, — Гин, не отводя взгляда от вернувшегося брата, прижала сирень к груди одной рукой, второй снова обнимая брата и не желая от него отходить. — Но я ведь видела, что ты… и похоронное… — Если тебе интересно, в тот день я лично сопровождал того человека, который принёс тебе это письмо, — Гин удивлённо, пусть и сквозь слёзы, посмотрела на Рюноскэ. — Да, и это я тоже объясню. — Твою мать, он реально живой, — Хигучи, молча до этого наблюдавшая за происходящим, наконец очнулась и с тяжёлым вздохом накрыла ладонью голову. — Эта семейка не перестаёт меня удивлять, — она вдруг ушла дальше по коридору, свернув в сторону кухни, и, пока Гин всё не отпускала Рюноскэ из объятий, вскоре вышла оттуда с несколькими рюмками и бутылкой коньяка, отпитой наполовину месяц назад. — Тут без этого не разберёшься, только с ума сойдёшь. — Я должен вас кое с кем познакомить, прежде чем начну рассказывать, — Рюноскэ махнул рукой куда-то в сторону, и вскоре из тени вышел юноша с чистыми белыми волосами и необычного цвета жёлтыми глазами, будто был в линзах. — Это Атсуши-кун. Он непосредственный свидетель всех произошедших событий, помогавший на протяжении всего моего пути обратно, а также мой… близкий друг. — Друг?! — Гин и Хигучи удивились в один голос, переглянувшись, вот только Гин после этого улыбнулась, а Хигучи молча налила коньяка себе в рюмку и выпила залпом, не чувствуя ни капли опьянения. — Приятно познакомиться, — Атсуши улыбнулся. — Для меня честь наконец увидеть Вас, — он протянул руку к Гин, осторожно взяв за кисть и оставляя на тыльной стороне поцелуй джентльмена. Рюноскэ, заметив это, хмыкнул: наверняка в телевизоре увидел. — Вылез из могилы, ещё и дружка привёл… — Хигучи только покачала головой. — Надо же, какие нынче интересные коллективные галлюцинации бывают… — Проходите скорее же домой! — Гин широко улыбнулась, утягивая Рюноскэ одной рукой в дом, а Атсуши — другой. Пёс, крутя хвостом, запрыгал на месте, пока Хигучи, последней оставшаяся в коридоре, не закрыла дверь. Снова, как в старые добрые времена, Рюноскэ Акутагава вернулся домой. И теперь, оставалось надеяться, будет делать это довольно часто.***
Дадзай сидел на кухне лицом в коридор и зал, подперев щёку ладонью и наблюдая за тем, как Накахара ходит туда-сюда по лестнице, ища что-то глазами, а потом закрывается в ванной комнате наверху; после непродолжительного шума воды включается столь непривычный ранее для этого дома звук — это фен, которым Чуя обычно сушит свои волосы. Как показала практика, не только он, конечно, но тут опять же яблочко от яблони недалеко упало. В последний месяц этот дом вообще претерпел множество изменений в атмосфере и убранстве — стал более… человеческим, что ли. Если раньше здесь жило посменно два человека, не особо следивших за собой и за домом, а если следивших, то из-под палки — постричь газон во дворе, помыть посуду, постирать повседневные вещи и стереть многослойную пыль, — то сейчас стал по-настоящему обитаемым: здесь как минимум поселилась одна большая кошка, разбрасывающая белую шерсть по мебели, полу, шторам и одежде, и открылись ранее неиспользуемые никем комнаты, забитые старыми вещами. Та самая, что была в тёмном углу второго этажа, если свернуть направо; обычно жители пользовались ванной комнатой напротив лестницы внизу и жили в небольшой комнате по другую стену и кабинете, покрывающемся пылью чаще остальных. А как иначе, если обитель нужно было расширять? Осаму сначала увидел краем глаза, как мимо окна по тротуару проходят знакомые силуэты, а уже потом стал смотреть в сторону входной двери, слыша и поворот ключа в замке, и шорох пакетов, и не менее знакомые голоса. Вместе с этим распахнулась дверь ванной комнаты, на пороге которой стоял при полном параде Чуя, и он-то как раз глядел сверху вниз на то, как в прихожую проскакивает Атсуши, сбрасывая кучу бумажных пакетов из рук на пол и тяжело выдыхая, а уже за ним проходит матушка в летнем выходном платье и шляпе с широкими полями и Мори-доно, гружённый пакетами больше всех и выглядевший, как и всегда, немного более уставшим, чем обычный среднестатистический человек. Судя по верхушкам пакетов, там были продукты и что ещё по мелочи. Казалось, там виднелась даже большая упаковка сухого кошачьего корма… Ну да, что ещё можно ожидать, если брать с собой помощником парня, скрещённого душой с котом? Ему не нужны чипсы, сухарики или конфеты, как обычному ребёнку, ему нужны эти вкуснейшие — для кошачьих рецепторов — звёздочки или кубики коричневого цвета. Отряхнув руки и скинув с пушистых лап ботинки, он резко побежал наверх мыть руки — заимел наконец привычку это делать после улицы. — О, вернулись, — Осаму в свойственной ему манере прошёлся по кухне, выходя в коридор и прикасаясь плечом к дверному косяку. Коё, снимая шляпу у зеркала, только улыбнулась, вспоминая что-то из детства Чуи. — Чего купили? — Продукты в холодильник составь, Чё-Купил, — Мори встряхнул головой, разминая запястья и указывая на кучу пакетов. — Двадцать два года уже, Дадзай, ты сам должен уже что-то себе покупать. — Дети всегда остаются детьми, два им или двадцать два, — резонно напомнила Коё, обернувшись через плечо на спустившегося по лестнице Чую и окинув его слегка удивлённым взглядом с головы до ног, но не став спрашивать очевидное: — Надолго? — Не знаю. По делам нужно, — Накахара собрал сразу половину пакетов с пола, не забрав остальное просто потому, что рук не хватило. — Но сегодня вернусь, обещаю. — Куда денешься, — Осаму цокнул языком, намекая, что он тут вообще-то не просто так стоит, весь из себя такой красивый Реаниматор, с которым не захочешь возвращаться — вернёшься, и забрал остальные пакеты, крякнув при попытке поднять и оттащив их к столу с сильно меньшим энтузиазмом. — Уф… Вы там что, весь супермаркет скупили? — Всё к ужину, — Озаки-сан улыбнулась. — Никто ведь не должен остаться голодным? — Попробуй вас прокорми, — Огай бросил на себя взгляд в зеркало, когда на него посмотрела Коё и нахмурилась. Мужчина, заметив этот взор на себе, отвёл глаза и откашлялся в кулак. — Да бросьте его воспитывать, Коё-сан, — Осаму методично выкладывал продукты на стол, шурша бумажными пакетами. — Это бесполезно. Он всю жизнь такой противный. — От противного подростка слышу, — Мори крикнул сверху, перед тем как в ванной комнате зашумела вода из крана. — Вы друг друга стоите, — Чуя встал у открытого холодильника, держа дверцу рукой. Коё метнула на сына выжидающий взгляд. — Что? Я правду говорю. — Зато ты со своей мамой очень похож, — Осаму по-лисьи улыбнулся, и теперь уже на него посмотрели сразу оба: Чуя своими голубыми глазами и Озаки-сан — ярко-карими, почти красными или даже розовыми от светящего в окно вечернего солнца. Накахара ещё не убрал волосы в хвост, а Коё-сан уже распустила свои. Видимо, глаза Чуе достались от отца, потому что в основном схожесть налицо. — Это комплимент, Коё-сан, если что. Это не могло быть ничем иным, кроме как комплиментом. В конце концов, именно женщина была той причиной, по которой у Мори взгляд ожил, а одежда перестала быть мятой. По нему, может, непривычному глазу и незаметно было, но Дадзай заметил это самым первым. Дядюшка, пожалуй, и хреновый романтик, конечно… Но на деле он ещё как доказать может, что на человека ему не всё равно. Он ведь каким-то образом не дал помереть Осаму от голода и холода! Так и тут. Изворчится, но в душе, на самом деле, рад будет, что для кого-то что-то делает. Вон, как Рюноскэ вернулся наконец домой, даже погрустнел немного. И вовсе при этом не против, если Атсушина кошачья душа рвётся наружу и он лежит в непонятной-кошачьей-но-удобной-позе на диване, ведь можно аккуратно присесть рядом и слушать громкое мурлыкание. Можно даже погладить, как настоящего кота. Лапы есть, хвост есть, а остальное… А на остальное можно закрыть глаза. «Остальное» любило помогать на кухне и по дому, ценя любое внимание и наблюдая со стороны за всем, что происходит, когда не находилось на прогулке с его залюбленным Акутагавой. Коё-сан практически сразу после возвращения к ней Чуи живым и невредимым, лишь со шрамом на животе в напоминание о произошедшем в их с матерью жизни, приняла решение продать квартиру. Она больше не могла оставаться здесь, учитывая, сколько трагичных событий было связано с этим местом. Если смерть мужа она ещё пережила ради сына, то смерть сына… Нет, эта квартира бы её только добила. Было, безусловно, жалко расставаться с местом, в котором Чуя вырос, но он был согласен — смена жилплощади пойдёт только на пользу хотя бы его матери, а ему всё равно здесь не обитать всю жизнь. К тому же слухи от соседей не нужны были… Словом, Мори, узнав, что Коё важно сначала съехать хоть куда, а уже потом постепенно начать перевозить вещи и продавать жилплощадь, скромно предложил перебраться к нему. «Места много, тесно не будет», — говорил он, не изменившись в лице. Дадзай, услышав это от дядьки впервые, чуть не подавился, когда Мори спросил, не против ли парень, если «его личный мертвяк» какое-то время будет с ним соседствовать. «Шутишь?! — Осаму тогда откашлялся, стуча по груди, пока Огай сидел напротив него и хмурился. — Чтобы я — и против того, чтобы ты кого-то привёл в свою сычевальню? Ещё и женщину?! Да я буду рад всеми руками твоих мёртвых грузов с работы!» Мори на это огрызнулся: «Это ничего не значит. Это жест доброй дружбы. Я уже слишком стар для всего этого. Да и позволь напомнить, кто её привёл ко мне и по какой причине». Осаму на это только расхохотался: «Ты — стар? Не смеши меня, тебе ещё пятидесяти даже нет. Ну да, колено хрустнет, конечно, если на него опустишься, беречься надо…» Дадзай тогда ловко увернулся от подзатыльника. Ему словно и не было двадцати двух лет с ростом под сто восемьдесят, когда Накахара с ноги раскрыл дверь в его комнату, а Дадзай на всякий случай прикрылся подушкой. Не то чтобы он тут был в первый раз, но… Рюноскэ, когда узнал, не сразу ответил, лишь кое-что припомнил: «Совет да любовь». Даже Атсуши понял шутку, прикрыв ладонью рот, хихикая. С тех пор дом и ожил. Перед уходом Дадзай обязательным ритуалом потрепал Атсуши по голове. Обуваясь в прихожей, пока дядюшка и матушка Чуи негромко разговаривали на кухне, Осаму ответил на логичный вопрос кота, что понятия не имеет, куда Накахара собрался, ведь тот молчит. Тогда Атсуши, дождавшись, пока Чуя, убрав в комнате волосы в хвост, спустится, обратился с тем же вопросом к нему, на что Чуя, вдевая ноги в кеды, пожал плечами: «Ничего особенного, просто нужно уладить кое-какие дела». «Вот он мне также отвечает», — Осаму развёл руками. Накаджима не стал допытываться, пожелав удачи и закрывая дверь на ключ, когда парни ушли. — Ты мне до конца не раскроешь, куда мы идём, да? — это был первый вопрос, стоило дойти до остановки. — Сам увидишь, — Чуя фыркнул и уткнулся в телефон. Осаму, на самом деле, забыл, каково это — беззаботно смотреть по сторонам вокруг и не бояться наткнуться взглядом на какую-нибудь беспокойную душу у дороги, тело которой когда-то сбила машина, а она привязалась к столбу, на который её и намотало, или на отчаявшегося мертвеца на краю моста, свесившего прозрачные ноги к воде и раз за разом переживающего момент своего рокового прыжка… Осаму вообще чаще смотрел только вперёд себя рассредоточенным взглядом или в тротуар перед собой, не в силах расслабиться, зная, что обезумевшие от страха духи могут и под ноги броситься, когда поймут, что их кто-то видит. Теперь же, когда демоны в обмен на душу Чуи забрали эту проклятущую способность, Дадзай снова мог дышать полной грудью. И это было… чертовски классно. Чуя первым заметил, что Осаму ведёт себя как ребёнок, когда блестящими глазами смотрит вокруг и периодически себя одёргивает, понимая, что теперь мёртвые души — не его проблема. Он подолгу задерживал взгляд на, казалось бы, совершенно обыденных для других людей вещах: на длинных и цветных машинах, на деревьях, на стаях голубей у остановок, на блестящих детских площадках и горящих неоновых вывесках магазинов. Особенно Дадзай любил сидеть у окна своей комнаты и вдохновенно смотреть, как по дневному голубому небу едва заметно плывут белые перистые облака или как на рыжеющем к вечеру небе появляются первые фиолетовые окантовки по далёким краям, клоня длинный летний день к короткой и тёплой звёздной ночи. Чуя не знал, замечает его Осаму или нет, когда вставал в дверном проёме с чашкой чая и подолгу наблюдал за ним, но очень любил окликать: «Эй, Дадзай, сейчас подойду и столкну!», ведь Дадзай на это вздрагивал и тотчас с улыбкой спрыгивал с подоконника, отвечая: «Нет уж, дважды я на это не поведусь». И даже по ночам, когда Осаму не спалось, его часто можно было найти внизу во дворе сидящим на траве и обхватившим руками колени — задрав голову, парень в пижамных штанах смотрел на звёзды и что-то шептал себе под нос. Однажды Накахара выглянул из окна его же комнаты, когда не обнаружил хозяина лачуги на футоне, заглянув в приоткрытую дверь, и негромким голосом позвал: «С кем ты там разговариваешь? — Осаму тогда откинул голову назад, смотря на Чую, упёршегося руками в подоконник. — Опять чердак потёк?» А Дадзай улыбнулся: «Спускайся! Я насчитал уже четыреста восемьдесят семь звёзд, поможешь!» И они сидели. Чую сложно было уличить в романтических порывах, но Осаму в этом, наверное, разбирался лучше, когда, указывая пальцем в небо, говорил: «Видишь самую яркую? Это Альтаир, глаз Орла! Нет, не настоящего, очень смешно. Созвездия! О, а вон туда глянь, видишь — там, там, там и там? Это Пегас! Какой крылатый конь? Тёмный ты человек!» Иногда к ним, разбуженный, через двери выходил Атсуши и спрашивал, что за дискуссии они устроили и неужели конфликт настолько серьёзен, что они перенесли его на улицу, на что Осаму манил к себе рукой и предлагал сесть рядом: «О, нам как раз чего-то мягкого и урчащего под боком не хватает, иди сюда, звёздной карте научу!» Так они и торчали по ночам во дворе, разговаривали или молча сидели бок о бок, втроём или вдвоём. Иногда Атсуши ночевал у Акутагав, и Дадзай шутил: «Ну вот, только завёл кота — его уже арендовали в другой дом! Им что, собаки мало?» Атсуши собак не любил, но, кажется, ради Рюноскэ мог и потерпеть. Чуя, наоборот, любил, но не заводил — боялся ответственности. Осаму позиционировал себя кошачьей персоной и только кошачьей. Ну, порой ещё и трупной… Но это были издержки будущей профессии. Сейчас, когда Мори-доно ушёл в отпуск, Осаму давненько туда не захаживал. Огай строго-настрого наказал ему в морге не появляться, говоря, что Дадзай портит ему всю работу. «Где это видано, чтобы от патологоанатома уходили живыми… — ворчал мужчина. — Уму непостижимо! Как ты собираешься работать, если даже вскрыть нормально не можешь, только оживляешь?» Звучит-то смешно, вот только ситуация грустная. Не каждому объяснишь, почему их почивший родственник вдруг заявился обратно домой! Вот Дадзай и слонялся без дела до конца лета: гулял, смотрел сериалы, рассуждал обо всём на свете и, впрочем, наслаждался той жизнью, которой у него в силу своего дара не было. Он, конечно, уже не подросток для авантюр вроде пряток на стройке, но кто ему запретит делать всё остальное? Вот он и делал: таскал за собой новоявленных товарищей в кинотеатры и парки, на набережную и просто в город, в кофейни, поесть мороженого или сладкой ваты. Другие бы сказали: маешься ерундой, взрослый уже! Но кто Дадзая окружал? Один сирота, который и жизни-то не видел в стенах приюта; второй сирота, вынужденный рано повзрослеть, чтобы дать единственному родственнику — сестре — всё самое необходимое; и парень, в подростковом возрасте потерявший отца и запутавшийся в своём мироощущении, потому отдававший всё своё время учёбе и не обращавший внимание на мирские радости. Четвёртым был Осаму, узник своего потустороннего таланта и приходяще-уходящий любовник смерти, однажды обиженный на неё за то, что не прибрала его к рукам в подходящий момент, и теперь всю жизнь мстящий ей путём воровства душ из-под носа. А надо было думать раньше, глупая смерть! Её, как оказалось, очень легко обмануть и по документам: в какой-то момент Мори снарядил всех троих вон из дома под руководством племянничка и сказал идти восстанавливать паспорта, но, естественно, на любые другие имена. Здесь помогла Коё-сан, очень удобно работавшая в соответствующих госструктурах, потому теперь Дадзая по документам окружали Накадзима Ацуси, Акутагава Рюноске и… барабанная дробь… Осаму долго смеялся и чуть не получил по зубам за это… Накахара Тюя. Пара букв — и уже новый человек! Но Осаму всё ещё какое-то время вспоминал, как его «армия мертвецов» записана у государства, и невольно хихикал. Да уж, привёл в мир трёх новых людей. Да в раю ему должны быть благодарны! Чуя, естественно, остался Чуей, Атсуши — Атсуши, Рюноскэ — Рюноскэ. Но одно только воспоминание… делало очень приятно. Хорошо хоть Осаму ничего не нужно было менять, хотя он шутил, что не против сменить графу «жив» на графу «мёртв». Дадзай, конечно же, как ответственный мужчина помогал Накахаре таскать коробки с вещами, когда тому необходимо было забрать свой повседневный скарб вроде одежды и вещей обихода. Правда, когда Осаму поднял одну нагруженную доверху коробку в комнате Чуи, оттуда вывалился динозавр, будучи уже расколотым на две части — на целого динозавра и на одну из его лап. Тяжёлый, зараза! Упал так, будто готов был пробить пол. Накахара, ждущий Дадзая у двери, даже проворчал: «Нам переезжать нужно, а не ремонт делать!» Осаму поставил коробку на пол и вернул динозавра на место, но перед этим покрутил его в руках, о чём-то задумавшись. Раз у Чуи никак не доходили руки… Словом, Дадзай не стал прятать фигурку куда-то далеко, бросив на самый верх вещей, а по приезде поздно вечером обратно достал его из-под футболки Чуи и тайком подсунул Мори, мол, будь добр, склей эту штуку, только секретно, я уронил и сломал, а то мне Чуя голову открутит, сам знаешь! Огай закатил глаза, взяв динозавра, и спросил лишь, не скинул ли Дадзай эту несчастную игрушку с окна, потому что материал настолько плотный, что только падение её и сломает. Осаму пожал плечами и попросил склеить побыстрее, а наутро, когда Мори, пока Накахара не видел, попытался отдать Дадзаю несчастного зелёного тираннозавра, тот пошёл в отказ и сказал: «Я не могу, не могу, отдай ему ты, хорошо?» Мори нахмурился, надеясь лишь на то, что не отхватит от взбалмошного молодого человека по шапке из соображений уважения, и, когда Чуя проходил мимо него, подозвал и протянул фигурку прямо в руки: «Осаму попросил передать. Он был немного в разобранном виде, поэтому я его склеил. Вроде надёжно, если не швыряться им в кого попало». Огай не видел, но Дадзай наблюдал за этой сценой из-за угла. Накахара, не ожидавший такого неожиданного появления собственного динозавра в его жизни, растерянно принял его в руки, даже не сразу поблагодарив. Он так давно не видел его целым… Последний раз был тогда, когда папа был ещё жив. Чуя надолго тогда засел на одном месте, держа тираннозавра перед собой. Он потом стоял в освобождённой комнате на подоконнике, подпёртый книгами, чтобы не дай бог не упал снова… А рядом с ним сидела пахнущая стиральным порошком плюшевая лиса с одной голубой пуговицей вместо глаза, добытая из старых вещей. К середине пути автобус освободился наполовину, и парни сели. Дадзай вовсю смотрел в окно, на оранжевое небо и растекающийся золотом глаз солнца сквозь дома. Накахара даже уступил ему место у стекла, как ребёнку, и ехал рядом молча, готовый в любой момент кому-нибудь уступить. В нужное ему направление, правда, почему-то никто не ехал, и Осаму постепенно начал догадываться по маршруту, куда Чуя его ведёт, вот только зачем? Впрочем, неважно. Пользуясь тем, что в автобусе ближе к конечной почти никого не осталось, Осаму отвлёкся наконец от окна и осторожно, якобы случайно, положил свою руку Чуе на ногу. Чуя прищурился, фыркнув, но стряхивать руку Дадзая не стал. Конечная остановка называлась городским кладбищем, на котором Накахара и вышел. Там же, останавливаясь под аркой у входа, он купил букет белых цветов, молча зашагав вперёд. Осаму ничего не спрашивал, только убеждаясь в своей догадке. Кладбище было тихим и совсем не страшным — вовсе не такое, на котором пришлось в прямом смысле откапывать призрак старого Достоевского с его прихвостнями. Оно было, скорее, одиноким и умиротворённым. Ни вскрика, ни вздоха, ни плача, ни просьбы о помощи — ничего, что встретило бы Дадзая раньше. Жители здешних могил уже точно давно никуда не спешат. Спят себе бездыханно в глубоких ямах, и лишь надписи на надгробиях свидетельствуют о том, кто здесь нашёл своё пристанище. Где-то здесь, на самом деле, похоронены и отец с матерью с фамилией самого Дадзая. Дадзай никогда их не посещал. Тогда, ребёнком, оставленным наедине с возможностью видеть чужие души, он до жути боялся этих мест. А потом ему это стало не нужно, Мори заменил и отца, и мать, и жалобную книгу. Он, конечно, своеобразный… Но в глубине души заботливый и любящий, просто выражающий свои чувства через дела, а не через слова. Если бы к нему нельзя было прийти, когда вдруг стало остро одиноко, и не лечь головой ему на колени, пока он читал на диване, Осаму, наверное, сошёл бы с ума. А так, если закрыть глаза, можно даже было представить, что по голове его сейчас гладит мать или отец… Но Мори тоже пойдёт. Шли долго и молча. Яркое оранжевое небо не менялось, словно решило подождать. Осаму, закинув руки за голову, смотрел вокруг, периодически скользя взглядом по надписям могильных камней, но в основном обращая внимание на подношения и степень ухоженности или запущенности земельных участков. Вот так бежать всю жизнь за огромными домами и машинами, когда в итоге в конце жизни достаточно будет куска земли метр на метр… Дадзай остановился только тогда, когда замедлил шаг и остановился сам Накахара, сжав в руке букет. Он стоял у одинокого надгробия на холме, смотря на него сверху вниз, а затем медленно опустился на колено, осторожно положив цветы на землю прямо у могильного камня, ограждённого невысокими столбиками с цепочкой. — Привет, пап, — негромким, но уверенным голосом заговорил он. — Извини, что долго не приходил. Обстоятельства навалились… в общем, не мог. С чёрно-белой фотографии надгробия на Чую смотрел мужчина. Цвет глаз определить было сложно, но самым примечательным были густые длинные волосы — вот в кого пошёл сынок. Осаму стоял в двух шагах в стороне, убрав руки в карманы брюк. — Вижу, мама убиралась у тебя, — Чуя достал платок из кармана, протирая гладкую фотографию на камне. — Ты прости её тоже, если она не приезжала этим летом, хорошо? Не поверишь, что с нами произошло, конечно… Но, наверное, теперь я буду приходить к тебе чаще. Ты же не против, если вместо мамы буду я, да? Дадзай ничего не говорил. Он давно очерствел к подобного рода проявлениям любви к мёртвым людям. Интересно, Мори тоже в его возрасте стал чёрствым сухарём? Тогда он потрясающей души человек, если с такой профессией взялся за воспитание ребёнка и не бросил его на произвол судьбы. Но, в конце концов, живой человек хотя бы не надгробный камень. Нужно дать нормальным людям сбросить свои не каменные чувства на такие вещи. — У нас всё хорошо, — у Чуи не дрожал голос, звучал ровно и спокойно, даже как-то живо. Обычно люди грустят на могилах… Или Чуя уже отпустил? — Познакомься, кстати, это Дадзай. По ощущениям — собака в теле человека, но без него меня бы здесь сейчас не было. Представляешь? И я подумать не мог. — Напоминаю, что ты разговариваешь с могилой, — Осаму отвёл взгляд в сторону, когда Чуя обернулся через плечо и нахмурился. Дадзай откашлялся в кулак. — Да-да, мне тоже приятно познако- На периферии зрения что-то промелькнуло. Осаму не смог договорить, тотчас повернув голову в сторону и начав всматриваться в окружающий пейзаж кладбища. Неподалёку росло тоненькое деревцо вроде ивы, раскинувшей тонкие прутики-ветви в стороны к самой земле, и сначала Дадзаю показалось, что пролетела какая-то шустрая птица, но никакой птицы он не видел ни вдалеке, ни летящей по оранжевому фону неба. Юноша огляделся ещё раз, встряхнув головой, посмотрел на надгробие и задержал взгляд на фотографии мужчины на холодном камне. Чуя ещё говорил с могилой, но Осаму его не слышал. Он сверлил взглядом снимок, а затем, прищурившись, оглянулся ещё раз. На иве, на которой ещё минуту назад никого не было, сидел чёрный дрозд, склонивший голову и смотревший, казалось, Дадзаю прямо в душу. Осаму, тихо вдохнув носом, нервно улыбнулся, прошептав: «Ну нет, быть не может, я же избавился…», а затем, видя, что птица до сих пор не двинулась с места, заговорил, не сводя с неё взгляда: — С ним всё будет хорошо, — птица моргнула чёрными глазами-бусинками, склонив голову на другой бок, — улетай уже отсюда. — Чё? — Чуя, услышавший голос Осаму, выпрямился и встал. — Ты-то с кем разговариваешь? — Да так… — Дадзай внимательно смотрел на дрозда. Распушив пёрышки на груди, птица вспорхнула и полетела в их сторону, пролетев аккурат над могильным камнем на холме и улетев прочь. Осаму показалось даже, что птица не просто улетела — пропала, скрывшись из виду, стоило ему моргнуть. На иве никого не было, как и ни одной птицы вокруг. — Сам с собой. Не бери в голову. Чуя смерил Осаму недоверчивым взглядом и огляделся вокруг, а затем вновь повернулся к могиле. Он попрощался с отцом, пообещав надолго не оставлять его и уже совсем скоро приехать вновь и убраться, и, оставив букет у надгробия, прошёл немного дальше, сев напротив солнца на склоне холма, обхватив руками колени и сложив на них же подбородок. Ветер развевал его рыжие волосы в хвосте, блестевшие на свету ярким пламенем, и Дадзай, понаблюдав за этим и поняв, что спутник никуда не торопится, подошёл ближе и сел рядом, вытянув одну из ног и упёршись руками в траву за спиной. Было тепло, солнце по-вечернему согревало. Где-то очень далеко слышно было, как щебечут птицы, кругом расставлены молчаливые кресты, и — ни души вокруг. Только Осаму и только Чуя. — …Пускай холодною землёю засыпан я, — негромко начал Осаму нараспев, — мой друг: всегда, везде с тобою душа моя. Любви безумного томленья, жилец могил, в стране покоя и забвенья я не забыл… — Что это тебя на поэзию потянуло? — Чуя вскинул рыжую бровь. — Хотя нет, не отвечай. Это лучше, чем твоя богомерзкая песенка про червей. — Это тоже про смерть, если тебя интересует, — Осаму подпёр щёку кулаком. — И про любовь в каком-то смысле тоже. — Романтик хренов, — Накахара долго молчал, прежде чем нарушил тишину, глядя вдаль, на спокойные холмы, озарённые вечерним солнцем. — Мне не верится, что в моей жизни произошло… всё это. — Почему же? — Осаму повернул к нему голову. — Жизнь — удивительная штука. В ней может произойти всё что угодно. — Одно дело, когда происходит что-то обычное, а другое… — Накахара, нахмурившись, ненадолго зажмурился и выдохнул, выпрямив ноги по траве. — Я как будто долго спал, а мне всё это снилось. — Во снах часто сбываются мечты. И в них, кстати, невозможно умереть. Ты просто проснёшься, если вдруг упадёшь с высоты или на тебя нападёт большой и страшный монстр, — Дадзай, игриво оскалившись, поднял руки вверх и сжал пальцы на манер когтей. — Гр-р-р! Сожру! Кишки выпущу! — О нет, я в ужасе, — Чуя, смотря на придвинувшегося к нему Осаму, хмыкнул, улыбнувшись уголком губ, но глаза его всё ещё смотрели в сторону с тоской. — Они всё равно не сравнятся с теми ужасами, что ты видел каждый день. — Ну и зачем ты режешь без ножа? — Дадзай, тотчас перестав дурачиться, изобразил страдания на лице, вновь упёршись руками в траву и откинув голову. — Я только-только стал забывать эти страшные рожи. — Подожди, у меня что, рожа была страшная? — Накахара мгновенно метнул на Дадзая подозрительный взгляд, на что Дадзай, скосив глаза в сторону Чуи, ухмыльнулся и махнул рукой. — Да не. Я про тех, например, кому башку расплющило какой-нибудь бетонной плитой или машиной переехало. Там во сне увидишь такое — топором не отмахаешься, а я наяву видел, — Дадзай вздохнул, и его губы растянулись в лёгкой улыбке. — Наверное, поэтому я такой странный. — Да уж, не то слово, — Чуя слегка стукнул кулаком Осаму в плечо, дождавшись, пока тот на него посмотрит, улыбнулся и снова посмотрел вдаль, обхватив рукой согнутую в колене ногу. Воцарилось недолгое молчание. Дадзай, глубоко вдохнув тёплого воздуха в грудь, лёг спиной на мягкую траву, закинув руки за голову и смотря в небо, на плывущие рыжеватые облака. Они цветом были точь-в-точь как рыжина Чуи. — Раз ты не веришь, что всё это произошло с тобой, — начал Осаму, — значит, ты недоволен происходящим? — С чего ты взял? Я просто ощущаю себя, будто это… не я. Не моя жизнь. Я настоящий умер, а кто-то продолжает жить в моём теле вместо меня. — А что, было бы лучше, если бы ничего этого не было? — Осаму вытянул руку к небу, расправив пальцы, словно сквозь них пропуская облака. — Вот представь: Ширасэ оказался не такой подлой сволочью, поэтому спустя несколько лет, примерно по выпуску из университета, он стал шафером с твоей стороны на вашей с этой самой Юан свадьбе. Вы улыбаетесь, пьёте шампанское, фотографируетесь, ты носишь невесту на руках и целуешься с ней, когда слышишь это тривиальное «горько». Коё-сан желает вам счастья, здоровья, крепкой семьи… — Дадзай ненадолго замолк, посмотрев на Накахару, а затем перевернулся на бок, подперев голову рукой. — Спустя ещё несколько лет ты забираешь свою жену из роддома, у вас прекрасная девочка. О, нет, лучше девочка и мальчик, сразу двое, чтобы жизнь мёдом не казалась. Ты работаешь, а после работы поздно вечером приходишь домой, где уставшая Юан просит посидеть с детьми, и ты сидишь, клюёшь носом… Ты бы остриг свои прекрасные волосы до обычной мужской причёски, чтобы не мешали. Дядя Ширасэ периодически помогает сидеть с ними и тебе, и твоей жене. Помогает и твоя мать. Зато через пару лет эти девочка и мальчик бегут к тебе с криками о том, что папа пришёл, — Чуя молчит, даже не смотря на Осаму. — Счастлив ты бы был? На этом моменте Накахара почему-то вздрогнул. Это короткое: «Счастлив ли ты?» резко вернуло с небес на землю, будто на мгновение юноша погрузился в свою иную жизнь. Чуя моргнул дважды, выглядя теперь озадаченным. Осаму же снова лёг на спину, закинув руки за голову. — Атсуши был бы обычным работником на каком-нибудь заводе без образования. Кому он, выпускник детского дома, нужен? Рюноскэ работал бы санитаром или врачом… в туберкулёзном отделении. Хе-хе, — Осаму зевнул, прикрыв рот рукой. — А ты? — Чуя вдруг появился над Дадзаем, и хвост его рыжих волос свесился с его плеча книзу, к груди Дадзая. Его голова перекрыла свет солнца, потому казалось теперь, что Накахара светится, особенно его пламенно-яркие волосы. — Где был бы ты? — Я? — Осаму зевнул снова и сложил руку на свою грудь, пальцами играя с кончиком рыжего хвоста. — А меня бы не было. Лежал бы сейчас где-нибудь там, — Дадзай махнул пальцами в сторону, намекая на кладбище, — в маленькой детской могилке между отцом и матерью. Лежал бы и в ус не дул. И никаких призраков, никаких травм, никаких ритуалов и полулюдей, меня окружавших… Ни-ко-го, — Осаму посмотрел точно Чуе в глаза. — И жили бы все просто прекрасно. — Как-то ты с собой жестоко обошёлся, — Чуя закатил глаза. — Нам по целой биографии, а себя только кусок земли. Не похоже на тебя. — В том-то и дело, солнце, — Осаму упёрся руками в траву, поднимаясь, и Накахара отодвинулся. — Я — в могиле. Ты — примерный семьянин с двумя детьми и нелюбимой женой, но высоким чувством ответственности, потому что ты не разобрался в себе после трагической смерти близкого человека. Атсуши мог бы легко погибнуть на производстве. Рюноскэ… Да, скорее всего, заразился бы туберкулёзом, как он уже сделал, и умер, только окончательно. Мори… Учитывая, какой он сыч, скурился бы или спился, пока его не уволили бы. О, или заболел бы заражением крови и вскоре умер. Все были бы не теми, кем мы являемся сейчас благодаря всем тем жизненным испытаниям, что мы прошли, — Дадзай отвёл руку в сторону. — Но, конечно, зато мы не знали бы ничего о тех испытаниях, которые в итоге сделали нас самими собой. Так тебе больше нравится? — Хренов ты психолог, Дадзай, — Чуя, помолчав немного, усмехнулся. — С чего ты взял, что я бы в себе не разобрался? — А ты разобрался? — Осаму хитро прищурился и склонил голову к плечу. — Разобрался. — Да ну? Зуб даёшь? А, нет, подожди, ты же мне отдал уже свою душу и своё тело, когда клялся… — Я клялся насчёт другого! — Чуя нахмурился и упёрся рукой в траву, склонившись в сторону Осаму. — Не надо врать. — Всего лишь перебираю сухие факты, — Осаму фыркнул. — Ну давай, расскажи мне тогда, в чём ты разобрался, раз клясться тебе больше не на чем. — А что ещё ты хочешь? Так я тебе всё и рассказал. — Вот как? Тогда давай по-другому, — Дадзай пожал плечами и согнул ноги в коленях, сложив на них руки. — Помнишь ваш последний разговор с Ширасэ там, на берегу? В чём ты хотел ему признаться, но не успел? Улыбка с лица Чуи ушла, а взгляд на секунду остекленел, но быстро вернулся в свой обычный режим немного бушующего штиля у причала. Отведя глаза, он ненадолго задумался, поджав губы, а потом, глубоко вдохнув, облизнул пересохшие губы и повернулся корпусом к Осаму. — Я скажу, но сначала — руки, — он вытянул свою ладонь к Дадзаю, пошевелив пальцами, мол, давай сюда, и поначалу Дадзай лишь удивлённо посмотрел на такой странный жест, а затем… а затем понял, зачем это нужно, и совершенно спокойно показал раскрытые ладони, протянув обе Накахаре. В последний раз ведь, когда он заговорил об этом, чужие руки с ножом предали его. Сейчас на те же грабли он наступать не хотел, хоть головой и понимал, что это невозможно, но сердцу было спокойнее. Осаму скрывать нечего. Чуя взял его за запястья, крепко сжав и ненадолго задержав взгляд на его ладонях, огладив их большими пальцами. Дадзай всё это время смотрел прямо на Накахару, дождавшись, когда тот поднимет на него свои синие глаза. — Спасибо. Уф… Как-то даже неудобно. — Это тебе спасибо, что доверяешь, — Осаму слегка улыбнулся, светясь дружелюбием. — Так что? — Я… — Чуя глубоко вздохнул снова, собираясь с силами. — Блядь, это так глупо, когда я думаю об этом. Тогда это подходило по ситуации, сейчас нет. — Не тяни Атсуши за хвост, говори, — Осаму даже поёрзал на траве. — Я от нетерпения уже сгораю. — Ладно, ладно! — Чуя приоткрыл рот, нервно сглатывая и крепче прижав большие пальцы к ладоням Осаму, отвернувшись. — Я… В общем, ты прекрасно помнишь, из-за чего произошёл тот… конфликт. Я хотел сказать, что… уф, что я не заинтересован в Юан как в девушке. Вообще. Ну, и что я в принципе, кажется, понял, что девушками не интересуюсь. Даже не смей, сука, ржать, понял? — Чуя вдруг встряхнул Осаму за руки, чтобы тот не расслаблялся. — Даже само осознание далось мне тяжело, а ты заставляешь об этом говорить. — О, я понимаю, — Осаму ответил почти шёпотом. — Ты, на самом деле, заинтересован… в белках? Чуя смотрит Осаму в глаза, а затем отталкивает его от себя — тот смеётся. — Идиот! — Накахара готов был пылать гневом, но вместе с этим глубоко внутри ему было спокойно — он не встретил реакции, которой опасался. — Я ему душу открываю, а он? — Это было идеальным местом для шутки! — Осаму утёр слёзы, сложив ноги лотосом и поместив на них руки. — Ну, если честно, я догадывался, так что не удивил. — И как это ты догадался, интересно? — Чуя поморщился. — А ты мне сразу понравился. Я ведь странный, вот и притягиваю таких же. — Какая железобетонная логика, — Накахара фыркнул и утёр рукой нос, упёршись ладонями в траву и запрокинув голову к небу. — Это ты поэтому избегал прямого ответа, когда я тебя о партнёре спрашивал? — А знаешь, что мне ещё нравится? — Дадзай снова проигнорировал вопрос, не дав Накахаре вставить и слова. — Что ты спросил это только, чтобы блеснуть своим умом. Ни то, что ты мне нравишься, ни то, что я тебе тоже… — С чего ты взял, что ты мне тоже? — Накахара огрызнулся, прищурившись. — Я ни словом про это не обмолвился. — А я что, не прав? — Хватит отвечать вопросом на вопрос! — Злюка! — Дадзай усмехнулся, и Накахара вдруг почувствовал, как его руку накрыла ладонь Осаму. Чуя опустил голову, посмотрев сначала на руку Дадзая, а уже потом — на него самого. Дадзай улыбался, подперев подбородок второй ладонью, и его карие глаза блестели в свете закатного солнца. — Ты вообще знаешь, что делают люди, когда узнают, что нравятся друг другу? На лице Чуи прошёл весь его мыслительный процесс: от непонимания и догадки до гнева и красноты на щеках, после чего он оскалился и отвернулся. — Ещё чего. — Ну хотя бы за спасение. — Я уже говорил тебе спасибо. — Этого мало. Хотя бы один! — Я сказал — нет. С тебя на сегодня хватит. — А, я понял, — Дадзай широко улыбнулся, склонившись ближе к Накахаре, а тот наоборот — отклонился в сторону. — Ты просто не умеешь. — Я- ну, это не причина, но открещиваться не буду, — Чуя скривил губы, показывая клык. — Поздравляю, что догадался до этого сам, это ведь было так трудно, основываясь на моей биографии. — Давай тогда я начну, только чур по лицу не бить, — Осаму оказался слишком близко, и Накахара мгновенно вскинул руку… Дадзай зажмурился, но ладонь всего лишь закрыла ему рот, не давая приблизиться. — И с чего ты решил, что я соглашусь? — Чуя зло смотрит прямо в глаза. У Осаму всё на лице написано, когда его брови ломаются жалостливым домиком. — Даже не думай. Я не хочу, чтобы первым был ты. Дадзай тяжело вздохнул, в любом другом случае надавив бы, но, памятуя о том, что Накахара даже при простом признании попросил показать руки, не стал — отодвинулся не солоно хлебавши. Солнце постепенно клонилось к горизонту, и Осаму ровно минуту созерцал, как вот-вот на городское кладбище начнут опускаться сумерки, как вдруг Чуя сбоку, выдохнув, поднялся на колени и одной ногой перешагнул через ноги Дадзая, одной рукой надавив на его грудь и взявшись за воротник футболки, а другой упёршись в траву. — Мне спокойнее, если это первым сделаю я, — негромко проговорил Чуя, глядя прямо в глаза, но, перед тем как приблизиться лицом к лицу, остановился и напомнил: — Ты можешь помочь, если что. Но не более, понял? О, ладно, вот тут Осаму действительно подловили. Он прикрыл глаза, чувствуя, как его губ касаются чужие тёплые губы. Чуя, конечно, уверенный в себе молодой человек, но… хотя бы лгать не стал: чего не умел — того не умел. Осаму осторожно приподнял руку, надеясь, что не встретит сопротивления, и положил свою ладонь Чуе на спину, огладив по позвоночнику и чуть надавив губами, раскрывая губы Чуи и касаясь их языком. Аккуратно, пусть целует так, как ему удобно, лишь бы не отпрянул!.. Лица, по крайней мере, горят у обоих. Чуя в какой-то момент расслабил хватку на воротнике футболки Осаму, а сам Дадзай попытался приподняться, садясь и вынуждая Накахару встать на колени. Всё нормально, ты всё ещё ведёшь, ты выше, у тебя всё под контролем… Одной рукой Накахара скользнул по руке Дадзая, подняв её с земли и взяв его лицо в обе ладони, огладив пальцами под нижней челюстью и большими пальцами по щекам. Осаму едва коснулся кожи Чуи под его футболкой, как тот вздрогнул и отпрянул, не спуская взгляда с руки на своём боку. Осаму же, продолжая смотреть Чуе в глаза, всего-навсегда погладил, никуда не залезая дальше. — Ещё чуть-чуть потренироваться — будешь убийственно хорош, — Дадзай улыбнулся, обращая на себя внимание, когда Накахара положил одну из рук на его плечо. — Но, знаешь, есть у меня к тебе ещё один вопрос. — Как правило, на все вопросы, которые возникают в твоей тупой голове, ты уже знаешь ответ, — Чуя склонил голову к плечу, второй рукой утирая губы. — Что тебе надо? — Раз уж ты определился, не хотел бы сразу и переспать со мной? — Ты- да как у тебя ума вообще хватает задавать такие вопросы? — Чуя осёкся, оскалившись. — Ты посмотри вокруг, где мы находимся! — Тишь да благодать повсюду, никто не подслушает! — Осаму усмехнулся и отпустил руки, когда Чуя в одно резкое движение встал. — Это, знаешь ли, обычный вопрос, когда люди претендуют на отношения. — Ну спасибо, что просветил, без тебя я бы не понял, — Накахара отряхнул штанины. — Ну так что? Нет? — Дадзай встал следом. — Не знаю я. Давай не будем осквернять могилу моего отца такими вопросами, окей? — Чуя не обернулся, зашагав назад мимо надгробного камня. — Я не хочу ходить по кладбищу ночью. — Не волнуйся, на тебя здесь никто не нападёт. Всем не до тебя, — Осаму вздохнул, но настаивать не стал. Они, в принципе, уже намного продвинулись сегодняшним разговором… Просто Дадзай замыслил сразу решить все насущные проблемы, да Накахара, видать, не оценил. — Из злобных мстящих «мертвецов» я знавал только тебя, Рюноскэ и Атсуши, но и те «мертвецы» с натяжкой. — У меня просто плохие ассоциации с ночными кладбищами, знаешь ли, — Накахара убрал руки в карманы, уходя по забытым тропам между крестов куда бодрее, чем шёл сюда. — Подумаешь, — Дадзай сдул чёлку со лба. Кладбища у него раньше ассоциировались со страхом, ведь оттуда мог вылезти дух; потом только с работой — при взгляде на могилу всплывали этапы вскрытия, которые проходит тело от поступления в морг до захоронения; и сейчас лишь ассоциативный ряд подёрнулся светлым — в чувствах вот признался человеку, с которым его связывали невероятные события. Наверное, быть патологоанатомом — это призвание, ступая на тропу которого навсегда отказываешься от мироощущения обычного человека, для которого кладбища — места бесконечной тоски и светлой памяти. Ещё не слишком поздно, но автобуса уже хрен дождёшься. Они стояли около получаса, уже было сдавшись и намереваясь либо пройти пешком, либо вызвать такси, как вдруг вдалеке замаячили жёлтые фары. Вот уж действительно слава богу! В транспорте не было вообще ни души, но оно и неудивительно — не очень много людей нынче уезжает с кладбища так поздно. Когда парни поднялись в салон и ушли в самый конец, Чуя, пребывая в приподнятом настроении от разговоров ни о чём на остановке, вдруг обронил: «Я, наверное, согласен, только опыта у меня в этом меньше, даже чем в восстании из мёртвых». Осаму сначала не понял, к чему прозвучала фраза, а уже потом, осознав, залепетал: «Да-да-да, я могу вести, ты только не передумывай!» Пустующая квартира Чуи пришлась как раз кстати, как и привычка юноши таскать с собой в карманах сразу все вещи — телефон, карты, мелочь и ключи. В квартире всё ещё стояла мебель и те вещи, которыми хозяева не пользовались постоянно, а вот то, что входило в постоянный обиход, было перевезено. В целом, это не особо мешало… По крайней мере, это вообще не было проблемой, пока об этом не думаешь. А как об этом думать, если Осаму просит подождать его и убегает в круглосуточную аптеку? Чуя поспешил уйти из-под фонаря в тень, чтобы не дай бог его никто не увидел и не подумал чего лишнего, а то странно как-то получается: один из двух парней, куда-то торопясь в летней ночи, вдруг резко влетает в аптеку и просит лубрикант и презервативы. «Такое, знаешь ли, лучше брать в специализированных магазинах, но на первый раз — сойдёт! — гордо заявил Дадзай, будто купил в аптеке средство от кашля. — Кстати, там сдачи не было, поэтому держи», — и протянул Накахаре одну из двух упаковок гематогена. «Ну, блять, спасибо», — сквозь зубы бросил Чуя, покачав головой. Осаму медлить со своей сладостью не стал, сразу открыв и зажав в зубах. Очень кстати, очень вовремя. Прямо перед открытием двери ключом Дадзай не удержался, наклонившись, обняв Накахару за плечи, и целуя в щёку. Чуя, кажется, сдался окончательно, повернув к парню лицо и позволив поцеловать его нормально, правда, пришлось привстать на носки. Хлопнула дверь, повернулся ключ на один раз, щёлкнул свет в коридоре, и всё это — под поцелуи. Осаму не отпускал. Ему показали, что любить можно, и он делал это с присущей ему максимальностью, раз уж разрешили. Он делает шаг, обнимая под руками, делает ещё, и Чуя делает всё то же самое, шагая спиной вперёд. Дадзай целует его шею, сгорбившись, когда они пересекают порог тёмной комнаты. Дадзай — врач, который знает все чувствительные участки человеческого тела наперечёт и знает, как сделать приятно. Накахара — инженер, который с закрытыми глазами и с огрызком карандаша в руке может построить план любого помещения с минимальными погрешностями в расчётах, но сейчас он может лишь посчитать сокращающееся расстояние до его постели, в которую уже упираются его ноги и приходится сесть. Осаму держит его за плечи, целуя шею и ключицы, проводит ладонями по рукам, опускаясь на колено и оказываясь между ног Чуи. Накахара в темноте снимает с себя футболку через голову, подцепив её пальцами на спине, и то же самое делает с футболкой Дадзая, резко дёрнув её наверх за воротник и вынудив Осаму вскинуть руки кверху. Он теперь ещё более лохматый, хотя обычно его волосы выглядят хуже птичьего гнезда. — Ну хоть не разрезал, — недовольно буркнул он, смотря на Чую снизу вверх, и потянулся за поцелуем, прикоснувшись ладонью к его щеке. Накахара прикрыл глаза и слегка приоткрыл губы, но вскоре отодвинулся, взяв Дадзая за подбородок. — С чего я должен это делать? — С трупов в морге одежду так и снимают, если она прилипла к телу из-за крови. — А что-нибудь соответствующее атмосфере ты можешь сказать? — Твои ноги будут чертовски хорошо смотреться на моих плечах. — Хоть что-то. Дадзай знает, что делать. Накахара во всех сферах своей жизни привык быть лидером, но, конечно, только в тех, в которых знал хоть какой-то толк. Несмотря на свой возраст, в сексе Чуя не соображал ни черта — так уж сложилась жизнь, бывает, — потому справедливо посчитал, что дать Осаму вести сегодня будет грамотным решением. Любовью ведь для удовольствия занимаются?.. А не чтобы доказать первенство. Дадзай приподнялся, упёршись руками в кровать и касаясь губами груди Накахары. Он, на самом деле, давно не трогал тёплые и живые мужские тела… Реакция себя ждать не заставляет, когда он проводит руками по двигающимся и напряжённым мышцам, сжимая пальцы под рёбрами и припадая губами к животу. Чуя только рвано дышит, приоткрывая рот и зажав его рукой, смотря, как Осаму постепенно встаёт и давит его к постели, всеми своими действиями прося лечь. Чуя тёплый, можно сказать, даже горячий. Да, был бы он опытнее, ему можно было даже дать самому, но имеем, что имеем. Ха, имеем… Буквально. Шуршит давно не расправляемая постель, когда Дадзай встаёт на неё коленями над Накахарой, и Чуя, приподнявшись на локте, горячо выдыхает, прикасаясь рукой к груди Осаму. «Дай мне привыкнуть», — негромко произносит он, хмуря свои рыжие брови, и Дадзай останавливается, упираясь руками в кровать по обе стороны от него. Чуя благодарит темноту комнаты, освещённую лишь полосой света из коридора на противоположной стене, что не видно красноты его лица; он ведёт ладонью Осаму по рукам и плечам, груди, очерчивая пальцами грудные мышцы, рёбра и впалый живот. Худой он, конечно. Неудивительно, что выдыхается через двадцать метров и совершенно не прыгучий. Но высокий, зараза. Даже вернее сказать, что длинный. Интересно, он длинный везде или- Чуя встряхнул головой, отгоняя мысль. Чего гадать? Всё равно скоро узнает. Одним движением руки Чуя стянул ленту с хвоста, слегка встряхнув головой и распустив волосы. Осаму, на самом деле, безумно нравилось, когда Чуя так делал. Ноготь указательного пальца задевает края бинтов на шее, Чуя подцепляет их пальцем и стягивает, внимательно глядя Осаму в лицо — будет сопротивляться или нет? Чувствуется, что Дадзай напрягся, но не дёргается, словно боится спугнуть. Да уж… Накахаре теперь вряд ли что-то в принципе может быть страшно. Бинты повисают мятым ожерельем, медленно сползая на постель. Накахара не отводит взгляда от тёмной, едва видной странгуляционной полосы под линией челюсти над кадыком, касается её всей ладонью, ведёт большим пальцем и мельком поглядывает на Дадзая — тот немного приподнял голову, будто терпит. Вот он сглотнул, и его кадык дёрнулся вниз под большим пальцем Чуи, медленно возвращаясь на место. Накахара оттолкнулся рукой от постели, прильнув лицом к шее Осаму, и, облизнув губы, прикоснулся ими к тёмному шраму, трижды негромко причмокнув в поцелуе и на четвёртый раз всосав кожу, оставляя ниже полосы тёмноё пятно засоса прямо рядом с кадыком. Дадзай невольно приподнялся на самые пальцы рук, прикрыв глаза, когда Чуя взял его лицо в ладони и продолжил целовать его шею, пятная багровой россыпью. Осаму невольно приоткрыл рот в негромком и низком стоне, когда Чуя слегка прикусил его кадык и поцеловал, прежде чем отпрянуть и лечь обратно на локти. — Ну скажи хоть что-нибудь, — Дадзай раскрыл рот в полушёпоте. — Ты дохлый. — Это не то, что говорят своему партнёру в постели. — Да ну? Я думал, ты мечтаешь об этом услышать. — Это была шутка про то, что я патологоанатом с некрофильскими наклонностями? — А я думал, что ты некромант. — Ладно, тебе противопоказано что-то говорить в постели. Чуя хмыкнул и самодовольно ухмыльнулся, проведя пальцем Дадзаю от низа живота до груди и резко ущипнув за один из сосков. Осаму айкнул и растер грудину ладонью, нахмурившись и поджав губы. Зря ты так, Чуя, совершенно зря… Дадзай к нему наклонился, просунув руки под его спиной, и нарочно проводит языком по груди, оставляя влажный след и тёмное пятно засоса под ключицей, и ещё, и ещё, с упоением слушая и чувствуя, как Накахара неровно выдыхает, напрягается и покрывается мурашками от одних только прикосновений губ к своей груди. Дадзай сползает вниз, приближаясь к краю штанов и оставляя засос в самом низу живота, в ответ на что Накахара сгибается и приподнимается на локтях. Осаму приподнялся сам, упёршись рукой в постель, и посмотрел в глаза с хитрой ухмылкой, взявшись за его штаны и потянув. Чуя согнул ногу в колене. — А ты не собираешься, что ли? — Осаму с ответом не спешит, надавив на колено Чуи и опуская его, выпрямляя обе его ноги, стягивая штаны до конца и сбрасывая на пол. — Дал мне вести — лежи и наблюдай, — Дадзай встал на ноги, и Накахара мгновенно сел на постели, оставшись в одном белье. Лежать в таком виде перед кем-то — нет уж! Но Дадзай не против. Он расстёгивает свою ширинку, стряхивая с себя штаны, стукнувшие нагруженными карманами о пол, и вышагивая сначала из одной штанины, потом из другой. У Чуи взгляд остановился прямо на его… боксерах. — Ты бы хоть не пялился так откровенно, а то я подумаю, что ты меня эксплуатируешь. — У тебя трусы с черепами? — Чуя поднял на Осаму совершенно непонимающий взгляд. — Серьёзно? — Что, нравится? Мори два года назад подарил на Рождество. — У вас это семейное, похоже, — Накахара покачал головой, накрыв лицо ладонью. — Да нет, бельё у каждого своё. — Я про своеобразное чувство юмора. Дадзай уже было взялся за край белья, как вдруг Накахара сел на постели. — Стой. — Что? — Осаму только бровь в непонимании вскинул. — Ты резко передумал? — Нет, — Чуя поднял вверх одну руку, проведя пальцем от запястья до локтя, при этом смотря Осаму точно в глаза. — Сначала сними их. — Тебе-то самому не противно будет смотреть на это? — Дадзай усмехнулся и пожал плечами, взявшись за край повязок у кисти левой руки. — Начал раздеваться — раздевайся полностью. Или ты мне не доверяешь? — Воу, полегче с выводами, — Осаму осторожно тянет моток за мотком, и лента бинтов становится всё ближе к полу. — Зуб за зуб, как скажешь. — Доверие за доверие. Снимай. Дадзаю, на самом деле, не сложно. С правой руки он бинты уже просто стряхнул, как Чуя протянул к нему свою ладонь, поманив пальцами, мол, дай сюда. Осаму, протянув ему руку, вновь опустился на колени, когда Накахара впервые с момента возвращения в физический облик вновь видит и может теперь полноценно пройтись по шрамам пальцами, осторожно, словно трогает хрупкий хрусталь и словно Осаму всё ещё может быть больно. Обычная человеческая кожа, гладкая практически везде, на запястьях и предплечьях бороздами, с царапинами и впадинками; Чуя очертил пальцем каждое несовершенство, в конце концов целуя Дадзая в его изрезанное запястье, второе держа другой рукой. Осаму не чувствует мурашек или чего-то ещё, нет… Ему просто необычно чувствовать чужие прикосновения к запретным местам своего тела не сквозь бинты, ещё и такие — поглаживания и поцелуи. Чуя огладил по старым шрамам, аккуратно прижав бледное запястье к своей щеке и прикрыв глаза. Осаму смотрит внимательно на его лицо и ждёт. — И не мерзко? — Дадзай спрашивает всё тем же полушёпотом, не желая нарушать атмосферу. Накахара в ответ сначала нахмурился, а уже потом раскрыл глаза. — Мерзко мне будет, если ты ещё раз попробуешь так сделать, — он отпустил руки Дадзая, и тот опустил их на постель по обе стороны от ног Накахары, по-прежнему смотря ему в глаза. — Как же я это сделаю? — он усмехнулся и, немного ссутулившись, сложил руки Чуе на колени, а свою голову — на свои руки, смотря на юношу снизу вверх. — Я же пообещал тебе свою жизнь взамен на твою душу и тело. Накахара прищурился, хмыкнув, и рукой огладил Дадзая по щеке, приподнимая его голову. Дадзай прильнул к ладони, прикрыв глаза. …Чуя лежал на спине, сжимая одной рукой край простыни, а второй накрыв свой рот и изредка низко мыча в свою ладонь. Голова Осаму была между его напряжённых ног: Дадзай держал его член во рту, совершенно неторопливо двигая головой и посасывая головку, одной рукой обхватив Чую за ногу, чтобы не дёрнулся, а двумя пальцами второй с помощью смазки из аптеки растягивал его. Накахара потрясающе держался, не выстонав ни звука, лишь шумно выдыхая носом и выгибаясь. Дадзай иногда раскрывал глаза, посматривая на Чую снизу вверх, и в какой-то момент, взяв его гладкий и упругий член в рот полностью, развёл внутри пальцы ножницами. Чуя, кажется, прикусил ребро ладони, лишь бы из его рта ничего лишнего не вылетело. Какой принципиальный! Пальцы скользяще вышли наружу, Осаму разжал губы и поднял голову, приподнимаясь и вставая на колени на постели. Чуя, нахмурившись, дышал через рот, и его живот рвано вздымался в такт дыханию. Распущенные из хвоста рыжие волосы разметались по постели, налипли на влажное лицо. Одна из ног оставалась согнутой в колене, и её-то Осаму и отвёл в сторону, встав над Чуей. Чуя, посмотрев наконец мутным взглядом на Дадзая сверху, скривил губы и одним движением перевернулся со спины на живот, подтягивая под грудь собственную подушку. Осаму только хмыкнул, огладив юношу по спине. В темноте не видно веснушек на его плечах, а хотелось бы зацеловать их все. Дадзай наклонился, влажными губами касаясь шеи Накахары и не менее влажно целуя, оставляя тёмное пятно, и Чуя, мыкнув сквозь плотно сомкнутые губы, повёл плечом. Осаму и на нём оставил поцелуй, прежде чем выпрямиться и одной рукой подхватить Накахару под животом, огладив по бедру, и немного приподнять. Безусловно, ему самому придётся стоять чуть ли не в планке, чтобы дотянуться… — Можешь постонать, если что не так, — бросил Дадзай в воздух, раскатывая презерватив по члену и мазнув головкой между влажных ягодиц. — Не дождёшься, — хрипло ответил Накахара, закусывая губу и выгибаясь, чувствуя, как горячая головка упирается в его растянутое кольцо мышц и проталкивается внутрь уверенным движением. Волна мурашек пробежала от копчика по позвоночнику до самых плеч, и Чуя, выдохнув сквозь зубы, невольно приподнял голову, выгибая шею. Руки Дадзая упёрлись в кровать. Бёдра двигались плавно, искали нужный темп, прежде чем разогнаться до звонких шлепков во влажной темноте; Накахара утыкался лицом в подушку, скользя коленями по собственной простыне, и низко постанывал сквозь зубы, не решаясь быть громче. Его волосы растеклись по его же плечам, налипли на кожу. Дадзай склонился над ним, горячо выдыхая в веснушчатую спину, одной рукой сдвинув рыжие волосы и скинув их за плечо, целуя теперь чистую лопатку. Чуя ёрзал, сжимая на постели пальцы, и утыкался в подушку лбом. Осаму в какой-то момент прошептал ему что-то на ухо, но Чуя не отреагировал; зато прекрасно почувствовал, как его волосы осторожно намотали на кулак и потянули назад, вынуждая приподняться. Твою мать, они так не договаривались! Накахара зашипел, упираясь одной рукой в постель, но шипение срывалось в прерывающиеся низкие стоны в такт движений бёдер позади. Дадзай наверняка ублюдочно лыбится, но благо что быстро отпустил. Экспериментатор хуев! Чуя снова опустился грудью на подушку, почувствовал чужую руку на своём члене. Горячая ладонь сжала у основания, провела по всей длине и смахнула вязкие капли с головки, двигаясь вверх-вниз. Бёдра влажно шлёпались о ягодицы, и Накахара не выдержал, оскалившись и упёршись в кровать одной рукой, протянув стонущее сквозь зубы: «Ф-фак!» Кончая прямо в горячую ладонь, он сжал внутри член Дадзая, вынуждая его охнуть и замереть, согнувшись. Кончать в презерватив — херня затея, но раз уж застало врасплох… Воздух вокруг горячий и плотный, хоть рукой хватай. Осаму с довольным выдохом отодвинулся и откинулся на край постели. Чуя остался лежать на животе, прикрыв глаза и медленно вытягивая ноги. — Окно открой, — хрипло проговорил он, откашлявшись в кулак. — Можно я полежу? — Нет. Открой. Душно. Дадзай тяжко вздохнул. Полный презерватив с хлюпом упал на пол, когда он встал и прошлёпал к подоконнику, раскрывая окно настежь. Не то чтобы стало в разы легче, но температура на улице на высоком этаже всё-таки немного ниже, чем в квартире. Осаму так и остался стоять, упёршись поясницей в подоконник и откинув голову — прохладный ветерок хорошо остужал кожу. Чуя спустя несколько минут зашуршал постелью, медленно сначала садясь на самый край, неуверенно опуская ноги и потирая шею, а потом вставая и подходя ближе. Он встал рядом, подставляя спину прохладному ветру, и Дадзай, посмотрев на юношу, наклонился, уткнувшись лбом в рыжую макушку. — Ничего сказать не хочешь? — негромко, с несвойственной ему хрипотцой, позвал он. — Что именно? — Я, конечно, не про то, понравилось или нет… Хотя мне было бы приятно, — Осаму приподнял голову, когда Чуя откинул свою и смотрит теперь ему в карие глаза снизу вверх. Дадзай моргнул, переведя взгляд на видные теперь в лунном свете веснушки на плечах юноши, и рукой приобнял его сбоку, наклонившись и целуя в плечо. — Но, знаешь ли, люди в отношениях говорят это друг другу довольно часто, если у них нет проблем с выражением чувств. — У меня эти проблемы определённо есть. Или ты ещё не понял? — А я думал, ты окончательно разобрался, — Дадзай потёрся щекой о плечо Накахары, выпрямляясь. — Ну и ладно, ну и пожалуйста. Я сам тогда скажу. — Говори. — Душа твоя мне понравилась. А сейчас я тебя люблю. — Я бы сказал, что это романтично, если бы не знал, что речь буквально идёт о мёртвом мне, — Накахара нервно откашлялся в кулак и шмыгнул носом, смотря в тёмную стену комнаты. — Я… Наверное, я тоже. — А что именно? — Дадзай улыбается, как довольная лиса. — Душу или тело? — Совокупность. Ещё мне не хватало видеть тебя, Пигмалиона, мёртвым. Осаму только усмехнулся, крепче прижав Чую к себе, на что тот нахмурился и подвигал плечами, намекая, что пора бы в душ, а не стоять потными и уставшими у окна. Полупустая квартира — она, конечно, хороша для секса молодых людей, но, когда обнаруживаешь, что в ванной нет ни мыла, ни полотенца, становится грустно. Чуя стоял с мокрыми волосами в дверном проходе, что-то листая в телефоне, когда Осаму, только-только выйдя из душа, остановился за его спиной и заглянул в чужой экран: Накахара как послушный сынок отписался матери, что ночует в квартире и с ним всё хорошо, его никто ножом не пырнул и он не лежит где-то в канаве. Дадзай, увидев это, прикрыл рот рукой, хихикнув, на что получил удар локтем под рёбра. «За что?» — Осаму растёр ушибленное место. «В случае чего ты меня уже не воскресишь второй раз», — резонно заметил Чуя, обосновав своё предупреждение. Дадзай фыркнул, отодвигая влажные волосы Чуи с его шеи и снова целуя, обхватив в объятии под руками. Накахара сопротивляться не стал, лишь откинул телефон на мягкую постель и, задрав голову, поднял руку, надавив Осаму на его тёмную макушку, мол, целуй ещё.***
Король и Шут — Некромант Ты, зловещая луна, в мои муки влюблена! Отобрав души покой, что ты делаешь со мной?! Можешь ты мне дать ответ: почему весь белый свет Обозлился на меня?! Для чего родился я?
— Я голодный как собака. — Ключ повернулся в замке около полудня. — Почему как? Ты и есть пёс, — Чуя усмехнулся, когда Осаму раскрыл перед ним дверь и впустил вперёд. — Слышь чё? Дамы вперёд, пёс. — Определись уж, дама я или пёс, — Осаму ждать не стал, пожав плечами и входя за порог, Накахара уже за ним закрыл дверь, скидывая кеды в прихожей. Дома было светло, пахло, кажется, выпечкой. От такого неожиданного запаха Дадзай даже замер, принюхиваясь. — Чёрт побери, я точно домом не ошибся? — Не ошибся, — послышался знакомый голос из зала. Судя по тому, что шаркающих шагов после этого не последовало, Мори никуда не собирался идти и уж тем более никого встречать. — Узнаю мамину выпечку, — Чуя, куда более привычный к запахам человеческой еды, прошёл мимо зеркала, заглядывая в большую комнату: там, на диване, на одной его стороне сидел Мори-доно, читая книгу по медицине в очках для чтения на носу, на другой сидела его мама, подобрав под себя ноги, а между ними, перекинув пушистые лапы через спинку и книзу головой, лежал с прикрытыми глазами Атсуши и громко мурлыкал в полудрёме. Его хвост лежал на коленях Коё, и его как раз женщина и гладила, будто рядом с ней лежала настоящая кошка, а не безумное творение Осаму-Виктора-Франкенштейна-Дадзая, сшитое наполовину из тела мёртвого сироты, наполовину из бродячего кота. В целом, творение получилось ничего так… Даже в каком-то смысле миленьким. — Привет, мам. — Не грустно было в пустой-то квартире? — Коё обернулась через плечо. — Там же ни еды, ни посуды, мальчики. — Именно поэтому я готов сожрать лошадь, Коё-сан! — Осаму скинул красные кроссовки с ног, заглянув сначала на кухню, а потом уже в зал. — Привет, пап! — Что? — Огай ответил не сразу, не поняв даже, что обратились к нему. Очки сползли с носа и стукнулись о раскрытую книгу, когда он приподнял голову и удивлённо уставился на Дадзая. — И давно ли ты стал меня так звать? — Я даже не рассчитывал, что ты отзовёшься! — Дадзай засмеялся, не обращая внимания на то, как Мори удивлённо переглянулся с Коё, а та загадочно улыбнулась уголком губ, оставив Огая в полном непонимании происходящего. — Всё в холодильнике. Только разогрейте, холодным не ешьте, — Озаки проследила за тем, как Чуя прошёл в кухню, потягиваясь по пути и покачиваясь корпусом из стороны в сторону. — И всухомятку не ешьте тоже. — Да Боже, мам, мы поняли, — Накахара незаметно закатил глаза. — Хорошо от нас отдохнули, да? — Дадзай просто обожал шутить на тему того, что его приёмный отец и мать Накахары внезапно сошлись. — Я не против отдохнуть ещё, — Мори не стал медлить с не менее острым ответом, на что получил осуждающий взгляд Коё. — Ладно… Сын, там тебе вчера поздно ночью что-то пришло в конверте, я раскрывать не стал, смотри сам. Дадзай с холодной булочкой с корицей во рту как стоял у холодильника, так и, резко выпрямившись, замер. Он сначала удивлённо посмотрел на Чую, ткнув себе пальцем в грудь, мол, это он мне?.. А потом уже хотел было вылететь в коридор, но вместо этого подошёл к дивану, широко раскрытыми глазами смотря на Мори. Мори снова надел очки на нос, глянув на юношу исподлобья. — Что? Я положил на полку в прихожей. — Как ты меня назвал? — Осаму не жуя проглотил кусок булочки, вынув её изо рта. Огай на это плохо скрыл эмоцию трепета, делая вид, что ничего не произошло, и в нервном жесте поправил якобы спадающие очки. — А я не рассчитывал, что ты отзовёшься, — ответил он. Дадзай, переварив услышанное, расплылся в улыбке, обернувшись на Чую. Тот достал блюдце из микроволновой печи, намереваясь взять с него булочку, но обжёгся и встряхнул рукой, сквозь зубы прошипев: «Блядь!» так, чтобы никто не услышал. Услышал Дадзай, обернувшись, на что Накахара кивнул ему, мол, так что в конверте-то? Ах да, конверт… Осаму зажал холодную булочку в зубах, пройдя в прихожую и подняв с тумбочки у зеркала явно не первой свежести свёрток, словно его выкопали из-под земли, что-то в него завернули и отправили путём пинков по дороге. Нет, на нём буквально были кусочки земли… Вряд ли Мори вывалял его в грязи, прежде чем отдать Осаму. Чуя подошёл ближе, видя замешательство, и посмотрел на конверт в руках Дадзая. — Его что, из чьей-то могилы вырыли? — Накахара спросил абсолютно без задней мысли, но от услышанного оба переглянулись. Почему-то предположение казалось довольно близким к истине… В это время с дивана резко подорвался Атсуши. Раскрыв глаза, он сполз на пол, перевернувшись на ноги, и, потягиваясь по пути, выскочил в прихожую. Осаму даже сообразить не успел, куда это кот так помчался, как вдруг в дверь раздался стук. Да, дом звонком не обладал, потому что его хозяева не были гостеприимными, зато те, кто стучались, определённо были ожидаемыми. Дадзай повернул ключ, так и не вынутый из замка, и взглядам сразу трёх предстал сам Рюноскэ с бумажным пакетом в одной руке. — Ого, какие люди, — Чуя, появившись из-за спины Осаму, усмехнулся. — Какими судьбами? — Я вчера предупреждал Мори-доно, что зайду, — Акутагава выглядел сильно посвежевшим, одежда была выглаженной и пахла, кажется, стиральным порошком. Накаджима, расплывшийся в улыбке, тут же бросился ему на шею, и Рюноскэ, ещё даже не ступивший за порог, похлопал его по спине. — И тебе привет. — Предатель, — Дадзай скривился, ловя на себе виноватый взгляд Атсуши через плечо. — Как мы пришли, так с места не встал, а как этот мертвец — так чуть с ног не снёс. — Извини-извини, я просто дремал, — Накаджима, щуря жёлтые глаза, наконец отошёл в сторону, позволяя Рюноскэ наконец зайти. — Да и так видимся с вами каждый день… — Вот так даришь ему жизнь, а потом ты в у него в шкале приоритетов на последнем месте, — Дадзай вздохнул и покачал головой. — Но ты, Рюноскэ, как всегда вовремя. Что в морге тогда, что сейчас… — Как смешно, — Акутагава вошёл, упираясь рукой в стену и разуваясь, показываясь в дверном проёме большой комнаты и кланяясь в уважительном жесте: — Доброго дня, Мори-доно, и Вам того же, мадам. — Проходи-проходи, — Мори, глянув на Рюноскэ поверх очков, махнул рукой. — Чай, уже не чужой. — Сестра попросила кое-что Вам передать. — Оставишь на кухне. Всё, молодёжь, кыш. Никто спорить не стал. Вот только Дадзай никому уйти из прихожей не дал, раскрыв конверт и достав оттуда тяжёлый, с явными отпечатками времени, с вкраплениями красных драгоценных камней крест на серебряной цепочке. Он держал его на ладони, пока остальные трое обступили его со всех сторон. «Дай сюда», — Чуя выдернул из рук Осаму конверт, развернув его и попробовав поискать хоть какую-то надпись, но, естественно, ничего не увидел. Он протянул бумагу и Атсуши, но даже его кошачьи глаза не зацепились абсолютно ни за что. Юноша только обнюхал бумагу и скривился, чихая. — Её что, из какого-то подвала достали? — Атсуши отвернулся, утирая рукой нос. — Сдаётся мне, твои друзья напомнили о себе, — Рюноскэ откашлялся в кулак, проходя мимо и оставляя бумажный пакет на столе. — О нет-нет-нет, только не они, — Чуя нахмурился и провёл рукой по лицу, будто смахивая морок. — Я ведь сломал тебе твой прежний крест. — Вот именно, — Осаму крутил крест в руке, не решаясь надеть на свою шею. — Мне кажется, это намёк на то, что нас ждут. — Тебя, — Акутагава было покачал головой, но Дадзай схватил его за руку. — Эй. — Нас, нас, — Дадзай сжал крест в кулаке и сунул его в карман брюк. — Раз уж мы все вместе, это точно знак, что пора прогуляться. — Только не туда обратно! — Атсуши схватился за голову, и шерсть на его руках и хвосте встала дыбом. — Нет, нет и нет! — Сейчас день, чего ты боишься? — Ты потерял свою связь с мёртвыми, — негромко заговорил Рюноскэ, глянув Осаму в глаза. — Тебя не смущает, что они даже оттуда тебя достали? — А главное, как они это сделали, если эта хрень осязаемая, — Чуя прищурился, убрав руки в карманы и кивая на крест. — Я бы поостерёгся. — Ой, да нам всё равно терять нечего, — Осаму пожал плечами, выпрямившись и окинув всех взглядом сверху вниз. — Если уж они каким-то образом вычислили мой дом… Все трое недоверчиво переглянулись между собой. Спорить с Дадзаем бесполезно, он во всём этом призрачном котле варится значительно дольше всех остальных вместе взятых. Мори даже спросить не успел, куда все четверо снова собрались, учитывая, что они только пришли… Он только в окно успел крикнуть, чтобы до ночи не шатались непонятно где и к ужину как штык были дома. В общем-то, он легко мог отпустить Осаму гулять хоть до утра, но Коё в силу недавних обстоятельств всё-таки беспокоилась хотя бы за Чую, вот и посчитал нужным предупредить. Ехать снова на кладбище, на котором всех четверых оттаскали за уши, как жалких кутят, не очень хотелось, хоть и закончилось всё относительно благополучно. Чуя так вовсе как к себе домой на кладбище ехал, по его ощущениям — вчера был среди крестов, сегодня туда же. Атсуши нервничал и переживал, мысленно снова готовый получать по голове от призраков, Рюноскэ, кажется, пожалел, что решил навестить когда-то приютивший его дом именно сегодня и именно сейчас… Один Осаму был задумчив и периодически поглядывал на крест, доставая его из кармана. Интересно, а эти камни настоящие? Крест, как бы ни был издалека похож на бутафорский, ощущался на ладони хорошим весом, вот только надевать его на шею всё равно не хотелось, Дадзай будто ошейник на себя добровольно напяливал. Только-только ведь избавился от всего от этого! «Может, ещё не поздно повернуть назад?» — в слепой надежде спросил Атсуши на полпути. «Не переживай, я на обратной дороге куплю тебе бургер», — Осаму усмехнулся. «Я в жизни на кладбищах столько не бывал, сколько за это лето», — пробурчал Рюноскэ, прислонившись виском к прохладному поручню. «Да лучше уж сходить на кладбище и выйти из него, чем иметь его конечным пунктом», — Чуя вздохнул и откашлялся в кулак. Им ли, троим, этого не понимать?.. Так-то оно и так, вот только всё равно с кладбищем ничего хорошего связано не было. Солнце светило ярко, воздух был тёплым. Людей, конечно, вокруг было немного, но они всё равно были, а это уже явный прогресс по сравнению с ночными посещениями погостов. Выйдя в сотне метрах от остановки, четвёрка огляделась, будто не верила, что явилась сюда снова… Чем история начиналась, тем она, похоже, и заканчивалась. Хотя заканчивалась ли? Дадзай уверенным шагом пошёл вперёд, а за ним уже пошли все остальные: Чуя прямо за ним, Рюноскэ третьим и Атсуши самым последним, периодически оглядываясь, будто боялся преследования. При свете дня старое городское кладбище не выглядело таким зловещим… Оно вовсе казалось другим. Накаджима понимал, что он в том же месте, только по запахам, когда закрывал глаза руками и погружался в искусственную темноту. Крест был явным приглашением, но думать о том, к чему это приглашение может быть, не хотелось. Началась та самая горка, по которой в ночи храбрый оборотень скакал резво и бодро, следуя одному себе известному маршруту, неупокоенная душа летела стремглав, а Некромант в красных кроссовках под дождём тащил под руками одного из своих личных мертвецов, потому что тот выдыхался и не мог быстро бежать. Кресты грустно косились в разные стороны, надписей видно не было, как и фотографий, словно эти надгробия кто-то случайно рассыпал по земле в беспорядке и не стал разбирать. Вдалеке, в ореоле солнечного света, показалась покосившаяся сторожка, от взгляда на которую у Чуи пробежала волна мурашек под футболкой. Затея Дадзая навестить старых друзей уже не казалась такой безоблачной, как дома или хотя бы в автобусе. Все четверо медленно и неуверенно взобрались на холм, наблюдая выкопанную когда-то ими же яму перед дверьми разваливающейся лачужки. Рюноскэ тяжело дышал, и Атсуши придерживал его под рукой. Чуя, конечно, помнил, как он храбро вломил призраку ногой по голове, но он также не забыл, что было потом… Один Осаму в непонимании огляделся по сторонам, почесав затылок и посмотрев на крест в своей ладони. Вокруг никого, конечно же, не было, хоть Дадзай и неприятно трепетал внутри от ожидания, что и без своего проклятого дара сможет увидеть древние мёртвые души. Естественно, не увидел. — Так, ребята, разойдись, — Осаму, выдохнув, взял крест за цепочку. Атсуши, услышав это, вздрогнул. — А может, не надо, Осаму? — Накаджима жалостливо посмотрел на юношу. — Оставил бы его здесь… — Чтобы ему этот крест снова вернули? — Акутагава закатил глаза. — Затратная какая-то доставка товара. — Будь осторожен, — Чуя, вопреки просьбе, подошёл ближе и протянул Дадзаю руку. — Если что, швыряй его в яму и беги. — Тебя, конечно, с большой вероятностью догонят и врежут по голове, но всё-таки, — Акутагава тоже подошёл, похлопав его по плечу. — Давай. Интересно уже, что будет. — Уф… Кричи, если что! — Атсуши, нервно сглотнув, сел на землю и обхватил Дадзая за ногу руками. Он, всё ещё обладающий кошачьими глазами, в любой момент мог увидеть призрака, как и Рюноскэ, как и, наверное, воскресший Чуя, поэтому старался держаться поближе к Дадзаю и для собственной безопасности… — Я тебя держу. — Ну, если эта штука взорвётся, я вас предупреждал, — Осаму, усмехнувшись, протянул Чуе руку, ненадолго сжав его пальцы, а потом, взяв крест за цепочку в обе руки, зажмурившись, набросил на свою шею. И было… ничего. Дадзай не почувствовал какой-то тяжести, не почувствовал боли, не увидел никакой вспышки и не услышал голосов. Прекрасно ощущая хватку кота на своей ноге и понимая, что он никуда не переместился, парень приоткрыл один глаз и осмотрелся. Чуя всё также стоял перед ним, склонив голову к плечу. Рюноскэ выглянул сбоку, озадаченно осматривая с головы до ног. Атсуши сидел, плотно зажмурившись. А прямо за Накахарой стоял, едва колышась границами белой оболочки, сам Достоевский, скрестивший руки на груди и смотрящий прямо в глаза своими красными, словно кровь, глазами. Дадзай икнул от неожиданности и резко сдёрнул крест с шеи. Достоевский исчез, словно морок, а вот все остальные остались. Накахара вопросительно вскинул бровь. — Ты чего? Дадзай не ответил. Нервно сглотнув и посмотрев на крест, он снова неуверенно его надел на шею, и у сторожки, напротив которой секунду назад никого не было, снова явился Достоевский. Дадзай снова снял крест — призрак исчез. Надел — он появился. — Какой… интересный эффект. — Наигрался? — раздался знакомый голос, от которого вздрогнули сразу все трое. Накаджима, вздыбившись, отскочил в сторону, отпружинив от земли, Акутагава мгновенно присел, накрыв голову, а Накахара слетел со своего места, испуганно глядя на внезапного призрака прошлого. — И я вас рад видеть. — Ага, я разобрался. Когда надеваю — вижу нечисть, снимаю — не вижу, — Осаму оставил крест на своей шее, глядя, как из-за сторожки показываются два других призрака. Один, в полосатом цилиндре, улыбался, с интересом рассматривая старых знакомых, другой, с длинными волосами и забинтованной головой, держался с прямой спиной. — Для этого ты нас ждал, да? Если тебе интересно, я не очень доволен твоим подарком. — О, не беспокойся, я не старался тебе угодить, — Достоевский покачал головой, убрав руки за спину. Николай радостно подскочил к Накахаре, протягивая руку и забывая, что половина его тела с ногами осталась на месте, а вторая, верхняя, парит теперь в воздухе. Накаджима, только увидев это, замер, не спуская взгляда с протянувшейся до его головы руки — она всего лишь его погладила (при этом звучали слова: «Яка симпатична зверушка!»), а Атсуши уже стало плохо от зрелища двух человеческих половин. Ваня привычным, казалось бы, жестом с улыбкой снял полчерепа со своей головы на манер шляпы, здороваясь, на что Рюноскэ прикрыл рот руками и отвернулся, силясь, чтобы его не стошнило. Он только начал забывать этот ужас! Как хорошо, что Гин ничего этого не видит… — Зачем мы здесь? — Дадзай, осмотрев своих напуганных товарищей взглядом, покачал головой и упёрся одной рукой в свой бок. — За то, что нашёл способ избавиться от дара видения, хвалю, — Фёдор развёл руками, и его глаза сверкнули. — Но быть некромантом — призвание, а не возможность, которой разбрасываются. Можешь поблагодарить, что твой дар теперь съёмный. — О нет, никакой больше некромантии, — Дадзай отмахнулся. — Как жаль. Жаль, что такой талант достался тому, кто его не ценит, — Достоевский пожал плечами. — Да Бог с тобой. Я позвал тебя, чтобы ты вернул сюда все мои книги. — Книги? Ну… Я их все сжёг. Воцарилось молчание. Улыбчивые до этого призраки резко перестали быть таковыми, с удивлением и даже ужасом глядя на Осаму. Атсуши, услышав это, схватился за голову. Рюноскэ выпрямился, и на его лице было явно написано негодование. Чуя медленно повернул на Дадзая голову. У одного Достоевского эмоция была нечитаема: глаза, и без того большие для здешнего контингента жителей, широко раскрылись, брови вскинулись, а губы застыли в неясной улыбке, будто её обладатель сделал вид, что не услышал сказанную ему информацию, дав шанс исправиться и сказать что-нибудь другое. — Ты… что? — Накахара нервно сглотнул. — Я сжёг книги, — Дадзай единственный оставался спокойным. — А что такого? Зачем они мне? Мори меня выгнал, потому что я ему печь отходами засорил… — Ой-ой-ой… — Гоголь и Гончаров прильнули друг к другу в надежде спастись. Если уж даже прихвостни Белого призрака так испугались… — Ты сжёг мои книги? — Фёдор вскинул обе чёрные брови кверху, и его глаза, казалось, стали ещё шире, чем обычно. — Все труды за всю мою жизнь? — Ну, да?.. — Дадзай неловко посмотрел в сторону, потерев затылок. — Кому они могут ещё понадобиться? Вокруг Достоевского скапливалась тёмная аура. Коля и Ваня, заметив её, тут же переметнулись на сторону живых гостей кладбища, спрятавшись за их спинами. Атсуши припал к земле, вздыбившись и в любой момент готовый прыгнуть, вот только непонятно, вперёд или назад… Акутагава втянул голову в плечи. Один Накахара, чувствуя страх, выступил немного впереди Дадзая, памятуя о том, что надо сначала бить, потом бежать. Осаму осмотрелся, задержав взгляд на испуганных призраках, и выставил руки в сдающемся жесте вперёд, намекая, чтобы призрак Достоевского не приближался. А он намеревался. Явно намеревался. — Это всего лишь книги! — заговорил он. — Я могу переписать их заново в соавторстве с тобой. Ты же сам сказал, что быть некромантом — призвание, верно? — Фёдор сделал шаг ближе, резко схватив Осаму за грудки и подняв над землёй. — Ладно, не в соавторстве, а под твоим чутким руководством! Без импровизации! Честно-честно! Чёрная аура, обволакивая густым туманом, мгновенно застыла, а затем и вовсе, впитавшись в землю, исчезла. Достоевский моргнул, остановившись и склонив голову к плечу, задумавшись. Послышались расслабленные выдохи — это и призраки Коля с Ваней, и Рюноскэ, и Атсуши. Чуя держался, хоть и было видно, что он перестал быть столь напряжённым. — Под моим руководством? — призрак размышлял вслух. — Хм… Достоевский, Повелитель мёртвых, и… — он кинул взгляд на красные кроссовки Дадзая. — И его подмастерье в крайне нелепой обуви Дазай. Звучит не так уж и плохо. — Да что ты к моим кроссовкам прицепился! — Осаму нахмурился и всплеснул руками. — Ничего они не нелепые! Это ты просто от моды отстал. — Хорошо, что я умер, до того как воцарилась такая отвратительная мода. — Мне не нравится быть подмастерьем. Давай-ка так, — Дадзай вдруг шагнул ближе, почти по-дружески обхватив Фёдора за шею рукой и вытянув вторую вперёд, словно показывая далёкие перспективы, — Древний Некромант Достоевский и Молодой и Красивый Некромант Дадзай представляют Некрономикон! — Некро-что? — Ладно, согласен, замахнулся на святое. Ну, тогда Книга мёртвых от кооператива Некромантов. Как тебе такое? — Кооператива? — Да что ж такое… Хорошо, давай просто останемся Двумя Некромантами, а фолиант твой- то есть наш назовём Вторым томом Мёртвых душ. — Мёртвых душ? — Достоевский в задумчивом жесте приложил пальцы к подбородку. — Звучит не так уж и плохо для человека, который носит такую отвратительную обувь. — Вот и договорились, — Дадзай с тяжёлым крестом на груди пожал Достоевскому руку и глянул на своих спутников. — В экспериментах будем указывать их. — Я тебе кто, экспонат? — Чуя тотчас нахмурился. — Самый главный экспонат и любовь всей моей жизни Некроманта, — Осаму улыбнулся. — А ещё ручной мертвец, — Рюноскэ на это фыркнул и свёл к переносице куцые брови, — и домашняя кошка, — Атсуши встрепенулся от упоминания самого себя. — Это потом, когда ты начнёшь восстанавливать мои книги, — Достоевский развернулся к нему спиной. — Ну, и когда планируешь приступать? — Сегодня не планировал, — Достоевский на это зло посмотрел на Дадзая. — Давай так: я буду приходить сюда раз в неделю на всю ночь, а с тебя, раз уж ты свободно пользуешься физическими объектами, — Осаму ткнул пальцем в крест на своей шее, — удобная обстановка для писательства. Идёт? — Только прошу учитывать, что удобная обстановка по-моему может не совпадать с твоей, — Достоевский улыбнулся, и от его улыбки прошёлся мороз по коже. — По ходу дела разберёмся. Только одно условие, — Фёдор внимательно смотрит, — я больше ни за какими твоими прихвостнями бегать по лесам не буду. Достоевский усмехнулся. — Будь по-твоему. Живи. …Они возвращались ближе к вечеру, громко что-то обсуждая между собой. Всех четверых было слышно ещё в начале улицы — Мори, по крайней мере, выглянул в окно, наблюдая, как четверо парней приближаются к дому: Дадзай с улыбкой и смехом тряс перед собой странный тяжёлый крест, указывая на него пальцем и держа за цепочку, Накахара что-то ему отвечал, вовсю жестикулируя и шагая спиной вперёд первее всех, молчаливый и мрачный Акутагава со спокойным лицом и прикрытыми глазами шагал за спиной Дадзая, держа под руку Накаджиму с убранным в пояс чёрных штанов хвостом, положившего голову на его плечо. Поразительно, но они успевали к ужину — Коё как раз заканчивала с готовкой, поправляя шестую тарелку на кухонном столе. Нужно бы, кстати, снова постричь газон, а то снова вырос. Дадзая ведь не допросишься.